История – великий целитель. Слабой дымкой окутывает она прошедшие годы, безболезненно и легко размывает очертания их и почти незаметно отодвигает в тот вечный сумрак, где уже ничего различить нельзя. Ночь забвения – единственная, что длится без перерывов. Невозможно ничего удержать, и, скорее всего, удерживать ничего не надо. Умение забывать помогает человечеству жить.

И все же в истории существуют моменты, будто созданные, чтобы привлечь наше внимание. Странно мерцая, приковывают они к себе взгляд и, как в гипнотическом сне, тревожат сквозь годы и даже тысячелетия. Напрягая зрение, всматриваемся мы в то, что когда-то происходило: выхватываем неожиданные детали, заново оцениваем исторических персонажей. Аромат черной древности возбуждает умы. Тайны событий, подлинные и мнимые, будоражат воображение. Что заставило орды гуннов двинуться, сметая народы, и перекроить карту Европы? Почему Ганнибал после победы при Каннах, находясь в зените могущества, не двинул войско на Рим, а бесцельно, целых четырнадцать лет бродил по Апеннинскому полуострову? И зачем Иуда Искариот предал Христа: тридцать три сребреника по тем временам не такие уж большие деньги?

Мы всегда будем думать над этими и другими вопросами. Каждое новое поколение извлекает из них свое. И нас не смущает то, что при анализе тех или иных моментов истории, мы руководствуемся не традициями и моралью эпохи, которая далека от нас, а категорическими императивами своего времени. Мы навязываем истории чуждый ей образ мыслей, мы рассматриваем дела и выносим суждения, основываясь на законах, родившихся вместе с нами. Это – диктатура будущего над прошлым, террор дня сегодняшнего по отношению к вечности. И хотя затворник с улицы Сент-Оноре утверждал в страстной речи, что террор – это всего лишь «быстрая справедливость», однако торжество такой справедливости он в конечном счете испытал на себе.

Прошлое также мстит восстанием неожиданных истин. Свет внезапного откровения сияет не только по дороге в Дамаск. Ослепленные им, как молнией, мы еще долго смаргиваем сиреневый туман в глазах, смутные надрывные пятна, оплывающую фактуру прежде ясного мира. Мы до боли таращимся, пытаясь восстановить его целостность, но когда картина предстает перед нами опять, она к нашему изумлению оказывается не такой, как раньше: благо оборачивается злодеянием, герой – преступником, а вчерашние незыблемые аксиомы – легким прахом, который хрустит под ногами. И тогда мы начинаем догадываться, что истина – грандиозна, и что правда – лишь та ее часть, которую способна вместить наша душа, и что сколько бы ни было правд, они все-таки далеки от истины, охватить которую целиком нам не удастся, видимо, никогда.

Нечто подобное происходит, по-видимому, и сейчас – с той, кого за неимением лучшего начали называть просто Дева. Фантастическая судьба ее, сверкнувшая, как метеор, отодвинувшись в прошлое, уже распадается на фрагменты. Ее разрезают на отдельные дни, часы и минуты, на отдельные жесты и фразы, на сказанное и несказанное. И, конечно, каждый из нарезающих убежден, что ему одному дано прозреть настоящую правду. И, конечно, каждый отстаивает ее в ряду других, забывая, что правда – это лишь весьма скромная часть истины. Публикаций о Жанне много, даже чрезмерно много; тема эта до сих пор актуальна и порождает страсть рыться в горячем материале, но температура живых углей, пока еще такова, что исследователи кричат и роняют обжигающие подробности. В результате большинство публикаций не имеет никакого отношения к реальной Жанне. Это либо истерические триллеры в духе известных «сестер» о пророчице, вознесенной на небо, и судящей оттуда нас, грешных, либо благостные «жития» близких к «сестрам» «иоаннитов», либо уж совсем скандальные «разоблачения», вроде тощей брошюрки некоего Курацкого «Я был мужем Жанны». Кто такой Иосиф Курацкий? Откуда он вообще взялся? Это – пена, которая закипает вокруг любого исторического катаклизма.

Основа всех спекуляций, конечно, – удручающая скудость материалов. Не сохранилось ни единой строки, начертанной рукой Жанны, ни одного письма, ни одного хоть сколько-нибудь достоверного документа. Пленки с записями того периода, были позже изъяты и, видимо, уничтожены. Мы располагаем лишь любительскими фотографиями, как правило, не очень высокого качества. Именно это, скорее всего, и дало основания Константину Магносу утверждать, что на фотографиях изображены три разные женщины; правда, одного типажа и профессионально загримированные. Автор прямо пишет, что никакой Жанны – Иоанны, Девы – не существовало, а была исключительно хорошо, видимо руками спецслужб, сработанная дезинформация, виртуальный мираж, вызванный к жизни политической необходимостью и исчезнувший так эффектно, как только цели дезинформации были достигнуты. Кстати говоря, здесь тоже брезжит какая-то особая правда.

Частности, как всегда, затмевают главное. Вполне приличная исследовательская работа В. К. Лаврова, целиком посвященная хронике того злосчастного дня, солнечного туманного утра, когда грянул трагический выстрел, фактически этим утром и завершается: растерянными «бойцами» великой «армии», низким звериным гудком местной фабрики, где сразу же узнали о происшедшем, подхватившими этот гудок пронзительными криками паровозов и огромной трепещущей в небе простыней черных птиц, сорванных какофонией звуков и плывущих в сторону Киева. Как известно, В. К. Лавров придерживается теории заговора. И однако, будучи весьма убедительным в том, что касается собственно политической подоплеки событий, опираясь на ряд свидетельств, истинно уникальных и добытых чуть ли не с риском для жизни, высказав несколько блестящих догадок о роли тех или иных людей, оставшихся за кулисами, он тем не менее не ответил на самый главный вопрос – почему? Почему все случилось именно так?

Вопрос этот до сих пор не имеет ответа. Обе наличествующие к настоящему времени монографии: Б. В. Аверин «Жанна, история» и Лариса Гарденина «Материалы к жизнеописанию Девы», несмотря на все их достоинства, страдают, к сожалению, теми же характерными недостатками. Созданные буквально по трепещущим вехам событий, по живым, посверкивающим еще каплям крови, они, тем не менее, эту кровь как будто не замечают. Оба автора, историк и литератор, вышли из университетской среды, и академическая отстраненность, по-моему, невозможная, когда свидетельствуешь о Жанне, искажает не только суть, но даже форму повествования. К тому же оба исследователя не свободны от интеллектуальных пристрастий. И потому в темпераментной «Истории» Жанны, выпущенной уже тремя тиражами и ставшей бестселлером, Б. В. Аверин трактует Деву исключительно как мессию, забывая о том человеческом, слабом, что в ней действительно было (этакое монофиситство, не слишком отличающееся от благостных повествований «иоаннитов»), а Лариса Гарденина, как и положено кандидату философских наук, будто в пику ему, избегает даже упоминаний о чем-либо таком сверхъестественном, находя в тех случаях, когда отсылки все-таки избежать нельзя, совпаденческие, чисто рациональные объяснения непонятному. Странно выглядит ее железная логика там, где исследование выходит за рамки умозрительного материализма. Автор видит фактуру, но не воспринимает смысл происшедшего. Ни Аверину, ни Гардениной так и не удалось совместить божественное и человеческое в одном образе. И достойный прискорбия результат их весьма объемных трудов воспоследовал, наверное, потому, что оба исследователя никогда непосредственно не встречались с Жанной, не слышали ее голоса, не чувствовали на себе взгляд ее ярких глаз. А без этого, по моему глубокому убеждению, любой материал о Деве бесплоден.

Я не был в Киеве в те решающие дни сентября, когда колонны манифестантов блокировали здание парламента на Крещатике. Я там не был, о чем до сих пор сожалею, и не участвовал в «великом стоянии». Зато я находился в Москве в те мокрые и солнечные одновременно дни октября, когда прибывшая из Киева специальная правительственная делегация подтвердила результаты голосования, впрочем давно уже всем известные по сообщениям прессы, и от имени граждан пока еще независимой Украины предложила знаменитый теперь «народный законопроект». Я видел, как обнимались, кричали и даже плакали люди на улицах. Как они брались за руки и шли по Тверской, по Воздвиженке, по просторному Цветному бульвару. Телевидение потом не раз прокручивало эти великолепные кадры. Все были братьями в тот необыкновенный день, все любили друг друга, и не было ни у кого ни ненависти, ни подозрений. Такое уже никогда в жизни не забывается.

И поэтому я не намерен, как принято ныне, восстанавливать некую «историческую справедливость». Я не буду никого осуждать и не жажду разоблачать какие-либо заговоры и интриги. Однако я хотел бы сказать ту правду, которую вижу именно я и которую вместе со мной, наверное, чувствуют очень и очень многие.

Может быть, я впадаю здесь в известное заблуждение. Может быть, свое личное видение этих дней я ставлю выше закономерностей объективно-исторического процесса. Но объективность истории меня сейчас не слишком волнует. Я расскажу свою правду, которая вовсе не претендует на истину. Только мне кажется почему-то, что без этой правды истина, скорее всего, будет неполной.