Глава 18
Тайна Тускароры

Подводный мир Тиугальбы дивен, а работа археолога на дне морском весьма своеобразна. Экспедиция копалась в иле и песчаных наносах уже третий день. И никакие Кребдюшиновы древние карты не помогали. Слишком глубоко были погребены развалины Нового Форта. Ни единого ориентира не осталось. Хоть бы какой минарет или радиорелейная вышка торчали из ила!..

Любая попытка нащупать под отложениями древние камни поднимала густую муть, которая часами не хотела оседать, доводя Платона и Непейводу до белого каления. Драгу бы сюда, так ведь она разнесет руины к чертовой бабушке. А что остается? Надеть тяжелый водолазный скафандр, забраться в гущу ила и барахтаться там до посинения.

А вот если не тыркаться и оставить донные отложения в покое, — все просто чудесно: длинные ленты водорослей колеблются в струе подводного течения. Час за часом. Эта картина успокаивающе действует на нервы. Для полного терапевтического эффекта не хватает только плеска волн или тихо журчащей восточной мелодии.

Поблизости располагается огромная колония семиконечных морских звезд и кустятся заросли ослепительно раскрашенных анемонов. Раки-отшельники понуро волокут на своих жилищах разноцветные полипы. Гигантские крабы беззвучно щелкают клешнями, пытаясь отпугнуть наглых пришельцев.

Рядом с куполом подводного лагеря снуют косяки ярко раскрашенных тропических рыбок. Если глядеть сквозь прозрачный стеклолит, их синие, красные, желтые тельца кажутся влекомыми водой листочками разноцветной фольги. Гриб неотрывно следит за их передвижениями, намертво прилипнув к куполу. Пока Кребдюшин Капоте не дает работу своему рабу, тот может сидеть так сутками.

А сам полукровка помогает монтировать из атомноупакованных деталей могучий насос, энергия к которому пойдет от корабельного реактора. Кребдюшин очень хочет выказать свою полезность: суетится, носится туда-сюда, лезет поперек батьки в пекло и пользы от него столько же, сколько и вреда.

Первым делом в иле будет утоплен новехонький купол, насос выбросит наружу ил, и можно будет поглядеть, что делается на твердом дне. Покопаться в песке и камнях — пока не надоест. А затем все начнется сначала: с помощью «Оболтуса» купол будет поднят и опущен чуть в стороне. Опять заработает насос, в расчищенный купол заберутся водолазы и будут ковыряться в дне. Эту операцию можно повторять хоть тыщу раз подряд. До полного опупения. Так оно и будет.

Так оно и было. Очистить круг диаметром двадцать метров и попробовать привязаться к древней карте. Дохлый номер. Уж лучше выбрать место наугад, очистить круг — и копнуть на удачу. Не может удача вечно от них отворачиваться!

В первый день копнули всего раз десять. Во второй — вдвое больше. В третий отработали технологию, достигнув потолка — дюжина попыток до обеда и дюжина после. Теперь в этом темпе, быть может, придется работать месяцами.

Не пришлось. На них напали в первом часу ночи. Кораблик не успел поднять тревогу. Рядом с ним лопнули баллоны с усыпляющим газом, и «Оболтуса» окутало мутно-белое облако. Неприятель знал, что он — биомех, и умел бороться с живыми машинами.

Десятки темных силуэтов беззвучно выскочили из мрака. Платон и Непейвода все еще ковырялись в дне, сидя в отмытом от последней порции ила куполе. Не хотели ложиться, пока не закончат.

Купол был пробит сразу в нескольких местах. Вода хлынула внутрь. Взвыла сирена, бешено заработал насос. Но прораны оказались слишком велики. В желтом свете прожекторов потоки мутной воды хлестали из прозрачных стен купола. Напарники едва успели натянуть скафандры, которые были у них под рукой.

И вот купол наполнился до краев. Платон и Непейвода открыли люк и выплыли наружу. Тут-то их и повязали.

Уже проваливаясь в бездну сна, «Оболтус» успел запустить двигатель, и спящий кораблик уносился в открытое море. Ему предстояло несколько часов плыть вслепую, пока газ перестанет действовать. Вместе с корабликом отправились в дальнее плавание Кребдюшин и гриб, которые, ничего не подозревая, продолжали мирно спать в своей каюте.

Напарников захватили покрытые дельфиньей кожей и кустами жабр существа с выпученными рыбьими глазами, перепончатыми конечностями и спинным плавником. Они мало напоминали вымерших тиугальбцев. Чуть больше — легендарного Ихтиандра и его вполне реальных последователей. Огромные пучеглазые головастики с длинными хвостами казались разумными только потому, что пользовались оружием.

Экспериментировать над человеческими эмбрионами пытались много раз — почти каждый век, хотя власти сурово карали за это. Едва биотехнологии делали очередной шаг вперед, ученые возобновляли свои попытки. За тысячу лет из пробирок вылупилось множество ублюдочных созданий. Создатели обрекли их на мучительную смерть или мучительную жизнь.

Правда, были среди подопытных кроликов и действительно интересные экземпляры, идеально приспособленные к экстремальным условиям назначенной им среды обитания. Среди этих везунчиков оказалось и несколько амфибий. Чем кончилась их история, Платон не знал: то ли умерли от старости, не оставив потомства, то ли до сих пор живут на какой-нибудь водной планете, все гуще заселяя ее океаны.

Аборигены связали археолога и Двунадесятого Дома эластичными жгутами и, взяв их на буксир, нырнули в придонную тьму. Пленники могли переговариваться друг с другом по рации скафандров.

— Если сразу не съели, значит, хотят побеседовать, — не терял оптимизма Дом.

— Сначала надо нагулять аппетит, а потом варить похлебку, — не терял пессимизма Рассольников.

Путешествие закончилось через полчаса. Замедлив ход, головастики втащили напарников в неприметную расщелину в скалах, которые местами торчали из ила. Если это была часть затонувшей суши, там могли сохраниться обширные подземные помещения.

Плывя по узкому туннелю, аборигены бесцеремонно пихали и подталкивали Платона и Непейводу, чтобы придать им нужное направление. Впереди возникло расплывчатое желтое пятно. Там горел светильник!

Пленников вытолкнули на поверхность воды, потом втянули на узкую полоску берега. Это была довольно большая, вырубленная в толще скалы пещера. Ее освещала висящая под потолком древняя электрическая лампа. Воздушная подушка не давала воде подняться выше. Давление воздуха здесь было вдвое больше наземного, так что Платон чувствовал себя не слишком хорошо.

Головастики могли обходиться без воды, но из-за перепончатых ласт передвигались весьма неуклюже. За все время они не обменялись и парой членораздельных звуков — только бульканье, клокотанье и лягушачье кваканье.

Аборигены повалили пленников на каменный пол и надели на щиколотки кандалы. Потом приковали кандалы цепями к кольцам, вбитым в стену пещеры. Теперь археолога и Двунадесятого Дома разделяли метров десять, и они ничем не могли друг другу помочь.

Шлемы с напарников не снимали, руки и ноги не развязывали, и потому ходячий муравейник не мог вырваться из скафандра и устроить головастикам шурум-бурум. Манометры, измеряющие давление газовой смеси в баллонах, каждые десять минут сообщали ситуацию. Воздух кончится через три с половиной часа.

— Или они уверены, что успеют закончить свои дела, — произнес археолог по рации, — или они решили нас угробить.

— Я мог бы попытаться прогрызть скафандр изнутри, но боюсь, что нас снова заставят плыть, — сказал Дом. — Стоит рискнуть?

— Сколько тебе нужно времени?

— Черт его знает… Никогда не пробовал.

— Тогда не стоит. Пусть нас сначала допросят…

Платон сел на пол, прислонившись спиной к стене, и закрыл глаза. Он не стал в очередной раз проклинать тот день и час, когда согласился участвовать в этой авантюре. Не молился он и о спасении— без толку. Его ангел-хранитель давным-давно слег от переутомления. А может, и вовсе помер.

Нет худа без добра. Выпавшие на долю Рассольникова испытания позволили на время отвлечься от той нескончаемой суеты, которую, по глубокому заблуждению, принято называть «жизнью». Сейчас он мог окинуть взором прожитое и попробовать разобраться в себе. «Зачем я живу? Год проходит за годом, я не молодею, все ближе закономерный финал — единственное, что роднит всех живущих в бренном мире. Но я стараюсь не задумываться о смысле жизни, с головой погружаясь в череду неотличимых друг от друга будней. Так проще. Что я люблю, а что ненавижу? К чему стремлюсь? Чего достиг? И чего не обрету уже никогда? Я утратил веру в чудо, еще когда под стол пешком ходил. Я утратил детскую невинность в седьмом классе, когда мы готовились к экзаменам. Ее звали Миранда. Более подходящего имени не найти, ведь она открыла для меня целый мир. Мир, в котором я продолжаю жить. Мне хорошо в нем. Уютно, тепло и мягко. Разве я — преступник от того, что беспрестанно грешу? Грех — дело богоугодное. Да и что понимать под грехом?..

Чем-то я похож на Непейводу и Кребдюшина. Все трое — изгои, но муравейник при этом — часть целого, полукровка — сам по себе, а я… Мне душно среди людей, я постоянно стремлюсь вырваться за очерченные пределы, улетаю к черту на кулички, яростно копаюсь в чужих могилах, пока тяга к себе подобным не становится неудержимой. Тогда я возвращаюсь, чтобы вскоре снова затосковать. Я живу по принципу маятника— не худший вариант. Я похож на умного мотылька, который внезапно возникает из ночной тьмы, чтобы поплясать у раскаленной лампы, но никогда не обжигает крылья. А потом я снова исчезаю в ночи…

Я могу себя уважать за то, что никогда не обманывал женщин, не давал несбыточных обещаний. В наше бесчестное время, когда слово ничего не стоит, это не столь уж малое достоинство. Я делал для возлюбленных своих женщин все, что мог. Я дарил радость — пусть недолгую, зато от всего сердца.

Тем, что привыкли получать от мужчин только удары и оскорбления, содержать их, удовлетворять их поганые страстишки, ничего не получая взамен, я, наверное, кажусь сущим ангелом. Тем, которые не ждали от меня слишком много, я дал все и даже больше — часы настоящего счастья. Ну а те, что рассчитывали подчинить меня, были жестоко разочарованы— им оставалось лишь кусать локти или мстить… Я не чувствую своей вины.

Любая женщина для меня загадка, любая хранит в себе тайну, полна глубоко скрытых или явных прелестей. И если она была мною разгадана, не становилась от того менее интересной, менее любимой. Я слишком дорожу близостью с женщинами, чтобы беззастенчиво пользоваться ими. Хотя было их в моей жизни великое множество. Пора признаться хотя бы самому себе: я упиваюсь женщинами, только рядом с ними я дышу полной грудью и радуюсь жизни…»

Пленников продержали в пещере около часа. Их сторожил только один охранник. Головастик нырнул в воду и тихо плескался там, то уходя в глубину, то высовывая влажную макушку на поверхность. Кожа у него была буроватая, в темных крапинах. Если на суше он был похож на вставшую на задние лапы жабу, то в воде походил скорее на тритона.

В водной стихии охранник чувствовал себя превосходно — век бы не вылезал на берег. И археолог подумал: «Слишком хорошо приспособлены к океану. Они уже никогда его не покинут».

А потом из озерца дружно всплыли шестеро аборигенов. Они расковали Платона и Непейводу и переправили в соседнюю пещеру — поменьше размером, зато поуютней. Она была освещена теплым зеленоватым светом, гладкие стены украшала мозаика с растительными сюжетами. Пол, окружающий центральное озерцо, был покрыт керамической плиткой.

Напарников снова втащили на бортик и поставили на ноги. Наконец-то с них сняли шлемы. Правда, развязывать не стали. За спиной встали охранники, уткнув пленникам в хребтину наконечники гарпунных ружей.

Двунадесятый Дом в любой момент мог выскочить из скафандра и муравьиной тучей наброситься на своего конвоира. Вот только Рассольникова при этом наверняка убьют.

А потом напарники обнаружили, что в озерце появился новый персонаж: крупный головастик с тонкими золотыми браслетами на лапах. Голова, грудь, спина и лапы у него был почти черного цвета, брюшко — голубоватое, а перепонки — красные. Глаза отливали насыщенной желтизной.

— С вами будет говорить Его Темнейшее Всплывательство, — проквакал на отвратительном космолингве один из аборигенов. Казалось, от напряжения он вот-вот лопнет.

Головастиков начальник и лягушек командир, раскинув перепончатые лапы, неподвижно лежал кверху брюхом на поверхности воды в центре озерца. К его шее крепился универсальный транслятор. Так что с ним можно было разговаривать на любом из языков Лиги.

Выкатив и без того круглые, выпученные глаза, Его Темнейшее Всплывательство внимательно изучал пришельцев. Он не спешил открыть рот.

— Зачем вы напали на нас? — спросил археолог, прервав затянувшуюся паузу.

— Мы думали, что это отряд диверсантов, — на старом космолингве ответил головастик. У транслятора был чистый выговор. — Карантинщики давно собираются начать чистку океана, но денег им пока не дают… Нас загнали в воду, — продолжал вещать местный вождь и учитель. — И стоит сунуться на сушу, орбитальные крепости выжигают наш плацдарм. Для Галактики мы не существуем. Нет ни агрессии Лиги, ни нарушения прав гуманоидов, ни растоптанного суверенитета независимой планеты. Есть давным-давно побежденный вирус и вечный карантин, при котором дозволено все…

— Мы вдосталь нахлебались этим карантином, — вкрадчиво заговорил Платон. — Нас несколько раз пытались убить…

— Зачем же вы с таким упорством лезете сюда, на смерть? — перебил его тиугальбец.

— Мы хотим вернуть подавшую к вашим предкам, собственность планеты ФФФукуараби. Только и всего, — вступил в разговор Непейвода. — Мы не собираемся мстить, мы не требуем контрибуцию, мы только хотим забрать свое имущество.

Его Темнейшее Всплывательство выразительно развел перепончатыми лапами. Мол, это ваша проблема. Но читалась в его жесте и угроза— дескать, не замай!..

— Почему вас так сильно не любит Лига? — поспешив уйти от щекотливой темы, спросил археолог. Ходячему муравейнику он скорчил рожу: думай, что болтаешь! — Есть множество рас, с которыми она вынуждена считаться. Некоторые она не переваривает, до вынуждена терпеть. Почему именно вы оказались вне закона? Плеснув водой, Его Темнейшее Всплывательство перевернулся на живот.

— Нашу цивилизацию несколько раз пытались поставить на колени. Но до создания Лиги это никому не удалось. Мы не хотели быть гегемонами Галактики, но и старались не допустить чьего-то лидерства. Все цивилизации должны быть равноправны, а их экспансия ограничена… тем или иным способом, — усмехнулся он, скривив жабий рот. — Слишком быстро, а значит, уродливо развивающиеся цивилизации нужно вовремя притормозить… для их же собственного блага. Галактике необходимо равновесие. Тиугальба никогда не подчинилась бы диктату и не согласилась с ролью расы второго сорта. И Лига это знала. Мы видели, как наше жизненное пространство, наши планеты со всех сторон окружают земные колонии, и знали, что конфликт неотвратим. Тиугальба изо всех сил готовилась к грядущей войне.

— Вы в одиночку хотели изменить ход развития Галактики. Не слишком ли большой груз взвалили на себя? — со смесью восхищения и укоризны произнес Платон. — Поэтому и надорвались.

— Мы отбили первую атаку! — целиком высунув голову из воды, с гордостью воскликнул головастиков начальник. — Первая Конкиста захлебнулась, колонисты…— замолк на мгновение, подбирая слова, — …исчезли с трех десятков планет. И никто не смог обвинить Тиугальбу. Мы перевели дух и снова начали готовиться. Но на сей раз нас упредили. Бактериологическая атака уничтожила экосистему и почти все население метрополии. Остатки укрылись на дне, нам пришлось приспосабливаться к водной среде…

— А мы-то думали: вирус был оружием вашей обороны и вырвался на свободу, — удивился археолог. — Тогда почему он до сих пор хранится среди инопланетных «сувениров»?

— Это умелая фальсификация. Мы никогда бы не потащили на родную планету нечто столь опасное, не имея под рукой противоядия. Лига специально захоронила на Тиугальбе десятки контейнеров для таких, как вы, настырных кладоискателей.

Платон Рассольников не поверил Его Темнейшему Всплывательству. Больно сложно для Лиги. Уж скорее, ее диверсанты выпустили Джина из бутылки, взорвав одно из хранилищ, созданных аборигенами на случай войны. А впрочем, кто знает?..

— В полной изоляции мы неудержимо деградируем. Не торгуя с другими цивилизациями, не имея доступа к современным технологиям, не имея связи с миром…— тиугальбец подавился словами и нырнул под воду.

Платон и Непейвода переглянулись. И тотчас острия гарпунов ткнулись им в тело. Прорезать мягкую, но прочную «змеиную кожу» скафандров они не могли, но было больно. Головастиков начальник вынырнул, подплыл ближе и, положив голову на каменный берег озерца, продолжал свою речь:

— Выходят из строя машины, доставшиеся нам от предков. Рано или поздно они ломаются, а мы уже не можем ни починить их, ни построить заново. Еще пара веков, и мы скатимся в каменный век, вернее, окончательно станем рыбами. Мы утратим остатки культуры, забудем свое великое прошлое и будем не способны к контакту. И тогда ни один, даже самый дотошный ксенолог не отличит нас от других морских животных.

Археолог знал, что полностью приспособленные к среде высокоразвитые существа самодостаточны и не имеют стимула к развитию. Как, например, земные дельфины. А головастики, похоже, слишком хорошо адаптировались к океану. Без техники их цивилизация и впрямь обречена. Когда-нибудь Карантин можно будет снять за полным отсутствием на Тиугальбе разума.

— Наша цивилизация тоже противостоит Лиге, — хмуро произнес Непейвода. — Но она слишком слаба, чтобы вступать с ней в схватку. Максимум, чего мы добились — смогли запретить любые посещения ФФФукуараби.

— Чуть не забыл вас предупредить…— произнес головастиков начальник. — Те сапиенсы, которые узнают о нашем существовании, долго не живут. Лига слишком боится утечки информации.

Тиугальбец замолк и, словно забыв о существовании пленников, начал снова и снова мерить озерцо из конца в конец. Он уходил под воду, выныривал у противоположного берега, делал разворот и плыл обратно. На одну ходку уходило десять секунд — головастиков начальник носился как угорелый. Быть может, он хотел похудеть?..

— Простите, что отвлекаю! Ваше Темнейшее Всплывательство! — воскликнул Платон, когда голова местного начальника в очередной раз ненадолго показалась на поверхности. — Что вы собираетесь с нами делать?

Тиугальбец, словно в раздумье, беззвучно открывал и закрывал безобразный рот.

— Я знаю, что золотой горшок — у вас, — ни с того ни с сего: заявил Непейвода. — Вы отдадите нам? — И он был прав.

Головастиков начальник шлепнул по воде лапами, и полетевшие брызги окропили скафандры напарников.

— При одном условии, — медленно заговорил тот. — Вы запустите нашу информационную бомбу в Сеть. Галактика должна узнать о преступлении Лиги, о судьбе Тиугальбы.

— Обещаем! — тотчас воскликнул Двунадесятый Дом. — Каких гарантий вы хотите?

— Честного слова будет достаточно, — великодушно произнес тиугальбец. — Конечно, если ваш командир останется у нас в заложниках.

— Командир? — переспросил Дом.

— Тот, кто руководил работами с лодки. Так будет надежнее всего…— развел лапами головастиков начальник. — Мы обеспечим ему достойные условия и будем с нетерпением ждать известий.

Значит, остававшегося на корабле разумного гриба, который не копался в иле, а только наблюдал за археологическими мучениями со стороны, тиугальбцы приняли за начальника. Вот уж действительно: не знаешь, где найдешь, где потеряешь!

— Но ведь он уплыл! — включился в игру Непейвода. Сейчас важно было соблюсти меру — не перемудрить, но и не проколоться, посчитав, что твой противник — круглый идиот.

— Ваша лодка совсем рядом. Свяжитесь с ней и позовите командира сюда.

— Он не такой дурак, — возразил тиугальбцу ходячий муравейник. — Надо показать ему горшок. В шлемах имеются видеокамеры. Можно передать изображение…

После недолгого молчания головастиков начальник буркнул:

— Ваш холодильник сейчас принесут. Мы давным-давно слушаем ваши переговоры и заранее приготовили его.

Напарникам вернули шлемы. Острия гарпунов по-прежнему упирались им в хребет. Два головастика приволокли золотой горшок, который так долго и мучительно искали Дом и археолог. Бок тускло поблескивающего горшка имел небольшую вмятину, что не укрылось от муравьиного взора. Непейвода вздрогнул и едва сдержался, чтобы не броситься к холодильнику.

— Теперь вы довольны? — всплыл из глубины озерца Его Темнейшее Всплывательство.

— Мы должны убедиться, что личинки на месте и с ними все в порядке, — стальным голосом произнес Двунадесятый Дом и, не обращая внимания на предупреждающий крик Платона и булькающий вопль охранника, кинулся к горшку.

Абориген не стал стрелять — приказа не было. Он прошлепал по бережку, снова очутился позади пленника, который стоял на коленях, и приставил гарпунное ружье к его затылку.

— Ладно, — нехотя согласился Его Темнейшее Всплывательство-Только поживей.

Окошечко индикатора на боку золотого горшка помутнело, и было не разобрать, какого цвета огонек там горит. Но даже если он зеленый, где гарантия, что внутри снова не окажутся бифштексы? Клеточки, образующие грудную клетку ходячего муравейника, начали проталкивать наверх, к горловине скафандра собственный индикатор, доселе хранимый в недрах его фальштела.

Приставленный к Непейводе охранник дрожал от напряжения. Ружье ходило в его руках, царапая наконечником гарпуна затылок пленника. А Дом тем временем совершал конвульсивные движения — будто кошка, срыгивающая птичий скелетик. И вот в голове его разверзлась дыра. На свет божий показалось нечто вроде небольшого амулета с тускло-серым камнем. Охранник забулькал в ужасе, а головастиков начальник закричал:

— Прекрати! Будем стрелять!

— Что именно я должен прекратить? — усмехнулся Двунадесятый Дом. Испорченная голова ничуть не мешала ему говорить.

— Все! — рявкнул Его Темнейшее Всплывательство.

— Но вы же разрешили проверить содержимое горшка. Вот я и достал индикатор.

— У вас в теле… целый склад? — запинаясь, произнес головастиков начальник.

— Только самое необходимое.

Потом он медленно поднял руку, демонстрируя мирные намерения, и вынул из головы амулет. Стоило ходячему муравейнику поднести его к золотому горшку, блеклый камушек вспыхнул ослепительным зеленым светом и запульсировал.

— А посмотреть разве не надо? — осведомился наученный горьким опытом Платон. — Давай вместе. — Ему было любопытно.

Поиграв желваками, Непейвода молча кивнул. Оставаясь на прицеле, археолог медленно подошел к напарнику.

У горшка не было электронного замка (он бы испортился за столько лет) — только механический. Отомкнув его с помощью специально обученных клеточек, муравейник откинул верхнюю крышку. Под ней виднелось заиндевелое окошечко. Дом протер рукой пластину горного хрусталя, и склонявшийся над горшком археолог увидел в глубине сосуда больше десятка желтовато-белых продолговатых штуковин. Замороженные личинки напоминали Платону легендарные блинчики с мясом, которыми питалось население Земли тысячу лет назад.

— Ты доволен? — спросил муравейник, плотно закупоривая золотой горшок.

— По крайней мере, теперь я уверен, что третий раз лететь сюда уже не придется.

— Утолите, пожалуйста, мое любопытство, — воспользовавшись паузой, произнес Его Темнейшее Всплывательство. — Скажите: зачем вам мороженые личинки? — Увидев, как изменилось лицо Двунадесятого Дома, как сжались его кулаки и напряглось тело, головастиков начальник тотчас спохватился: — Простите, если обидел вас… Ну вылупятся они — дальше что? Эти Царицы безнадежно отстали от жизни. К тому же, они могут иметь самые разные отклонения, которые вызывает столь длительная гипотермия. Царицы в планетных масштабах начнут размножать больные гены и поставят под угрозу всю вашу цивилизацию.

Непейвода выцедил сквозь слепленные из клеточек зубы:

— Это не ваше дело. — И все тут. Дипломат хренов!..

Муравейник снова надел шлем. Связь с бортом «Оболтуса» была так себе. Изображение, выводимое на лицевой щиток, искажали помехи, в нем мерцали красные искры, фигуры полукровки и разумного гриба шли зигзагами.

Изрядно потрепанный полукровка обрадовался, что напарники живы-здоровы. Особенно он повеселел, поняв, что нашелся золотой горшок. Когда Дом потребовал соединить его с грибом, Кребдюшин дважды переспросил, полагая, что ослышался.

К экрану подошел разумный гриб и каркающим голосом произнес: «Я слушаю». Археолог вдруг подумал, что спектакль непременно сорвется — не могут же головастики быть столь наивны. Тут какая-то ловушка…

Едва сдерживая смех, Непейвода поднял голову, глубоко вдохнул и, сделав подобострастное лицо, бодро отрапортовал «командиру»:

— Докладываю: мы вступили в контакт с аборигенами. Они готовы передать объект лично вам в руки. Их единственное условие — мы должны участвовать в прорыве информационной блокады вокруг Тиугальбы.

— Я рад, — прокаркал гриб. — Я готов. Если хозяин разрешит. — Он глянул на Кребдюшина. Тот молча скреб обросший щетиной подбородок.

Платон вздрогнул, услышав последнюю фразу. Успех операции повис на волоске.

— Хозяин непременно разрешит, — поспешно заверил Двунадесятый Дом. Он надеялся, что головастики не поймут, о чем идет речь. Ведь у всякого командира может быть свой начальник.

— Мы выведем подводную лодку к шлюзу, — торжественно объявил Его Темнейшее Всплывательство.

И вдруг пещера дрогнула. Озерцо плеснуло волной на берег, окатив пленников по грудь. По каменным стенам извне пронесся гул. Он стих и, казалось, взрывов больше не будет. Но тут бережок снова качнулся под ногами. Под аккомпанемент накатывающегося грохота с потолка посыпалась пыль и осколки камня. Связь с «Оболтусом» пропала. На лицевом щитке шлема воцарилась серебристая метель помех.

Головастиков начальник, ни слова не говоря, нырнул и скрылся с глаз. Двое охранников не знали, что им делать. Вода-спасительница неудержимо притягивала их, но приказ запрещал бросать пост. Она прошлепали к кромке озерца, наставили ружья на Платона и Дома и присели на корточки. Теперь они были вылитые лягушки. В любой миг охранники могли последовать за своим начальником.

Ходячий муравейник прижал к груди драгоценный горшок. Напарники были готовы дать деру, но уж больно не хотелось напороться на гарпун.

В оглушительном грохоте и скрежете по стенам пещеры заструились трещины, мигнули и погасли светильники. Вода закипела or песчано-каменного дождя, и в облаке пыли, наполнившем пещеру, уже было не видать ни зги.

Тиугальбцы и напарники разом бросились в озерцо. А вскоре в воду ухнули первые каменные глыбы. Пещерный свод рассыпался…