Серегин думал, что люди вдовы придут ночью, но те не стали ждать — появились сразу после заката, едва они с Крошкой, расслабленно восстав с постели, сели ужинать. Был подан холодный травяной суп с вареными яйцами, маринованная рыба и кислый густой зеленый сок ягод су-вар, местной разновидности крыжовника, кусты которого, напоминающие плющ, обильно оплетали деревья и стены домов. Серегин только-только приступил к рыбе, как в дверь вежливо постучали…

Особняк вдовы Ракхаллы стоял на живописном островке, к которому вел подвесной мостик с разводной секцией; но Серегин с провожатыми подплыл к острову на роскошном паровом катере — из черного полированного дерева, с бронзовыми поручнями и прочей отделкой, с фигурной пушечкой на корме. Топили котел древесным углем и трескучими ароматными смолистыми чурбачками. Из трубы летели искры.

Вообще плавание было каким-то ненормально, нереально живописным. В поразительно чистом небе висели две полные луны, цвета старой кости одна и чуть голубоватая — другая; тяжелая густая вода раздавалась под корабликом лениво, сонно, строенные отглаженные волны-усы, в которых взмывали и падали желтые набережные огни, тянулись от бритвенно-острого носа и терялись вдали, в полной тьме. Наверное, с океана шла низкая и очень длинная волна — катер неуловимо медленно приподнимался и опускался, а вдали, под маяком, выхватываемые ударами света, загорались белые полосы бурунов, которые там бывают всегда, даже в мертвый штиль…

Воздух был теплый настолько, что белая жаккардового шелка рубашка в набегающем потоке липла к телу, как компресс.

Причал освещался ярко, но так, что ни одного фонаря с моря не было видно: свет словно бы ниоткуда падал на настил, ажурное ограждение и сваи. Получалось, что все это светилось изнутри. А выше, дальше и левее причала, чуть прикрытый деревьями, точно так же светился дом, похожий на усталую птицу, чуть опустившую широко распростертые крылья.

Те «мальчики вдовы», что сопроводили Серегина, остались на катере, а на причале не было никого. Зато теперь на Серегина со всех сторон светили яркие фонари. Он чувствовал себя как на сцене. И словно на сцене, он знал, как много глаз разглядывают его сейчас из сгустившейся тьмы — и что от каких-то мелких и не обязательных жестов, от мимики, от первых шагов по плотно подогнанным (и очень красивым) доскам будет зависеть в дальнейшем чертовски многое…

Он прощально помахал в сторону теперь почти невидимого катера, этакого сгустка непрозрачной тьмы в прозрачной тьме, и пошел по причалу туда, где угадывалась лестница.

Встречающая девушка словно соткалась из воздуха. Она была в темном балахоне и с обручем на голове.

— Здравствуйте, мой господин. Следуйте за мной, прошу вас.

Вдова оказалась похожа на сильно облысевшего филина. Наверное, она мерзла, поскольку сидела рядом с жаровней, завернувшись в большую лоскутную шаль. От жаровни шел дымок, распознать источник которого Серегин не смог. Что-то похожее на арчу, но не арча.

У ног вдовы сидела девочка с одутловатым лицом — возможно, идиотка. Говорили, что вдова благоволит к ущербным детям, многих содержит — кого у себя, кого в специальных домах, а чаще просто подкидывает денег родителям. Этакая бабуля Ракхалла Гуд.

Говорили опять же, что среди ущербных ребятишек попадались ребятишки совсем не простые…

За спиной вдовы громоздился весь из мускулов, без шеи и с маленькой седой головкой мужик, который даже среди крупных коренастых тиронцев сошел бы за Майка Тайсона. Оливковый оттенок кожи выдавал в нем южанина — возможно, с острова Локк. Тогда он еще и людоед… Секретарша вдовы, наоборот, явно происхождением из людей Дворца — можно сказать, специально выведенной породы идеальных слуг, сохранившейся аж с того времени, когда большая часть государств Тирона составляла единое очень сложно и разумно устроенное Царство, казавшееся незыблемым. С тех пор многое переменилось, но остались неторопливость и обстоятельность — и вот еще люди Дворца, тонкие и изящные, с интеллигентными лицами, умевшие в любую секунду стать незаметными или просто исчезнуть. И так же возникнуть рядом, когда о них подумаешь. И органически не способные солгать.

Бабушка Крошки тоже из них.

Серегин допускал, что где-то еще — за панелями, ширмами, под столами — прятались и другие люди. Или не прятались. Поскольку этикет беседы не оговаривался заранее, могло быть так и так.

— Счастливая ночь… так вот вы какой, — сказала вдова Ракхалла. Голос ее был почти молодой, звонкий и чистый, а лицо оставалось неподвижным — маска и маска. Разве что чуть-чуть шевелился подбородок.

Серегин кивнул:

— Счастливая ночь. К вашим услугам… — и сделал положенную по правилам вежливости паузу. — Я думаю, вы уже знаете обо мне все, что хотели узнать. Если же нет, готов ответить на любые вопросы.

Вдова перевела взгляд на секретаршу. Та взяла блокнот, открыла.

— Вы можете получить награду, — сказала секретарша негромко. — И тогда мы расстанемся навсегда. Но у нас есть более интересное предложение. Мы готовы предложить вам подряд на перевозку грузов. Вероятно, предстоит совершить более трех дюжин рейсов. Поскольку это долговременный заказ, мы предлагаем вам не проценты, а твердую цену.

Серегин чуть нахмурился.

— Я не готов обсуждать оплату, пока не буду знать условия работы, — сказал он.

— Слышу разумное слово, — сказала вдова. — Расскажи ему, Ганэ.

Секретарша зашелестела блокнотом.

— Какой вес вы можете взять на борт?

— Шестнадцать камней, — сказал Серегин. Это было чуть меньше двух тонн.

— Как долго продлится рейс к Стоячей Звезде и обратно?

— Собственно полет — четыре часа. А сколько времени уйдет на швартовку, никогда предугадать нельзя. Как правило, мы рассчитываем на один рейс в сутки.

— Я поняла.

Секретарша что-то написала в блокноте, зачеркнула или подчеркнула, закрыла блокнот.

— Мы можем предложить вам четырнадцать миллионов лугов за рейс. Всего получится пятьсот четыре миллиона. Если вам удастся сократить время доставки, будут начислены премиальные.

Полмиллиарда лугов, подумал Серегин. То есть где-то восемь-девять миллионов рублей. Сорок килограммов золота, делим на троих… Больше, чем за три года в Легионе — не считая премиальных.

Если неожиданно повезет, добавил он про себя.

Как положено, сделку закрепили застольем. Это было крепче подписей и обещаний. Подали крабовый пирог, ром, салаты, крем, а на горячее — ассан, местную жгучую разновидность то ли плова, то ли паэльи. Разговаривали вроде бы о постороннем, но из придаточных предложений Серегин многое понял. Уже никто из богатых людей, имеющих не самые идеальные отношения с местными властями или с оккупантами, не верил в то, что Дьявола Чихо можно остановить. Многие из этих богатых людей значительную часть своего состояния держали отнюдь не на банковских счетах. Вот эти состояния Серегину и следовало эвакуировать то ли на саму Стоячую Звезду, то ли на корабль, причаленный к ней…

И хоть сказано об этом не было, Серегин знал (да иначе дела здесь и не делались): когда в полете будет он, то Крошка и Фогман окажутся в заложниках; когда же полетит Фогман, то заложниками останутся Крошка и сам Серегин. Ждет их вполне приятное времяпрепровождение, но… не дай бог, случится что-то непредвиденное. Просто не дай бог.

На первой же заправочной станции Юльку сильно обнадежили: нет, у них самих подходящей проволоки не водится, она слишком редко кому нужна, но всего в двух милях отсюда крупный заправочный узел, и уж вот там-то точно есть все.

И сейчас как раз туда возвращается бензовоз.

Водитель бензовоза был старый жирный мексиканец. На приборной доске распят Иисус, по обе стороны от него красуются детские физии — штук этак двадцать. Испанский, которым водитель (по имени, разумеется, Хуан) щедро прослаивал отдельные английские слова, Юлька понимала плохо, но от нее понимания и не требовалось. Смотри, это внуки. Они очень хорошие. Вот этот — уже моряк. А вот этот будет адвокатом…

Большая заправка стояла на пересечении сразу четырех дорог: двух шоссе, идущих примерно с юга на север, и двух дорог поменьше, ведущих от побережья к горам. Получалась этакая решетка, типографский знак #, в центральном квадратике которого и находились — заправочная станция, супермаркет, квартал трейлеров, крошечный луна-парк с каруселью и парой павильонов и индейский блошиный рынок с индейским же казино. На рынке было полтора десятка продавцов и ни одного покупателя. В казино вообще пусто…

Если выиграю, подумала Юлька, перебирая в кармане щепотку жетонов, одинаковых и для телефонов, и для «одноруких бандитов», позвоню Варечке. И повторила, запоминая: выиграю — позвоню.

В казино поскрипывал старенький кондиционер. В потоке охлажденного воздуха болтались липкие ленты с мертвыми мухами.

За кассой дремал индеец в индейском костюме и с длинной трубкой, мертво зажатой в зубах.

Вслед за Юлькой, шумно отдуваясь, вошел шофер Хуан и прямо направился к индейцу. Они обнялись и шумно затараторили, и Юлька поняла, что индеец ряженый.

Автоматов было всего шесть. Юлька подошла к механическому «колесу счастья», сунула жетон в щель и несколько раз надавила на клавишу, разгоняя колесо. Оно крутилось с шелестом и даже вроде бы легким скрипом. Стальное перышко дзинькало, зацепляясь за гвоздики. Потом колесо стало крутиться медленнее, еще медленнее… и остановилось стрелкой напротив символа Т. В автомате некоторое время продолжалось таинственное механическое шебуршание, а потом вдруг загремела жестяная варварская медь, затрубили пружинные трубы, вспыхнули под потолком лампочки, и в корыто тупо брякающим потоком хлынули жетоны, жетоны, жетоны…

Потом, когда пришел управляющий, настоящий индеец в простой полотняной рубахе, выяснилось, что выигрыш Юлькин составил одну тысячу восемьсот сорок шесть долларов чистыми. Три сотни забрало себе государство, восемь — пошло индейцам, а немного мелочи — это был крошечный местный налог. Налог вот этого островка оседлости между четырьмя дорогами.

Без радости, а скорее в каком-то дымном, чадном недоумении Юлька упаковала выигрыш, купила два мотка проволоки, до отвала поела в индейском же ресторанчике, прикупила с собой пирожков и соку, села в почти пустой автобус — и уже в автобусе вспомнила, что за всей этой суетой так и не позвонила…

Серегину и Крошке вдова выделила флигелек на задворках своего немаленького именьица, и сейчас они сидели на террасе и болтали ни о чем. По правде говоря, Серегину уже порядком поднадоела эта размеренная жизнь — и, в чем он не хотел себе признаваться, поднадоела Крошка с ее щебетом и предупредительностью. Вернее, не так: он в таком режиме мог существовать бесконечно долго. Но не хватало острого и не хватало самого густо перченного мяса жизни, к которому он так успел привыкнуть.

Каждый день они с Фогманом по очереди делали два рейса к Стоячей Звезде. Это был огромный и беспорядочный — и действительно очень старый — комплекс из самых разнообразных конструкций, соединенных трубами и тросами. Вся эта груда пластика, керамики и металла измерялась десятками километров и, наверное, миллионами тонн. Трудно было в первый раз: зайти с той стороны, где пространство не прощупывается, найти по слабому конспиративному маячку нужный причал, пробраться к нему, пришвартоваться в страшной узости между трех гигантских цистерн… Но пилот Тимграус, дезертир с имперского флота, однажды пройдя этот маршрут на ощупь, все последующие разы проскальзывал на место лихо, как по изогнутому прочному рельсу. Молчаливость его Серегина не смущала, а договариваться о чем-то необходимом удавалось с помощью авторазговорника, который где-то раздобыл Фогман. Главное — говорить внятно, не торопясь и вразбивку…

Как правило, утром летал Фогман, вечером — Серегин. Они находили нужного агента, производили проверку — обмен паролями и все такое, — передавали очередной диван-чемодан-саквояж — и возвращались. Тимграус не роптал. Летать было делом его жизни — в полном смысле слова, — а сна ему хватало в промежутках между полетами.

Катер садился на острове вдовы, вон там, на поляне для игры в мячи. Обычно Фогман возвращался к обеду.

Сегодня он задерживался. Причем основательно.

Крошка порывалась накормить Серегина еще одним обедом, он вяло отбивался: готовила Крошка удивительно вкусно, но там, на виражах, изрядно взбалтывало. Так что лишний кусок желудком не приветствовался.

Катер появился уже к закату, когда Серегин, сказать прямо, извелся.

Как и положено, катер шел с моря, дабы не смущать лишний раз горожан. Но почти под прямым углом к привычному курсу — то есть не с юго-запада, а с северо-запада. Что бы это значило, подумал Серегин, направляясь к плетеному сундуку, где у него хранился пулемет.

— Если я скажу, сразу прыгай в подполье, — велел он Кгенгхе.

Та вроде бы испуганно кивнула, но когда через полминуты он поймал ее боковым зрением, то почти оторопел: в руках у Крошки Ру был — закутанный в пестрый платок, но такое родное не спрячешь! — «Калашников».

— Дура, — сказал он, и она с готовностью кивнула: дура! — Ладно, — махнул рукой Серегин, — но смотри, главное — от меня ни шагу, в ту сторону можешь вообще не глядеть, — он кивнул на площадку, над которой уже завис катер, — карауль мне спину. Поняла?

— Поняла, Серегхин, — сказала она серьезно. — За спину будь спокоен.

— Когда спокоен за спину, спокоен и за задницу, — сказал он по-русски, и вдруг она засмеялась. После паузы. То есть: сначала поняла слова, а потом и смысл. — Ну ни фига себе, — уставился он на нее. — Ты уже и по-русски?..

— Отчен мале, — сказала она. — Два сто тхри сто слофф.

— Но эти все ты знаешь…

— Агха, — сказала она и снова засмеялась.

Катер коснулся земли. Откинулся верхний люк, спиной вперед вылез Фогман, а за ним большой и грузный — Давид Юрьевич. Он был в шелковом сером плаще.

Оба постояли секунду, словно прислушиваясь к земле под ногами, а потом пошли: Фогман (торопливо) — к дому вдовы, а Давид Юрьевич (задумчиво) — сюда, к флигелю.

— Вроде бы отбой, — сказал Серегин. — Вроде бы свои.

— Вот такой вот у нас сегодня шоколад, — повторил Давид, сандаля переносицу. — И ковать его мы должны просто влет, не дав коснуться земли…

Серегин сидел молча, разглядывая его своими черными безучастными глазами. Этакий хакасский бог — Серегин. От которого сегодня, сейчас все и будет зависеть, как от бога…

Как и положено богу, имеющий тайное имя: Ибден. Понятно, что он всегда представляется только по фамилии. Одарили же парня дорогие родители. Не пожалели…

Операция вступила в некую стремительную фазу. Фогмана вместе с агентом, аккуратно взятым за менжу, встретила целая депутация ребят, слишком тщательно косящих под тиронцев; в них Фогман заподозрил юсиинь, жителей звездной системы гамма-1 и гамма-2 Льва, тоже в немалом количестве поступающих в Легион. Юсиинь внешне мало отличались от землян или тиронцев, но имели чудовищно модифицированную иммунную систему, которая позволяла им жить на планетах, не прошедших терраформирования — и даже с чуждой биосферой. Сейчас уже мало кто мог сказать, на сколько планет расползлись их колонии и поселения.

Известно было, что верхушка юсиинь имеет громадный вес в делах государственного управления Империей.

Также ходили слухи, что в нелегальном использовании природных ресурсов немодифицированной ДНК (читай: похищении тиронцев, а может быть, и землян) именно юсиинь играли первую скрипку. Во всяком случае, они не столько подбирали крошки со стола Тангу, сколько выхватывали куски изо рта. Пока что столица предпочитала не замечать. В крайнем случае грозила пальцем.

Итак, эти ребята, продолжая косить под тиронцев, объяснили Фогману следующее.

Они, ребята, представляют здесь весьма могущественных людей.

Эти люди хотят развивать свой бизнес.

Они, ребята, видят, что Фогман и его компаньон — вполне надежные парни, которые многократно имели шанс схватить и удрать, но ни разу не схватили и не удрали.

Фогман и его компаньон — бывшие легионеры, делающие свой бизнес. Таких сейчас на Тироне довольно много.

Подобные им бывшие легионеры уже захватили власть в пяти герцогствах на востоке и северо-востоке.

Есть также Дьявол Чихо, стремительно разрастающийся на юге. Он — большая проблема, которую надо решать, пока она не решила в своем ключе все остальные проблемы чохом.

Так вот к делу: есть возможность передать (не даром, но за очень маленькие деньги) большую партию настоящего оружия тем офицерам-землянам, которые контролируют сейчас восток и северо-восток. Время дорого, и есть основание полагать, что землякам-легионерам те поверят быстрее.

Фогман сказал, что лично он не против, но в одиночку принять решения не может. С этим доводом согласились. Встречу назначили на полночь — на том же месте.

— По идее, надо бы идти мне, — сказал Давид. — Там, типа того, что я начальник, говорим со мной. Но. Это может быть ловушка, а я сейчас не имею права рисковать — Чихо действительно очень большая, очень страшная проблема. А на меня завязана вся агентура, которая работает на поляне… В общем, из центра паутины мне сейчас ни на полшага. И с мятежом этим наши поторопились, все планы побоку, надо на живую нитку штопать, а как?.. В общем, Серегин, назначаю я тебя своим заместителем по особо важным делам с правом принятия решений на месте. И с полной ответственностью за последствия.

— Почему не Григория? — спросил Серегин.

— Потому что он уже обозначил себя как подчиненного. Они под тиронцев косят, а у тиронцев это так: кем ты назвался, тем и будь. Вот, кстати, держи. — Он выудил из кармана перстень с огромным зеленым камнем. — Для поднятия авторитета.

— Ясно. — Серегин, поморщившись, навинтил цацку на палец. — Ориентироваться на что?

— На здравый смысл. На что же еще?..

— Если это не пустышка, сколько у нас денег?

— Золота и платины — до двадцати тонн… Но я боюсь, они будут просить не металл.

— Я тоже так думаю.

— Можно пообещать им всех пленных дьяволов. Пока что у нас есть очень толстые подозрения, что изменения психики у них необратимы. Если же под это дело нам поставят нелетальное оружие…

— Газ?

— Лучше бы что-то наподобие этих «белых шумелок», которые стоят на катерах. Можно и вместе с катерами, не откажемся… В общем, в этом вопросе — постарайся обойтись малой кровью.

— Понял. Хорошо. Здравый смысл и малая кровь. Все ясно.

— Если ловушка… Постарайтесь остаться в живых.

— Слушаюсь.

— «Слушаюсь, господин майор…», — не вовремя вспомнил Давид, и Серегин переспросил:

— Что?

— Ничего, — сказал Давид. — Так. Цитата. Потом расскажу.

И постучал по голове. По самому твердому, зараза, дереву.

— С вами пойдет Сантери, — продолжал Давид. — Он этих юсиинь хорошо знает… вот такой зуб на них отрастил. Но его в главные нельзя — по ряду соображений. Так что, получается, Серегин, на тебе все стрелки сошлись…

— Каких именно соображений? — спросил Серегин.

— У него в башке, вот тут, — микросхема. Имперцы вогнали. Вроде бы она не работает, мы ее жестким рентгеном подпалили… но тем не менее.

Он припомнил всю эту историю и покачал головой. История вышла жуткая и чуть было не кончилась плохо для всех.

— Интере-есно, — сказал Серегин и встал. Давид посмотрел туда же, куда смотрел Серегин. Из катера до пояса высунулся пилот Тимграус и махал в их сторону длиной трехпалой лапкой.

Давид почувствовал, как где-то внутри заныло, заскребло и стало тяжелее. Что-то произошло где-то, а сейчас все новое — это обязательно гадкое и неподъемное…

Это было сообщение от Тетушки, последнего уцелевшего резидента Давида в глубоком тылу Чихо. Он писал о том, что уже около двух недель в горах идут массированные облавы, и вот появился какой-то результат. То есть никого не поймали, но названа точка, куда необходимо стягивать силы…

Ну вот, подумал он. Недолго музыка играла. Теперь они тоже знают.

— Я и не подозревала, что у нас в городе есть такое… — проворчала Вита, оглядывая высокий сводчатый потолок. Верхняя часть свода терялась во тьме, свет ламп туда не добивал.

— Да я и сам до недавнего времени…

Адам, держа на одной руке обмякшего Кешку, другой легонько подтолкнул Биту между лопаток: проходи, мол. Ирришарейт перевел дыхание — кажется, с облегчением.

Помещение, предложенное Адаму для бункера и узла связи, располагалось под дном Финского залива на глубине почти сто семьдесят метров. Постройку его начали в шестидесятых годах и так толком и не закончили: большая часть этого монструозного комплекса до сих пор представляла собой темные сырые необорудованные пещеры. Предполагалось, что в случае атомной войны здесь смогут отсидеться больше ста тысяч человек — главным образом, надо полагать, соль земли и совесть нации. По словам инженера Копейко, позавчера водившего Адама по той части пещер, которую успели привести в функционирующее состояние и теперь более или менее в нем поддерживали, постройку пресловутой дамбы затеяли прежде всего для того, чтобы замаскировать настолько объемное строительство — и чтобы было куда девать вынутый грунт…

Недостатков у этого потенциального командного пункта (или чего там еще?) был вагон, а достоинство только одно, притом нечаянное, но внушительное: окружающая порода создавала сильнейшие помехи для телепатии даже без использования всякого рода «глушилок», которым Адам, изучив проблему, абсолютно не доверял. Начать с того, что к каждой «глушилке» прилагался боевой расчет из двух человек… Здесь же было иначе: «картинки» воспринимались как бы затуманенные и искаженные, смысловые же сообщения иногда не воспринимались вовсе, а в основном — требовали чрезвычайных усилий для того, чтобы «расслышать» или «распознать» хотя бы часть информации. И это при том, что Адам оказался мощнейшим телепатом — как считала и Вита, и бывшие коллеги по Коминвазу, он мог покачать в себе этот «спелл» и скоро занять место в первой десятке…

Мог, если бы захотел. Или если бы события пошли как-то иначе.

А эти необъяснимые свойства породы произошли так: года три назад девятка наших «Арамисов» перехватила на орбите имперский корабль, который ребята сначала идентифицировали как эсминец, но потом, при разборе полета, решили переквалифицировать в «нераспознанный». Его серьезно повредили, зажали в «коробочку» и повели на базу. При заходе на посадку на высоте двадцати километров и в пятнадцати километрах западнее Кронштадта неизвестный корабль исчез, прихватив с собой и два катера. Что именно произошло, сказать не мог никто, в том числе марцальские инженеры. Корабль не включал хроновик, а выполнить гиперпереход вблизи планетарной массы — и уж тем более в атмосфере — считалось категорически невозможным: корабль могло зашвырнуть куда угодно, в любом непредсказуемом направлении и на любое расстояние. Не говоря уже о том, что при такого рода гиперпереходе вместе с кораблем исчезло бы и несколько кубических километров воздуха. Схлопывание «пузыря» породило бы ударную волну, сравнимую с волной от взрыва мощной термоядерной боеголовки… чего не произошло. И только через неделю, проводя обычные замеры, группа Коминваза обнаружила неподалеку от эпицентра события сильнейшую аномалию. Ее быстро (опыт немалый) просканировали и нанесли на карту. Получилось что-то вроде мишени — а вернее, сторожка для молока, — радиусом один километр шестьсот пятьдесят семь метров. Что характерно, эпицентр события основательно не совпадал с «яблочком» мишени…

Кому-то сразу пришло в голову продлить отрезок, соединявший центр события (а чужой корабль уже вели приводными телескопами и держали триангуляцию с точностью до угловых минут) и центр самой аномалии — сквозь толщу Земли. Через пару месяцев поисков (сказались все же неизбежные погрешности измерений) «выходное отверстие» нашли: на западных склонах Анд, в ста с небольшим километрах к югу от чилийского города Пуэрто-Монд, в местах диких и чудовищно красивых. По форме, размерам и интенсивности проявлений аномалия полностью совпадала с кронштадтской, только там, где на северном «сторожке» был горбик, на южном была впадина — или, если пользоваться сравнением с мишенями, то там, где на одной было черное кольцо, на другой было белое, и наоборот.

Что это значило, никто не понимал, потому что никто никогда ни с чем подобным не сталкивался.

В отличие от обычных аномалий, возникавших в местах посадок имперских кораблей, эти практически не влияли на органы чувств человека и воспринимались только приборами — а кроме того, совершенно не ослабевали со временем…

И только через два года почти случайно стало известно, что, во-первых, кронштадтская аномалия накладывается на один из комплексов супербомбоубежища, а во-вторых, что в «аномальных» помещениях нарушается работа многих приборов, использующих внеземные технологии. И только поэтому туда попал наконец один из экспертов-телепатов.

Нормальное дело, поскольку аномалиями занималось одно ведомство, комплексом — другое, телепатами — третье. И все они работали независимо друг от друга, были по большому счету друг другу неинтересны — да и результаты свои на всякий случай секретили.

Что делать с выявленным феноменом, пока еще не решили. Адам тоже окончательно не решил, занимать эти помещения или искать другие. Просто сейчас, когда по всем телепатам Земли и окрестностей был нанесен не смертельный, но болезненный удар совершенно неизвестной природы, ничего другого ему в голову не пришло…

Пострадали все: и земляне, и эрхшшаа, и Свободные — все. Легче пришлось тем, кто отгораживал себя от «сети», — тем же Вите и Адаму. Но уже прилетали сообщения о тяжелейших мигренях, депрессиях и даже смертях, особенно среди людей пожилых. Большая часть Свободных, кого Вита успела опросить по дороге, отделались пока дурнотой и сонливостью, но эти проявления у них не проходили, а пожалуй что и усиливались.

Эрхшшаа держались — но исключительно на присущем этому народу мужестве и стойкости. Им было больно…

Адам, держа Кешку на руках, пытался выкачать из него эту боль, но не знал, получается или нет. Глаза котенка были закрыты, тельце вздрагивало. Кажется, он бредил.

— Проходите вот сюда…

Сегодня на режиме дежурил не Копейко, а пожилая сухая тетка с пучком таких же сухих волос на затылке. Более всего она походила по типажу на театральную гардеробщицу. Она открыла простую белую дверь, и вся компания вошла в уютно обставленную гостиную: два глубоких дивана, несколько кресел, декоративный камин, столики из древесных корней и толстого стекла…

— Располагайтесь, пожалуйста: там спальни, там столовая, там библиотека. Вот здесь удобства, но вода для ванны еще не нагрелась, минут через двадцать только. Кнопка вызова…

— Спасибо… — Адам, встав на колени, осторожно положил Кешу на диван, подсунул ему под голову подушку, укрыл пушистым пледом. Кеша крепко держал его за руку.

— Это не страшно, — сказал Ирришарейт. — Он почти можно сказать спит.

Вита села рядом, погладила котенка по голове. Под пальцами билась какая-то жилка.

— Он проснется. И все будет нормально, — продолжал успокаивать их Ирришарейт.

— Если эта дрянь не повторится, — сказал Адам.

— Надо думать и делать, — сказал Ирришарейт.

Через несколько минут Кеша перестал дрожать, расслабился, заулыбался во сне. Не просыпаясь, укутался в плед поудобнее — и уютно засопел. Вита тоже уснула — как сидела. Адам и ее укрыл пледом. Ирришарейт, чувствуя его тревогу, одобрительно кивнул, сделал знак рукой: я, мол, побуду тут, с ними.

Адам тихонько вышел из апартаментов, махнул дежурной: сидите, — и направился в кабинет.

В конце концов, пора уже опробовать связь…

Кеша пришел в себя быстро, буквально через час после того, как оказался в изолированном бункере. Вита остро почувствовала это: ребенок очнулся, потянулся, перевернулся на другой бок и снова уснул, но именно уснул — легко и свободно, как спал совсем маленьким, летая во сне.

Вита укрыла его, но сама не отходила, сидела рядом.

Как она ни упиралась и ни протестовала, а что-то внешнее пришло и грубо вперлось в самое святое — в дом, в семью. Что-то такое, с чем пока не могла сладить ни она, ни могучий ее мужчина. Она поймала себя на этой мысли и усмехнулась: как меняется человек, оказавшись вдруг за каменной стеной!.. Это при том, что сам Адам, пожалуй, никакой каменной стеной себя не ощущает — и вообще, судя по всему, готов смириться с ролью сильно пострадавшего от женской суетности…

Все просто, сказала она себе, война продолжается, и вот и все. Слишком рано поверили в победу, поэтому так больно возвращаться в шинель. Сами виноваты. Что поверили рано. Надо было не верить.

Ну — в шинель так в шинель. Шинель номер пять. Или шесть… В шиншиллях.

Я брежу. Ну и пусть…

Ступая неслышно, вошел Адам. Постоял. Любимые спали.

Он снова прикрыл Биту пледом, подоткнул подушку под голову. Она не пошевелилась.

Ладно. Чем позже она узнает…

За последние несколько часов колония Свободных, наша все еще надежда и опора, уменьшилась на треть.