3
Нет ничего удивительного в том, что к числу людей, обладавших самой полной и свежей информацией, относился и Гридень: все-таки, по существу, на него работало две обсерватории, далеко не самых худших, да и из других краев приходили новости – хотя путем более окольным, через другие спутники. Но на «Орле», бывшем крейсере, а ныне – прогулочной яхте, принимали все вовремя и исправно: плохих специалистов на борту не было, аппаратура же стояла – высшего класса, хотя и та, какой тут пользовались, когда корабль находился еще в строю, была далеко не слабой.
Поэтому сведения не только о факте разлома, какому подверглось Тело Угрозы, но и те выводы и предположения, какие были сделаны уже в первые часы и даже минуты в тех учреждениях, что были напрямую замкнуты на штабы и правительства и даже непосредственно на Конференцию, были получены Гриднем почти одновременно с первыми лицами, а обсуждены со специалистами даже быстрее. Это не проблема, если в твоем распоряжении имеется необъятный Интернет и ты знаешь, что, где, как и у кого там искать. Он поделился информацией с капитаном корабля – отставным контр-адмиралом.
Капитан слушал и кивал – из уважения: гридневы опасения были ему не совсем понятны. Но стал куда внимательнее, когда дошло до распоряжений.
– Когда эта самая угроза станет величиной с Луну – а находиться будет, естественно, на порядок ближе, – придется погрузиться на максимально возможную глубину. Так, знаете – для очистки совести. Чистая совесть – это полезно при критических ситуациях.
– Спасибо за информацию, – ответил капитан. – А когда примерно следует ожидать этого?
– Думаю, это можно определить с удовлетворительной точностью. Если вы хотите держать его в поле зрения до последнего, нам стоит подняться к северо-западу… примерно на сто сорок долготы и пятьдесят – широты, то есть западнее канадских берегов, и там, если позволит погода…
– Можно подумать, что вы моряк… Все будет сделано, как надо.
– Спасибо, капитан. Не сомневаюсь.
На этой же палубе, только в другом отсеке, Джина заканчивала просматривать своего единственного за все последнее время пациента.
– Ну, что же, – констатировала она под конец: – Можно считать, что моя помощь вам больше не понадобится.
Кудлатый глянул исподлобья:
– Дело дрянь, а?
– Наоборот. Вы, как принято говорить, практически здоровы. Хорошо, что нашлось время и спокойная обстановка для последних сеансов. Не злоупотребляйте излишествами – и все будет в порядке.
– Вы серьезно? – Оказалось, что даже у Федора Петровича голос способен дрогнуть. – Выкорчевали с корнем? Раз и навсегда?
– Совершенно серьезно. Потому что если бы соврала, чтобы, допустим, вас успокоить – куда бы я здесь от вас скрылась? Плавать почти не умею, да и вода тут холодная. А что касается «раз и навсегда» – то это зависит и от вас самого, хотя, конечно, не мы решаем.
– Джина, я… просто не знаю, как вас отблагодарить…
– Можете заплатить мне – по этот день включительно. Как знать – может быть, деньги еще понадобятся в жизни.
– Ну, насчет денег – нет проблем, это само собой. Будь мы сейчас на суше, я бы вам… Ну, скажем, последний «мерс»… нет, лучше хороший коттедж где-нибудь по соседству с… А хотя – можно и то, и другое. Свою жизнь я, понимаете, ценю по высшей ставке.
– Наверное, она того стоит.
– Может, подарить что-нибудь и вашему… другу?
Джина медленно качнула головой:
– Таких друзей у меня нет.
– Разве…
– Нет. Ну, я пойду. Встретимся за ужином.
Кудлатый не стал удерживать ее. Сказал лишь:
– Не забудьте дать номер вашего счета – я переведу компьютером, в кармане, сами понимаете, я столько бумажек не ношу.
– Обязательно, – кивнула Джина, затворяя за собою дверь каюты.
Гридень по закрытому каналу разговаривал с оппозиционером.
– После того, как обстановка прояснится… вы понимаете, что я имею в виду.
Конечно же, понимал: когда Земля либо уцелеет, либо нет.
– После этого я хочу высадиться где-то на Западном побережье – хотя бы в Сан-Франциско…
– Хочу предупредить, есть неблагоприятные сведения. Поскольку я вашими молитвами вновь причислен к правящему лагерю, до меня доходит информация такого рода.
– Так и должно было быть. В чем дело?
– Некто очень обижен на вас. На вашего спутника, кстати, тоже. Очень…
– Что в этом нового?
– Считается, что вы оба – непосредственные виновники возникновения паники. Сейчас на Конференции возникли какие-то пробуксовки – именно вследствие давления печати, общественных организаций и так далее, и это расценивается как результат паники, а она – дело ваших рук. Таковы суждения.
– Ну и?..
– Вы объявлены в розыск. Возбуждено дело. Не по пресс-конференции, конечно, а по чисто уголовной статье: за угон принадлежащего государству военного корабля, ни более ни менее. И стоит вам ступить на берег Соединенных Штатов, как потребуют вашей немедленной экстрадиции.
– И они согласятся?
– Они найдут компромисс. Во всяком случае, какое-то время покоя не будет – хотя не похоже на то, чтобы вас сдали. Мне как послу, разумеется, придется с пеной у рта требовать этого. Но лучше было бы, если бы этот вопрос тут вообще не возник. Вы понимаете?
– Чего ж тут не понять. Хорошо, я подумаю. Это еще не сегодня и не завтра. А пока – вот несколько просьб.
(Все-таки Гридень – человек деликатный. Мог ведь просто сказать: «Приказываю!»)
– Внимательно слушаю.
– Первое: я еще не получил сегодняшней сводки по движению акций и денег – не биржевой сводки, она есть, а вашей, по нашей схеме.
– Думаю, вы сможете принять ее, как только мы закончим разговор. Она уже в эфире.
– Хорошо. Второе: позвоните, пожалуйста…
Объяснение предстоящих действий заняло не менее пяти минут. Связь была устойчивой; природа вообще вела себя тихо – это походило на затишье перед бурей.
– Я все понял.
– Третье: журналистам неплохо было бы понять, до какой степени из рук вон плохо было – и остается – организовано все дело по защите от космической угрозы. В частности: не предусмотрели, что тело может разломиться; оставленные в резерве ракеты – во всяком случае, с нашей стороны, – еще неизвестно, как сработают, да и готовить страховочный залп надо было одновременно с первым, а сейчас – может просто недостать времени.
– Контратака?
– Просто отвлекающий маневр. Вы сами в этом, конечно, никак не должны показываться.
– Естественно.
– Теперь давайте конкретно по банковским делам…
И разговор продолжался еще несколько минут.
Потом, мысленно проклиная непривычно неудобный трап, Гридень поднялся на верхнюю палубу. Посмотреть на небо; за последние недели это уже вошло у него в привычку.
Небо было ночным, безоблачным, звездным. И магнат стал смотреть на него. Но так и не смог уйти в созерцание целиком. Что-то мешало. Он опустил ставший уже постоянным его спутником бинокль. Огляделся. Да, вот и причина: оказалось, он был тут не один. В десятке метров ближе к носу лодки виднелся силуэт. Женский. Зина. Или как ее там. Человек, в общем, Кудлатого. Хотя, похоже, и не по своей воле. Жаль. Милая женщина. И в нынешней обстановке заслуживает только жалости. Как и сам Федор. Хотя Федора жалеть не за что: знал, в какую игру играет. А вот ее, как говорится, без нее женили. Нет, выдали замуж.
Эта мысль оказалась как ветерок, заставляющий переложить руль, выбирая другой галс – так, наверное, сказал бы яхтсмен. Замуж? Что-то у нее, похоже, расклеилось с этим ее спутником-журналистом. Может быть, их и держало вместе только ощущение общей для обоих опасности? И еще – совместного дела, которое они считали важным? Да оно таким и было. Просто – теперь дело перестало принадлежать им, делом занялась вся планета, включая людей умнейших и всесильнейших (думая так, Гридень не имел в виду президентов и их окружение, ни в коем случае). И вот – прервалась связь если не времен, то взаимных влечений. Еще один повод пожалеть ее. Потому что девушка, если вглядеться, не только милая, но и интересная, в смысле – за вроде бы обычным верхним слоем есть, пожалуй, еще очень много чего – неожиданного, нестандартного. Это Гридень увидел не сейчас, а раньше еще, увидел даже не стараясь, таков был рефлекс. Не умея читать людей с листа, он никогда бы не достиг того уровня, на каком сейчас находился…
Он постоял еще с минуту, глядя на темную фигурку, вместо того чтобы отыскивать в бинокль ту самую Моську, о которой говорил астроном. Джина-Зинаида стояла по-прежнему бездвижно, то ли не ощущая присутствия другого человека, то ли не желая вступать в общение с кем бы то ни было. Но, судя по положению головы, смотрела она не на небо; скорее на воду, вниз, а еще вернее – внутрь самой себя. Что же – знакомое состояние. Гридню и самому приходилось переживать такие – не лучшие, прямо сказать, минуты, когда ты оказывался внутри самого себя, на распутье, и каждая дорога была хуже всех прочих. А уж женщины…
Он поймал себя на том, что слово это прозвучало в мыслях как-то иначе. Не как обычно: констатация факта, обозначение противоположного пола. Слово пролетело, как некая жар-птица, словно магнату все еще было шестнадцать лет, а не… м-м… не столько, сколько было. Таинственное, манящее. О Господи, это что еще за наваждение?
Женщина. Ну и что? Он их никогда не чурался, ни тогда, когда была еще жива Таня, ни тем более потом, оставшись вдовцом. Секс был столь же естественным, как еда или сон, и проблем с этим не возникало, хотя всегда приходилось платить – не обязательно деньгами, конечно, он не любил профессионалок, – но он давно знал, что все в жизни должно оплачиваться – иначе везения не будет, это было одним из фундаментальных правил игры. Сейчас, правда, на эту сторону жизни он тратил меньше сил и времени; но это было естественным: время уходит, и в человеке все постоянно меняется, одно на другое, страсть – на спокойствие, например. Поэтому на борту «Орла» не оказалось у него ни единой спутницы: их участие не планировалось. Все правильно, так и должно быть. Что же это в нем сейчас вдруг взыграло? Бес в ребро толкнул?
Но слово продолжало звучать, все так же таинственно и приманчиво. Женщина! Гридень рассердился. Да что, в самом деле, он не мальчик! Ну, увидел в свете звезд этакую романтическую фигурку. И развезло. К черту! Полно важных дел.
Он снова ухватился за бинокль. И даже не опустил, а уронил его, чуть ли не швырнул о палубу – ремешок помешал.
Потому что понял вдруг – или кто-то другой за него понял и сказал на ухо: да не женщина, старый осел! Не вообще женщина! А вот эта самая! Ты же о ней думаешь с того раза, когда впервые увидел! Помнишь – мельком, выезжая из своих ворот, понятия не имея – кто это и почему… Она же в тебя запала. Но ты испугался. В постели общаться ты привык, а прочего – боишься. И обманываешь, только кого? Самого себя? Ее-то ведь не обманешь: она женщина, и она это почувствовала в тот миг, когда это у тебя возникло. Так что же ты?..
Да если почувствовала и ничего не сделала – возразил он своему шептуну, – значит, ей это ни к чему, она не одобряет. Не хочет. А вести осаду по всем правилам галантного искусства – прости, недосуг: и возраст, да и время, сам видишь, какое. Ведь если я сейчас…
Он запнулся мыслями. Потому что фигурка в отдалении шевельнулась наконец. Повернулась. Гридень понял, что ею увиден. Хотел отвернуться – и не смог. Зина сдвинулась с места и пошла – легко, не придерживаясь за леер, словно по городской площади, а не по палубе, сырой от неизбежных брызг, хотя слегка и покачивало. Когда она была уже в двух шагах, он непроизвольно шагнул навстречу. Качнуло. Он обнял ее – чтобы не поскользнулась, не упала, не дай Бог. Она не противилась. Сказала только:
– Ну, что делать – это, наверное, сильнее нас?
Он засмеялся от радости, не размыкая рук.
– Сильнее.
Все стало вдруг так ясно, что говорить, собственно, почти не пришлось: вместо слов были ощущения как бы восприятия мыслей, а скорее – чувств другого человека в чистом виде, когда не приходится втискивать их в речевые рамки. Временами они по очереди – бинокль на двоих был один – смотрели туда, где должно было находиться и в самом деле находилось небесное тело. Бинокль передавали друг другу медленно, как великую ценность, хотя, конечно, не в нем было дело: каждый раз отдавался весь мир. Они не целовались даже: знали, что все, чему должно быть, никуда не денется, но для всего есть свое время и место. А сейчас – сейчас просто…
– Ой! Что там?
– Ты о чем?
– Посмотри быстро. Там что-то случилось…
Гридень перенял бинокль бережно, но навел быстро. И в самом деле: словно разлетались искры. Как если бы кресалом ударили по огниву. Далеко-далеко. Там, где находилось тело с собачьей кличкой. Хотя – и не очень уже далеко…
– Что-то столкнулось с ним, – проговорил Гридень почти уверенно. – Но его ведь не атаковали. Еще нет. Не готовы. Метеорит? Во всяком случае…
– Там, рядом с телом, два корабля – наш и американский. Я сама их наблюдала.
– Да, кажется, мне что-то докладывали. Может быть, затеяли новый обстрел бортовыми ракетами?
– Спустимся, – предложила первой она. – Наверное, будут что-то сообщать.
– Да, конечно. Прости, по трапу пойду первым – если оступишься…
– Да.
– Я сразу на связь. А ты тем временем можешь сразу переехать. Там не заперто.
Зина кивнула. Наверное, в других условиях можно было бы и не так скоропалительно; но когда жить осталось, может быть, считанные дни, невольно начинаешь торопиться жить. И почему-то так хочется этого, как никогда еще ни с кем не желалось. Или это только кажется?
Нет, уверила она себя. Так оно и есть. Наверное, так и должно быть.
Минич, не замеченный никем из них, смотрел им вслед с другого борта, полускрытый рубкой. Он поднялся сейчас наверх случайно, просто потому, что уже терпения не хватало – бродить внизу по отсекам, где он никого не интересовал и его тоже – ничто, или – того хуже – валяться в койке, ожидая, когда же настанет в конце концов решающий для планеты – и для него самого в первую очередь – миг: ударит или пронесет. Сейчас он знал об этом не больше любого другого, а за последние недели привык уже к тому, что узнает о главном раньше и больше, чем все остальные люди на Земле; это как бы поднимало его над прочими, ставило на один уровень с первыми людьми этого мира – и вот этого высокого ощущения у него больше не осталось. Он поднялся, чтобы хоть посмотреть в ту часть мира, где должен был находиться виновник страхов. И вместо этого стал свидетелем неожиданной сценки и совершенно растерялся от увиденного.
Не то чтобы он не ожидал чего-то в этом роде. Он понимал, что у них с Зиной все развалилось – так же беспричинно, похоже, как и началось. Но он уже отвык от одиночества. И теперь надо было заново привыкать к нему.
Впрочем, рецепт этого процесса, способ его запуска и мягкого в него вхождения был знаком давно и во всей полноте.
Здесь, на корабле, препятствий для этого не имелось. Никому нет больше до него дела; ну и ему – ни до кого. Пусть Зинка раздвигает ноги перед кем хочет… а, да вообще не надо об этом!
Минич выждал еще немного для уверенности – что, спустившись, не налетит на новых счастливцев. Машинально посмотрел на небо; где-то далеко гасли последние искры чего-то там. К черту. Чужие проблемы. У него самого теперь вообще не осталось никаких проблем.
Спускаясь по трапу, он даже насвистывал что-то веселое – сам не зная что. Сейчас – в кают-компанию. В бар. Набрать побольше, чтобы можно было долго не высовываться, никого не видеть. И с криком «Ура!» в атаку – вперед!