Прооперировали Стриженова уже на Земле. Рука вроде бы приросла, но еще не двигалась и ничего не чувствовала. Да вы не переживайте так, говорили ему врачи, нервы — они же прорастают на миллиметр за день. Сорок сантиметров — полтора года…

Он это знал и до того, Урванцев просветил, и не переживал, а просто нервничал. Потому что привык, что тело слушается. А тут — таскаешь невнятную колоду.

Перемены на Земле его поразили. Можно было сесть во что-то наподобие самолета и через два часа выйти в Нью-Йорке. За небольшие — за просто смешные деньги. Никаких виз, формальная таможня… Он слетал в Нью-Йорк, потом в Кению — посмотреть на слонов. Потом в Австралию. Так сказать, повторный визит…

Ко входу в Туннель его не подпустили, тормознули уже километрах в десяти. Да он и не собирался приближаться. Просто надо было убедиться, что с этой хотя бы стороны все в порядке. С той — еще все могло быть, тиронцы — они тяжелые, их трудно раскачать, но еще труднее потом остановить…

Потом ему стало неинтересно ездить. Тем более что везде пялились: кирпичного цвета лысый череп и рука на черной косынке. Экзот.

Он купил домик под Питером — сразу с машиной и обстановкой — и целыми днями лежал на диване, читая. Ему приносили газеты, и однажды из газеты он узнал, что существует такая специальная организация, которая занимается поиском людей, когда-либо похищенных имперцами. Поскольку с Империей худо-бедно, но действует договор, то судьбу хотя бы некоторых из них удается выяснить. Центральный офис организации был в Лондоне, а один из филиалов — в Москве.

Стриженов поехал в Москву на машине, убеждаясь по дороге, что глубинка почти не переменилась. Зато Москву он не узнал абсолютно — но и это неузнавание тоже было ожидаемым.

Машину пришлось оставить чуть ли не у Кольцевой. Офис был на Чистых Прудах, в старом доме. На улице было холодно, шел дождь, он вошел, отряхиваясь, и обратился к женщине, сидящей за столом прямо у входа:

— Простите, где бы мне здесь…

Она подняла голову.

Это была Мыша.

Награждали в Кремле, уже в ноябре. Звезду Героя ему и еще семерым (знакомым и не очень) офицерам Легиона вручил президент, а потом настал черед наград от императора. Орден «Честь и свобода» — голубой сапфир в четкой стальной оправе… Вручал не сам император, а кто-то вроде наместника — крупный седоватый парень с хорошим лицом и страшно усталыми глазами.

— Император просил лично вас особо поблагодарить за спасение его товарища, — сказал наместник.

— Служу Отечеству! — Стриженов отдал честь кивком головы, повернулся и встал в строй, краем глаза косясь на Мышу — она была в черном платье в первом ряду. Весь этот месяц они настолько не расставались, что даже во сне он часто вскакивал — убедиться, что Мыша здесь, вот она, рядом, никуда не делась…

Когда ему сообщили о предстоящем вручении наград, он хотел вспылить и отказаться. Или вообще устроить публичный скандал. Но потом что-то щелкнуло внутри… Война — путь обмана, а полноценный обман можно оплатить только кровью. Я не просил оставлять меня в живых. Ребята, я получу эти ордена. Потому что они — ваши.

Ему дали слово. Он подошел к микрофону и так и сказал: я получаю эти награды за тех, кто погиб — вдали от дома. И буду носить их в память о тех, кто погиб. Ребята, я всегда помню вас. Вас всех.

Из строя оркестра вперед шагнул маленький горнист. Сейчас будут играть гимн, понял Стриженов, это надо вытерпеть. Горнист был не человек, а маленький полукот. Он поднял свой инструмент, и первая фраза чисто зазвенела под сводами. Вступил оркестр. Стриженов вдруг почувствовал, что его бьет дрожь. Он не мог понять, что они такое играют. Это — гимн? Да, это был гимн. Зал встал. Зал пел, и все пели, и он тоже пел, он почти молился: горит и кружится планета, над нашей Родиною дым…

Потом был банкет, играл тот же оркестр, и они с Мышей танцевали. Вернее, танцевала Мыша, он неумело топтался. Наместник кружился с невысокой рыжей дамой, и по тому, как они друг на друга смотрели, можно было понять: не чужие. Потом они подошли знакомиться, держа за руку того котенка-горниста. Он смотрел на Стриженова ошалелыми глазами поклонника.

— Вита, — представилась рыжая. — Наш сын Кеша, а с мужем вы уже, наверное…

— Не успели, — сказал Стриженов. — Мыш… Марина. Я, собственно, Игорь… просто.

— Мужчины, — презрительно сказал Вита Мыше. — Ни дня без протокола. Его зовут Адам. С ударением на первом слоге. Покурим? — предложила она Мыше, и обе умчались.

— Кеша вот… попросил его представить… — сказал Адам. — Ну… вот. Не помешали?

— Все хорошо, — сказал Стриженов. Он наклонился к Кеше. — Ты прекрасно играл. Мурашки по спине.

— Честно? — испуганно спросил Кеша.

— Абсолютно.

— Я хотел сказать… когда папа мне о вас рассказал… что… что для меня большая часть… и я хотел…

Он замолчал.

— Спасибо, — сказал Стриженов. — Знаешь, что я тебе скажу? Не мечтай попасть на войну. Мечты имеют свойство сбываться… Честное слово, мир лучше. Но все равно, хотим мы того или нет…

Он положил руку на плечо мальчугана и легонько пожал его.

— Не отчаивайся, братишка. Нам еще понадобится все наше мужество…