6

Жизнь жестока. Но жизнь жестока непредумышленно. С очевидной нелепостью, не видя различий между добром и злом, награждает она за то, что награды вовсе не требует, и наказывает тогда, когда кажется, что ничто не предвещает ненастье. Кара ее внезапна и потому выглядит несправедливой, а подарки она рассыпает так, что милость ее кажется мимолетным капризом. Она будто все время пробует человека на прочность и того, кто не выдержал, вдруг без стеснения выносит вперед, а того, кто мужественно напрягал последние силы, окатывает волной и затягивает в пучину водоворота. Безнадежно искать здесь какую-нибудь, пусть парадоксальную логику. Логики в жизни нет. Логика – только в судьбе. Но тогда эта логика движется наперекор самой жизни. И поэтому то, что сплелось в зимнем морозном городе – среди сугробов и остекленевших садов, уже никогда не будет расплетено. Прошлое всегда присутствует в настоящем, и легким тленом пропитана любая жизненная перспектива.

Нельзя сказать, что Жанна так уж хорошо чувствует это. Сами ее такие способности еще зачаточны и далеки от будущего совершенства. Они еще дремлют, обнаруживая себя только в критических ситуациях. Это не сознательное ясновидение, которое Жанна приобретет, кажется, лишь к концу жизни. Однако нечто тревожное уже брезжит, вероятно, в ее душе. Не случайно она пытается стереть невидимую кровь с пальцев. Память о выкаркивающем страшные слова репродукторе будет жечь ее еще очень долго. Совсем другим человеком возвращается она на свое рабочее место, – бухгалтерия хозяйственного подразделения выглядит теперь как-то убого. Крашеные синим стены, отсеки, где за пластмассовыми перегородками помещаются сослуживцы. После чистоты января трудно дышать застойным воздухом канцелярии. Ей все время кажется, что в нем недостает кислорода. И тем не менее, она пока сидит за своим прежним столом и по-прежнему оформляет однообразные документы. Она бегает по этажам и разносит бумаги в начальственные кабинеты, она так же, как раньше, сторонится всяких служебных компаний, а с коллегами по работе она держится, как застенчивая провинциалка, но все это – уже только образ, в котором удобно прятаться от множества глаз. Потому что никто уже не принимает ее за безобидную провинциалку. Напротив, она ежедневно чувствует на себе самое пристальное внимание.

Это, разумеется, вполне естественно. Здесь уже знают, что именно Жанна перевернула весь ход событий, что над ней и только над ней прошелестели крылья победы, что она сотворила чудо – там, где чудес быть в принципе не могло. Уже известны подробности, как все это происходило, известны отзывы местных функционеров о впечатлении, которое Жанна производила на избирателей, известны рассказы братьев Степано, показывавших ожоги, оставленные на груди серебряными крестами. Известны также официальные результаты голосования: быстрая и уверенная победа правительственного кандидата. Кто бы мог предположить это еще месяц назад? Но, конечно, особое впечатление производит на сослуживцев самоубийство основного соперника. Это уже настоящая политическая сенсация. Столь эффектные и своевременные самоубийства происходят не каждый день. Самый последний функционер чувствует здесь некую подоплеку. Пресса безумствует, газеты выходят с шапками, где обязательно присутствует слово «тайна». Заявления оппозиции с намеками на шантаж лишь подливают масла в огонь. Жанна – точно на авансцене, куда пробиваются годами упорной работы. О ней страстно шепчутся, стоит ей на миг отвернуться, на нее приходят взглянуть из смежных отделов. Она теперь – настоящая местная достопримечательность. Вероятно, ничто не производит большего впечатления, чем легкое дыхание смерти. Инфернальность вызывает уважение еще с древнейших времен. Причастность к силам небытия рождает и соответствующую атмосферу. Так что если без ложной скромности, это – несомненный успех. Жанна выдержала испытание. Звезда ее ярко просияла над горизонтом. Она не только продемонстрировала исключительную способность работать, но и то, что может идти, не сворачивая, к намеченной цели. Получать результат, не слишком обременяя себя выбором средств. С точки зрения любого политика – это безусловное преимущество.

Примерно так и рассматривают случившееся в высоких государственных сферах. Членам команды, добившейся такого успеха, выражена неофициальная благодарность, они получают весьма ощутимые премии (якобы за социологические изыскания); Жанна может наконец снять квартиру (неподалеку от метро «Комсомольская»), а через какое-то время их принимает сам президент и в обтекаемых, но достаточно внятных формах тоже выражает признательность.

Вряд ли данную встречу можно назвать исторической. Президент, исходя из своего положения, должен принимать ежемесячно сотни разных людей. Процедура весьма утомительная, сродни церковному ритуалу. Трудно представить себе, чтоб он выделил данный рутинный прием из десятков других. Тем более, что и для Жанны эта встреча не является поворотным пунктом предназначения: в отличие от своей предшественницы, ей не приходится никого узнавать в пышной толпе. Все происходит чинно, по раз навсегда утвержденному ритуалу. Президент выслушивает рассказ о том, как проходила избирательная кампания, задает пару вопросов, свидетельствующих, что материалы он по крайней мере перелистал, сочувствует трудностям, с которыми им пришлось столкнуться «во исполнения своего гражданского долга», выражает искреннее соболезнование по поводу инцидента, «ответственности за который, конечно, никто не несет». Мне докладывали, что там какие-то личные неприятности, роняет он вскользь. Это официальная версия, срочно проштемпелеванная прокуратурой. Зрачки у него выцветают и как бы утрачивают энергию жизни. Кожа на лице – серая, будто вымоченная в солевом растворе. В заключение он желает им всем успехов «в борьбе за демократическое будущее России». Встреча продолжается немногим более десяти минут. Но бывает, что и за десять минут прорастает то, что потом отбрасывает густую тень в будущее. Когда президент крестьянской своей пятерней касается Жанны, между ними как будто проскакивает высоковольтный разряд. Президент вздрагивает и широко распахивает глаза. Разительная перемена происходит во всем его облике. Он уже не величественен и не снисходителен к подданным, как богоподобный монарх; теперь это – воин, почувствовавший вдруг краем сердца запах беды. Еще никто из советников не понимает, откуда проистекает опасность, еще все спокойно и дворцовая тишина не нарушена кованым гулом шагов, еще верна гвардия, и сановники еще льстиво-подобострастны, но тревога уже всколыхнула мертвенный воздух. Мышцы его напрягаются, и громоздкое тело налито звериной энергией. Он, как хищник, готовый немедленно вонзить в жертву клыки. Продолжается это мгновение: бесшумная молния, удар грома за горизонтом. Но скорее всего, мгновение это как раз и оказывается решающим. Неизвестно, что именно ощутил президент в тот момент, но уже никогда больше – ни в дни наивысших успехов и известности Жанны, ни в тяжелые дни ее катастрофического одиночества – никогда, никогда, никогда! – он не встретится с ней лично, не посмотрит в глаза, не скажет ей ни единого слова; только через цепочку посредников будет осуществляться дальнейшее их общение, только со стороны, отгородившись аурой власти, будет он наблюдать за ней. И сделать это заставит его не высокомерие бывшего партработника, не презрение к тем, кто на служебной лестнице стоит ниже него, а по-видимому, интуитивное опасение утратить личную независимость. Власть – это самая темная из всех сжигающих человека страстей, и достигший вершины власти, как бы ни было это абсурдно, не признает уже никого.

Надо отметить, что Жанна сама испугана тем, что в ней так внезапно и так трагически обнаружилось. Обжигающий свет, ударивший в братьев Степано, открыл ей бездны, о которых было бы лучше не знать. Кажется, впервые начинает она догадываться, что предназначение – это не просто ее личный долг, но что это именно Откровение, возможно, данное свыше, и за ним, как и за всяким истинным Откровением брезжут силы нечеловеческой величины. Что это за силы, и можно ли воспользоваться ими сознательно? Какова их природа, и одухотворяет ли их некое божество? Или, может быть, они – порождение «слепого ничто», взламывающего иногда жизнь человека? Насколько они ей подвластны, и не станет ли она игрушкой на ниточках Кукловода?

Никогда раньше не чувствовала она себя такой растерянной. Она точно ребенок, вдруг очутившийся под черным полем грозы. Куда бежать от оглушительных раскатов грома? Где укрыться от молний, с шипением падающих на песок? Пройдет ли эта гроза стороной или испепелит ее огненным прикосновением? Наперед ничего предсказать нельзя. С трудом, запинаясь и путаясь, пытается она отвечать на вопросы мотающего ее, как терьер, Кармазанова. Что она чувствовала, только искренне, в тот момент нападенеия? Была ли ненависть к нападавшим – гнев, презрение, какие-нибудь другие эмоции? Обращалась ли она в той или иной форме к Богу? Обращалась? Не обращалась? Ты в этом уверена? Не может ли она вызвать сейчас то самое состояние? Вот на мне серебряный крестик, попытайся возненавидеть. Вот четыре анонимных письма, можешь ты их зажечь, здесь, на подносе?..

Его упорство сродни упорству голодного пса. Инстинкт не позволяет ему разжать зубы. По шесть, по восемь часов подряд, вызвав Жанну к себе и усадив напротив, изводит он ее одними и теми же идиотскими требованиями: поджечь что-нибудь, вот тебе целый ворох бумаги, что-нибудь разогреть, повлиять на того или иного сотрудника. Ну просто внуши ей: пусть встанет из-за стола и откроет форточку. Не получается? А если открыть дверь в приемную? Хорошо, расслабься, посиди пару минут. Передохнула? Давай еще раз попробуем!.. Он мотает ее действительно, как злобный терьер. Треплет, упрашивает, теребит, подгоняя начальственными интонациями, раздражается, называет тупой и безграмотной девкой, угрожает, что завтра же отправит домой, к родителям. Мне не нужны помощники с девичьими капризами, кричит он. А через секунду уже умоляет, выдавливая из себя отческую проникновенность: Просто сделай, чтоб я увидел это собственными глазами… – мечется по просторному кабинету, присаживается к столу, снова вскакивает. Но чем больше он нервничает и чем сильней плещет эмоциями, тем спокойнее и увереннее становится внимающая ему Жанна. Именно сейчас, после изматывающих попыток обнаружить в себе некий дар, начинает она догадываться, что дар этот связан не столько, собственно, с ней как с человеком, по сути, обыденным, сколько с целью, к которой она уже почти целый год движется. Она не ведьма и тем более она не святая. Она не может наводить глад, мор или сотрясти небесную твердь. Семь стихий не подчинятся ее магическим заклинаниям. Она – обыкновенная девушка, следующая, правда, необыкновенным путем, и пока она дышит музыкой сфер, сопутствующей ее жизненному начертанию, она может рассчитывать, что длань судьбы проведет ее невредимой по землям и водам, но если паче отчаяния она остановится или свернет, жар небес превратится в испепеляющее звездное пламя, ничто не спасет ни ее, ни тех кто с ней связан. И еще она начинает догадываться о цене, которую платишь за это. Откровению, видимо, нет дела до отдельных человеческих душ: оно жаждет жертв и принимает их с равнодушием Молоха. Кровь – не кровь, а необходимость жертвенного ритуала понятна. Обойтись без этого не удастся. Божественное так же безжалостно, как и человеческое.

Нечто подобное, наверное, понимает и Кармазанов. Умение видеть главное – вот, что определяет его как практического политика. И в данном случае, несмотря на всю свою явную взбудораженность, несмотря на гнев и нервное раздражение, для него впрочем вполне естественные, он почти мгновенно просчитывает стратегию будущих отношений. Успех Жанны – это одновременно и громадный административный успех его самого. Причем, для него их нынешние достижения даже более значимы. В конце концов, кто есть Жанна в рамках административной структуры? Одна из его подчиненных, член той команды, которой он успешно руководит. Победы добился именно он, и основные лавры принадлежат ему по праву начальника. Никто этого не оспаривает. Он укрепил свой деловой и политический авторитет. Он еще раз и, вероятно, в самый нужный момент доказал, что способен преодолеть даже критическую ситуацию. Так, по-видимому, и расценивают результаты их действий в верхах. Из-за спины Кармазанова Жанна почти не видна. И Кармазанов, опять же почти мгновенно, учитывает все выгоды этого положения. Позиция у него идеальная: лишь он один твердо знает, что представляет собой Жанна в действительности, как далеко простираются ее политические намерения и потому способен предвидеть события, которые развернутся в ближайшее время. Предвидеть же –это означает и «победить». Более того, он единственный, кто может сейчас формировать будущие катаклизмы, создавать их сценарии, развертывать соответствующую драматургию. Он находится перед взлетом в самые высокие сферы. Это то, о чем он мечтал, к чему упорно стремился последние годы. Главное теперь – не упустить представившуюся возможность, не потерять из-за глупых амбиций ту нить, что ведет к вершинам политической режиссуры. Терпение и работа – вот, что сейчас требуется прежде всего.

Поэтому Кармазанов довольно быстро берет себя в руки. Вспышка недовольства подавлена, следующие несколько месяцев они с Жанной работают весьма плодотворно. Коллизия из-за самоубийства Проталина сдвинута на задний план. Это забыто или, по крайней мере, заслонено новыми декорациями. Здесь у них не то чтобы возникает согласие, просто этого не касаются по некой интуитивной договоренности. Отношения сводятся к иерархии, устраивающей их обоих: Кармазанов – учитель, владеющий знаниями по политике и социологии, Жанна – добросовестная ученица, эти знания прорабатывающая. Нет ничего удивительного в покорности, которую она ныне выказывает. Разница в опыте и интеллекте вполне очевидна. Власть – очень специфическая область деятельности человека, не похожая ни на какую другую и имеющая свои собственные законы. Здесь необходимо чувствовать вещи, которые не излагаются ни в одном учебнике. Между тем, от этих как раз невидимых связей напрямую зависит успех любых предприятий. Жанна уже начинает догадываться об этом. И действительно, как прилежная ученица, впитывает в себя азбуку политического выживания: какие реальные группы существуют сейчас в правительстве, кто за ними стоит и каковы их властные ареалы, что они контролируют и на чью финансовую поддержку рассчитывают, какие цели преследуют, кроме главной, то есть удержания власти, кто конкретно определяет действия каждой группы, что это за человек, в чем его достоинства и недостатки, какова его – прежде всего – человеческая уязвимость, есть ли слабости, на которые его можно «купить» (этот вариант ни в коей мере не исключается), допустимы ли временные союзы между различными группами, если да, в какой именно форме они могут осуществиться, насколько вообще можно доверять подобным союзникам, в политике нельзя доверять никому, твердо говорит Кармазанов, это область, где никакие моральные ценности не принимаются во внимание, бесполезно поэтому апеллировать к так называемым «высоким идеям», благородство, порядочность и прочая лабуда – это для избирателей, но любой политик, который попробует ими искренне руководствоваться, будет сразу же сожран своими ближайшими конкурентами, честность хороша для святых, а для политиков – это обуза, честный политик – это просто непроходимый дурак, Лично я дураком выглядеть не хочу, жестко говорит Кармазанов.

Он рисует ей схемы, где черточками и кружочками обозначены силы, влияющие на президента, проводит стрелки, указывающие на зависимость этих сил от других, делает сноски и примечания, чтобы схема лучше запоминалась. Характеристики, которые он дает лидерам политических фракций, убийственны: этот глуп и не имеет ничего, кроме непомерных амбиций, двум другим дай только возможность «прикрыть» некоторые кредиты – фракция тут же проголосует, как один человек, третий жаждет иметь пост в президентской администрации – ну, ему обещают, водят таким образом на поводке… Он очерчивает доминирующие пристрастия каждого: этот слаб и тщеславен, поэтому легко поддается влиянию, тот, напротив, упрям, как козел, (с такими, кстати, работать проще всего), эти оба любят, чтобы их уговаривали… Жанна внемлет ему, широко распахивая глаза, вытягивает из него дополнительные подробности, будто скряга, накапливает в сознании мелочи и детали. Нет пределов ее наивному любопытству. Так же, согласно легенде, принцесса из провинциального Ангальт-Цербстского княжества, по пути в Россию, где она должна была стать супругой наследника, жадно расспрашивала о деталях будущего своего бытия: записывала сведения в блокнотики, зазубривала нужные имена, а через полтора смутных десятилетия стала новой императрицей. От пытливого любопытства до превосходства над окружающими – один шаг. Бойтесь честолюбивых провинциалов, твердит нам история. Ни у кого нет такого неистового стремления, как у них. Только они, чья природа еще не опутана условностями воспитания, сохраняют почти первобытную по чистоте жажду жизни и, отбрасывая традиции, которые для них ничего не значат, продвигаются к цели там, где питомцы блестящих столиц в бессилии останавливается. Мир толкают вперед именно провинциалы. Это так, и Жанна не является здесь исключением. И хотя у нее, конечно, и мысли нет ни о какой горностаевой мантии, ни о личной гвардии ни о фанфарах звенящих побед, ее жадность к практическим знаниям поистине неисчерпаема и сродни, вероятно, той, что приводит либо к трону, либо на плаху. Во всяком случае, она благодарна Кармазанову за учебу. Внутренняя механика власти становится теперь намного яснее. Жанна чувствует, что взрослеет после каждого дня занятий.

Странную пару, должно быть, представляют они в глазах окружающих: взбудораженный, нервный, подпрыгивающий кузнечиком Кармазанов, создающий вокруг себя атмосферу враждебности – редко кто отважится просто так, по-дружески, обратиться к нему, и вчерашняя школьница, за которой тянется шлейф странных слухов: аккуратная, немного застенчивая, старающаяся ничем особенным не выделяться. По совету мудрого Гоши она несколько изменила внешность: чуть короче постригла волосы, теперь их шелковая волна полностью открывает шею; стрижка простая, естественная, не выглядящая нарочитой в глазах избирателей; джинсы и свитера отставлены как не соответствующие новому образу; теперь на Жанне – скромное, почти без выреза платье, иногда темно-синее, иногда коричневое или черное; Зайчик предлагает пустить поверх острый белый воротничок, в этом виде Жанна становится похожей на молодую монахиню; косметика придает лицу некоторую отрешенность, брови немного сдвинуты, в изломах их – глаза, полные света; с этого момента у Жанны внешность, знакомая нам по многочисленным фотографиям.

Да, и Зайчик, и астматический Гоша, и дядя Паша участвуют в этих занятиях. Зайчик читает ей пространные лекции о молодежной культуре: несмотря на молодость, он серьезный специалист в этом вопросе; Гоша с некоторой иронией посвящает ее в хитрости теории голосования: победить на выборах можно даже если за тебя поддерживает очевидное меньшинство, работать надо с лидирующими социальными группами, а они уже поведут за собой инертный электорат; что же касается жилистого, загорелого дяди Паши, то он вдалбливает ей то, что вообще является для Жанны открытием: не говори, пожалуйста, ничего важного по телефону, не пиши никаких бумаг, а если пишешь, немедленно уничтожай, никогда ничего не подписывай, какими бы соображениями это не диктовалось, о действительно серьезных вещах разговаривай только на улице, прикрывай рот рукой, чтобы невозможно было считать направленным микрофоном, не имей дела с людьми, которых знаешь недостаточно хорошо, никакой такой девичьей влюбленности, никаких таких романтических встреч, никакой такой переписки – все это можно будет потом использовать против тебя.

Жанна, пожалуй, даже не слишком удивлена. Она давно уже себя чувствует, как на затопленной светом сцене. Может быть, еще с того давнего, но памятного момента, когда она села в автобус, следующий к областному центру. Она принимает эти наставления к сведению. Она очень послушная и очень прилежная ученица. Ей никогда ничего не надо повторять дважды. Еще не было в распоряжении Кармазанова столь благодатного и восприимчивого материала. Будто глина; лепи из нее все, что хочешь. И лишь в одном-единственном пункте она проявляет прямо-таки каменное упорство. Жанна сразу же отказывает Кармазанову в какой-либо физической близости. Здесь – никаких компромиссов; это твердое «нет» окончательно и бесповоротно. Кармазанов, естественно, приходит в бешенство. По его представлениям, это – мелочь, из-за которой не стоит упрямиться. Они начали очень серьезную и рискованную политическую игру; на карте – их судьбы, карьера, возможно, даже их жизни. Мосты сожжены, путей к отступлению нет. Плаха – не плаха, но уничтожить их могут вполне очевидно. Стоит ли им тогда ссориться из-за подобной нелепицы? Кармазанов не без оснований считает, что здесь больше каприз, чем действительная позиция. Тем более, что собственно эротические удовольствия ему не нужны. Женщинами он не слишком интересуется, полагая – их всех – существами второго сорта. Пренебрежительное отношение его понятно. Ему просто хочется как можно крепче пристегнуть Жанну к себе. Политика есть политика, и он должен быть уверен в своем партнере. Стремления Кармазанова таким образом чрезвычайно практичны. Но как раз эта сугубо политическая предусмотрительность, прагматизм, где нет места ни чувствам, ни просто человеческим отношениям, умозрительный рационализм, иссушающий то, чему он призван способствовать, с головой выдает и явную ограниченность Кармазанова. Схоластика – сильная сторона этого человека. Он безжалостен, он видит в людях лишь пешки шахматного пространства. Не фигуры, как таковые, привлекают его, но только – игра. И он с легкостью жертвует пешками, чтобы добиться победы. Но схоластика – это одновременно и его главная слабость. Люди – не пешки, и не всегда ими можно жертвовать безболезненно. Жизнь опрокидывает иногда самые тщательные расчеты. Расчет – это только расчет, а жизнь – это жизнь. Промах Кармазанова в этой ситуации непростителен: будто женщина, с которой мимоходом, без всякой взаимности переспишь, лишь от одного этого действия проникнется благодарностью, станет покорна, уступчива и будет верна тебе всю жизнь. Это – юношеская незрелость, свойственная иногда умным людям.

К счастью, Жанна находит в этой коллизии веские аргументы. Вежливо, но весьма настойчиво напоминает она Кармазанову, что они имеют дело не просто с некой политической акцией, но – давайте допустим эту возможность – с соизволением Божьим. Это уже ситуация принципиально иная. И скорее всего, здесь действуют принципиально иные законы. Вся история христианства показывает, что осуществить волю Господню дозволено только девственнице. Не случайно ведь имя Девы присвоено было и исторической Жанне д’Арк. Лично она ничего против Дмитрия Николаевича не имеет. Он ей нравится и как человек, и во многих других отношениях. И она очень благодарна ему за помощь. Только стоит ли подвергать опасности то, что они едва-едва начали? Стоит ли рисковать грандиозным планом ради мелкого удовольствия?.. Жанна разговаривает с Кармазановым на его языке и поэтому Кармазанов, несмотря на уязвленное самолюбие, ее понимает. Сквозь обиду он вынужден согласиться, что она, скорее всего, права. Он смиряется, чуть ли скрежеща зубами, и отныне не докучает ей тем, чего она не способна отдать. Кармазанов – логик, и аргументы для него сильнее эмоций. Правда, это вовсе не означает, что он отступил навсегда. Это он, Д. Н. Кармазанов, открыл Жанну как новую политическую фигуру, это он сделал ее таковой, какая она есть сейчас, это он проводил ее за руку между сциллами и харибдами российской власти. Она – его собственность, и он еще предъявит на нее свои права. Здесь – тоже узел, который будет развязан самым неожиданным образом.

Тем не менее, личные шороховатости на некоторое время преодолены. Отношения Жанны и Кармазанова обретают уравновешенный и исключительно деловой характер. Жанна, надо сказать, чрезвычайно рада этому обстоятельству, потому что у нее нет сил ни на что, с ее точки зрения, второстепенное. Ей кажется, что она все время опаздывает. «Глас Господень», грянувший среди крапивного захолустья год назад, не утих, но стал громче и по-прежнему звучит в ее сердце. Он ни на секунду не оставляет ее – лишает сна, движет быстрее, чем минутные стрелки. Он тревожит ее и придает воздуху горечь последних дыханий. Главное, что она не знает, сколько еще ей отпущено. Времени почти нет; Жанна вынуждена торопиться. Она согласна с тем, что когда-то в машине обронил Кармазанов: рано пока предлагать какие-то самостоятельные идеи, сначала надо завоевать реальный политический авторитет. Это правильно, и она против этого не возражает. Но вместе с тем она чувствует, насколько это долгое и трудоемкое предприятие: стать фигурой, с которой считаются амбициозные держатели власти. На это могут уйти – месяцы, если не годы. Она уже видит, как мучительно трудно карабкаться по лестнице вверх, как расшатаны эти ступеньки и как готовы они обломиться при первом же неуверенном шаге, как смертельна набранная высота и как бездонна пучина, куда можно низвергнуться. В ее теперешнем положении это особенно ясно. Не оправдались надежды, что после успеха на выборах ее как-то заметят, что с ней станут считаться и что она без задержки двинется к намеченной цели. Это все рассеивается теперь как зыбкий мираж. Серый раскаленный песок предстает взору. Не оказывается ничего, что соответствовало бы манящим видениям. Потому что кто она есть, если рассуждать объективно? Аккуратный работник, непритязательный исполнитель воли других, талантливый агитатор, умеющий привлечь внимание избирателей. В общем, цена – три копейки в базарный день. Таков ее нынешний весьма непредставительный статус. Остальное же – слухи, сплетни, догадки, копошение микроскопических пустяков. Остальное – в легендах, уже размываемых более важными политическими событиями. Она – у подножья Олимпа, и громовержцам, пирующим за облаками не до нее. Никто не интересуется ее мнением, никто даже не спрашивает ее, что она намерена делать дальше. Жанну просто не замечают; положение ее определено. Кармазанову, снявшему с их победы значительно больше, предлагают участвовать то в одной избирательной кампании, то в другой. Потребность в политическом менеджменте сейчас огромная. Россия, обуреваемая демократией, пока пребывает еще в неопределенно-переходном периоде. Формирование местных структур власти не завершено. Работой они обеспечены, по меньшей мере, на десятилетие. Есть где себя проявить и чего-то добиться. Однако Кармазанов все эти предложения отклоняет. Не надо пока мелочиться, считает он. Не надо изображать из себя мальчиков на побегушках. Не они нужны нам сейчас, а – мы им. Давайте слегка подождем. Будет день – будет и пища.

Жанна с ним абсолютно согласна. Что такое для них дать власть еще двум-трем кандидатам? Жалко на это времени, жалко размениваться на пустяки, когда уже подрагивает земля и занимается зарево на горизонте. Нет смысла налаживать быт в недрах дома, который вот-вот начнут бурно переустраивать. Незачем поливать цветы в саду, если небо охвачено погромыхивающими облаками. Паяцы, вырезанные из бумаги, будут сметены ураганом. И единственное, чему она возражает, это – необходимости ждать. Ждать ни при каких обстоятельствах Жанна больше не хочет. Поют невидимые колокола, и черный ветер судьбы посвистывает в просторах. Она охвачена нетерпением, времени у нее нет. И потому особенно тягостны для нее слякотные московские месяцы. Тянутся они с января почти до первого мая. Весна не торопится; дни наматываются на круглые электрические часы, которые теперь тикают у нее в квартире. Стрелки, сдвигаясь как ножницы, отсчитывают время вечности. И когда завершается ими то, что должно быть завершено, сохраняется от человека лишь скучная телесная оболочка, кукла, влачащаяся по жизни вне времени и пространства. Тысячи таких кукол видит Жанна перед собой, и потому снова ждать неизвестно чего она не намерена. Разумеется, она понимает нынешнюю, весьма логичную позицию Кармазанова: большая идея требует и длительной подготовки. Но одновременно помнит она и истину, открывшуюся ей в тиши зальчика на Долгопрудной улице: необычная цель требует необычных путей достижения. Можно и даже, пожалуй, нужно долгие годы готовиться к восхождению на вершину, можно и нужно, пожалуй, собрать в себе по крупицам собственное свое «я», можно и нужно гармонизировать это «я» в соответствии с будущими деяниями, – все это, разумеется, можно, нужно и необходимо, но предназначение, видимо, тем и отличается от других деяний, что какая бы ни требовалась подготовка, она всегда недостаточна; чудо выше умения, даваемого мастерством и длительными тренировками, нельзя, например, научиться преосуществлять воду в вино, – и в любом грандиозном свершении обязательно наступает такой момент, когда все дальнейшая подготовка просто избыточна, она уже не добавит к требуемому почти ничего: время решений настало, часы бьют полдень, загорается в тумане звезда над Новым Вифлеемом, сроки начинают смыкаться, огненным колдовским эликсиром течет в горло воздух – надо обратить лицо к небу и, несмотря ни на что, сделать первый шаг. Первый шаг, как известно, всегда самый трудный.

Вот что, видимо, чувствует Жанна среди серой московской слякоти. Вот о чем она думает ветреными мартовскими ночами. Миллионы огней, которыми окутывается столица, будоражат ее. Они – как звезды, зовущие в даль неизведанного. Гулко, легко и свободно бьется у нее сердце. Корабли действительно сожжены; мосты разрушены. Никакие доводы Кармазанова уже не имеют значения. Алеет, будто подсвеченный, небосвод. Поет, плещет звонкая труба за лесами. Она готова сделать свой первый шаг. Сейчас или никогда. Мы не знаем, кем именно высказана идея этого шага, но когда в последних числах апреля Жанна появляется в Севастополе, ясно, что этот самый трудный шаг сделан. Период долгого ученичества завершен, юность – в прошлом, и в прошлом – сомнения и колебания. Отныне она будет следовать тем путем, который ей предназначен. Уже не жизнь, но судьба разворачивается перед ней, и пусть это будет трагедия, если иной судьба не бывает, однако это будет трагедия, высвечивающая человека в истории, ибо источник жизни – это сама жизнь, но источник истории – это всегда трагедия.