Солнце перевалило зенит и застыло неподвижно. Камень верхней площадки раскалился, как будто долго лежал в костре. Спасали куски лестницы, которые Серегин напилил и пропихнул сквозь люк. На дереве еще можно было лежать…

Из этой же доски он сделал себе щит с узкой Т-образной прорезью для автомата. Наверное, он сильно удивил чапов, когда в первый раз подполз к пробоине в парапете, дал прицелу максимальное увеличение — и выпустил несколько очередей в стрелков, так нагло расположившихся напротив. Автомат почти не давал отдачи, настильность и кучность были великолепные, так что первая же очередь накрыла цель — один повалился, остальные бросились врассыпную. Потом он обстрелял тот расчет, который стоял левее. Они успели два раза пальнуть по нему, но обе пули пришлись в кирпич. Зато по крайней мере трое отвалились и поползли спасаться. Тогда Серегин попытался достать тех, кто справа, но ему не хватило буквально несколько сантиметров, чтобы изогнуться и нормально прицелиться, — мешал парапет. Он попытался целиться подслеповатым левым глазом, промазал, зато у ребяток не выдержали нервы, и они разбежались. Четвертую установку отсюда видно не было вообще, но и они, в свою очередь, не представляли для Серегина опасности…

Теперь он смог разобраться с подносчиками дров. Они оказались как на ладони. Один пытался прикрыться вязанкой, другой бросил дрова и просто стоял, остальные пытались убежать. Он не кровожадничал — если промахивался в спину, то позволял удрать, уползти, спрыгнуть в канавку… Их оставалось много, десятка два как минимум, — но Серегин надеялся, что без серьезного огневого прикрытия они не полезут. А огонь вести будет некому. Об этом он позаботится.

Несколько раз отчаянные смельчаки пытались подобраться к брошенным дальнобойкам, но Серегин был начеку. Правда, один раз в него все-таки выстрелили — и попали в щит. Удар был как кувалдой — по левой руке, а потом по лбу. Однако темное узловатое и очень плотное дерево (наверное, в воде бы оно утонуло) удар этот выдержало. Потом, разобравшись со стрелком, Серегин осмотрел щит. Пуля, к счастью, вошла под углом, поэтому пробила первую доску и глубоко погрузилась во вторую — но, расплющившись, не прошла насквозь. Он хотел было добавить третий слой дерева, потом подумал, что это не имеет смысла: тех, кто по фронту, он с гарантией погасит раньше, чем они передернут затвор. А против фланговых достаточно и двух досок…

Время от времени он все-таки не выдерживал, оставлял автомат как угрозу и уползал под площадку — остыть. И заодно прислушаться: а не пробрался ли кто в нижний этаж, не готовит ли диверсию? Но внизу каждый раз было тихо, Серегин делал глоток коньяку, потом три-четыре глотка воды. Почти сразу же его пробивало обильным потом, и становилось немного легче. Тогда он снова выползал наверх, в жестокое пекло.

…Парни, вас ждут два месяца пекла, говорил, расхаживая перед строем голых по пояс новобранцев, сержант Фогман. У вас у всех за плечами армия и флот, кто-то и повоевать захватил, но я клянусь — еще нигде над вами так не издевались, как будем издеваться мы. Два месяца вы будете не люди, а дешевые сучьи потроха. У вас не будет права даже обосраться от натуги, ясно? Притом что нагрузки будут немереные, вы и после литры чистого представить их сейчас не сможете. Каждый третий из вас или сдохнет, или запросит пощады, и его пощадят: дадут такого пинка, что он все забудет и окажется на родной планете только с теми тремя мятыми бумажками, что получил авансом. Повторяю для тупых: каждый третий. У меня обычно отсев еще больше. В остальных будут вколочены все необходимые рефлексы. Вколочены в прямом смысле — мы будем вас бить. И чтоб я не слышал, что это нарушение прав и так далее. Загляните в свой контракт, там мелкими буквами примечание. Так вот: бить буду. Столько, сколько надо. Может, кому-то из вас это пойдет на пользу…

Гриша не был садюгой и бил не из удовольствия, а ради дела. И по истечении тех двух месяцев вводной подготовки проставился бочонком пива, а «щеглы» проставились ему встречным бочонком. А потом, когда уже началась служба как таковая, его вспоминали чуть ли не с нежностью — потому что Гриша дал именно ту подготовочку, не больше и не меньше, которая пригождалась каждый день.

И когда пришло известие о его нелепой смерти, помянули его по-человечески — благо еще не началась осада.

Но пекло на Лярве было еще то. Пекло, нефтяные болота и песок. И оказалось, что все это можно стерпеть. Главное — не паниковать…

Убивает не жажда. Убивает страх.

Хотя Гриша и обещал, что каждый третий сдохнет, — не сдох никто. Но многих отправили обратно, это да. Осталась примерно половина.

Серегин несколько раз был на грани срыва, но вот поди ж ты. И кто может сейчас сказать, выиграл он или проиграл в результате?..

Наверное, проиграл.

Ну и ладно, подумал он. За это время на его счету накопилось тридцать восемь килограммов золота — не бонами, а чистым металлом, в сейфе надежного банка на Каймановых островах. В случае гибели сумма удвоится плюс ежегодно три килограмма… Соньке хватит.

Хоть он и хлопнул дверью, а дочку любил.

Ему захотелось вытащить фотку и посмотреть, но он запретил себе это делать. Самая что ни на есть дурная примета. Хуже — только начать строить планы на будущее…

Юлька ожидала, что в горах будет попрохладнее, но напротив, жара только усилилась. Еще немного, и будет барышня-гриль, мрачно думала она. Поднятый пластиковый верх спасал плохо, а разогнаться, чтобы встречным потоком сдуть зной, не получалось — дорога была слишком сложной для водителя с таким бессовестно маленьким стажем. Редко когда удавалось выжать километров семьдесят в час…

Поразительно — насколько в городе не было прохожих, настолько здесь оказалось полно автостопщиков. На этой трудной дороге с подъемами и серпантинами. Ну, девочки в коротких юбках — это понятно. Но седые или лиловые бабки в мешковатых шелковых цветастых штанах и с сумками на колесах — эти-то куда? Или вот эта средних лет пара с дитем в заплечном мешке?..

Как будто беженцы, уходящие вместе с разбитой армией…

Она никого не подсаживала. Не отвечала на призывные жесты, на приветственные вопли — просто проезжала мимо, глядя перед собой.

Сделав морду тяпкой…

И даже не потому, что опасалась охотников. Хотя и это тоже. Просто нужно было быть одной, и все. Как на дежурстве. Когда среди многих, но все равно — одна. А иначе нельзя.

И сейчас — иначе нельзя. Интуиция — вещь отчаянно хрупкая и требует тишины. И неотвлечения. Можно делать всякую дурную механическую работу. Например, крутить баранку. Мыть посуду. Чистить оружие…

…Поначалу это была ее обязанность — как новичка команды. Она не отказывалась, разумеется; она любила запах щелочи и ружейного масла. Но уже через неделю тренер Ник Аллардайс, почти семидесятилетний бывший морской пехотинец, похлопал ее по плечу и сказал, что довольно и что она может чистить только свой «Зауэр-202». На следующий день он зазвал ее в тренерскую комнату, всю увешанную старыми пожелтевшими планшетами с разного рода наставлениями по стрельбе, и сказал, что с ее данными ей нужен, конечно же, гораздо лучший тренер и что он хочет показать ее Майку Гуэртесу, одному из тренеров сборной команды штата. Пришлось отказываться и, потупившись, признаваться в своем положении. Если будет мальчик, сказал Ник, отдавайте в морскую пехоту, плохому там не научат…

Три раза в неделю она отстреливала по сто патронов. А потом сумела так завести разговор, что Ник сам предложил ей, раз уж мэм не хочет профессионально заняться спортивной стрельбой, попробовать себя в полевом снайпинге. Благо стрельбище рядом.

И Юлька, стараясь не перегнуть палку отказами и прочими ужимками, согласилась попробовать.

Скоро она знала с десяток марок снайперских винтовок всего мира, могла сказать, чем одна отличается от другой, поговорить о преимуществах ручной перезарядки перед автоматической и об отличиях редфилдовских прицелов от уиверовских. Еще ей нравилось, что Ник весьма уважительно отзывался о русских СВД и СВВ. Кроме того, он заставлял ее зубрить наизусть, как влияет температура и влажность воздуха на скорость полета той или иной пули и на сколько какой ветер и на каких дистанциях пулю отклоняет. Ник был фанатиком снайперской стрельбы — и вот дорвался до благодарного ученика…

Купить винтовку Юлька не могла — она еще не прожила на одном месте положенных двух лет, — но «свой» очень потертый «Зауэр-Таргет-202» с доработанным складным прикладом из пластика и титана и с прицелом «Уивер Т-40» держала в отдельном шкафу.

Чтобы в час «Ч» прийти и просто взять его…

…Елки зеленые!!!

Юлька ударила по тормозам. На спуске, хоть и пологом, машину начало заносить, но она все-таки справилась, распуталась, нормально затормозила и даже поставилась на ручник. Этак можно и того…

Но ничего себе шуточки под боком мегаполиса!

Она посидела, аккуратненько приводя в порядок взыгравшие нервы, потом, ничего не забыв, тронула машину с места, съехала по ровной полукруглой асфальтированной дорожке почти к тому самому, от чего у нее чуть не сорвало башню… опять затормозила — тихо-плавно, тихо-плавно. И долго сидела неподвижно, не решаясь выйти из машины.

Это был пряничный домик! Одноэтажный, с высокой островерхой вафельной крышей, карамельной водосточной трубой, шоколадной дымовой трубой — с маленьким облачком дыма из безе, разноцветными леденцовыми окошками, стенками из песочного печенья, крылечком из халвы, бисквитными подоконничками с кремом, ставенками-козинаками и дверью слоеного теста. Подрумяненная дверь была приоткрыта.

Юлька придвинула к себе футляр со спиннингом, задумалась: брать или нет. Глупо. Засунула поглубже под сиденье, перебросила ноги через низкий бортик кабины и боязливо ступила на траву. По шажку двигалась она к домику, прислушиваясь и напрягая боковое зрение. Теперь, когда она подошла почти вплотную, стало ясно, что домик на самом деле несъедобный. Во всяком случае, не весь. Подоконник у левого окна действительно был бисквитным тортом, причем початым, и ставень был частично обломан и даже обгрызен. Но почти все остальное — пластик или крашеное дерево… Но все равно очень здорово!

Только кому же придет в голову приглашать к себе в гости таким замысловатым способом? Больше всего Юльке сейчас хотелось развернуться и дать деру. Но вместо этого она сделала еще шажок и еще один и робко позвала:

— Эй, привет! Как поживаете?

К счастью, ответ раздался не сразу и не за спиной. В домике послышалось какое-то движение, медленное, шаркое, потом отворилась дверь, и на пороге появилась не старая еще женщина — или очень молодящаяся старуха, — в длинной, до пят, юбке колоколом и расшитой блузе, перепоясанной широким шарфом.

— Доброго дня вам, добрая гостья, — произнесла хозяйка неярким хрипловатым голосом. — Не хотите ли зайти передохнуть?

Юлька попыталась разобраться в инстинктах, страхах, воспоминаниях и шестых чувствах одновременно и в конце концов выпалила:

— А вы меня не съедите?

Женщина сначала опешила, а потом громко расхохоталась. Она даже присела на ступеньку и помахала Юльке рукой: мол, садись рядом.

И Юлька, сделав еще три шажка на подгибающихся ногах, уселась ступенькой ниже.

— Меня зовут Памела Грим, — сообщила хозяйка, отсмеявшись. — Одно «м». Мой покойный муж решил, что ему неспроста досталась такая фамилия при его-то характере. Это он придумал тут все. А ты откуда знаешь сказку?

— Читала, — сказала Юлька.

— Ну, заходи — если не боишься, — улыбнулась миссис Грим. — Угощу тебя чем-нибудь свеженьким.

Юлька боялась. Даже не головой, а чем-то, трепещущим глубоко внутри спинного мозга — где-то в районе поясницы. Но почему-то встала и пошла вслед за хозяйкой внутрь домика.

Внутри он был явно больше, чем снаружи. Стены украшали связки бубликов, огромные пряничные медальоны и небольшие картинки в массивных шоколадных рамах, а между ними полотенца с пастушками и мудрыми, наверное, изречениями — но совершенно непонятными, потому что по-немецки и готическими буквами. Посреди стоял длинный черный стол, застланный кружевными ромбовидными салфетками, и скамьи с низкими спинками. Слева имела место уж точно фальшивая печь (слишком плоская потому что, таких не бывает — да и не засунуть в нее никого…), а справа — хоть и стилизованная, но все же совершенно банальная барная стойка под еще более банальным кондиционером.

— Понимаешь, — стала рассказывать миссис Грим (Памела, Памела, я помню, хорошо, я попробую: Па-ме-ла…), когда они сели за стол, и Юлька, отказавшись от выпечки с кремом, принялась за мороженое и ледяного «Доктора Пеппера», — у нас-то как раз в округе сказку знают хорошо.

Раз в год сюда приезжает наша старая компания — друзья мужа, их еще много осталось, да и молодые уже появились, — и действительно превращают домик в съедобный. Ставни, двери, окна меняют, на стены и крышу делают накладки, привозят всякую съедобную мебель… в общем, хорошая работа. Даже крутят съедобные пластинки… правда, патефон обычный. К вечеру привозят в автобусе малышей с завязанными глазами и высаживают по двое — не у дороги, а со стороны леса. А у меня играет музыка, чтобы им не потеряться. Постепенно все собираются здесь и начинают мой домик лопать. Мы их тайком фотографируем — каждого ребенка сюда ведь только один раз привозят, в десять лет, больше нельзя. Это мы давно так договорились, чтобы было чудо, а не праздник Большой Тыквы. А потом, когда ребятишки совсем разрезвятся, приходит Страшный Песочный Человек и грозно требует, чтобы здесь немедленно навели порядок. Ребятишки пугаются, говорят, что они все съели, И тогда Песочный Человек достает кассу, и каждый должен оплатить то, что съел.

Поглядев на внезапно скисшее Юлькино лицо, Памела сочувственно пожала плечами.

— Знаешь, детка, мне тоже кажется, что это плохой конец для сказки, и раньше было иначе, поразмашистее и повеселее, но теперь школьный совет решил, что сказка должна быть поучительной… В общем, ее адаптировали. К современным условиям.

— Ну-у-у, — протянула Юлька спасительное «well», поскольку совершенно не понимала, что следует отвечать.

— Вот тебе и «ну». Вообще-то ведь это злая сказка. Про злых, невоспитанных, жадных детей и про одинокую старуху, которая так и не смогла прекратить грабеж. Но хочется, чтобы ребятишки потом, много лет спустя, сами до этого додумались. А не так, чтобы по подсказке… Потому что если с подсказками, то и не додумываются никогда. Вот я и держу под стойкой дробовичок. На всякий случай. Мало ли…

Юлька подумала, что должна бы встревожиться. Но вместо этого вдруг, наоборот, расслабилась.

— А если бы вы знали, — вдруг спросила она, глядя куда-то мимо Памелы, — что какой-то человек — очень плохой, вы смогли бы выстрелить в него из вашего дробовичка?

Та внимательно посмотрела на гостью:

— Деточка, владеть оружием имеет смысл только в одном случае — когда ты точно знаешь, что в нужный момент выстрелишь. Хорошо хоть закон теперь этого не запрещает, спасибо Арни… по-моему, нам с ним здорово повезло. Знаешь, как раньше было? Не знаешь… ну и ладно. Нечего вспоминать всякое идиотство. А вот о чем ты спрашиваешь… Я не знаю. В конце концов, что такое «плохой»? У меня есть брат, сводный, который не работает, пьет на деньги своей жены, бьет ее… Наверное, он плохой. И даже очень плохой. Но когда он приезжает сюда — а он такой большой, грузный, тяжелый, — ребятишки с него не слазят целый день, валяют его по лужайке, тузят, визжат, катаются с него, как с горки… Один день в году он хороший. Может быть, очень хороший… самый лучший… Ну и как тут быть? Стрелять мне в него или воздержаться?.. Ой, детка, по-моему, тебе надо прилечь.

Юлька только сейчас осознала, что на нее опять наваливается эта непонятная, почти неодолимая дурная сонливость, глазки останавливаются… останавливаются… но никак нельзя было поддаться ей в этом странном месте.

— Простите, пожалуйста, вы не могли бы сварить мне очень крепкий кофе? Мне надо ехать, я уже и так слишком задержалась…

Хозяйка неодобрительно покачала головой.

— Кофе… Тебе ведь еще нет двадцати одного?

— Нет, — сказала Юлька. — Но у меня есть вот это… — Она вытащила из кармана кью-карточку и показала Памеле. — Так что кофе мне можно.

— Так ты из этих? — Памела показала глазами в потолок.

— Была, — сказала Юлька.

— Кого только не встретишь, — вздохнула Памела. — Кофе. Кофе, чтобы проснуться. Сейчас я тебе сварю именно такой…

Юлька закрыла глаза, а когда открыла, увидела очень близко лицо настоящей ведьмы: проволочно-толстые белесые волосы, морщинистый лоб, веки без ресниц, огромные зрачки, желтоватые белки глаз в густых сеточках сосудов, мешки под глазами, пористый красноватый нос, бескровные губы…

— Эй! — сказала ведьма и отодвинулась, вновь превратившись в Памелу. Юлька попыталась сглотнуть, но что-то застряло в горле — наверное, вскрик. — Ты что? Ты меня слышишь? Очнись, детка!

— А-а… Да, все нормально… уже прошло… прошло… Который час? — И тут же посмотрела на часы, сама себе кивнула — и через мгновение забыла то, что видела. — Я что, уснула? Я кричала?

— Вот кофе, — сказала Памела, с нова присаживаясь рядом. — Мне не хочется тебя отпускать в таком состоянии. Ты слетишь с дороги, и я буду виновата.

— Я не слечу с дороги, — сказала Юлька. — Пять минут — и я буду в форме… Это мой нормальный дневной сон. Я так приучила себя. Сплю две-три минуты днем — очень помогает.

Она взяла двумя руками тяжелую керамическую кружку и отхлебнула большой глоток — Памела только охнула. Горячим шариком он упал в желудок — и там взорвался…

Еще часа три после того Юльке казалось, что она выдыхает невидимый огонь.