– Привет! – повторил я, обращаясь к невольному соседу. Сказал на моем родном теллурианском, не задумываясь, просто, как говорится, на автомате, а может быть – и с подсознательной надеждой услышать ответ на том же самом языке. В том, что ответ будет, я не сомневался: звук здесь проходил вполне нормально, а обстановка заставит даже чело-века крайне необщительного поддержать разговор. Кем бы этот предполагаемый собеседник ни был, но сейчас у нас с ним одна и та же цель: выйти отсюда подобру-поздорову. А будет это – я уже хорошо понял – не так-то просто: клыки корабля, проглотившего нас, как кит – Иону, находились в угрожающей близости, а зеленый мусор сильно ограничивал свободу действий.

Хотя, откровенно говоря, сейчас я не очень понимал, какие действия я мог бы предпринять. Единственная успевшая возникнуть у меня идея – а возникла она, как только мусорщик прекратил всасывать воду вместе со всем, что в ней находилось, – заключалась в том, что надо бы удрать отсюда с такой же скоростью, с какой я сюда попал. Идея эта погасла уже через миг-другой, потому что сразу после выключения насоса всосавшая нас воронка с неприятным скрежетом закрылась – примерно так, как с наступлением темноты закрываются у нас на Теллусе некоторые цветы, – и побег стал совершенно невозможным. И не только побег, но вообще почти всякое движение: пространство, в каком мы находились, значительно сузилось, клыки сблизились, и, пожалуй, самым разумным сейчас было оставаться на месте в ожидании дальнейших событий.

Сосед, между тем, никак не отозвался на мое обращение. Однако он был, похоже, в порядке: об этом свидетельствовало хотя бы то, что после того, как воронка закрылась, он включил свою фару. Находилась она не на шлеме, как у меня, а на груди, и я смог наконец рассмотреть его более или менее успешно. Правда, легче от этого мне не стало.

Не стало потому, что в его внешнем виде не за что было уцепиться, чтобы определить происхождение – не человека, разумеется, но самого костюма; это могло бы оказаться той печкой, от которой я сумел бы начать танец. Могло бы – да не сделалось. Его глубинник – нет, все-таки это класс унискафов, – как я уверился сразу, не попадался мне на глаза нигде и никогда – ни в натуре, ни в каком-либо справочнике. Не ограничившись анализом собственной памяти, я запросил мик – но и он спасовал. Это можно было бы еще как-то понять, если бы костюм производил впечатление какой-то древности, давно вышедшей из цивилизованного оборота и потому не фигурировавшей ни в литературе, ни в практике. Ничего подобного, уже одного внимательного взгляда было достаточно, чтобы понять: это привет не из прошлого, но из недалекого будущего. Его можно было счесть следующим поколением после моего унискафа. Конечно, я не смог бы подтвердить это под присягой, но моя интуиция говорила именно так и основывалась, скорее всего, на том, что я узнавал в этом костюме главные черты моего, но видел и еще кое-что, отсутствующее в моем одеянии. Это было не скажу «загадочно», потому что не люблю этого слова, но, во всяком случае, не вполне понятно.

Как и то, впрочем, что ответа я до сих пор так и не получил.

Однако теперь, при свете, завязать отношения стало куда проще, во всяком случае, так я подумал. Костюм напротив – и сосед в нем, конечно, – медленно поворачивался, как бы знакомясь с помещением. И когда он повернулся ко мне фронтом, так что должен был неизбежно увидеть меня, я поднял руку и сделал движение, которое можно было принять за приветственный жест, да по сути дела таким и было.

И снова эффект оказался равным нулю. Сосед вел себя так, словно меня совершенно не видел.

О господи!

Только тут я сообразил, что он действительно не видел меня: в нервной обстановке последних минут я совершенно забыл о режиме незримости, в котором все еще находился. Это было нехорошим признаком: ослабление внимания в таких обстоятельствах – верный и короткий путь к грустному финалу. Тупеешь, Разитель!

Я немедленно велел унискафу выключить незримость – и не без волнения ожидал, что последует за этой командой: может быть, сотрясения и удары в нем что-то нарушили? Тогда… Но я не успел подумать, что будет тогда, потому что костюмчик доказал свою выносливость: уже через мгновение я стал видимым.

И тут же усомнился в том, что поступил разумно. Я просто не успел перед этим действием просмотреть его последствия с точки зрения оппонента, то есть представить, как бы повел себя я сам, если бы в такой вот обстановочке передо мной из ничего вдруг возник человек. Вернее всего – стал бы действовать так же, как он, хотя, впрочем, действовать, как он, я просто не смог бы. Потому что сосед мгновенно вытянул руку в моем направлении, а рука в его снаряжении была снабжена заметным утолщением примерно на уровне кисти, и одновременно с его движением из этой кисти вынырнули стволы сразу двух дистантов. Когда движение закончилось, оба ствола оказались направленными прямо на меня. Мне оставалось только поднять руки со всей быстротой, какую позволили теснота и обломки, и одновременно заорать:

– Эй, парень! Я уже сдался, убери свои пушки!

К счастью, на сей раз у меня хватило ума сделать это заявление не на теллуре, но на лингале, которым человек, обладающий таким костюмом и снаряжением, должен был, по моим представлениям, обязательно владеть. Мне повезло, так оно и оказалось, и вооруженная рука медленно опустилась, а до моего слуха донеслось:

– Ты кто: фокусник? Много себе позволяешь. Откуда ты взялся? А я уже решил, что начал слышать голоса, – даже испугался.

Это прозвучало тоже на лингале. Я напряженно вслушивался, пытаясь проанализировать произношение: лингал – язык, ни для кого не являющийся родным, не существует классического, нормативного его произношения, и потому в каждом мире он звучит несколько иначе, со своим акцентом, так сказать. Поэтому я и старался определить, на каком именно диалекте изъясняется сосед. Но хотя акцент и был, достаточно легко ощутимый, я не смог определить его происхождение. Хотя – спорю на что угодно, – где-то когда-то мне его приходилось слышать. Быть может, если бы я находился в спокойной обстановке и располагал временем, я вспомнил бы достаточно быстро. Но на этот раз пришлось смириться с тем, что идентификация не произошла. «Ладно, это не смертельно», – подумал я в утешение себе.

– Да я все время тут был, – ответил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее и непринужденнее. – Ты меня просто не заметил в темноте.

– Теллус, – сказал мой сосед. – Терпеть не могу это произношение. Как-то уж очень самоуверенно у вас звучат слова.

– Да? – спросил я несколько обиженно: до сих пор мне казалось, что у меня вообще нет никакого акцента – во всяком случае, прежде никто не говорил мне ничего подобного. – А ты откуда?

Это не очень вежливое «ты» должно было сразу показать человеку, что я и на самом деле в себе уверен и ничуть не считаю его хоть в чем-то превосходящим меня. Он ведь не знал, что, в отличие от него, я сейчас безоружен.

– А я, – ответил он неторопливо, – оттуда, где меня больше нет. Любопытство – опасная болезнь, запомни.

Нет, скорее всего, его голос не был мне знаком. Напоминал кого-то, но никак не вспоминалось – кого именно.

– Только не лей мне воды в уши насчет «все время был». Тебя и на дне близко не было.

Ага. Вода в ушах – этот оборот был мне знаком. Симона, старая добрая Симона. Возможно, я все-таки пересекался там с ним? Если так, то он, скорее всего, не местный. И на Ардиге находится примерно по тем же причинам, что и я. Не в смысле отдыха, конечно. Должно быть – коллега, во всяком случае, манера держаться, отсутствие растерянности подсказывают, что человек опытный – тертый калач, что называется.

– Плохо смотрел. А я тебя видел отлично. Как ты плыл по линии. Над трубой.

Сказано было с расчетом, что он ответит: «Да какая труба! Это…» – и выложит, что это такое на самом деле. Но он на мой крючок не клюнул. Сказал:

– Значит, пользуешься незримкой. Зря. Обстановка этого не требовала, а пинс-батарея при этом садится быстро. И скиснет в самый крутой момент.

На Симоне, да. Но выговор у него не тамошний. Значит, и он тоже был там по делу. Не резидент. Полевой оператор. Хорошего класса. Незримку знает куда лучше моего. То есть ставит меня на место. Если он окажется противником, будет не очень приятно. Но сейчас совершенно незачем обострять отношения. Оба мы попали в одно и то же варенье и, пока не выберемся на волю, должны быть союзниками. А когда выберемся…

Сосед – хотя в данном случае скорее сокамерник – прервал мои размышления словами:

– Ну вот что, мужик. Не знаю, как тебе, но мне тут болтаться ни к чему. Ты как хочешь, а я собираюсь отсюда выйти.

– Присоединяюсь. Только надо еще придумать – как. Заглотили нас крепко.

– Думать некогда. У нас времени – не более десяти минут. Пока этот живоглот меняет режим.

– Ты уверен? – Этот оборот речи всегда приглашение к большей откровенности. Сосед коротко рассмеялся: понял мой нехитрый прием. Но не стал отмалчиваться:

– Вижу – ты тут новичок. Сейчас он набьет зоб тем, что скосил, и начнет пережевывать: не зря тут такие зубищи. Все это пространство заполнится довольно плотной пастой. И шансов остаться неприкосновенными у нас будет меньше нуля. Уяснил ситуацию?

– Без усилий. Только выхода не вижу. Хотя… если, как только он остановит пилы, сразу рвануться на выход – на полной скорости…

– Мертвый вариант. Тут, внутри, скорость не разовьешь, а пока доберемся до выхода, он уже включит свою механику. Нам против нее не выгрести – это ты должен был уже понять. Наверное, ведь сопротивлялся, когда тебя втягивало?

Я кивнул.

– У него моторчик посильнее моего. Ладно, если не так – то как же?

– Естественным путем, – сказал он и снова коротко хохотнул. – Путем съеденных. Через анальный выход.

– Если он есть.

– Сейчас эта машина работает на автомате, потому что будь в рубке люди, они бы нас заметили и захотели познакомиться, а автоматы не так любопытны, они знают только свое дело. Но люди, когда возникает необходимость, входят внутрь не через челюсти, как ты думаешь?

– Но вряд ли они сообщаются: эта пасть, брюхо и дорога экипажа.

– Сообщаются. Я эти модели знаю. Между рубкой и механизмом есть ремонтный ход – там дальше, за крыльями насоса.

– Что там ремонтировать?

– Мужик, – сказал он, – я к тебе не нанимался и за тебя работать не собираюсь, хочешь знать – потей сам. И на этом все, я пошел, а ты – как угодно.

– Я с тобой. Хотя видит бог, как я сопротивлялся.

– Остряк, – заявил он. – И правильно: держи хвост морковкой, не куксись. Шагай за мной.

– Принято.

Сосед медленно, раздвигая руками обломки, двинулся в сторону, противоположную раструбу, углубляясь во все сужающееся пространство. Я следовал за ним, пропихивая обломки за спину.

Итак, два водолаза вляпались достаточно крепко. Но существовал еще и третий, до сих пор укрывавшийся в еще не скошенных зарослях и потому никем не замеченный. Он-то и стал свидетелем того, как донный уборщик проглотил человека, продвигавшегося вдоль белой линии. Одного человека; на самом деле это был уже второй, но первый оказался втянутым в челюсти, когда наблюдатель еще не успел выйти на открытое место. Человек этот, полагал третий, мог быть только тем самым Разителем, которого и следовало обнаружить, а затем вызвать подкрепление, чтобы наконец задержать его. Сейчас нужда в подкреплении уже отпала: третий водолаз видел своими глазами – а правильнее будет сказать «видела», – как погиб личный корабль генерал-максимата со всей командой на его борту. Недоступный глазу до самого мгновения гибели, он оказался зримым в виде обломков на краткие секунды, пока погружался в донную породу. А затем Маха стала свидетелем того, как преследуемый теллурианин оказался арестованным на этот раз куда надежнее, чем если бы его задержали даже и очень опытные люди. Причем это произошло без всякого ее участия – а значит, и без какого-либо риска для нее. Сейчас оставалось только сообщить максимату о том, что задача выполнена, искомый не только обнаружен, но и задержан. При этом следовало подчеркнуть свою находчивость и самоотверженность, проявленные в этом эпизоде. Но чтобы так доложить, следовало сперва придумать, какое же участие она в этом принимала. Откровенно говоря, ее вклад сводился только к роли наблюдателя, но в таком случае ее не сочтут оправдавшейся за прежние промахи. Генерал-максимат – да и не он один – любил, когда возникали острые ситуации и проявлялись лучшие качества бойца. О таких делах приняно было докладывать по команде, не забывая ненавязчиво напомнить и о своей заслуге в воспитании прекрасных профессионалов. Так что сейчас Махе предстояло, не теряя ни секунды, сочинить сценарий задержания, в котором ее партия оказалась бы ведущей; правдоподобный сценарий, который выдержал бы и неминуемую критику.

А времени для этого у нее было немного: его ограничивали сразу два обстоятельства. Первое заключалось в том, что гибель личного генеральского корабля с людьми не могла пройти не замеченной начальством. Ага, вот как следует поступить: о гибели корабля доложить сию секунду. Второе – Разитель уже в ловушке. А вот об этом пока умолчать. Сказать, что преследование продолжается и что она имеет возможность благодаря сложившимся обстоятельствам задержать его без дополнительной помощи. Как только дело будет сделано, она сразу же доложит и попросит последующих распоряжений. И вот таким образом она выйдет из положения с пользой для себя.

Так Маха и поступила: вышла на связь без промедления (там отозвались сразу: видимо, ее доклада ждали) и голосом, исполненным грусти, доложила о печальной судьбе корабля. На что сразу же последовал уточняющий вопрос:

«А откуда вы знаете, что погиб наш корабль?»

Ответ она искала недолго:

– Если бы уничтоженным оказался противник, у наших не было бы нужды и дальше соблюдать незримость – они сняли бы режим, и я бы их увидела. Но в видимости находится только уборщик. Думаю, вы уже получили информацию и с него.

«Уборщик, как обычно, в автоматическом режиме, людей там нет».

Ну да. Это она и сама знает, ведь на нем она и пришла в этот район.

– Извините. Начинаю захват преследуемого. Прерываю связь. Доложу после выполнения!

И решительно отключилась. Как раз вовремя, потому что в тот же миг уборщик прекратил медленное движение по горизонтали и начал медленно закрывать челюсти. Сейчас он прожует скошенное, сбросит в накопитель и снова начнет косить – и так до конца очередного цикла. Конечный продукт нужен, его ждут где-то там, далеко… Прожует все, заодно и водолаза. Жертва может кричать и сопротивляться сколько угодно – автомат на это никак не отреагирует, человек попадет в шнек, затем – в терку, и от него вместе с его снаряжением останется кровавая кашица…

Но этого допускать никак не следовало! Преследуемого лучше было заполучить живым, поскольку и личность, и еще более его цели интересовали не только командование Системы, но и лично ее, Маху. Пора действовать.

Она поплыла на высшей скорости, умело лавируя между стволами, идя на сближение с уборщиком, который и со своей стороны сокращал расстояние, разделявшее их. Уже через две минуты Маха оказалась во входном тамбуре – он же выходной. Нажала внутренний рычаг. Люк послушно закрылся. И густо зашипел воздух, понемногу одолевая внешнее давление, вытесняя воду из тесного предбанника. Не менее пяти минут, потом можно будет войти, сразу же взять управление на себя, остановить цикл и вместе с пленником направиться к базе. Но перед тем еще раз поговорить с ним, уже покруче, чем в прежней, виртуальной обстановке. Без всякого риска! «Вот как надо работать, – с удовольствием подумала она, наблюдая, как последняя вода уходит с палубы. – Еще несколько секунд, и на внутреннем люке загорится разрешающее табло. Она войдет. Все оказалось так просто – проще не бывает».

Даже и запомнив, казалось бы, до последнего штриха схему, указывавшую путь в капсульный отсек, Лючана сбилась с пути и раз, и другой. Схема была рассчитана на людей, давно и хорошо знакомых с объектом, а не на туристов, которых тут никогда не бывало, и уж подавно не на чужих разведчиков; поэтому прямые линии на чертеже где-то прерывались, переходили в пунктир, и казалось, что с этого пунктира совершенно некуда будет свернуть. На деле же какие-то входы и выходы на всем протяжении каждого хода были расположены достаточно часто, номера на них имелись, но подчинялись они какой-то непонятной системе, и определить по ним свое местоположение было невозможно. Первую ошибку она совершила, когда повернула налево, предположив, что именно это направление указывала схема. Однако, как оказалось, то был не сквозной проход, а тупик, уже через десяток метров упершийся в глухую переборку с дверью, запертой кодовым замком. Лючана убедилась в этом, безуспешно попытавшись отворить ее, просто нажав на ручку. Нет, путь к капсулам пролегал явно не здесь.

Самым разумным было бы решительно повернуться, выйти в тот коридор, из которого она сюда и свернула, и идти дальше. Безусловно, так ей и следовало поступить. Лючана же вместо этого задержалась у двери, глядя на нее так упорно, словно хотела заставить препятствие повиноваться ее напряженному взгляду, на самом же деле думала о другом.

Нет, она не затем летела сюда, чтобы ввязываться в такие игры. Но ее не спросили. Каким-то образом ввязали. Обозначили как действующего агента, противника тех, кто тут обитает, кем бы они ни были и чем бы ни занимались, и стали соответственно обходиться с нею. Такое отношение могло бы напугать или хотя бы просто обеспокоить человека, не привыкшего к крутым поворотам. Но не Лючану, которая всегда стремилась действовать по принципу «Вы хотите войны? Вы ее получите!» при всяких коллизиях, начиная со ссоры с мужем и кончая выступлением против явно преобладающей силы – порой против целого государства.

Создавшееся положение заставило ее наконец ощутить себя тем, кем ее тут посчитали: действующим агентом, вышедшим в поле, то есть на задание. И в эту минуту перед запертой дверью как раз и происходила последняя фаза перевоплощения и соответствующая смена одного образа мыслей другим, для последнего времени – новым.

Этот новый (на самом же деле давний и хорошо знакомый) заставлял весь ее организм, и прежде всего психику, перейти в иное состояние, а именно – из преследуемого, каким она ощущала себя еще совсем недавно, прячась на лестнице, из человека, стремящегося как можно скорее избежать опасности, уйти от нее подальше, Лючана вошла в состояние бойца, перехватывающего инициативу, переходящего от пассивной защиты к нападению в лучших традициях Службы, пусть она и не состояла в ее кадрах, формально не состояла. Противники по-прежнему ждали от нее действий, продиктованных инстинктом самосохранения, и соответственно построили свою тактику: удлинить поводок, вести, не спуская глаз, и взять, исчерпав все возможности наблюдения, причем не одну, а все то и всех тех, на кого она выведет.

Ну, пусть ждут. Но раз ее посчитали человеком разведки, она и будет действовать соответственно, то есть – вопреки их ожиданиям. Они ждут ее близ капсул? Ладно, она там покажется, сделает им приятное. И посмотрит, как будут они реагировать на финты, на обманные движения. Сама же станет делать то, что ей по новому ее статусу положено: набирать информацию и искать связь со своим центром, которым сейчас был корабль, и обязательно с Ра. А больше и не с кем было: чтобы докричаться напрямую до Теллуса, понадобилось бы оборудование, которого у нее не имелось. Но в будущем вовсе не исключалась и такая возможность.

Лючана была твердо уверена в одном: Ра не оставит ее, не улетит с планеты в одиночку – разве что в случае, если она погибнет и он сможет своими глазами убедиться в этом. Даже тело ее он тут не бросит, как не бросила бы его она, случись такое с ним. «Что хорошо в этой работе, – подумала Лючана с усмешкой, – никогда не знаешь, как повернутся дела через неделю, час или минуту, как ни старайся построить достоверную схему предстоящего». Так или иначе – она ощущала за собой надежный тыл, и это было главным.

Потратив минуту с лишним на подобные размышления, Лючана принялась действовать согласно своему новому состоянию. Которое подсказывало: входить в открытые двери легко, но малопродуктивно, скорее всего, ничего значительного там не найдешь. Вот запертая дверь наверняка скрывает за собой что-то интересное. Тем более такая.

Последняя мысль возникла неслучайно: двух минут ожидания у этой двери хватило, чтобы внимательно оглядеть не только ее, но и все, что находилось по соседству. То были приборы, которым вроде бы не полагалось находиться в таком месте. Во всяком случае, у тех дверей, мимо которых ей пришлось пройти, перед тем как свернуть сюда, ничего подобного не наблюдалось. Уже само по себе это было очень интересно. Что за приборы? Например, вот этот: манометр. Показывает, надо думать, давление воздуха в помещении за дверью? Необязательно: давление могло быть и в какой-то системе, действующей там, – в котле, например, или в каком-нибудь реакторе… Что же он показывает? Две с половиной атмосферы. Само по себе это еще ничего не говорит. Но уже любопытно.

Что еще тут есть? Термометры; их целых два… нет, даже три. Все с двойной шкалой: Цельсий – Фаренгейт. О чем они хотят поведать? Тридцать два по Цельсию – скорее всего, температура воздуха за дверью или того, что его там заменяет. Нет, конечно, воздуха: не видно никакого предупреждающего знака на двери, значит, входить можно без специальной защиты – без дыхательного аппарата или противогаза. Зато есть белое изображение комбинезона с капюшоном: значит, работать там полагается в соответствующем костюме. Ну, работать там Лючана не собиралась, только взглянуть – хоть одним глазком для начала…

Ладно, что нам дает второй термометр? Опа-на. Сто восемьдесят по Цельсию. Это уже не ртутный датчик и не спиртовой. Тут уже работает кваркотроника. Тогда что же на третьем? Неожиданность: минус два. То есть нечто нагревается под относительно небольшим давлением, потом оно, – а может быть, как раз и что-то совсем другое – охлаждается ниже точки замерзания. Примечательно, что нет предупреждения о радиоактивности. Идет какой-то, надо полагать, чисто химический процесс. Или, скажем… Нет. Пока ничего говорить не станем. Но это просто необходимо увидеть своими глазами. Иначе можно просто лопнуть от любопытства.

«Ну что же, девушка? – мысленно спросила Лючана саму себя. – Вперед?» И сама себе ответила: конечно же, вперед и только вперед!

Она коротко вздохнула. Понимала, что переходит некую грань: до сих пор она имела лишь статус подозреваемого, а с этого мгновения станет уже активно действующим противником. И если раньше была достойна только слежки, то, как только окажется в этом помещении, к ней уже при обнаружении применят, быть может, и огонь на поражение. Не станешь же уверять, что ты хотела только посмотреть. Да, разумеется, все верно. И все же…

Все же – таким мыслям и эмоциям хорошо предаваться после того, как конкретная сиюминутная задача решена. В данном случае – когда дверь будет открыта. Но здешние хозяева позаботились о том, чтобы пользоваться проходами было не так уж просто. Правда, на сей раз добраться до платы замка было несложно, однако схема оказалась совсем другой, и несколько минут ушло на то, чтобы разобраться, где и что замкнуть, а где нарушить контакт. Дальше думать она не стала. Пальцы уже работали сами собой – былой опыт, казалось накрепко забытый, восстанавливался и преображался в действия как бы вовсе без участия сознания. Мысли же текли вяло, не то чтобы совсем посторонние, но имевшие к делу лишь косвенное отношение. «Этот Идо, наверное, мелкая сошка, иначе у него имелся бы универсальный ключ, начальство не сует свои физиономии в идентификаторы, а пользуется маленькими коробочками с какой-то немыслимой кваркотроникой, которая мигом отмыкает любой запор. Приходилось видеть такую у Иваноса, Ра не успел заслужить подобную привилегию. А вот была бы подобная коробочка у Идо, перешла бы ко мне вместе с его одеждой. Вообще-то странно: как-никак служба безопасности, а у этих ребят, как правило, есть допуски во все помещения объекта, охраняемого ими, в том числе и самые секретные. Но, похоже, здесь уровень секретности повыше – что же тут за кухня такая?»

Мысли прервались. Дверь коротко проворковала, а в следующую секунду послушно ушла в переборку. Лючана победно усмехнулась. Вот так мы с вами обходимся, мои милые!

Она шагнула вперед и оказалась в неярко освещенном тамбуре – примерно таком, как кабина лифта на четверых. Напротив другая дверь, с теми же приборами и таким же запором. Еще раз – вперед!

Лючана прикрыла за собой дверь. Сразу потемнело, свет снаружи перестал попадать в тамбур. Так. Это действие первое. Сейчас будет и второе: внутренняя откатится, или поднимется, или…

Но никакого «или» не произошло. Вторая дверь отворяться не пожелала.

Лишь коротко недовольно хрюкала, давая понять, наверное, что попытки переупрямить ее затеяны с негодными средствами.

Пришлось показать второй двери спину, чтобы вернуться в коридор. Предпринять, так сказать, тактическое отступление.

Но и оно оказалось невозможным – просто потому, что с этой стороны, изнутри, в двери оказался второй замок, неожиданный. В темноте его было не то что не одолеть, но даже не найти. Отсюда дверь была гладкой пластиной. Не более того.

Мышеловка. И даже без признаков сыра.

Приплыли.

Пробираться по сужающейся горловине становилось все сложнее: обломки и обрывки мягких зеленых растений, еще недавно ловивших на поверхности солнечные лучи, чем дальше, тем более плотной массой забивали проход; вскоре протиснуться стало и вовсе невозможно, приходилось прорываться, отгребая, отпихивая зеленый лом себе за спину и стараясь при этом сохранить унискафы в целости и сохранности. Я подумал, что в случае какой-нибудь неприятной неожиданности ни быстро отступить, ни даже хоть как-то сманеврировать не удастся: свободного пространства вокруг просто не оставалось. Но сокамерник мой, этим обстоятельством, видимо, не смущенный или, во всяком случае, не показывавший вида, что обстановка его беспокоит, только и делал, что подгонял:

– Да не спи ты! Шевелись, шевелись! Надо успеть. Если из этой кишки не вылезем, пока он еще не начал молоть, то я за нашу жизнь не дам ни гроша. Так что вкалывай по полной и еще добавь!

Приходилось добавлять, поскольку что бы там ни говорил сосед, но мне и самому представлялись возможные варианты продолжения, и если в нашу пользу был только один, то против – самое малое с полдюжины. Не так-то просто было эти полдюжины нейтрализовать, и причина крылась не только в наших физических возможностях: силенок у наших костюмов хватало и энергии пока еще имелось в достатке, но ход этот менее всего напоминал проторенную, хорошо укатанную дорогу. Первым препятствием, у которого пришлось задержаться, оказалась довольно частая решетка, разумеется, крепкая, металлическая, предназначенная, скорее всего, для задержания камней или каких-нибудь других обломков, которые случайно могли бы засосаться вместе с прочим мусором. Сосед проговорил, раз-другой тряхнув решетку, совершенно безрезультатно:

– Там дальше у них стоит измельчитель с ножами, а за ним – жернова. Поэтому и установлен этот фильтр.

Эта новость мне не понравилась: пробиваться сквозь ножи измельчителя показалось мне делом крайне рискованным, а уж проскользнуть между жерновами – и вовсе невозможным. Угадав мои сомнения, сосед успокоил меня, одновременно изготовив свой дистант:

– Нам они не помешают – мы свернем раньше. Если успеем, конечно. Подайся чуть назад, напарник.

И ударил импульсами, прорубая в решетке достаточно широкое отверстие. Вода вокруг решетки вскипела, стало сначала тепло, потом очень тепло и, наконец, просто жарко. Пришлось включить климатизатор унискафа на охлаждение, как если бы я болтался в пространстве под лучами близкого светила. Прорубать окно пришлось целых шесть минут, время я засек точно, потому что интуиция подсказала мне: если через десять минут мы не окажемся более или менее в безопасности, то мы – в нынешнем нашем виде – вообще больше нигде не окажемся. Сосед опустил наконец вырезанный кусок решетки вниз, убрал дистант на место и сказал мне:

– Давай ты первый.

– Почему это я? Ты вырезал, ты и…

– Давай! – повторил он нетерпеливо. – Я тебя подстрахую, чтобы не зацепился. Сам понимаешь…

Я действительно понял – и, не возражая более, осторожно вплыл в отверстие, жалея, что унискаф не умеет так скорчиваться в нужный миг, как способно на это человеческое тело. Странно, но проплыть мне удалось даже без добрососедской помощи. Оказавшись по ту сторону добра и зла, я встал на ноги и пригласил:

– Пошел, теперь я страхую.

Он проскользнул ловко, словно угорь, похоже, у него были хорошие навыки и вообще опыт в подобных делах, когда выкручиваешься из неприятных ситуаций. Мужик этот вызывал уважение независимо от того, кем он был и на кого работал. Чувствовалась в нем родственная душа, несмотря на его чуждый мне выговор. Я пропустил его вперед; за ним потянулись и обломки, часть которых успела уже свариться. «Интересно, насколько они съедобны», – подумал я, наверное, потому, что голод заявлял о себе все более решительно, а все скудные питательные ресурсы унискафа я как-то незаметно для самого себя успел высосать, еще находясь в воде.

Мы продвинулись метра на три, и луч света от моей нашлемной фары уже осветил впереди нечто, с чем мне не хотелось бы свести тесное знакомство: диски измельчителя с короткими, но от этого не менее грозными ножами. Но всерьез испугаться я не успел: напарник остановился, я наверняка налетел бы на него по инерции, не будь здесь такого давления. Он сказал:

– Если быстро откроем, то я кум королю да и ты тоже.

Его манера говорить показалась мне близкой к теллурской, у нас сейчас стало модным употреблять фольклорные обороты, мы переживали пору очередного интереса к своему прошлому. Я не утерпел:

– Похоже, ты бывал на Теллусе?

– А заметно? – удивился он. – Приходилось, знаешь ли. Хотя и не подолгу. Дела… Слушай-ка, у тебя, вижу, большой инструментальный карман, глянь, нет ли там ключа двадцать, глубина шесть, на пять штырей? Мне далеко лезть, не рассчитали…

– Сейчас.

Я расстегнул трехстворчатый карман, дал подсветку. Нашел ключ без труда. Он был из спецключей, в обычном хозяйстве никчемный. Вот так. Я вынул инструмент, подал ручкой вперед, как полагалось. Он сказал:

– Вот и славно. Сейчас…

И заработал ключом – только локоть мелькал. Я направил свою фару на крышку, с которой он возился: тут его нагрудный фонарь помогал плохо. Шесть фигурных болтов. Один – уже. Второй – наполовину. Тридцать секунд на болт. Я глянул на часы. Две с половиной минуты осталось – ну, еще несколько секунд, микрорезерв. Хотя, конечно, и десять минут, установленный мною срок, достаточно условен…

Я переводил взгляд с одного болта на другой, стараясь хоть взглядом помочь партнеру, – это не так бессмысленно, как некоторым, наверное, показалось. К счастью, работа у мужика спорилась, задержек не возникало.

Когда он заканчивал последний, шестой, болт, корабль слегка дрогнул; это означало остановку – требуемое количество зелени было, надо полагать, наломано и втянуто внутрь. Если сосед был прав, сейчас закрутится шнек, заработают ножи – и тут начнется черт знает что. Но он уже снял крышку, за которой находился тамбур. Забрались. И тут я задал вопрос, уже с минуту досаждавший мне:

– Нижнюю крышку мы сняли – значит, верхнюю хрен откроешь? Все зря? Или рассчитываешь тут отсидеться?

– Не мечтаю, – проворчал он. – Не трепещи, все будет полный ажур.

Он спустился, снова поднялся – на этот раз со снятой крышкой в руке; на ней изнутри были приварены две скобы. Партнер пояснил:

– Изнутри держим за скобы, прижимаем, включаем отсос воды. Крышка прилегает герметично, давление тут сразу уменьшается, а наружное ее держит не хуже болтов.

– Пахнет древностью, – оценил я.

– А это уже местные усовершенствования, – сказал он. – Такие глубинные уборщики сейчас не производятся, поскольку такого промысла в Федерации нигде нет – кроме вот этого мирка. Так что приходится им изворачиваться. Ну, это их проб-лемы.

– А в чем твои? – спросил я напрямик, пока мы прилаживали крышку на место и крепко прижимали ее.

– Выбраться отсюда – это и есть моя проблема. – Он сделал вид, что не понял сути вопроса.

– А потом?

– Суп с котом, – ответил он опять-таки как завзятый теллурианин. – Уйми свое любопытство, парень. Бери пример с меня. Внимание – включаю отсос.

Внизу, под крышкой люка, уже бурлило. Вовремя мы убрались. Если бы…

Но обошлось без всяких «если бы». Внутренний ход открылся без приключений, и впервые за целую, как мне показалось, вечность вокруг меня больше не было воды.

А что было?

Лючаной овладело странное для нее ощущение пустоты. Не вокруг нее, а внутри. Словно из нее вынули все, что было нужно для жизни, что было самою жизнью, а то, что еще оставалось, разом помертвело, из живой плоти стало просто веществом, неспособным к каким-то действиям и даже к другим ощущениям, кроме этой самой пустоты. Неподвижность. Может быть, мелькнуло в голове, именно так чувствует себя умерший в первые мгновения не-жизни? Даже в недавнем прошлом, когда она была древней старухой, в ней еще оставалось главное: желание жить, действовать, бороться. Оставалась злость на тех, кто так поступил с ней, и стремление с ними рассчитаться по-крупному, хотя физических сил и не было. Сейчас было иначе.

Она понимала, что куда-то уже поступила информация о том, что пойман некий нарушитель, пытавшийся проникнуть туда, куда не полагалось, и за нею уже, наверное, идут, вот-вот будут здесь, и… Ей не хотелось думать о том, что будет после этого; это вдруг стало ей безразлично. Мелькнула, правда, на мгновение надежда: она ведь нужна была здешним людям для задуманной ими операции – выпустить и преследовать. И потому, может быть… Но тут же пришло понимание: это разные ветви деятельности, взять чужака с поличным – прекрасное доказательство хорошо поставленной работы, и те, кто этим тут ведает, не поленятся и выжмут из этой ситуации все до последней капли. Ни за что они не согласятся сделать вид, что ничего не было, отпустить ее на все четыре стороны, потому что так нужно внешней службе; внешняя и внутренняя всегда конкуренты. Ее схватят и не отпустят. Конечно, и тогда можно будет искать какие-то выходы, строить комбинации. Но это самое ощущение пустоты подсказывало: да махни ты на все рукой, не надо больше крутиться, хитрить, расходовать силы… Все куда-то течет; отдаться на волю потока – и плыть туда, куда он тебя несет…

Но уже через несколько секунд какой-то другой голос ожил в ней, слабый голосок, но звучавший тем не менее с повелительной интонацией, хотя его едва слышно было. Исходя откуда-то изнутри, он упорно сверлил сознание, ввинчивался в него, не позволял окончательно смириться с происходящим. И говорил он очень неприятное: «Эй ты, девка, – явственно слышала она, – мало тебе того, что ты тут валялась с чужим мужиком, ты ведь в глубине души все равно понимаешь, что виновата, уж не решила ли ты, что если муж твой погибнет, то и вина твоя исчезнет, потому что не перед кем станет быть виноватой? И потому ты не хочешь больше ничего делать, что чувствуешь – без тебя отсюда ему не выкарабкаться, здесь ему конец, кранты, и если даже тебе придется тут погибнуть, то помрешь с легким сердцем, ни в чем ни перед кем не виноватой, а только так и можно умирать. Ну и сучка же ты!..»

Не так это было, совершенно не так! Не было таких мыслей и желаний! Просто так получилось…

Но она уже понимала: кому бы ни принадлежал тот голосок, словами ни перед кем не оправдаться. Только действием. Каким? Все равно. То, что этот голосок там болтает, все чушь; но частичка правды имеется в том, что есть, есть тут что-то от предательства. И нельзя уходить из жизни в таком каче-стве.

«А ты вовсе и не хочешь умирать, – продолжал тянуть свое голосок. – Ты просто расслабилась, потому что в подсознании твоем живет старая мыслишка: придут свои и спасут, как уже бывало, и все, что от тебя требуется, – это дождаться их. Так или иначе. Пустая мысль, девушка. На этот раз никто не придет, потому что им – а вернее, ему – сейчас впору самому уцелеть, ничего не поделаешь, бывают и такие обстоятельства даже у него. Так что пришла пора тебе ходить в спасателях, а не ему. И поступать тебе нужно соответственно».

И вот странно: она внутренне еще не согласилась с этим, еще искала возражения и оправдания, а тело уже начало оживать, уже пошли нерассудочные, подсознательные сигналы по нервной сети, уже зазвенели в крови первые капли адреналина – и вот взгляд стал другим, не смиренно погасшим, отказавшимся от сопротивления, но заострившимся, пытливо всматривающимся во все углы тесной каморки тамбура, привычно ищущим: а что тут можно использовать и как, чтобы оказать сопротивление? И подключившееся наконец сознание уже принялось рисовать возможные картинки: сюда придут не толпой, конечно, но и не в одиночку, вернее всего – два человека, самое большее – три.

Посланный куда-то сигнал наверняка содержал в себе и число задержанных: один человек всего-то. Значит, не больше трех. Войти одновременно сюда все они не смогут, даже двоим здесь будет слишком тесно, чтобы действовать активно. Здесь даже размахнуться негде, чтобы ударить, никакие приемы и навыки не помогут. Не помогут им – но и тебе тоже. Следовательно, рукопашная исключается. Оружия у тебя нет. А у них? Наверняка будет: они ведь заранее настроены на то, что встретят сопротивление… Лючана покачала головой: не возникало никакого хоть сколько-нибудь приемлемого плана действий, в результате которого можно было бы оказаться снова в коридоре, а противники не смогли бы сразу пуститься вдогонку. Нет, не возникало. Разве что… Она задумалась на секунду. Да, может быть. Если только выдержишь. Если сил хватит. Ну что же, гарантии, конечно, никто не даст. Скорее проиграешь, но есть и шансы на выигрыш. А, как говорится, пока остается хоть одна попытка – ты не проиграла. Все равно ничего другого… На пару минут тебя хватит. И этой пары минут должно хватить на все. Ну, если не на все, то хотя бы на главное…

Таким образом разогревая, раскручивая себя, Лючана чуть не прозевала четкие, подчеркнуто уверенные, приближающиеся по коридору шаги. Сколько же их? Ого, подарок: двое, никак не втроем идут, разве что третий летит по воздуху. Ну-ка, завязала себя узлом! Руки, ноги, пресс… Шаг ногами, шаг руками, и снова ноги. И руки. Не очень-то привычно. Однако и так приходилось – правда, только на тренировках, не думалось тогда, что эта комбинация сможет понадобиться и в жизни…

Шаги, что звучали в коридоре, замедлились. Перестали звучать: люди остановились. Несколько секунд прошло в тишине. Потом послышалось:

– Смотри: замок вскрыт.

Сказано было на армаге, этот язык Лючана понимала. Другой голос, пониже, ответил:

– Грубо сработано. Ну что – берем?

– А не доложим сперва?

– Сделаем – доложим все сразу. Давай. Прикрываю.

Дверь распахнулась – но не рывком, а опять спокойно уехала в сторону, как ей и полагалось. Два дистанта одновременно всунулись через проем.

– Брось оружие, руки за голову, повернись спиной!

На лингале, разумеется. Хотя и на весьма корявом.

Затем – молчание. И раздосадованное: «Что за черт!.. Никого?»

И тут же – другим голосом – резкая команда. Повинуясь ей, один из пришедших шагнул вперед, словно идя на буксире своего дистанта, и сразу оказался в середине тамбура, который – метр на метр. Как и полагалось, направил оружие в левый от себя угол. Никого. В правый. Все как положено, хотя и так ясно было: да нет тут никого! Начал поворачиваться вокруг своей оси. Осталось посмотреть еще в два угла и, ничего там не обнаружив, последним взором окинуть потолок.

Вот он начал поворот. Вот сейчас нужна точность до сотых долей секунды.

Лючана обрушилась на него, одновременно оторвав от стен руки и ноги, которыми из последних сил удерживалась наверху, – спасибо конструкторам за тесноту! И одной ногой – в лицо, стараясь попасть в переносицу. Не совсем точно: попала по зубам. Тоже неплохо, Ра за такое попадание не ругал бы. И пока человек падал – выпрямиться у него за спиной, сделав его защитой от оружия того, кто еще стоит перед дверью, вырвать из опускающейся руки падающего дистант и – не рассуждая, не жалея – в упор во второго, пока он не успел дать импульс…

Что хорошо в дистантах – они действуют практически бесшумно. Легкий такой треск. Тело в коридоре. Ухватив под мышки – втащить? Нет, тут просто некуда его девать. Пусть лежит там. Теперь, рискуя, высунуться на миг – вытолкнуть второго. Тяжелый боров, нажрал себе массу! Теперь быстро: что у них в карманах? У них-то будут, наконец, ключи или нет? Если и у них ничего не найдется, то… Но не станем думать о плохом.

Платок, кварк-блокнот, а вот и коробочка. Она? Ох, нет. Просто игрушка. Будто у ребенка. Чтобы было чем развлечься в карауле. Какие-то таблетки… Ну нет ключа. Что теперь?

И вдруг словно прозвучал сигнал к действию – и Лючана застыла на миг, удивленная открывшейся истиной. Нет, гарантии не было. Но вероятность – была, и немалая. Там, где всего много, может оказаться даже больше, чем тебе кажется.

Браслет. Микрокварконика. А вдруг он?..

Пробуем немедленно! Как? А очень просто. Приложим к двери. Ага, он через мгновение среагировал – зажег одну из множества крохотных искорок на таком же множестве кнопок. Теперь нажмем на нее…

Сработало! И внешняя дверь так же невозмутимо затворилась, внутренняя открыла проход – к новой информации, надо надеяться.

«Неужели я могла быть такой малодушной? Не верится. Давай решим сразу: об этом – никому и никогда. Иначе просто стыдно будет.

Шаг вперед. Вторая дверь должна через секунду затвориться сама собой. Так и есть. Все в порядке. Продолжается работа. А значит, и жизнь. Погоди, Ра, я еще доберусь до тебя! В смысле – в очередной раз тебя выручу…»