Книга вторая
Владение
I
«Некогда на юге Красной Земли, в одном из племен Эдз ама, что кочевало вдоль побережья Солнечного моря, родился мальчик.
Отец его, вождь племени, умелый во владении кривой эдзакской саблей и боевым топором, в науках искушен не был, но племенем в тридцать пять семей правил как надо. И боги благоволили вождю: ни разу за все время его власти над людьми и скотом великая сушь не выжигала племенных пастбищ. Сын его и первенец ко времени, когда минуло ему полных двенадцать лет, стал искусен в стрельбе из лука, ловок и легок в движениях. Лицом он был приятен, телом худощав, с друзьями ласков, а врагов еще не приобрел.
Более всего любил отрок носиться на стремительном парде по холмистым пастбищам. И еще слушать истории Бина, чужака, беглого раба из Гурама. Рожденный далеко на севере, Бин прижился в племени за шесть лет до рождения мальчика.
Был умен сын вождя. И к языкам способен: выучился языку Северной Империи у старого Бина, чужака, и диалекту бур-чаданну выучился. У пленника, захваченного в стычке на южном берегу реки Норовистая, выучился языку бур-чаданну сын вождя. Пленник, впрочем, скоро сбежал к своим.
В утро, о котором пойдет речь, ничто не предвещало беды. Напротив, стойбищный колдун, взглянув на расположение легких перистых облаков, сообщил: удачным будет день для людей и стад. Должно быть, он имел в виду погоду.
Подкрепившись куском сыра и лепешкой из грубой муки, вскочил сын вождя на крепконогого парда и умчался к северным холмам, туда, где граничили они с песчаными дюнами побережья.
Сын вождя и будущий вождь свободен от ухода за скотом. Поиск добрых пастбищ – вот достойное занятие для того, кому водить племя после ухода отца.
Не более пяти миль проскакал отрок, когда пард вынес его на холм близ одной из маленьких бухточек, что языками врезаются в линию побережья. Выехал сын вождя на вершину – и тотчас повернул парда назад. Увидел он, что на спокойной глубокой воде бухты стоит двухмачтовая шекка под бурыми спущенными парусами. Вид сошедших на берег не оставлял сомнений в их профессии. Остры глаза мальчика-эдзака. Но глаза моряков, высадившихся на чужой земле для набега, не менее остры. Стрела свистнула над вершиной холма. Спущенные с поводков, застоявшиеся за время плавания боевые псы бросились в сторону отрока. А за ними – шестеро пиратов на рыкающих пардах.
Ветром взлетел сын вождя на холм. Приложил к губам раковину. Хриплый рев разнесся над побережьем. На десять миль слышен тревожный крик морской раковины при тихой погоде.
Посмотрел мальчик на свирепых псов, бухающих низким лаем: пускай! Никогда пиратским псам не догнать эдзакского парда!
И помчался на запад, туда, где синели вдали драконьи гребни Большого хребта. Завыли пираты, подгоняя псов. Короткими прыжками карабкался пард на склон холма. Обернулся сын вождя к преследователям.
„Хой-хой-хой!“ – закричал он, срывая кожаный шлем и размахивая им над черноволосой головой.
Не любят боги хвастунов. Оскользнулась нога парда на гладком камне, угодила в нору шипоглавой змеи. Метнулось серо-желтое тело… Закричал пард, когда впилась ядовитая стрела в его легкую ногу. Закричал, прыгнул высоко, стряхивая с себя гада… И повалился набок. Быстро действует яд шипоглавой змеи.
Слетел сын вождя со спины парда, упал на землю спиной, покатился вниз по травянистому склону – навстречу преследователям. Быстрее помчались псы. Только и успел отрок, что вскочить на ноги, выхватить короткую саблю: лук его остался притороченным к седлу. Подскочили псы, окружили кольцом клыкастых слюнявых морд… Не набросились. Им – держать, не пускать добычу до прихода хозяев. Махнул сын вождя сабелькой – отпрянул пес, но плотней обступили другие. Что может сделать маленький эдзак со своей маленькой сабелькой против пяти натасканных на человека гигантских собак?
Подскакали всадники, закружились пятнистым смерчем. Упало широкое лезвие меча на мальчишескую макушку. Плашмя упало: кто убивает раба?
Очнулся мальчик вечером. Деревянная палуба была под ним. Соленый запах моря освежал ноздри. Бурые паруса, наполненные ветром, заслоняли небо. С трудом поднялся на ноги сын вождя. И увидел далекий-далекий берег. И черный форштевень, прыгающий на короткой волне.
– Эй ты, крысенок, иди сюда,– раздалось за спиной.
Гневно обернулся сын вождя – и грубая кожа бича рассекла ему щеку.
– Не скаль зубы на хозяина, сопляк, если хочешь сохранить кожу! – широкогрудый бородач в красной головной повязке лениво взмахнул бичом. Ни слова не говоря, бросился сын вождя на обидчика. Удар кулака швырнул мальчика на палубу.
– Вот дикий псеныш! – донесся сквозь гул в голове удивленный голос пирата. И вновь бич ожег кожу.
Так сын племенного вождя, великий маг Фахри Неистовый, прозванный впоследствии Праведным, вступил на путь славы».
Сантай Темный. История великих. Глава «Красная Земля»
Небольшая парда с оранжевой, в коричневых неровных пятнах шерстью, потыкалась мордой в плечо. Санти протянул ей слипшийся комок вяленых фруктов. Шершавый язык деликатно подхватил угощение, и комок исчез в широкой пасти. Парду звали Ушкой. Коричневый, с кремовым брюшком детеныш подбежал и пихнул Санти головой в поясницу: тоже хочу! Санти бросил ему еще один ком, и малыш ловко поймал его на лету. Молочно-белые клычки звонко ляскнули.
Санти принялся седлать парду. Язык Ушки трудился над его головой. Когда юноша застегнул последнюю пряжку, волосы его были такими, будто он недавно попал под дождь. Санти ухватился двумя руками за края седла и, подтянувшись, влез на спину Ушки.
– Купаться! – крикнул он.
И довольная парда легким галопом, чтобы поспел детеныш, понеслась в сторону озера.
Никогда еще у Санти не было верхового животного. Конечно, он умел держаться в седле – мальчиков его сословия с пяти лет учат этому. Став старше, он иногда ездил на отцовском парде. Но то был пард отца – не его.
Ушка увидела озеро и длинными прыжками понеслась вниз по склону. Отставший детеныш жалобно завизжал. Разбрасывая во все стороны сверкающие брызги, они врезались в прохладную воду. Парда принялась лакать, а Санти с удовольствием разглядывал поросшие лесом холмы. Владения соххогои Нассини заканчивались в шести милях к северу. Там возвышалась сплошная каменная стена. Санти был предупрежден, что верх ее покрыт ядовитой смолой, разъедающей одежду и оставляющей на коже глубокие язвы. Но даже если бы юноша об этом не знал, взобраться на стену высотой в пятнадцать локтей все равно не смог бы. Тем более что все деревья рядом с оградой были спилены, а снаружи постоянно двигались вооруженные караулы. К чему такие предосторожности, Санти было неведомо, но это не слишком беспокоило юношу. По крайней мере, меньше, чем факт, что с того момента, как Санти похитили, ни единой строчки не возникло в его голове.
Я хотел бы стать облаком, легким, пушистым, как сон,
Ослепительно белым, парящим в прозрачной дали.
Чтоб кружить и кружить над кудрявым покровом лесов,
Гладью рек и озер, далеко, далеко от земли…
– звонко пропел Санти, чтобы убедиться, что не забыл сочиненного прежде. Нет, не забыл. Он взглянул на круглые верхушки замковых башен. Все остальное не разглядеть отсюда, из впадины.
«Вот то место, что виделось мне в снах!» – подумал он.
Свои первые шесть лет Санти прожил в доме старшей сестры отца. Он отлично помнил эту просторную хижину с тонкими стенками и тростниковой крышей. Помнил и огромного, как ему тогда казалось, а на самом деле низенького, крепкого, похожего на дождевой гриб рыбака, мужа тетки. Рыбак не столь уж часто бывает дома, так что тетка в одиночку управлялась и с маленьким хозяйством, и с пронырами-сыновьями – братьями-близнецами, на четыре года старше Санти. И с ним самим, сначала – болезненным младенцем, потом таким же тощим шустрым безобразником, как и его двоюродные братья.
Вскормленный молоком овцы, Санти до трех лет называл тетку мамой. А узнав, что не она мать ему, не стал от этого любить ее меньше. Однако он помнил, как удивился, когда один из братьев сказал ему, что высокий темнолицый мужчина с плечами шире дверного проема, тот, что изредка навещал тетку,– его отец.
Тилод, отец Санти, не был уроженцем Фаранга. Он появился на свет в одном из крохотных селений Междуречья. Детство его было ничем не примечательно. А когда Тилоду минуло четырнадцать лет, родители его заболели хисором и умерли в одну неделю. Две трети поселян унесла болезнь, но не тронула отрока Тилода. И он поехал в Фаранг, где жила его замужняя сестра.
В четырнадцать лет Тилод ростом не уступил бы и взрослому. И силой тоже. Потому работу отыскал быстро. А спустя четыре года уже заправлял артелью каменщиков. Тут-то и положил на него глаз Пос, зодчий: сделал своим помощником. Еще четыре года – Пос умер, и Тилод занял его место.
Зодчий Тилод! Неплохо для парня двадцати трех лет от роду!
И стал юноша важным не по возрасту, еще более неторопливым, еще более немногословным. Быть бы ему мастером из средних, что даже в жарком Конге отращивают могучее брюхо, прежде чем обзаводятся парой сыновей. Быть бы… Да боги решили иначе!
«Строенный меч», сотник Бентан, прибыл в Фаранг в конце месяца Увядания. Прибыл с двумястами воинами по личному повелению Великого Ангана. Выбрав лучший из шести фарангских больших боевых кораблей, он разместил на нем свой отряд и с полудюжиной солдат отправился глотнуть вина в самую чистую из ближайших харчевен.
Случилось так, что и Тилод, фарангский зодчий, заглянул туда же – выпить чашку охлажденного вина.
– Какой силач! – Бентан толкнул плечом своего помощника.
Тот без интереса поглядел на толстощекого парня.
– Мясо! – уронил равнодушно.
Но глаза сотника уже загорелись.
– Эй ты! – закричал он зычным голосом военачальника.– Ты, ты!
Из немногочисленных гостей таверны Тилод последним оглянулся на окрик.
– Поди сюда! – сотник призывно замахал рукой.
– Тебе надо – ты и подходи! – отозвался юноша.
К изумлению солдат, Бентан даже не рассердился.
– Нет, ты гляди, какая у него шея! – заорал он прямо в ухо отодвинувшемуся десятнику.
– Один хороший удар.– Десятник был старым воякой и цену шеям знал.
Сотник хлопнул ладонью по столу, оглядел своих солдат.
– Парень нам нужен! – безапелляционно заявил он.– Такой богатырь!
Солдаты полностью разделяли мнение десятника, но знали: если сотнику в башку запала мысль – вышибить ее невозможно даже дубиной.
Сотник встал. Встал и сам (!) подошел к молодому зодчему. Обняв его (Тилод брезгливо отодвинулся – от сотника воняло, как от старого парда), Бентан, хитро улыбаясь, сказал:
– Два золотых «дракона» в неделю! – И подмигнул: ни один из его солдат не получал больше одного.
– Отойди! – сказал Тилод.
Деньги его не заинтересовали. Как зодчий он имел больше.
– Ты увидишь мир, парень! – зашел с другой стороны сотник. Теперь он был убежден – фарангец нужен ему позарез!
Мир Тилода интересовал еще меньше. Ему вполне хватало Фаранга.
Он стряхнул с себя руку сотника и встал, намереваясь уйти. Бентан опять не рассердился. Он был в восторге от парня! Но, само собой, не собирался его отпускать.
– Карамон! – бросил он одному из солдат.– Ну-ка, останови его!
Карамон, коренастый, темнокожий, был ростом едва по плечо Тилоду, и юноша с удивлением уставился на заступившего ему дорогу.
– Притормози, паренек! – лениво произнес солдат.– Командир тебя не отпускал!
Юноша почувствовал раздражение.
– Что мне твой командир! – сердито сказал он и попытался оттолкнуть солдата.
Тот ловко схватил его за руку и заломил за спину. Карамон был когда-то борцом, а зодчий – всего лишь деревенским парнем. Но иногда сила тоже имеет значение. Тилод распрямил завернутую за спину руку с такой легкостью, будто его держала девушка. Он стряхнул с себя Карамона, как бык стряхивает дикого пса, и зашагал к двери.
Все бывшие в таверне притихли, ожидая развязки.
– Ну-ка, парни! Возьмите его! – закричал Бентан.
Он прямо-таки лучился от радости.
Пятеро солдат поднялись с мест. Но еще прежде отброшенный Тилодом Карамон вскочил с пола и ударом под колено свалил Тилода. Вот тут зодчий по-настоящему рассвирепел. Он был увальнем, но, рассердившись, двигался достаточно быстро. Прежде чем солдаты обступили его, он снова был на ногах и разбросал их, как щенков. Бентан хохотал. Он был доволен. Он ни на минуту не усомнился, что его подчиненные сладят с Тилодом, но ему очень понравилось, как тот обошелся с ними, полагавшими, что скрутят его играючи.
– Ну, ты! – зарычал фарангец, шагнув к Бентану.
И, получив удар рукоятью кинжала повыше уха, мешком повалился на грязные доски пола.
– Свяжите его, ребята, и тащите на корабль! – распорядился он.– Да поласковей, хуруги! Из этого мяса я сделаю бойца!
Наместнику доложили о случившемся лишь вечером, когда паруса корабля уже скрылись вдали. Наместник подумал – и махнул рукой. Зодчим Тилод был так себе, одним из многих. Жаловаться? На военачальника с полномочиями личного порученца Великого Ангана? Нет, он, Наместник, не вчера родился!
И Тилод был забыт. Неудивительно. Удивительно, что спустя два года зодчий вернулся!
Однако от парня, которого когда-то увез Бентан, в возвратившемся Тилоде остался разве что рост. Теперь это был мужчина, на пути которого становиться не хотелось. И предшественник Дага, пожелавший узнать, где провел время бывший зодчий, поглядев Тилоду в глаза, оставил это желание. Предшественник был стар, его вскоре заменили. А бывший зодчий доказал, что он вовсе не бывший. Больше того, Тилод стал мастером, не знающим равных в Фаранге. И в тени этого превращения осталось незамеченным то, что он привез с собой крошку сына.
Тилод строил дома, виллы, военные укрепления. Всем была видна его работа, но сам зодчий оставался тайной. Впрочем, тайной, убранной в славу… Мало кто возвращается с Юга! Мало кто, возвратившись, становится лучше, чем прежде. Но никто не остается таким, каким был.
Тилод взял сына к себе, когда тому исполнилось шесть лет. Скромен был дом зодчего. Для человека его ранга. Но мальчику дом показался дворцом. Три этажа: один – под землей, два – над ней. Резьба, шелк, мозаика, драгоценная посуда. Ванна из цельного камня, прозрачного, зеленоватого, как вода. На крыше – сад. Не боялся хозяин, что крыша упадет на голову во время землетрясения,– сам строил. Прочен дом, устойчив, как корабль. И красив, как корабль.
А слуг было совсем мало: кухарка, садовник, служанка да учителя Санти. За собаками и пардом Тилод ухаживал сам.
Сложными были отношения отца и сына. Санти его побаивался, хотя поводов не было. Напротив, отец делал для мальчика все, что бы тот ни попросил. Поначалу Санти опасался, что отец возьмет в дом жену, но Тилод этого не сделал. Матерью своей мальчик почитал сестру отца, а что до настоящей матери,– когда он спросил о ней, Тилод сказал только: надеюсь, ей не пришлось бы тебя стыдиться!
В этом был весь зодчий: гордость и скрытность.
Лишь с одним человеком водил дружбу Тилод: с капитаном Шиноном, тем, кто позднее стал Начальником Фарангской гавани.
Фаранг. Легкий и строгий, жаркий и веселый, с сине-зелеными садами и белыми домами из мягкого камня над голубой чашей залива… Город, который стоит любить! И Санти любил. Он знал каждый закуток Фаранга, каждую крохотную бухточку его побережья. Семнадцать лет его жизни, первые семнадцать лет, когда память впитывает то, что будет потом вечным и светлым чувством Дома,– это Фаранг! Санти знал его сверху донизу, до бастионов, охраняющих вход в гавань. Сколько раз он пробирался туда ведомыми лишь мальчишкам лазейками, чтобы пощупать древние толстые камни, поболтать с солдатами, вырезать свое имя на деревянной раме баллисты. Воины не возражали. Многие из них сами десяток-другой лет тому назад карабкались по обветренным скалам, чтобы оказаться на рыжем от пыли гребне крепостной стены. От фортов до сторожевых застав за цветущими предместьями каждый дом, каждая решетка, каждый бортик каждого общественного бассейна – все было перетрогано, пересмотрено, накрепко осело в памяти… Дом! А еще был Порт, Гавань… Весь Мир, сосредоточенный между крыльями залива. Разноликий и многоязычный. И неизменно дружественный к тому, кто приходит с приязнью и любопытством. Если мир жесток – это справедливая жестокость. Если добр – добр по-честному. Но, главное, он бесконечно, безумно интересен, этот мир. И огромное искушение – смотреть, как уходят корабли в море Зур. Смотреть… И оставаться дома. Сколько тощих мелкозубых фарангских мальчишек не устояли! Сколькие из них ушли в пенное море Зур… Многолюден Конг. Многолюден и щедр. Улыбка на лице его. Но терпкий вкус у этой улыбки… Зато двери Конга открыты, корабли крепки, а жители надежны, как древко копья. Так думал Санти. И не ошибался. В семнадцать лет человек редко помышляет о том, что у каждого копья есть наконечник. И сделано оно человеческой рукой для того, чтобы, пропев победную песнь, разорвать острием человеческое же сердце. Но кто осудит древко за его упругую легкость? Кто осудит меч за чеканный узор на рукояти? Таков Фаранг. Таков Санти. Таков благословенный Конг.
Санти рос, жил, учился, как любой из фарангских мальчиков, чьи отцы могут избавить сыновей от каждодневного труда. Быть может, был он немного более застенчивым, немного более самоуглубленным, но с теми же желаниями и мечтами: водить боевой корабль по пенному морю, скакать на парде…
А потом вдруг, неожиданно для самого мальчика, возникла в нем музыка. И начал он узнавать музыку вокруг: в плеске волн, в голосах людей, в мерной, чудесной речи уличных сказителей. Сверстники его уже вовсю тискали девушек, а сын Тилода уединялся, чтобы читать древние свитки. Отец, заметив увлечение, потакал: покупал книги, как прежде – игрушки. Хотя стоило это в не знающем печатного дела Конге недешево. И трепет, который испытывал Санти, вынимая пожелтевшую рукопись из цилиндрического футляра-тубуса, был не меньшим, чем у его ровесника, раздевающего девушку. А потом вдруг подвернулся Билб, добродушный хитрый толстяк, любитель вина и пошловатых анекдотов. И виртуозный мастер игры на ситре. Санти догадывался: Тилод нарочно свел их, чтобы очарованные друг другом, похожие не больше, чем пушистый гурамский следопыт и боевой пес, но происходящие из одного корня старый Билб и юный Санти вцепились друг в друга, как лапки медовницы вцепляются в чашку цветка.
Когда же выучился Санти настолько, что игру его начали находить приятной, стали приходить к нему слова. Некоторое время спустя спел он для своих друзей, в которых у сына Тилода не было недостатка. Друзьям понравилось. А потом Санти пел новые песни – и те нравились еще больше. Когда юноше исполнилось восемнадцать лет, его сочинения уже растеклись по всему Фарангу. И стали сами приходить за ними певцы, актеры, однажды пришел даже скадд. И полюбили песни Санти. И его самого полюбили. А как не полюбить – добрый, не обидчивый, красив, кстати. И перестал юноша быть Сантаном, сыном Тилода, а стал Санти, Певцом. Хотя и без значка на лбу. Со значком они – певцы. А он – Певец.
Тилод, Зодчий (хоть и со значком), отнесся к славе сына осторожно. Считай: никак. Да и слава эта – слава предместий, не того города, что строил Тилод. Слава хижин. Впрочем, и у такой славы острый запах. Она привлекает ловцов.
Привлекла.
