Послесловие,
из которого любознательный читатель узнает, что веселее быль делать сказкой, чем сказку — былью, а читатель пытливый — мораль извлечь может
Ан нет. Проплакавшись, Иван-дурак тяжело вздохнул и с ненавистью посмотрел на свою пухлую черную руку. Негр! Негр! И никуда от этого не деться. Кончилась Русь-матушка, и кончил ее он, вот этими самыми пухлыми черными ручками.
Всхлипнув, Иван утер слезу, посмотрел на мудреца. Тот понимающе кивнул и продолжил успокаивающе:
— Что тебе сказать, негр… Точнее — афрорусич, или черный русский. По опыту забытых цивилизаций прошлого предположу, что эти названия для тебя будут менее обидными.
— Менее, — вздохнул Иван-дурак. — А все равно — тяжко…
— Не кручинься, афрорусич Иван-дурак. Русь ваша все равно останется, будет тут заповедник фольклорный, как и раньше. Наедут мудрецы, такие же, как и я.
Кубатай вдруг замолчал. И в голове Ивана мелькнул луч света… то есть надежды.
— Кубатай-Кубатай, — вкрадчиво сказал он. — Как обидно, что Русь для всех мудрецов станет открыта. Так бы ты в памяти народной остался, былины бы о тебе слагали, богатыри твоим именем клялись… А теперь? Кто, кроме нас, тебя вспомнит? Кто песенку споет?
— Я за славой не гонюсь, — сухо ответил Кубатай. — Былины, подумаешь… Я в пяти рассказах да двух повестях героем выступаю. Прямо так и написано, черным по белому: «Кубатай — герой». Обо мне, может, еще оперу напишут. Роман, может быть…
Манарбит вскинул голову и пристально посмотрел на Кубатая. Спросил:
— Звал, генерал-сержант?
— Нет.
— Значит, почудилось… Эх, конец Руси великой пришел. Да и я теперь долго не протяну. С моими черными делами да на нынешней чистой совести…
— Чтой-то вы заладили — черные, черные! — завопил Иван. — Черным по белому, черные дела… Намекаете?
— Пошла этническая напряженность, — опасливо ежась, сказал Смолянин. — Вначале они негров прищучат, потом…
— Не мешай! — оборвал его мудрец. — Кубатай думать будет!
И он погрузился в процесс мыслительной деятельности. Вначале неглубоко, а потом и с головой. Минут пять длилось молчание, потом Кубатай изрек:
— Не могу не признать, что разрушение транслятора не пошло на благо человечеству. Полностью отметаю личные корыстные мотивы в этом решении. Полностью! Иван, былины обо мне петь будут?
— Будут, будут, — затрепетал Иван.
— Хорошо. Отметаю личные мотивы! Предлагаю восстановить транслятор!
— А как же задание? — пискнул Смолянин.
— А как же сережки Василисины? — грустно спросил Иван. — Даром я с Кащеем бился?
— Насчет задания… Мы здесь, Смолянинчик, в отпуске. И лезть голым энтузиазмом на кладенец, то есть на муми-бластер, не обязаны. Ты думаешь, Кейсеролл тебе премию выплатит?
— А как же?!
— С каких денег? Если остров Русь обратно в Мадагаскар превратится, нам живо ассигнования срежут. Только и останется, что со сфинксами на Венере воевать да по небу… по космосу за машинами времени гоняться.
— Восстанавливаем магию! — завопил Смолянин. — Я задарма работать не привык!
— Хорошо. Теперь о сережках. Думаю, умелые руки Манарбита и мои дельные советы позволят изготовить точную копию сережек из подручных материалов — латуни, стекла, олова.
— Это нам раз плюнуть, — оживился Смолянин. — Если что — золотом подсоблю!
— Отлично, — кивнул мудрец. — Что, решено?
— Решено, — кивнул Манарбит. — Нравится мне бессмертным быть, мелкие пакости учинять да с богатырями ссориться. Делаем новые сережки!
— Учти, мы тебя вначале в цепи закуем, а уж потом транслятор включим, — предупредил Иван. — А то ты и нам пакость учинишь.
Манарбит подумал, но махнул рукой:
— Ладно. Один фиг бессмертным стану. Рано или поздно кто-нибудь меня сдуру освободит. То-то смеху будет!
И началось делание великое. Кубатай давал советы, Иван бегал за требуемыми материалами и раздувал огонь в горне, Смолянин перековывал золотые яйца на серьги, а Манарбит придирчиво оценивал конечный продукт. Это у него получалось лучше всего. Работали все весело, с охоткой. Между делом Смолянин похвастался, что им с Кубатаем уже не впервой мир спасать. Заинтригованный Иван полюбопытствовал:
— Так что, были у вас уже схватки великие?
— Ну схватки не схватки, а потужиться пришлось, — сказал честный толмач. — Из прошлого далекого, из века двадцатого, прилетели к нам два пацана вредных…
— Пацанов не обижай, — хмуро сказал Кубатай, разминая эфесом сабли осколок золотой скорлупы.
— Ладно, — согласился Смолянин. — Не буду. Так вот, пацанов этих надо было в прошлое вернуть, а иначе б весь наш мир погиб!
— Почему? — вежливо спросил Манарбит.
— А потомок кого-то из них знаменитым ученым стал. Не будь пацанов, он бы не родился и наш мир — тю-тю! — радостно сообщил Смолянин.
Кубатай поднял на них тяжелый взгляд и сказал:
— Что-то ты разболтался, младший майор! Секреты разглашаешь!
И работа закипела вновь. Не прошло и часу, как в руках Кубатая оказалась пара фальшивых сережек. Точь-в-точь как настоящие, не придерешься!
Манарбита заковали в цепи, последний раз ему руку пожали и оставили в подвале наедине с камнями холодными да улитками, по ним ползающими.
Настоящие сережки в антенну вставили, иголочку серебряную на место припаяли. Потом вернулись в подвал, и Иван-дурак торжественно главную кнопку нажал.
Учинился тут шум да треск великий, стены мхом обросли, Манарбит в Кащея обратился да и завыл в своих цепях дурным голосом: «Уничтожу! Всех уничтожу! Все уничтожу!» Муми-бластер у Ивана на поясе кладенцом обернулся, только не гнула уже к земле тяжесть его. Вновь силушка богатырская в Иване плясала! И события странные, что накануне случились, словно туманом подернулись. Вроде и помнилось все, но задумываться о том не хотелось. Ну негр, ну богатырь не от рождения, а посредством чародейства. Ну и что? Главное — оптимизм!
— Ура, друзья! Вернулась ко мне силушка! — воскликнул Иван да и оборотился.
За спиной у него кот сидел пушистый, грустно заканчивающий вылизываться, да утка, уже одно яйцо снесшая. Вздохнул Иван, взял своих спутников незадачливых под мышку да и двинулся из замка Кащеева прочь.
На том самом месте, где давеча Смолянин с Кубатаем в зверушек превратились, груз в руках Ивана потяжелел.
— Тормоза! — завопил толмач, обернувшийся вновь человеком. Кубатай выскользнул из рук Ивана, выгнул спину дугой, потом со вздохом поднялся на ноги.
— Что ж, — грустно сказал он. — Большая часть наших приключений закончена. Удивительное, что ни говори, ощущение — котом побыть…
— Ты бы яйца нести попробовал, — огрызнулся толмач. — Такие эмоции — опупеешь!
Но Кубатай его не слушал. Он мечтательно поглядел в небо и непонятно сказал:
— Теперь я лучше буду понимать их. Гораздо лучше…
— Сфинксов, что ли? — вопросил Смолянин. — Ну и дела! Отважный диверсант Кубатай готов помириться с заклятыми врагами человечества!
Кубатаю явно было на все плевать. Он обнял Ивана за плечи и мечтательно произнес:
— Почему мы не птицы? Почему не летаем? Обернулся бы я голубем сизым да полетел над Русью… Эх… И все бы на меня смотрели, говорили: «Это летит Кубатай. Он настоящий герой! Он летает!»
Ивану от такой лирики стало не по себе. Он отпихнул Кубатая и, чтобы сгладить грубость, сказал:
— Да, мудрец. Герой ты, ничего не скажешь. Тяжко тебе пришлось.
— Ничего, — отмахнулся Кубатай. — Я ведь, если честно, кошек очень даже люблю. И они меня уважают. Стоял я однажды на кочке, ждал рейсового прыгохода… ну, повозки, в общем. И подошел ко мне котенок. Маленький, пушистый, ласковый. Стал об ноги тереться, мяукать. Следом увязался, домой пришел. Уж на что у меня домашние кошек не любили — и то умилились…
— Ты его воспитал, да? — растроганно спросил Иван. Кубатай понурился:
— На улицу выкинул. Через силу, да делать нечего. Мы ведь там, на большой земле, со сфинксами конфликтуем. А они вроде кошек больших. Посуди, как мне, генералу, дома кошку держать? Боевой дух упадет! Выкинул я его. В окно.
— Не беда, кошка всегда на ноги упадет, — утешил его Иван.
— Ты наших домов не видел, — тихо произнес Кубатай. — Ладно, хватит комплексы пережевывать! Мне очень помогло превращение в кота! Теперь я понимаю истоки своего неприязненного отношения к сфинксам. И смогу с ними бороться. Не со сфинксами в смысле, а с истоками.
— Вот и ладно, вот и славненько, — залопотал Иван. — А теперь поспешим, хорошо? Василиса ждет…
— Дело, — заявил толмач. — Только знаешь, Иван, просьба к тебе есть. Я сейчас на пару шагов к Кащееву замку подойду, обернусь уткой да и снесу десяток яичек. А ты потом меня обратно вынеси. И яйца не забудь прихватить. Я вот котомку под них подготовил, сложишь туда. Лады?
К болоту друзья пришли, когда стало вечереть. Кубатай твердо печатал шаг, держа руку на эфесе сабли и глядя вдаль. За ним шел Иван-дурак, размышляя о пережитом. Следом плелся толмач, одной рукой держась за поясницу, а другой придерживая котомку с яйцами. Золото тянуло его к земле-матушке, но он не сдавался.
— Алеша! — завопил Иван в клубящийся испарениями сумрак. — Попович! Друг! Выходь!
Болото молчало. Кубатай почесал затылок и заметил:
— Стоит позвать кикимору. Слух у нее тонкий плюс магические способности. Услышит.
Иван вздохнул. Не хотелось ему с кикиморой коварной общаться, да что поделаешь…
— Лизавета! — крикнул он. — Русалочка болотная! Выплынь-ка на бережок, укажи, где мой дружок!
Тишина.
— Алексей! Алешенька! Дружок! — снова крикнул Иван. И тут болото забулькало, завоняло, образовало длинную цепочку кочек, и до Ивана донесся знакомый голос:
— Да здесь я, угомонись! Как дела? Кащея побили?
— Побили, побили… — прослезился на радостях Иван. — Алеша! Жив!
— Как видишь, — самодовольно заявил Попович, выходя из темноты.
— Отпустила тебя злыдня болотная, — радостно прошептал Иван. — Вот счастье-то!
— Но-но! — посуровел Алеша. — Не ругайся на жену мою будущую! Осерчаю!
— Что? — оторопел Иван.
— Невеста она моя, — отчеканил Алеша. — Сейчас пожиточки соберет да и придет. Повенчаемся мы с ней в Киеве да и заживем припеваючи. Она пусть на жабу и похожа, зато без обмана — и днем, и ночью одинакова.
— Ну, коли так, — смутился Иван. — Что ж, совет да любовь!
Алеша просветлел лицом и зашептал Ивану на ухо:
— А главное, теща со мной в Киев не поедет! Останется в этом болоте! Жену я нашел, тещи не будет! Чего еще богатырю желать?
По кочкам тем временем грациозно вышла на бережок кикимора. В кружевном платьице она показалась Ивану не такой уж уродливой. А что зеленая… Так ведь и сам — не беленький… Кубатай галантно подал даме руку и сказал:
— Рад за вас, очень рад. Примите мои поздравления, прелестница.
— Ох, льстец… — смущенно залопотала Лиза. Кубатай подхватил ее за пояс и повел по кочкам. Следом двинулись Иван с Алешей и покряхтывающий Смолянин.
— А у нас тут, на болоте, чудо дивное случилось, — делился впечатлениями Алеша. — Представь, почудилось вдруг мне, что никакой я не Алеша Попович, а простой мужичок по имени Васасек. И не богатырь я вовсе, а торговец мелкий, срамными картинками на базаре торговавший. Будто жил я в неведомой стране, а потом приехал на остров Русь… — Алеша запнулся и неуверенно продолжил: — Ну да, вроде как на остров, и богатырем обернулся! Представляешь?
— Не бери в голову, Попович, — ласково успокоил его Иван. — То морок был, Кащеем напущенный. Ты — богатырь. Зовут тебя Алешей.
— Да, наверное, — задумчиво сказал Алеша. — Я богатырь. Зовусь Васа… тьфу, Алешей! Вот сволочь Кащей! Ладно, рассказывай, как побил ты ворога?
И дурак принялся вдохновенно врать, понимая, что не стоит забивать другу голову неприглядной истиной. Так, за разговором, и болото форсировали. На берегу привал разбили, пожевали да спать легли. А утром дальше в путь тронулись. Впятером оно куда веселее было…
Вскоре и рощица бамбуковая, посреди которой дуб могучий рос, показалась. А от дуба доносился посвист страшный, от которого бамбук словно ива плакучая гнулся.
— Худо дело! — воскликнул Алеша. — То Алена Соловейкина! Вспомнила папашины фокусы да и стала Илюшку свистом пытать!
— На помощь! — крикнул Иван, выхватывая кладенец.
И друзья побежали к дубу, лавируя между гнущимися бамбучинами и придерживая шапки, норовящие улететь вдаль. Кубатай храбро размахивал сабелькой, и даже миролюбивый толмач воинственно крутил над головой увесистую котомку.
Только возле дуба остановились они и рты в недоумении разинули. Потому что там, в огромном гнезде, сидели обнявшись Алена с Илюшей да и свистели на два голоса, мечтательно в небо глядя.
— Ты губы трубочкой складывай, — поправляла Муромца Алена. — А язык в глотку подбери, тогда свист заливистый да могучий, как положено. Я же буду тебе подсвистывать, рулады выводить дивные…
Земля вокруг дуба была усеяна пустыми бутылками из-под зелена вина «Князь Владимир» и банановой кожурой. Видать, самобранка на славу потрудилась, чтобы помирить Илью с Аленой.
— Муромец! — заорал ошеломленный Иван. — Ты — свистишь?!
— Фрейдизм! — мудро изрек Кубатай, разглядывая насвистывающую парочку. — Вытеснение подсознательных комплексов. Илюша-то Соловья кончил потому, что сам слуха музыкального был лишен начисто. А теперь он преодолел свое эго…
— А, ребята! — радостно воскликнул Илья. — Полезайте на дуб, мы вас свистеть научим! Кстати, как там с Кащеем-то?
— Побили мы его, — хмуро сказал Иван. — Но не кончен еще труд наш богатырский! Надо сережки Василисе отдать, спасти ее от позора, а землю Русскую — от усобицы.
— Надо, надо… — вздохнул Илья. — Видать, не время мне еще от дел удаляться да свистеть в свое удовольствие. Алена! Пойдешь за меня замуж?
— Еще спрашиваешь, охальник! — возмутилась Алена. — После всего, что у нас было! После того, как свистели на два голоса! Пойду!
И Алена с Ильей, не сговариваясь, с богатырской грацией спрыгнули с дуба. Когда пыль рассеялась, а банановая кожура улеглась, Илья заключил друзей в объятия и воскликнул:
— Теперь бы нам еще Добрынюшку спасти! Эх, погудели бы! Ой, ребята, а чего случилось-то со мной! Привиделось мне, что никакой я не Илья Муромец, а простой парень, с именем коротким — Яр и силенкой поболе, чем у простых людишек. Что живу я в Киев-граде, только город тот на наш Киев не похож. Бананы там не растут, и говорят не по-русски. И вот я, то есть этот Яр, почувствовал в груди томление, поехал сюда и обернулся богатырем. Вначале тридцать три года баклуши бил, как положено, а потом стал крепким да добрым… Чудо дивное, друзья! А что Алене пригрезилось — этого мы никогда вам не скажем. Все равно не поверите.
— То морок, Кащеем напущенный, — сказал Алеша и повернулся к Ивану. — Правильно говорю, Вань?
— Правильно, правильно, — закивал дурак. — Ну что ж, в путь?
— В путь, Добрынюшку выручать, — кивнул Илья. — Все в Киеве знают — Яр друзей в беде не бросает!
Иван с Алешей сделали вид, что не расслышали обмолвку, и они всемером зашагали по дороге. Кубатай по просьбе Ивана исполнил песенку про Африку, потом, на бис, спел еще несколько песен на заморских языках.
Вскоре к реке Смородине подошли.
— Что делать-то будем? — спросил Иван у мудреца. — Подскажи, Кубатай!
— Логичнее всего было бы пойти в Киев, — начал мудрец, но, увидев лицо Ильи Муромца, торопливо добавил: — Однако не бросать же Добрынюшку! Давайте попробуем найти Садко, уговорить его вернуться к морскому царю, заменить Никитича…
— Долго, — отрезал Иван-дурак. — Что ж мы, вдоль всей Смородины будем идти, искать хитрого купца? Он же наверняка без работы не сидит, торгует между делом.
— Такие низменные вещи мне в голову не укладываются, — вздохнул Кубатай. — Что ж, тогда кто-то из нас, самый плавучий, должен отправиться на дно морское…
— Сейчас ты отправишься! — завопил Алеша, прикрывая кикимору грудью. Но Лиза отстранила его и гордо сказала:
— Прав мудрец! Я одна могу Добрынюшку спасти. Я и отправлюсь в путь к царю морскому. А ты, Алешенька, не волнуйся. Царя я знаю, мы с ним вместе когда-то росли. Почти как брат и сестра друг другу, только еще лучше. Уговорю!
С этим оптимистическим заявлением Лиза прыгнула в воду. Минут пять друзья стояли и наблюдали за безмятежной речной гладью, потом расстелили самобранку и сели трапезничать.
— Лиза дело говорит, — успокаивал Алешу Илья. — Она одна способна Добрынюшку вызволить. Не по нраву мне вначале пришлась сия кикимора, а теперь вижу — душа у нее добрая. Будет она мне сестрой названой. И даже еще ближе.
— Она, она замечательная! — возбужденно воскликнул Алеша. — Спасибо, Муромец! И я тебе скажу: ты для меня — словно я сам, жена твоя — словно моя!
— Чего? — удивился Илья.
Алеша покраснел:
— Да это я так, по ошибке… Наливай, Илья.
Недолго пришлось богатырям переживать за судьбу Добрыни и Лизы. Волны речные забурлили, разверзлись, и из них показалась кикимора с Никитичем на плече.
— Отпусти меня подобру-поздорову, чудище! — кричал Добрыня. — Не бери грех на душу, не неволь богатыря русского!
Кикимора молчала. Видать, тяжело ей было тащить Добрыню.
— Никитич! — дружно завопили Алеша и Илья. — Все путем! Не бойся, это не чудище, а сестра твоя будущая!
— А? — Добрыня перестал вырываться и изумленно уставился на своих товарищей. — Ребята! Живы!
— Живы! — крикнул Иван. — А я Кащея побил!
— Молодец! — обрадовался Добрыня, оказавшийся на твердой почве. — А чего вы про сестру мою будущую говорили? — и он опасливо покосился на Лизу. Та зарделась. Зазеленелась, точнее.
Добрыне кратко объяснили ситуацию. И про примирение Ильи с Аленой поведали, и про подвиги Ивановы.
— Рад за вас, — тихо сказал Добрыня, выслушав богатырей. — Что ж, хоть кому-то из нас судьба ласково улыбнулась. Отрадно, отрадно…
Усевшись на бережку, Добрыня стянул сапоги, выплеснул из каждого по полведра водицы, потом принялся вдумчиво, основательно выжимать портянки. Илья с Аленой переглянулись.
Кому, как не им, была понятна печаль Добрыни! Забавушка Путятишна, племянница Владимирова, давняя любовь Добрыни Никитича, по-прежнему ходила в девках…
Илья хлопнул кулаком по скатерти-самобранке. Так сильно, что в Смородине вода плеснула, а с деревьев листочки принялись осыпаться.
— Не бывать такому, что мы оженимся, а ты в холостяках останешься! — грозно воскликнул Илья. — Значит, так. Идем к Владимиру да и говорим: или отдавай Забаву за Добрыню, или…
— Или? — заинтересовался Смолянин. — Меня очень волнуют альтернативы!
— Или осерчаем, — зловеще добавил Илья. — Алешу и Ивана не спрашиваю, а тебя, толмач, и тебя, мудрец, перед вопросом поставлю! Поможете нам?
— С удовольствием, но полномочий не имею, — грустно сказал Кубатай. — Впрочем, словом мудреным да обхождением вежливым всегда помочь могу.
— И на том спасибо, — согласился Илья. — Ты, толмач?
— У меня отпуск кончается, — засуетился Смолянин. — Боюсь, не успею вернуться вовремя, мне Кейсеролл голову оторвет. А вот яичко золотое, для ублажения княжецкого взора, могу от души оторвать.
Илья подумал и кивнул:
— Оторви уж пару яичек. Мы и Василисе презент преподнесем.
Смолянин пошевелил губами, потом кивнул:
— Ладно, пару. Все равно я в прибыли.
На том и порешили. Илья с Аленой пошли плот сколачивать, а Иван, по дурости своей любознательный, к Добрыне с вопросом подъехал.
— Добрынюшка, а не было ли чего дивного в подводном царстве?
— Было, — согласился Добрыня. — Примерещилось мне, что я не Добрыня-богатырь, а простой парень по имени Завгар. Неплохой вроде парень, умный, но сложения не богатырского. То ногу сломаю, то другую. Скучная, одним словом, жизнь. А потом поехал я на Русь, богатырем стал… Но, рассудив трезво, решил я, что галлюцинации эти были мороком, Кащеем напущенным. И больше их вспоминать не собираюсь.
Так Иван и не удовлетворил толком любопытство, не узнал, чем занимался Добрыня в прошлой жизни. А вскоре и плот подоспел, сели на него всей командой и в путь отправились. Плыть не в пример легче было. Кикимора Лиза то плот подталкивала, плывя за кормой, то встречных русалок распугивала, не давала им петь песни свои завлекательные.
А уж сколько радости было, когда к бережку пристали да коней своих увидели! Те, бедненькие, уж и травку всю выщипали, и листочки с деревьев пообрывали. Рассупонили их богатыри, разнуздали, водичкой сладкой напоили. Иван на радостях Гнедка в губы поцеловал!
Немножко по направлению к Киеву вместе проехали, а потом толмач прощаться стал.
— Богатыри! — улыбаясь сказал он. — Рад я был с вами познакомиться, но пора и честь знать. Отправлюсь я к себе на родину и всем буду про вас рассказывать.
— Это правильно, — благосклонно кивнул Алеша.
— Привет Кейсероллу, — сказал Кубатай. — У меня в Киеве еще дело есть, так что я завтра приеду.
— Увижу — передам, — похихикивая сказал Смолянин. — Видишь ли, Кубатайчик, ухожу я из ДЗР.
— Чего? — поразился Кубатай. — На что ты жить-то будешь? Кому твой русский язык нужен, кроме нашей конторы?
Смолянин гордо потряс в воздухе кулечком с яйцами:
— Вот оно — мое будущее! Организую я компанию, назову ее «Я + Я». Буду яйцами торговать.
— Почему «Я + Я»? — изумился Кубатай.
— «Я плюс Яйца»! — пояснил Смолянин. — Звучит?
— Ну, в общем, да, — признался Кубатай. — Только ж яйца твои кончатся быстро, вот и прогоришь.
Смолянин загадочно улыбнулся:
— Во-первых, золотые яйца товар дорогой, штучный, на любителя. А во-вторых, — он невольно схватился за поясницу, — во-вторых, прав был Манарбит.
— В чем прав?
— Остаются кое-какие свойства после пребывания в этномагическом поле! — загадочно изрек толмач и пришпорил коня.
Кубатай разинув рот следил за стелющимся позади Смолянина облаком пыли. Потом спросил тревожно:
— Что ж мне-то осталось? А, Иван?
— Весной увидишь, — дипломатично предположил дурак.
Кубатай кивнул и сказал:
— Придется мне с Кейсеролла молоко требовать за вредность работы. Молоко… и сливочки, и сметанку…
Так и поехали дальше — Илья с Аленой и Алеша с Лизой счастливые, Добрыня — надежд преисполненный, Кубатай — задумчивый, а Иван-дурак, по обыкновению, радостный.
А при дворе князя Владимира тем временем начинался бал. Была приглашена вся знать русская, послы кавказские, половецкие и печенежские, татарва пленная да киргизы заезжие. Столы ломились от икры, блинов да зелена вина.
Лишь Василиса Прекрасная, сидя в своей горенке, пребывала в глубокой печали. Марья-искусница, помогающая ей одеваться, пыталась успокоить княгиню:
— Ваше величество, верьте ему! Он успеет! Он такой прыткий! Да и мудрец заморский с ним.
— Прыткий, прыткий, — грустно повторила Василиса. — Все они прыткие на обещания-то… Ах! Что же мне делать? Честь моя под угрозой!
— Первая часть киевского бала! — заявил просунувшийся в горницу паж. — Василиса, тебя князь кличет!
— Ах! — закатив глаза, произнесла Василиса. — Совру, что забыла сережки на тумбочке. Но если ко второй части бала дурак не приедет — конец мне.
— А значит — и всей земле Русской, — горько прошептала Марья. — Татары вконец обнаглели, предлагают Владимиру на дочке их хана ожениться! Сделать женой младшей, любимой… Попадет тогда Русь под иго татарское!
Василиса головой покачала:
— На двоеженство Владимир не пойдет. Знает, что слаб по мужской части. А вот если со мной разведется — конец… Ох, Марьюшка, быть беде!
…В это время Кубатай, сославшись на жгучую потребность в семечках, без которых он лишится красноречия, поскакал к Марье домой. А богатыри, оставив Лизу и Алену на ближайшем постоялом дворе, во весь дух мчались ко Владимиру.
— Неладно что-то с караулами! — крикнул Ивану Алеша. — Больно уж их много! И все не наши, а из половецких наемников да кавказских волонтеров!
— Беда, беда, — подтвердил Иван. — Что караулов много — понятное дело, сегодня же Новогодье, праздник великий. А вот что нерусь в сторожей отрядили — знак недоверия Владимира к богатырям.
И тут дорогу им заступил караул половецкий. С мечами наголо да булавами на изготовку.
— Мы есмь полноправный стража земля русская, — гордо крикнул начальник караула. — Куда вы спешить, подозрительный богатырь?
— Сдерживай эмоции! — шепнул Иван Илье. — Контролируй силу! Не поддавайся ее темной стороне!
— Не поддамся, — пообещал Илья и ответил:
— Ах вы грязь подзаборная, подхвостье песье! Мы — богатыри русские, спешим на праздник княжецкий!
Караул посовещался, и начальник его заявил:
— Ладна. Разрешай вам проехать — только не всем, а трем. Тот, черномазый, с кладенцом высокой убойной сила, пусть обратна едет.
— Расист! — завопил Иван, которому попали по больному месту. — Бей их, мужики! Нас четверо, пока еще мы вместе! И скоро все получим по невесте! Девиз наш — постоим за Русь! Вперед, друзья, не трусь!
И богатыри накинулись на неосторожных половцев. В разгар боя Алеша крикнул Ивану:
— Беги к дворцу! Успей отдать сережки!
— Сейчас, я только пособлю вам трошки, — ответил Иван.
— Беги, дурак, в твоих руках — Россия!
— Ну так и быть, — согласился Иван, — меня вы упросили.
И Гнедок резвым галопом помчался к дворцу. А там уже начался антракт. Бояны и вечно недоедающие летописцы жадно накинулись на халявное угощение, привычно поругивая официантов, старающихся подсунуть им подсохшую икру и недобродившую медовуху. Владимир, уже заметивший отсутствие на Василисе сережек, нервно грыз ногти, временами поглядывая на подаренный татарами портрет ханской дочери. Портрет был хорош, а невеста, несмотря на явное малолетство, князю нравилась. Может, и правда… развестись с Василисой? Тем более что сбывались худшие опасения Владимира — насчет Василисы и Кащея. Но где-то в глубине души Владимир боялся такого решения. Он понимал, что это будет предательство Руси, что народ ему этого не простит. Владимир принялся за очередной ноготь, посматривая то на портрет юной прелестницы, то на дрожащих от страха советников очередного созыва.
…Иван-дурак ворвался в дворцовый сад как ураган, как свирепое торнадо — из тех, что частенько мнут овсы в муромской губернии. Соскочил с Гнедка и побежал, лавируя между пальмами.
— Террориста! — завопили окружающие дворец стражники. — Ай-ай!
Стражники как один были татарами. «Плохо дело», — подумал Иван, доставая кладенец. «Хреново», — сообразили стражники и разбежались.
Но Ивана ждала еще одна преграда. Все двери, ведущие во дворец, оказались закрыты. Лишь после перерыва, во время великого народного гулянья, их должны были открыть. Иван затравленно огляделся.
— Ивана! — тихонько позвал кто-то.
— Эй, кто здесь? — испугался Иван.
— Моя здесь. Я — Ахмет, боян татарский… — Из кустов киви вылез маленький татарин в разукрашенной дорогими каменьями одежде. — Моя твой друг, Ивана! Моя дураку поможет!
Сказав это, татарский боян трижды подпрыгнул на месте, заставив дурака вспомнить персидского принца.
— Потайную дверь открываешь? — поинтересовался дурак.
— Нет, нет, мой радуется так… Ивана, иди за мной.
Дурак недоверчиво последовал за татарином. И тот привел его к маленькой потайной двери, спрятанной за бурно разросшимся баньяном.
— Откуда мне знать, — продолжал осторожничать Иван, — может, там — ловушка хитрая или стражники с булавами?
— Нет, нет, Ивана, это не ловушка. Я хороший татарин, дружественный. Должен тебе один хороший попасться, чтобы не обвиняли тебя в шовинизме. Верь мне, Ивана!
— Ага, — сообразил Иван, — значит, ты — хороший и спасаешь честь татарского народа своим достойным поведением… Спасибо, Ахмет!
— Моя твой друг! — радостно крикнул вслед Ивану татарин. — Моя о тебе будет песня петь!
…Тайными ходами пробирался Иван по дворцу Владимира, натыкаясь то на будуарчик укромный, то на сокровищницу княжецкую, то на скелет, к стене зачем-то прикованный. Наконец кончился ход тайной дверкой. Высунулся Иван в нее — и обомлел. То же трапезная княжецкая! А дверка под самым потолком была устроена, прям над столом пиршественным. Высоко, однако. Страшно прыгать, да и шума не оберешься. А в трапезной народ перепуганный, от страха жующий и пьющий немерено. Владимир сидит мрачнее тучи и на портрет девочки в узорчатых шароварах смотрит задумчиво. А из двери Василиса выходит, ни жива ни мертва, без сережек самоцветных в ушках розовых…
Вздохнул Иван полной грудью и вспомнил Ивана-отца. Вспомнил наказ его — постой за Русь-матушку, вспомнил советы — умей использовать силу. Вспомнил Иван и как в детстве камнями кидался — за десять шагов воробью в глаз попадал… Только велика разница — десять шагов и сто, булыжник увесистый или сережка махонькая.
Но что делать-то — последний шанс у Ивана остался. «Нет! — подумал Иван. — Нет разницы! Разница в моем уме! Вышвырнуть разницу! Нет мне больше от нее пользы!»
И не колеблясь боле выхватил Иван из-за пазухи сережки поддельные, на Василисины как две капли воды похожие, и швырнул их через всю трапезную. Блеснули они в свечном свете да и воткнулись в розовые ушки Василисины.
— Ах! — воскликнула Василиса, соображая, что же произошло. — Ах!
Владимир обернулся, подозрительно посмотрел на нее и широко раскрыл рот. Сережки! Самоцветные сережки с синим камушком болтались в ушках ее.
— Ах! — с новыми силами повторила Василиса. — Ты что это разглядываешь, муженек?
— Сережки твои рассматриваю… — упавшим голосом сказал Владимир. — На месте… Соврал Гапончик…
— Что за портрет в руках у тебя?! — завопила Василиса. — Срамота! Неделя уж, как в мою опочивальню не заглядывал, а на ханскую дочку засмотрелся!
Иван-дурак, наслаждаясь происходящим, подальше высунулся из дверки и не удержал равновесия. С протяжным воплем дурак упал на стол, прямо в жбан с красной икрой.
— Покушение! — радостно завопил Владимир, стремясь уйти от деликатной темы. — Стража!
Из всех углов повыпрыгивали стражнички — половцы, печенеги, кавказцы да татары. Было среди них и несколько русских коллаборационистов.
«Продал Владимир Русь, — грустно подумал Иван. — На пару дней отлучились — а он уже Русь продал…» Но доставать кладенец дурак не спешил. Он гордо выпрямился и сказал:
— Погибаю за землю Русскую, за дело правое…
— Иванушка! — завопил вдруг сидящий за столом Емеля. В богатых одеждах он был почти неузнаваем. — Иванушка! Стража, брысь! То побратим мой!
— Иван-дурак, что ли? — изумился князь, пытаясь разглядеть лицо Ивана сквозь толстый слой икры. — Облизнись!
Иван выполнил приказание.
— Точно. Он, шутник… Ты откуда взялся? И что здесь делаешь?
Оценив ситуацию, Иван ответил сразу на второй вопрос:
— Что делаю? Разве негоже богатырю русскому на княжецком пиру потрапезничать? Новогодье встретить, с побратимом на свадьбе его чарку выпить?
— Гоже, — признал Владимир. — А чего раньше не пришел?
— Русь-матушку защищал, — зловеще сказал Иван. — Только теперь вижу — не там! Надо было тебя, собака-князь, уму-разуму поучить!
Советники ахнули, бояны торопливо заскребли палочками по бересте. Владимир побагровел:
— Как ты меня назвал?
— Собака-князь! — завопил Иван. — Не дорога мне жизнь, раз ты Русь продал!
— Как продал? — поразился Владимир. — За сколько? Кому?
— Кому и за сколько — мне неведомо, — гордо ответил Иван. — А вот как — любому дураку видно! Почему распустил дружину русскую? Почему в караулах одни нехристи стоят?
— Так праздник же, — растерянно объяснил князь. — Рождество да Новогодье! Зазорно русским богатырям в дозорах стоять. Я и нанял разных печенегов, не пожалел казны…
— Ох, дурак я, дурак, — пролепетал Иван, садясь на блюдо с черной икрой. — Чего наделал…
— Помилуй его, Владимир, — прошептала князю Василиса. — Он за Русь переволновался! А что собакой тебя назвал, так все тебя так называют, песик мой ласковый…
Владимир задумался.
— Я тебе разрешу к татарскому хану в гости съездить, — продолжала уламывать князя Василиса.
— Помилуй дурака ради праздника, — поддержал Василису Емеля. — Помилуй, тятя!
Неизвестно, что решил бы князь, но тут двери дубовые распахнулись и в трапезную вошли три богатыря с мечами наголо.
— Милую! — завопил князь. — Ради праздника — всех милую!
— Молодец, собака, — одобрил Илья, суя меч в ножны. — Отдашь Забаву за Добрынюшку?
— Отдам… — грустно сказал Владимир. — Вот ироды…
— А за меня — Марью-искусницу! — решил закрепить успех Иван.
— Машку? Да хоть сейчас! — заржал Владимир, приходя в хорошее расположение духа. — Марья! Пойдешь за Ивана?
— За Ивана? — заколебалась Марья. — Ну, в общем, если хорошенько подумать, вероятно… да. Пойду!
— Иди домой, одевайся в платье подвенечное! — завопил Иван. — Сейчас все вместе и поженимся!
Марья побежала из трапезной. А Иван слез со стола, соскреб с себя пригоршню икры, намазал на кус хлеба, заложил сверху бананчиком и с аппетитом съел.
— Как успехи-то, богатыри? — поинтересовался князь.
— Кащея в цепи заковали! — похвастался Иван. Василиса побледнела, а Владимир недовольно спросил:
— Почему не убили?
— Он же бессмертный, — рассудительно сказал Добрыня. — Ничего, лет сто цепи продержатся.
— Лет сто? Это хорошо. Это по-нашему. — Владимир встал и торжественно объявил:
— Вторая часть киевского бала! Гулянье народное, патриотическое. Стража — вина народу!
И советнички с боянами да летописцы с придворными веселой гурьбой высыпали на улицу. Высыпали и обомлели.
Благодать-то какая! Свечерело, на небе звездочки ясные зажглись. И снежок легонький с безоблачного неба посыпался. Таял, правда, до земли не долетая, потому что тепло было. Но это не беда. Главное, все как положено на Руси в Новогодье: снег, вино, народ веселый, князь добрый.
— Россияне! — крикнул Владимир, обращаясь к народу. Народ притих. — В эту праздничную ночь, — продолжил князь, — пользуясь поводом, хочу поговорить с вами о жизни. Во-первых, в этом году мы разогнали советников, которые нам плохо советовали. Это уже праздник. Во-вторых, набрали новых советников, которые обещали советовать хорошо. В-третьих, хороший урожай бананов и зерновых не позволит простым труженикам умереть с голоду. Во всяком случае, всем сразу не позволит. В-четвертых. Меня часто упрекают, что я не помогаю русичам, которых Кащей в полон увел али басурманы пленили. Сообщаю — басурманы обещали больше пленных не брать, а Кащей под моим чутким руководством весь разгромлен. Много россиян вернутся в этом году домой и несказанно порадуют сограждан. В-пятых, об экономической мощи Руси. В то время как весь мир прозябает в невежестве, нашими чародеями сделаны замечательные открытия: сапоги-скороходы и скатерть-самобранка. И пусть до их постановки на поток дело пока не дошло, я верю: скоро самый нищий крестьянин будет добираться до своего клочка землицы на сапогах-скороходах и полдничать от щедрот скатерти-самобранки. Упрощенные скатерти из холстины, подающие только черный хлеб и водицу, будут выпускаться уже в этом году. Все. С Новогодьем вас и с Рождеством Христовым. Ура. Вопросы будут?
— Князь! — прорезался кто-то самый отважный. — Ты обещал в этом году выйти к народу и крикнуть: «Люб я вам али не люб?» Крикни!
— Крикни! — поддержала толпа.
Владимир помрачнел:
— Это очень трудный для меня вопрос. Я, конечно, обещал, но по здравому размышлению передумал. Не время сейчас кричать! Работать надо! Ура! Вина народу!
— Вина! — закричал народ. И началось гулянье веселое.
Всюду с грохотом взмывали фейерверки, горели огни заморские искорчатые, а пьяненький народ болтался по площади от аттракциона к аттракциону. Кто на ковре-самолете в небо взмывал, кто на сапогах-скороходах в пять секунд вкруг площади обегал, но более всего народу восхищенного толпилось в том месте, где братья Черепановы запускали свой паровоз.
— Запаляй факел! Факел запаляй! — кричал один брат другому, сидящему на огромной железной махине, более всего напоминавшей Емелину печь.
— Погодь! — степенно отвечал тот. — Я еще вентиль не закрутил.
— Так закручивай! — И Черепанов повернулся к людям: — Уважаемая публика! Чудо из чудес! Самодвижущаяся тележка!
Многотонная туша тележки фыркнула и обдала окружающих клубами горячего пара. Народ с криками и визгом отпрянул.
— Кто желает прокатиться?! — надрывался изобретатель. — И всего лишь за пятак! Кто зараз не убоится, повезем еще, за так!
Но желающих не находилось. Пар все сильнее и сильнее бил из-под колес паровоза. И тут из толпы выскочил розовощекий молодец, запрыгнул на железную махину, уселся рядом с трубой и, взмахнув рукой, крикнул:
— Поехали!
…Лишь Иван-дурак бродил среди веселой толпы непривычно трезвым. Вон уже в сторонке поп Гакон, пришедший на смену попу Гапону, венчал Илью с Аленой, Никитича с Забавой и Алешу с Лизой. Вон и Емеля с Несмеяной в опочивальню удалились. А Марьюшка все не шла. Наконец не выдержало у дурака сердце, оседлал он Гнедка да и помчался к дому.
Перед домом пальма стояла, игрушками украшенная, возле нее тридцать три богатыря в чехарду играли. Увидав Ивана, восьмой богатырь радостно завопил:
— Иван! С Новогодьем! Тебе Марья записку оставила, возьми!
И протянул Ивану грамотку берестяную. Сразу у дурака сердечко захолодело, но не подал он виду, а взял грамотку да и стал читать:
Иван! Дурачок мой! Прости…
Не судьба нам, видно, вместе жить-поживать да детей наживать. По нраву ты мне пришелся, но не было, видать, настоящей любви у меня. И когда увидела я мудреца Кубатая, поговорила с ним да семечки мы вместе пощелкали, загорелась у меня истинная Любовь в сердце.
Все мне Кубатай рассказал. И про то, что Русь наша — остров невеликий, и про то, как на Большой земле люди живут, на железных лягушках по кочкам скачут да проблемы мудрые решают. А еще мне Кубатай рассказал, кем я была до включения поля окаянного, этномагического. И очень мне это по сердцу пришлось. Так что — не серчай. Уезжаю я с Кубатаем, буду жить на Большой земле, работать по профилю. А тебе, Иван, другая судьба назначена. Защищай землю Русскую, дерись с басурманами подлыми, за собакой-князем приглядывай.
Прощай. Твоя Марьюшка.
P. S. Лихой джигит Кубатай шлет тебе привет. Просит не пенять, коли что не так.
Бросил Иван грамотку под ноги, повернулся да и побрел ко дворцу Владимира, Гнедка в поводу ведя. Ох как грустно у него на душе было! Ох как тягостно! И не в том дело, что Марья с мудрецом убежала, негоже богатырю из-за женщины переживать. Русь-то, она невелика есть! И как же ему ее защищать от басурманов, коли их сами русичи и придумали! Зачем жить, когда все вокруг — понарошку?
— Дяденька богатырь! — крикнул пробегающий мимо мальчик, грызущий свежий стебель сахарного тростника. — А вы коня сможете поднять?
— Смогу… — ответил Иван.
— А если я на коня сверху сяду — осилите? Или слабо? — продолжал хитрый малец. Улыбнулся Иван детскому лукавству да и махнул рукой:
— Садись!
Забрался пацан на коня, выхватил из-за пояса сабельку деревянную да и стал ею махать — точь-в-точь как Кубатай в походе. Иван поднатужился, взвалил Гнедка на плечи и продолжил путь ко дворцу. А там уже свадьба была в самом разгаре. Боян Воха на гишпанском инструменте играл и пел: «Какая свадьба без Бояна…» Илья с Алешей боролись понарошку, Никитич на Забаву смотрел ласково. И даже пес Владимир, как выпил жбан зелена вина, стал почти хорошим. Простой парень, свой в доску.
— Иван! — крикнул дураку Алеша. — Куда ты убежал? Пошли, пить будем, былины слушать, о любви говорить! Пошли!
— Сейчас, Алешенька, — сказал ласково Иван. — Мне уж полегчало.
А пацан, что на Гнедке сидел, сабелькой помахивал да и кричал тонким голоском:
— Ах ты нечисть басурманская! Не топчи землю Русскую! Не неволь красных девиц! Есть теперь богатырь, что даст вам отпор! Это я, Лумумба сын Иванович!.. Дяденька богатырь, а я смогу богатырем стать?
— Сможешь! — смахивая плечом слезу, сказал Иван. — Спасибо, малец. Понял я теперь: пока не перевелись на Руси сердца отважные да души простые, найдется для богатыря работа… Пусть Русь наша — остров маленький, пусть! Зато мы, русичи, душой богаты! Надо будет — еще врагов выдумаем, захотим — весь мир островом сделаем! Все нам по плечу, хоть и не все по сердцу.
Задумался малец, видать, над словами мудреными, и блеснула в его глазенках искра отваги богатырской. А Иван стоял посреди народа веселого, Гнедка на вытянутых руках держа, и снежок новогодний на голову его дурную падал, покрывая ее сединой преждевременной.
— Быть мне воеводою, — прошептал Иван. — Быть! А с тобой, Кубатай-хитрец, и с тобой, Марья-разлучница, мы еще встретимся!
На том мы наших друзей и оставим, читатель. Впереди им еще много дел предстоит, пусть хоть в праздник от наших глаз спрячутся. А Русь — она стояла, стоит и стоять будет!
Ю. Буркин, С. Лукьяненко
