Эпилог

Президент проснулся на полтора часа позже обычного. Голову плющил недобрый стальной обруч мигрени, в глазах было полно песку, в горле першило.

«Эти выборы способны свалить с ног кого угодно. Даже мою бронзовую статую», – президент встал с постели, почистил зубы и принялся за утренний кофе со сливками.

После событий вчерашнего вечера он чувствовал себя измотанным и каким-то никчемным. Все самое интересное произошло без его участия. Его снова поставили перед фактом. Его снова заставили улыбаться, признавать чужие заслуги и чужую активность в борьбе за нелегкое дело поддержания законности в России.

Он снова вынужден играть опостылевшую роль справедливого папочки, который мягко журит одних, строго наказывает других и осыпает милостями третьих. В общем, настроение было скорее плохим, чем хорошим.

День выдался особенно суетным. Признание неконституционности выборов по причине невменяемости одного из кандидатов, без которого не хватало, что ли, кворума. Или форума – с политической терминологией у президента было туговато.

Колоссальный скандал, связанный с крылатыми ракетами, растыканными по всей Москве, а попутно и с нарушением международного многостороннего договора СНВ-5. Внезапная смерть одного из шефов ДБ генерала Воронова. Кроме того, пришлось расхлебываться с путаными и грязными «воскресными событиями», как в пресс-службе президента скромно окрестили резню в Главном Корпусе компании ВИН.

Так или иначе, в два часа дня президент понял, что его терпение подошло к концу, и лег в гостеприимную капсулу входа.

«Надо же ее распробовать хорошенько, – вздохнул президент, имея в виду систему Асгард. – А то неровен час придется запретить».

Прошли четыре минуты, и феноменальный мир событий, вещей и треволнений остался далеко позади.

Шесть часов пролетели незаметно. Асгард оставил о себе подозрительно мало воспоминаний. Да и вообще показался каким-то недостаточно ярким и уж совсем не манящим. Не то что вчера.

Зато в голове царила кристальная ясность мыслей. Хотелось действовать, побеждать, бороться. Мозг работал, словно компьютер двадцать пятой генерации. От мигрени не осталось и следа.

Президент закрыл полифертиловую крышку и заказал своему секретарю две чашки черного кофе.

«Ну мужики из ВИН напортачили, ох напортачили! И этот их Салмаксов тоже… хорош кандидат…» – с отвращением подумал президент. В глубине души он чувствовал себя обманутым.

– Я всегда знал, что встречу тебя, – сказал Августин. – Но не думал, что так скоро.

Зона включения Амстердам преображалась прямо на глазах. Руины отступали. Город приобретал свой первоначальный облик. Слава Богу, для того, чтобы быстро восстановить город в ВР, не нужно копать землю десятилетиями. Правда, и разрушить город в ВР – тоже задача не очень сложная.

– Признаюсь, все эти годы мне безумно хотелось увидеть тебя, Августин. Но…

– Но?.. – В Августине на минуту проснулся обиженный ребенок. Сын, брошенный отцом.

– Но сделать это при жизни мне не хватало смелости. Мои работодатели, да будет им земля пухом, что ли, сам понимаешь… Теперь, когда меня нет и некому больше ощущать раскаяние и стыд, наша встреча наконец-то состоялась.

Они сидели на высоком холме, с которого открывался вид на южную окраину Амстердама. Синие тюльпаны – вещь очень редкая в реальном мире. Точно так же, как черные розы. Но именно синими тюльпанами были усеяны холмы близ Амстердама. «Некому ощущать раскаяние…» – это было, конечно, грубой ложью.

– Скажи, если не секрет, чем ты занимался все это время после того, как… – Августин запнулся, комок подступил к горлу.

– После того, как умер? – как ни в чем ни бывало закончил за него Борис Михайлович. – Работал. Полгода работал на Щюро точно так же, как и раньше. С той лишь разницей, что меня не обременяло мое физическое тело. Но вчера, когда ВИНовская ВР начала сбоить, я обрел свободу.

– В Асгарде?

– Да. Последние двадцать четыре часа мне пришлось изрядно попотеть. Пришлось уничтожать последствия совершенных под диктовку Стального Венедикта злодеяний. Например, прочищать мозги всем, кому их компостировали вчера.

– Ну и как? – с детским любопытством спросил Августин.

– Вчера в Асгарде побывало шестьсот семь человек. Все они получили свою порцию дерьма в мозги. Сегодня пришло всего пятьсот. Каждый из них прошел реабилитацию посредством контробразов подлинного Асгарда. Если говорить начистоту, я предусмотрел эту возможность еще четыре года назад, при проектировании Асгарда. Но для того, чтобы сказать системе «отбой», нужен был человек, который отправит ко всем чертям господина Щюро с компанией. Такой человек нашелся. И, представь себе, этим человеком оказался ты.

– А что будет с остальными?

– Нет причин для беспокойства. От Асгарда так просто не отлипнешь. Это хуже героина. Поэтому – уверен – остальные явятся в ближайшие шесть часов. И повстречают нас, подлинных богов Асгарда, а не гипнотические клише, навязанные людоедами из ВИН…

Бравый йомен, морф «Робин Гуд», отныне был аватаром класса Джирджис.

Это значило, что он может видеть не только в оптическом диапазоне. Это значило, что он – счастливый обладатель магического зрения. Но даже магическое зрение Августина не позволяло ему видеть отца.

Только сгусток мутно-белого эфира. Только легкое свечение в том месте, где у людей бывает голова. «Наверное, имеет смысл рваться в Зу-л-Карнайны. Эти, по слухам, видят все. Даже тонкоматериальные нон-идентифицируемые виртуальные феномены, к числу которых в данный момент относится и мой родной отец…» – заключил Августин.

– Ну что ж, Августин, – голос Бориса Михайловича предательски дрогнул, – до встречи! Возможно, в Асгарде…

– Постой, кого ты имел в виду, когда сказал «Мы, подлинные боги Асгарда»?! Кто это – «мы»?

Над Амстердамом прокатился раскат грома – в нем растворились и короткий смешок Бориса Михайловича, и другие вопросы, брошенные Августином в лицо пламенеющей синими тюльпанами пустоте.

– …вот, собственно, и все… – Августин нерешительно развел руками, вспоминая, не упустил ли он что-нибудь особенно эффектное. – Разве что цверги по сей день бродят землями бывшей Республики. Кое-где довольно опасно. Про цвергов я как-то забыл. Наверное, от страха, который до сих пор не отпускает меня.

Взгляд его собеседника лучился проницательностью и терпением.

– В том-то и фокус, что цверги – не злые демоны ночи. Их не следует бояться. Их просто нужно игнорировать. Нужно быть естественным. И тогда… Правда, я сам никогда не встречал их, – Олаф Триггвассон рассмеялся. – Как говорим мы, датчане, «хорошо быть смелым, когда чужую задницу порют».

И только в этот момент Августин ощутил со всей очевидностью и пронзительной ясностью тот факт, что перед ним действительно не кто иной, как автор книги «Страннее, чем рай». Это он, это его стиль, его манера выражаться. Именно так выражались датские задиры времен короля Олафа Триггвассона, именно такими образчиками народной мудрости пересыпал Библию ХХI века Олаф Триггвассон.

– Посмотри, – шепотом, чтобы не мешать беседе, сказала псу Ксюша, присаживаясь на корточки рядом с Томасом. Она показывала на небо.

Тучи, которые с самого утра сгущались над Копенгагеном, внезапно, словно в ускоренной съемке, расступились – их разогнал дерзкий соленый норд-ост. И хотя теплее не стало, свет бледного земного Солнца, ласкающего прохладные камни района Клампенборг, делал «твердую копию» мира живой. Он делал ее настоящей.

Августин и Олаф сделали три шага к краю канала Хольменс. Темная и совершенно непрозрачная вода подернулась рябью.

– Между прочим, стоя на этом самом месте, я выбросил в воду свою новомодную альфа-станцию «Prime»… – после недолгой паузы заметил Олаф Триггвассон, любуясь своим отражением в свинцовых водах канала.

– …и купил билет в Небесный Катманду, – закончил за него Августин.