Глава 13. Иджертон

Это был Франклин Иджертон, научный руководитель экспедиции. Он считался начальником Базы, и формально воинство Эрикссона должно было бы ему подчиняться. Но фактически десантники представляли особую, независимую касту, и приказывать их шефу мог только командир оставшегося на орбите звездолета Сергей Козырев.

Иджертон довольно редко покидал здание Базы, да и на корабле не так уж часто попадался на глаза. Конечно, имея в распоряжении целый отряд знающих свое дело ученых, он мог и вовсе не показывать носа из кабинета. Информация поступала к шефу научников постоянно, оставалось только анализировать ее и давать указания. Родриго не знал, был ли Иджертон домоседом по натуре, добровольным затворником. Может, ему, человеку, заваленному неотложной работой, просто-напросто не всегда приходило в голову, что в какой-то момент надо плюнуть на все и выйти размяться? Что ж, в конце концов он так и поступил: плюнул и вышел.

Иджертон шел не спеша, заложив руки за спину, выражение лица у него было самое безмятежное. Слегка запрокинув голову вверх, он с видимым наслаждением втягивал раздувающимися ноздрями щедро напоенный ароматами воздух Оливии.

«Я проработал рядом с этим человеком лет восемь, — подумал Родриго, — а что мне о нем известно? Так, самая малость. Ему под шестьдесят, в звездных экспедициях участвует лет двадцать, имеет много научных трудов. Что еще? Специальность? Дай-ка вспомню… Ага! Ему чаще приходится иметь дело с природными объектами, но по образованию он технарь. Кажется, в свое время окончил Институт робототехники в Торонто. Постой-ка! Робототехники? — Родриго поднапряг память. — Ну конечно же, голова моя дырявая! Франклин Иджертон — да ведь на это имя нередко ссылались преподаватели в училище! Забавно! Всемирно признанный научный авторитет и шалопай-курсант, пренебрегавший изучением работ мэтра, оказались на одном корабле! Странно, что тогда, восемь лет назад, его фамилия не вызвала у меня никаких ассоциаций. А вот сейчас припомнил. Что же, очень хорошо. Пожалуй, Иджертон — тот самый человек, который сможет мне объяснить, почему плазменники проявили удивительную пассивность и дали так легко себя одолеть. В „конспекте“ этот вопрос остался без ответа, но выдающийся робототехник, даже сменивший специальность, должен был до тонкостей изучить все, связанное с Реконкистой».

Решив так, Родриго стал постепенно приближаться к Иджертону и вскоре как бы случайно поравнялся с ним.

— Извините, доктор Иджертон, — сказал он, — не поможете ли вы мне решить одну проблему? Я слышал, что вы видный специалист.

Иджертон остановился и с интересом оглядел Родриго. Просьба была, что и говорить, странноватой. Начальник Базы практически не общался с десантниками. Если возникала необходимость использовать их во славу науки, он решал такие вопросы непосредственно с Эрикссоном. Возможно, звездные воины казались Иджертону существами другого мира, вылепленными из более грубой субстанции, нежели ученые.

— С удовольствием, Кармона. — Он двинулся дальше и жестом предложил Родриго идти рядом. — Признаться, не ожидал, что когда-нибудь смогу оказаться вам полезным. Изложите суть проблемы.

— Понятно, — сказал Иджертон, выслушав Родриго. — Действительно, тут есть над чем задуматься. Я, конечно, когда-то занимался этим вопросом. Да и не я один — громких имен хватало. Но, сами понимаете… — Он развел руками. — Гипотез много, только чем подтвердить хотя бы одну из них? Удивительно, правда? Мы собственными руками создали плазменный мозг, и он же впоследствии оказался для нас «черным ящиком». В общем, окончательного ответа вам не даст никто, но с гипотезами, если хотите, я вас познакомлю.

Из-под его ноги, с треском развернув радужные крылья, выпрыгнул крупный кузнечик. Иджертон остановился и проследил взглядом внушительную дугу, описанную сверкающим тельцем.

— Скачут! — произнес он, даже не пытаясь скрыть зависть. — Никаких забот, а? Мне иногда, поверите ли, тоже хочется вот так попорхать. — Его одутловатое лицо неуловимо изменилось: заблестели глаза, разгладились мелкие морщинки, и даже багровых прожилок, покрывавших щеки, как будто стало меньше. — Не удивляйтесь, порхать — несбыточная мечта всех толстяков. Вообще забавно получается! Изучая какую-нибудь козявку, чувствуешь себя всемогущим богом. Зато она может расправить крылышки и полетать, а «бог» вынужден отдуваться, с трудом влача свои девяносто два килограмма.

Иджертон посмотрел на Родриго и по его вытянувшемуся лицу понял, что произвел на десантника слишком сильный эффект. Тот явно не ожидал подобной лирики от человека, которому полагается не бездумно любоваться жизнью, а препарировать ее.

— Я, кажется, отвлекся, — сказал Иджертон. — Вы ведь ждете ответа на свой вопрос. Значит, плазменники? Ну, первое предположение — самое банальное: роботы не нападали на людей, потому что не имели наступательной техники, и оборонительная стратегия казалась им наиболее верной. Однако я считаю, что такое объяснение не выдерживает критики. Любое разумное существо меняет стратегию и тактику в зависимости от обстоятельств, а создать нужные боевые устройства плазменникам, в общем-то, ничего не стоило. Согласны?

— Судя по тому, что я вычитал, — ответил Родриго, — роботы уже давно могли бы стереть нас в порошок. Мы, люди, обзавелись оружием в короткий срок, а плазменники соображали быстрее нас, так что могли придумать и что-нибудь поэффективнее аннигиляционной бомбы.

— Вот-вот! — Иджертон явно был ряд такому совпадению взглядов. — Теперь вторая версия, широко распространенная и, вероятно, известная вам. С ней знаком любой, кто хотя бы слегка интересовался историей Реконкисты. Приверженцы этой гипотезы утверждают, что плазменники, обогнав людей в умственном отношении, перестали обращать на них всякое внимание. Мы сделались для мудрых роботов чем-то вроде насекомых, копошащихся под ногами. Обидно, конечно, но в таких рассуждениях есть своя логика. Сами подумайте: мы-то не собираемся вступать в контакт… ну, например, с муравьями или термитами! Их слаженная, целенаправленная деятельность, грандиозные постройки — все это для нас не признак большого ума. Мы разработали целую систему критериев. Не отвечаешь им — значит, не наделен разумом, просто сумел хорошо приспособиться к тем или иным условиям жизни. Возможно, точно так же рассудили и плазменники. А что касается военных действий… Если, скажем, вас укусит случайный муравей, то вы сбросите его или раздавите, но вряд ли впадете в такое неистовство, что возьмете пульсатор и в отместку подожжете весь муравейник. Правильно?

— Да, любопытно… — Родриго задумался. — Эта теория неплохо все объясняет. Не дураки придумали…

— Она действительно правдоподобнее, чем предыдущая, хотя, чтобы ее признать, нужна определенная смелость мыслей. — Иджертон пригладил ладонью волосы. — Человек привык считать себя центром Вселенной. Нас можно уважать, боготворить, опасаться, ненавидеть, наконец! Но не замечать… Такой удар по самолюбию способен выдержать не каждый. Куда удобнее обвинить противника в слабости или трусости. Однако лично мне больше по душе третья гипотеза. Она предполагает наличие у плазменников определенных этических категорий.

— То есть? — не понял Родриго.

— Это очень просто и совершенно естественно! — Иджертон оживился, собираясь, очевидно, наконец-то вскочить на любимого конька. — Надо только отрешиться от известных стереотипов. Вы, наверное, замечали за собой: стоит даже мысленно произнести слово «машина» — и воображение рисует механическое чудовище, безукоризненно следующее логике и начисто лишенное эмоций. Увы, еще в двадцатом веке слово «робот» стало синонимом металлический болванки, которая если и поступает нестандартно, то исключительно из-за ошибки в схеме. Но к плазменникам, очевидно, нельзя подходить с общей меркой. Вряд ли их можно назвать машинами в обычном понимании, они скачком поднялись на более высокую ступень. Словосочетание «искусственный разум» перестало быть пустым звуком. Вы ведь не отрицаете, что наши… м-м… оппоненты были вполне разумны?

— Это бесспорно, доктор. Взять хотя бы книгу Хоппе…

— Верю, верю, что читали внимательно. Но даже Хоппе согласился лишь с тем, что плазменники превзошли нас интеллектуально. Он не осмелился признать за ними способность чувствовать, переживать, руководствоваться соображениями морали, создавать произведения искусства… К сожалению, большинство моих коллег заняло эту же позицию. Пусть роботы научились быстрее соображать, но в духовном плане мы заведомо превосходим «жестянок», и этот барьер — на вечные времена! Однако откуда у нас, спрашивается, такая уверенность? Не занимаемся ли мы самообманом? Ведь никто пока не может похвастаться, что постиг образ мышления плазменников.

— Извините, доктор, но чувствующий робот… Что же, по-вашему, они нас просто пожалели?

Иджертон аккуратно обошел возникший перед ним мясистый раздвоенный стебель, усыпанный мелкими лиловыми цветками.

— Я, конечно, не могу что-либо утверждать — для этого у меня нет фактов. Но вполне возможно, что в процессе своей головокружительной эволюции плазменники выработали некие нравственные нормы. И среди них такую: нельзя подвергнуть уничтожению чуждый разум, пусть даже враждебный.

— Но они же… Они же убивали людей! — вырвалось у Родриго.

— Да, убивали — по праву самообороны. Вы, полагаю, признаете это право не только за собой? Когда я говорю «разум», то имею в виду совокупность мыслящих существ, целую цивилизацию, такую, как наша. Так вот, заметьте: плазменники никогда не покушались на все человечество. Да и вообще не нападали первыми, хотя могли придумать множество оправданий любым свои акциям. Например — «отвоевание жизненного пространства». Между прочим, мы, люди, в многочисленных войнах обходились вовсе без оправданий. Уничтожались целые народы! Не исключено, кстати, что в дальнейшем плазменники могли выработать моральный кодекс, запрещающий убийство даже одного-единственного носителя разума. Ни при каких обстоятельствах, даже в целях самозащиты! Правда, это пока только мое предположение, но если судить по скорости прогресса плазменников…

— Знаете что? — невежливо перебил его Родриго. — Вы рассуждаете, как самый настоящий «разумник»!

— «Разумник»! — Иджертон поморщился. — Не очень удачное слово. Однако дело не в терминах. Ярлыки навешивают представители определенных группировок, чтобы заклеймить всех несогласных. Но я сам по себе. У меня есть мозг, и я привык полагаться на него, а не на мнение кучки лиц и возглавляемой ими толпы. Если каждого, кто попытается мыслить здраво, записывать в определенный лагерь… Вы не разделяете мою точку зрения, Кармона?

Родриго ответил не сразу.

— Знаете, доктор, у меня создалось впечатление, что вы отделяете себя от людей. Легко рассуждать о моральных принципах роботов и жестокости землян сейчас, когда опасность позади. Но кто знает, что у них действительно было на уме? Может, если бы мы тогда задержались с нанесением удара, от человечества не осталось бы даже воспоминаний? Что случилось, то случилось. Почему же вы, человек, пытаетесь защитить плазменников?

Иджертон остановился. Он сгорбился и сразу как будто потяжелел, широко расставленные ноги вросли в траву.

— Вы не правы, Кармона, — сказал он, помолчав. — Совершенно не правы. Как я могу отделять себя от людей? Это просто невозможно. Напрасно вы стараетесь представить меня в роли адвоката плазменников. Меня на это никто не уполномочивал, да они и не нуждаются в защите. Мы действительно не знаем, как все могло повернуться. Но нельзя безоговорочно осудить одну из сторон, не установив истину.

— Значит, истину узнать хотите? Неужели она дороже того факта, что в груди у вас сердце, а не атомная батарея? Оно вам не подсказывает, кто тогда был прав?

Иджертон вздохнул.

— Вы молоды, Кармона. Учитесь быть беспристрастным. Уверяю вас, это очень важное качество.

Любую информацию надо взвешивать на весах своего рассудка. Все беды человечества проистекали оттого, что в наиболее ответственные моменты истории весы находились не у самых лучших его представителей.

— Вы намекаете на Ларозьера, не так ли?

— Ларозьер… Да, это был сильный человек. Он умел вести за собой. Но силы не должно быть слишком много. Я могу назвать десяток деятелей, в руках которых находилась абсолютная, беспредельная власть над миллионами людей. Они создали гигантские империи, однако никто из них не принес подлинного блага человечеству. Их обожествляли, но приходило время, и люди начинали сомневаться в былых кумирах, приходило разочарование. Тогда, сто лет назад, можно было прийти совсем к другому решению.

И тут Родриго встал на дыбы.

— Не нам с вами судить, хорош или плох был Ларозьер, — с вызовом произнес он. — Пусть даже плох. Но если бы не он, вряд ли мы с вами могли бы сейчас беседовать. Смог бы кто-нибудь другой в те дни, когда все решалось, взять всю ответственность на себя? Смог?!

Иджертон посмотрел на распалившегося Родриго и понял, что продолжать спор не имеет смысла. Можно было бы подискутировать с коллегой, но покуситься на святое для всех десантников имя…

— Да, конечно, — пробормотал он и вяло махнул рукой. — Не будем об этом. Вы… Вы еще что-нибудь хотели узнать?

В воздухе повеяло холодком отчуждения. Родриго почувствовал себя неловко. Не стоило так горячиться: все-таки собеседник был вдвое старше его и имел громкое имя в научных кругах. Еще спасибо надо было сказать, что он согласился разговаривать с заурядным командиром двадцати вояк.

— Извините, — сказал Родриго, — я вовсе не хотел вас обидеть. Если вас не затруднит… Кажется, кроме этих трех, существуют и другие гипотезы?

Иджертон пожевал губами.

— Разумеется, существуют. Гипотез множество, но не ко всем можно относиться серьезно. Большинство из них — плод изощренной фантазии, хотя, в принципе, ни одну нельзя считать совершенно невероятной. Вот вам, например, такая теория: плазменники до поры до времени сохраняли человечество, потому что собирались произвести над ним некий глобальный эксперимент. Аппаратура для этого эксперимента и создавалась в технополисах. Таким образом, наши предки едва избежали участи подопытных кроликов. Каково? А вот еще одна версия: технополисы были на самом деле верфями гигантских звездолетов. Роботы собирались подыскать себе другую планету, с более подходящими для них физическими условиями, а Землю превратить в заповедник для вида Homo sapiens, куда в будущем можно будет прилетать с экскурсиями. Разумеется, чтобы живые экспонаты не попортили друг друга и не загадили заповедник, следовало предварительно отобрать у них все технические побрякушки, вернуть в каменный век.

Иронический тон Иджертона покоробил Родриго.

— Но это же страшно, — сказал он. — Чудовищно! Даже самая безумная гипотеза может оказаться единственно верной. И тогда… — Родриго вздрогнул, словно от прикосновения холодной скользкой гадины. — А вы еще говорите о каких-то «других решениях»! Да если бы Реконкиста не увенчалась успехом…

— Если бы… — Иджертон вытер ладонью вспотевший лоб. — Кто знает, что ожидало Землю, если бы… В истории полно развилок. Дойдя до узлового пункта, цивилизация выбирает один из путей. Но всегда ли он самый лучший? Да, мы сейчас могущественны… и одиноки. До сих пор одиноки. Стоит ли гордиться исключительностью своего разума? Исключительность ведет к застою и деградации.

— Вы хотите сказать — нам не с кем соревноваться?

— Даже не то чтобы соревноваться. Нам не с кем себя сравнить. Мы должны время от времени смотреться, как в зеркало, в другой разум, чтобы понимать, чего мы стоим во Вселенной.

«Исторические развилки, зеркало для человечества… — подумал Родриго. — Еще немного — и я перестану его понимать. Но раз уж мне удалось завязать с ним разговор, надо удовлетворить свое любопытство в полной степени».

— Извините, доктор, — сказал он, — давайте все-таки оставим прошлое историкам. Как бы то ни было, сто лет назад люди сделали свой выбор, и тут уже ничего не изменить. Но меня интересуют не только плазменники. Скажите, я вам еще не очень надоел?

Иджертон улыбнулся.

— Вы не представляете себе, Кармона, что значит быть научным руководителем. Мне надоедают ежедневно, ежечасно. У меня в подчинении десятки ученых, и все считают себя гениями. Однажды кому-нибудь из них приходит в голову сногсшибательная теория. Он начинает излагать се мне и очень удивляется, когда я, выслушав все, не падаю ниц перед новым Эйнштейном. Я начинаю отыскивать слабые места, он защищается — и пошло-поехало, день пролетел впустую! Только не примите это на свой счет. Вы человек несколько другого круга, и я искренне рад, что нас, оказывается, волнуют одни и те же проблемы. Ведь десантники, откровенно говоря, не очень-то жалуют науку. Правда, мне давно известно, что вы приятели с Ольшанцевым. Так чем еще могу быть полезен?

— Дело в том, что… — Родриго замялся. — Вам не кажется, что эта планета какая-то не такая? Слишком много странностей. «Амебы», нервный срыв Хида. Хотелось бы знать, что по этому поводу думает наука. Вы говорите, у вас много мастеров разрабатывать гипотезы. Так, может быть, уже есть идеи?

— Как вам сказать? Действительно, странности есть, и мы над ними размышляем, но на голом месте даже простенькую теорию не построишь. Те, с которыми меня знакомили, я отмел, а для более серьезной пока не хватает материала. Придется подождать.

«Вот как, — подумал Родриго. — Не хватает материала. Да если я сейчас расскажу о своем кошмаре, о видении Хида, вы все с ума посходите! А может, спросить в лоб об искусственных существах, о пришельцах? Да нет, глупо. Подведу Ивана, только и всего. Ему ведь наверняка велели до поры до времени держать язык за зубами».

— Что ж, подождем, — сказал он. — Тогда… Можно, я в последний раз вернусь к плазменникам? Видите ли, я читал о них только книгу Фридриха Хоппе, да и то в виде «конспекта». Так вот. Там полная информация или есть любопытные детали, которые можно узнать только из других книг? Почему-то у меня возник интерес в этим роботам. Сам удивляюсь.

— «Конспект»… — Иджертон усмехнулся. — Немного же вы, наверное, из него почерпнули. Если вам действительно интересно, вы должны были иметь дело с первоисточником. Ну да ладно. Что я могу сказать? Книга Хоппе — достаточно серьезный труд. Однако и она не всеобъемлюща. Вы не ошиблись — я могу добавить кое-что к вашим… гм… конспективным познаниям. Дело в том, что мне доводилось работать с архивами Института робототехники. Старик Хоппе тоже как-то рылся в них, но, видимо, использовал не все. Скажите, Кармона, вам известно что-нибудь о проекте «Персей»?

— Ну… слышал кое-что. Это была одна из древних фотонных громадин. Мы в училище заучивали их названия наизусть. Ее запустили в экспериментальный полет. Кажется, испытывалась новая система двигателя. Но что-то разладилось, связь прекратилась. Так ракета и сгинула. Вот, кажется, и все.

— Это были не испытания двигателя. Вот что, Кармона. Сейчас я иду к себе. Погулял — пора и честь знать; у меня уйма работы. А вас, если, конечно, интерес не остынет, прошу зайти ко мне завтра после обеда. Договорились?