Переубедить я ее даже не пробовал. Я интуитивно догадывался, что это невозможно, и ни к чему хорошему не приведет. При малейшем намеке на злополучную Синюю Ленту (в подтексте – на ничтожность причин жестокой многолетней войны) Алиса просто ощеривалась, как зверек. Разговаривать на эту тему спокойно было нельзя. Все, что я сделал, это однажды подсунул ей Библию, Новый Завет.

Алиса перелистала книгу и очень мило наморщила точеный носик.

– С какой стати я должна прощать своих врагов? Враг от этого не перестает быть врагом. Зато друг вполне может перестать быть другом…

– Это идея примирения, – пояснил я. – Она отвергает месть, тем самым, возможно, способствуя некоторому улучшению человека. Потому что человек по природе своей должен быть добр…

– И намного улучшила? – с поинтересовалась Алиса с искренним любопытством.

Я впал в затруднение.

– Ну… Определенный прогресс все-таки есть.

– А, быть может, прогресс был достигнут за счет развития цивилизации? – сказала Алиса. – Возникали законы, регулирующие отношения между разными сообществами людей, ограничивалась жестокость, постепенно возникало сознание, что определенные вещи недопустимы. Это те же Законы Чести, христианство здесь ни при чем. Как ни при чем – буддизм, иудаизм, мусульманство… Вообще не следует придавать религии слишком большого значения. Предположим даже, что именно Бог создал ваш мир, это вовсе не означает, что он им далее интересуется. Скорее – наоборот. Человек с начала времен был предоставлен самому себе и потому должен сам отвечать за свои поступки. Должен сам решать, как он поступит, и должен сам отвечать за это.

Она загоняла меня в тупик. Спорить с ней не имело никакого смысла. Аргументов, как таковых, Алиса не воспринимала. Для нее все было уже давно и окончательно решено. Вот враг – и с ним надо сражаться не на жизнь, а на смерть. Вот – друг, он заслуживает помощи и уважения. Я в такие моменты чувствовал, насколько зыбки наши с ней отношения. Ни о какой любви с ее стороны не могло быть и речи. Алиса лишь заплатила долг за Геррика, которого я, по ее мнению спас. Заплатила согласно законам того мира, откуда она пришла. Ну и еще, может быть, – любопытство к туземцу с отсталой планеты. Как человек я ее, видимо, не слишком интересовал.

Тем более, что некая тень лежала на всем, что происходило в те светлые осенние дни. Нельзя было ни на секунду забыть, что и Алиса, и Геррик находятся в смертельной опасности, что у них – безжалостный и неутомимый противник, что их ищут и, как только найдут, черный ветер растреплет хрупкий мирок, который у нас случайно образовался. Она помнила об этом с утра до вечера.

И даже в те полные сентябрем часы, когда мы гуляли по городу, в те минуты, когда Алиса выглядела особенно веселой и беззаботной, она вдруг ни с того ни с сего замирала на одно-два мгновения, улыбка исчезала с ее лица, смех стихал, и она стояла, прислушиваясь к чему-то такому, чего я при всем желании слышать не мог. Кстати, время от времени так же прислушивался и Геррик. И мне тогда представлялась напряженная тревожная тишина, возникающая иногда в перерыве между концертными номерами: музыки еще нет, но она как бы сохранена и присутствует в виде гулкого эха, которое вот-вот грянет неистовыми аккордами. Алиса объясняла, что связаться с ними могут в любое время. Гийом знает, что мы здесь, и он нас разыскивает. А кроме того, об этом знает и Дом лорда Тенто. Самого его еще нет на Земле, но он несомненно сюда прибудет. Нам нельзя пропустить этот момент. Синева в ее непримиримых глазах темнела.

– А откуда он знает, что вы здесь? – спросил я.

– Геррик оповестил все Дома о твоем посвящении. Передачу можно засечь и установить, откуда она была произведена. У меня нет сомнений, что Тенто именно так и сделал. Теперь они обязательно нас найдут. Это – вопрос времени, двух-трех недель, может быть, дней…

Я был ошеломлен ее словами и даже до некоторой степени – рассержен.

– Ты хочешь сказать, что Геррик сам выдал место вашего пребывания? Что это дурацкое посвящение обнаружило вас, и что теперь вся свора ринется на его голос? Черт побери, да неужели нельзя было отложить эти игры?..

Алиса уже в который раз устало вздернула брови.

– Геррик был обязан тебя посвятить, если ты сам хотел этого. А поскольку он тебя посвятил, он обязан был известить Дома о совершенном обряде. Посвящение в воины – не такой частый случай, как ты думаешь…

– И Дом Тенто он, значит, тоже поставил в известность?

– Разумеется. Весть должны слышать все, кто в ней заинтересован.

– Но зачем, зачем, зачем?! – вскричал я в ужасе.

– Таковы Законы нашего мира, – сказала Алиса. – Алломар не обманывает никого, даже своих врагов. Причем, врагов – тем более!

– Как это глупо!..

Алиса помолчала немного, взирая на меня как бы несколько издали, а потом, не найдя, вероятно, слов, демонстративно пожала плечами.

– Глупо, но – честно, – сказала она с явственным холодом в голосе. И затем повторила – опять после томительной паузы. – Может быть, это и глупо, с твоей точки зрения, но – это честно…

Я помню, как при ее словах померк солнечный сентябрьский день. Дунул ветер и мелко зарябила вода в невском просторе. Из-за шпиля Петропавловской крепости потащились кривобокие облака с подгоревшей изнанкой. Я теперь тоже чувствовал тень, которая наползала на нас неизвестно откуда.

Ощущалась она буквально во всем. В том, что Геррик пропадал отныне целыми сутками – видимо, пытался кого-то найти, как я понял из намеков Алисы – в том, что он возвращался в квартиру уже заведомо после полуночи, быстро и отрицательно мотал головой в ответ на наши взгляды, быстро ел, ничего никогда нам не объясняя, и немедленно после ужина скрывался к себе в комнату. Тень эта ощущалась в тревоге, которая прорывалась теперь у Алисы чуть не в каждом слове. Она явно нервничала и раздражалась теперь по самому пустяковому поводу. Дважды довольно резко отвечала на мои реплики и, наверное, чтобы не наговорить лишнего, как и Геррик, немедленно уходила к себе. Хорошо еще, что у каждого из нас была своя комната. А потом через короткое время опять появлялась и старалась вести себя так, словно между нами ничего не произошло. У нее даже веки подергивались – такие нечеловеческие усилия она для этого прилагала. А однажды она, схватившись за оконную штору, чтобы ее отдернуть, неожиданно замерла и сказала стиснутым горлом:

– Кажется, за нами следят…

Я осторожно выглянул через ее плечо.

– Да нет, это просто Васька Егоров, мой бывший одноклассник…

– Я уже третий день вижу его здесь, – сказал Алиса.

– Так он живет – вон где. С чего бы ему за нами следить?

– А если это басох?

– Какой басох?

– Басох не убивает человека, – терпеливо объяснила Алиса. – Он просто проникает в него и живет внутри. Внешне человек нисколько не изменяется – разве что глаза у него в темноте светятся красным, знаешь, как габаритные огни ваших машин – но с этой минуты всеми его действиями руководит темный зверь. Причем, сам человек об этом даже не подозревает…

– Кто, Васька?..

– Басох, – твердо повторила Алиса.

– Смотри-смотри! Он уже уходит!..

– Ну я не знаю, – протянула Алиса с сомнением. – Он ведь действительно толчется здесь чуть ли не каждый день.

Больше мы к этому вопросу не возвращались. Однако тем же вечером вспыхнул спор, который произвел на меня сильное впечатление. Я что-то делал на кухне и вдруг услышал громкие голоса из комнаты Геррика. Вероятно, дверь туда против обыкновения была не закрыта. Говорили они по-русски, хотя не раз до этого переходили при мне на гортанный язык, звенящий многочисленными согласными. Мне казалось, что такой язык должен быть у людей, живущих в высоких горах. Язык ледников, язык долгого горного эха. Впрочем, Алиса с Герриком пользовались им не слишком часто: у нас нет тайн от воинов, у нас есть только некоторые личные отношения. Вообще, мог бы уже давно говорить на языке Алломара. – А как? – спросил я. – Ну как? Открываешь рот и – говоришь… – Тут мы, по-видимому, опять упирались в какую-то стенку. Так или иначе, я понимал сейчас каждое их слово. Геррик жестковато настаивал, чтобы Алиса немедленно покинула Землю. Говорил, что это безумие, здесь они все равно по-настоящему сражаться не смогут. Нечего подставлять под удар сразу двоих, в то время как некому защищать базу на Орисгедо. – Там – Гийом, – не менее упрямо отвечала Алиса. – Гийом, Гийом!.. – недовольно восклицал Геррик. – Гийому уже давно пора было бы быть здесь! Его место – тут, а не там, где вполне достаточно Герша!.. – Пусть лучше – там, я, знаешь, не очень верю Гийому… – Он – наш брат, и не забывай, что сейчас он – единственный наследник Алломара… – Вот поэтому я ему и не верю, твердила Алиса. Вспомни Капараббаю – откуда Тенто узнал, что мы готовимся там обосноваться? – Прошу тебя, замолчи!.. – Ни в чем нельзя быть уверенным, когда речь идет о Гийоме. – Чувствовалось, что они оба сильно раздражены разговором. Алиса сказала: Может быть, ты и прав, но у меня все равно нет сил на это. – Ну, теперь у тебя есть, где взять силы, – странным голосом сказал Геррик. – Так ты его для этого посвятил? – Воин должен быть готов умереть за свой Дом… – Тише, пожалуйста, он может услышать, сказала Алиса. Петли скрипнули, дверь, вероятно, плотно прикрылась, голоса сделались неразборчивыми и скоро совсем пропали.

Речь у них, по-видимому, шла обо мне. Я был тем воином, который принес обет Дому Герриков, и глава Дома решал – умереть мне как воину или позволить пока жить дальше.

Кажется, только тогда я впервые понял, насколько все это серьезно. Тень другого мира росла, и все опаснее наползала на нас своим мрачным холодом.

Прикосновение ее я почувствовал уже на следующий день. Мы с Алисой прогуливались от Конюшенной вдоль Марсова поля, и когда свернули на отрезок Садовой, изгибом стремящийся к Невскому, Алиса чуть вздрогнула и, крепче взяв меня под руку, сказала, что за нами – басох.

Я как бы невзначай оглянулся.

Длинный трехвагонный трамвай как раз заползал на мостик между Марсовым полем и улицей, солнце пронизывало его от окон до окон, и видны были сгорбившиеся внутри редкие фигуры пассажиров.

Двое военных на переходе ждали, пока он освободит дорогу.

Мигнул огонь светофора.

– Не туда. Вон там – на бульваре…

Громадный лохматый пес возник между двумя тополями. Был он черен, будто только что вынырнув из кипящей смолы, и широкие медвежьи лапы его скребли землю. Угловатая, как у терьера, морда, вывесила синеватый язык.

Треугольные уши – торчком.

– Пошли-пошли, скорее!.. – Алиса даже царапнула меня ногтем по запястью. Повлекла вдоль изгиба Садовой, мимо чугунной ограды, – увидела выломанный в решетке прут и тропинку за ним. – Пролезай!.. Бож-же мой, какой ты неповоротливый!..

Сильный толчок в спину чуть не заставил меня упасть на руки.

– Поосторожнее!..

Здание за оградой, наверное, принадлежало какой-то казенной конторе: окна его с тыловой стороны были прикрыты решетками, а на пустыре, испятнанном вялыми листьями, догнивала огромная, в человеческий рост, катушка с кабелем. Тут же – обрезок его, вспушенный коричневой ржавчиной.

– Здесь, – сказала Алиса, охватив пустырь быстрым взглядом. – Спина будет защищена, это хорошо…

Я ничего не успел толком сказать.

Она крутанулась, как в тот момент, когда я ее впервые увидел, протанцевала три шага, словно пробуя почву, мелко подпрыгнула несколько раз, немного присела, выбросила, как на пружинах, руки по сторонам, и из обоих ее кулаков высунулись голубоватые острия кинжалов.

Короткие плоские лезвия чуть дымились.

– Может быть, милицию? – предложил я, чувствуя себя лишним.

– Отстань!

– А что?

– Не болтай ерунды!..

Она повела плечами, видимо, разрабатывая суставы.

Кусты на противоположной стороне пустыря раздвинулись, и из них не столько выступило, сколько вытекло черное тело басоха.

Слышно было его дыхание, забитое мокрыми хрипами.

– Отойди назад, ты мне мешаешь… – яростно прошипела Алиса.

Я попятился, и в этот момент басох прыгнул.

Я, наверное, до конца жизни буду помнить эту картину: быстро плывущее в воздухе осени вытянутое собачье туловище, мохнатые широкие лапы, прямоугольная голова между ними, голая розовая, как у настоящей собаки, полоска кожи на брюхе. Басох был страшен и неумолим в своем натиске.

Не знаю, что произошло со мной в эту минуту, я прекрасно осознавал, что я без оружия и что не умею сражаться, мне ни в коем случае нельзя было вмешиваться в происходящее, но когда я узрел воочию черную глыбу басоха, надвигающуюся на Алису, слабую вдруг такую, беспомощную, как мне показалось, перед загробной угольной тенью, во мне словно что-то проснулось нечто отчаянное – толкнуло сердце, кипящей кровью зашумело в висках – и я, замахав руками, ринулся, чтобы принять удар на себя.

Разумеется, я не успел. И, видимо, успеть не мог. Потому что я двигался не в том времени, в котором разворачивались события. Я едва-едва сумел сделать вперед два шага, как присевшая еще больше гибкая фигура Алисы взвилась в воздух, будто и в самом деле выстреленная пружиной, и одновременно в долю секунду провернулась вокруг оси – сначала левая ее рука коснулась басоха, потом так же – правая… Все произошло необыкновенно быстро. Момент равновесия при вращении, наверное, был потерян – Алису отбросило, точно зацепив мчащимся паровозом, и она покатилась по прелым листьям, переворачиваясь с груди на спину.

Кажется, я что-то крикнул.

Однако и для басоха быстрые прикосновения рук не прошли бесследно. Приземлился он, как и полагается псу, на четыре лапы, но они не спружинили, а подогнулись, не выдержав мнущей тяжести, и тяжелое мохнатое тулово, пропахав мордой почву, неуклюже кувыркнулось через голову.

Басох вытянулся на всю длину тела.

Уже в следующую секунду он, конечно, попытался подняться, лапы опять разъехались, брюхо безобразно зашуршало по листьям, приоткрылась ужасная пасть с коническими зубами, длинная конвульсия поставила дыбом шерсть вдоль хребта, туловище завалилось на бок, и прямоугольная оскаленная башка, вывернулась в обмяклом изгибе.

Я почти ничего не соображал.

А Алиса, уже вскочила с земли и, не разгибаясь, обходила распростертую тушу, по-прежнему держа наготове кинжалы в разведенных руках.

К свитеру прилипли скомканные мокрые листья.

Наконец, она шумно вздохнула и выпрямилась.

– Дурак, – сказала она, косясь на меня. – Дурак! Чуть было не испортил мне такой удар!..

Брякнула отодвигаемая задвижка, в здании приоткрылась дверь, обитая жестью, бритоголовый солдат в гимнастерке, перетянутой до складок ремнем, выглянул оттуда и чуть ли не со стуком захлопал глазами:

– Ну вы, земляки, даете!.. Что это вы, земляки, тут делаете?..

Он перебирал ногами, словно по малой нужде, но наружу не выходил.

– Пойдем-пойдем, – сразу торопливо сказал Алиса. Подхватила меня под локоть и потащила к забору.

– А как же басох? – спросил я.

– Насчет этого можешь не волноваться…

Я все-таки оглянулся.

Басох, зарезанная как овца, чернел на палой листве, и над кучерявой шерстью поднимался белый парок. Будто его, сваренного, только что вынули из кипятка. Вдруг грудинная часть просела и как бы треснула – темно-чернильный ручей выбежал из-под ребер и, сверкнув, как змея спинкой, устремился в канализационное отверстие.

Я вспомнил жутковатую лужу, виденную мной во дворе, в тот первый день, когда я наткнулся на Геррика.

– Что это, он – растворился?..

– Шевелись, шевелись!.. – теребила меня Алиса. – Она снова просунулась через дырку в заборе и, опять подхватив меня, выволокла наружу. – Соображай, наконец, он может быть не один. Ну что ты, в самом деле еле шевелишься?..

Коленки у нее были в сырой земле.

– Ты классно сражаешься, – сказал я, наконец-то протолкнув ледяной воздух в горло.

Я хотел высказать ей свое восхищение.

Однако Алиса, как кошка, отпрянула и сверкнула яростными глазами.

– Женщины не сражаются, – прошипела она – опять же, как кошка. – Запомни, воин: женщины, не сражаются, женщины – только любят. – И, увлекая меня по дуге Садовой в сторону Невского, тоже отдышавшись, добавила через некоторое время. – Я тебя об одном прошу: Геррику про это – ни слова…

– Хорошо, – сказал я. – А почему?

– Потому что ему не надо об этом знать!..