Весна закончилась внезапно.

За то время, что Михаил жил в Киеве такое случалось не один раз. Лето нападало на город без предупреждения. Еще два дня назад вечером было зябко, а сегодня даже листья на каштанах поблекли от безжалостного, жаркого солнца. А ведь по календарю все еще была вторая половина мая!

Когда машина Сергеева, гудя климатической установкой, переползала через Южный мост, он мог рассмотреть усыпанные телами отдыхающих пляжи, купальщиков и купальщиц, плещущихся в днепровской воде, катера и лодки, вспарывающие речную гладь. Автомобили двигались едва-едва, дышали тяжело, отфыркивались. Старые авто закипали, и их дымящиеся тела усугубляли пробку, делали дальнейшее движение еще более затруднительным, почти невозможным.

Умка ехал через мост уже час и, похоже, что для того, чтобы вырваться на оперативный простор правого берега, нужно было потратить еще минут тридцать. Последние несколько лет Киев задыхался от тысяч автомобилей, запрудивших улицы, а еще от дурно организованного движения и не вовремя проводимых дорожных работ. Вот и сейчас (если впереди, конечно, не произошла какая-нибудь авария), на съезде с моста вполне могла обнаружиться команда диверсантов в оранжевых жилетах с отбойными молотками, вышедшая на работу с тайным заданием парализовать полгорода.

И задание это, подумал Сергеев делая глоток минеральной воды, они выполнили с блеском. С высоты центральных пролетов можно было наблюдать, как на Набережной скапливается еще одна пробка, упирающаяся головой во Владимирский спуск: машины, набравшие было скорость, вспыхивали тормозными огнями и принимались ползти вслед за остальными, как маленькие разноцветные черепашки.

Умка пощелкал по радиоканалам, скривился, услышав «блатняк», перескочил через несколько попсовых станций и задержался на новостной волне. Тут все было, как обычно: трибуна в Раде заблокирована, оппозиция делает резкие заявления, не принят пакет социальных законов, обострение отношений с Россией из-за вчерашнего решения СНБО по поводу газового Ультиматума (по крайней мере, теперь он обсуждается открыто), премьер-министр выступил с критикой в адрес оппозиционного правительства и обвинил его в попытках организовать саботаж. Новообразованный Совет Национального Единства заявляет, что не позже вторника будет иметь большинство в Парламенте и предлагает объединиться перед лицом опасности, угрожающей независимости Украины…

В общем, ничего не изменилось за время его короткого отсутствия. Только в Киев пришла жара. Уж лучше попса… Нет, лучше рок!

В динамиках «Тойоты» зазвучал Вакарчук, а Сергеев снова отхлебнул воды, переставил климат на минимальную температуру и с тоской посмотрел на тянущуюся впереди автомобильную реку. Он так задумался, что не сразу понял, что сквозь музыку пробивается звонок мобильного телефона.

Сергеев уставился на экран «Нокии» с недоумением – вот уж, действительно, нежданно-негаданно! Последнее время Блинов ему не звонил. То ли дел было много, то ли Владимир Анатольевич так и не смог забыть, как Умка крушил мебель его упитанным телом. Несмотря на уверения Блинчика в вечной дружбе, общения не получалось и не могло получиться – политические интересы команды, к которой принадлежал Блинов становились все более и более одиозными. Фактически, их фракция находилась в прямом противоборстве с и с властью, и с оппозицией, становясь настоящим изгоем, и из-за этого на Сергеева, хранящего нейтралитет (и вместе с ним компромат), начали нажимать даже те, кого он считал единомышленниками – больно уж хотелось пустить кровь некогда могучей политической силе. Сергеев же считал ниже своего достоинства – пинать мертвого льва, хотя, по его мнению, лев не умер, а только притворялся. Политическая сила господина Блинова имела большой опыт внутрипарламентской борьбы и могла дать фору большинству скороспелых выскочек, топтавшихся в зале Верховного Совета. Даже Регина Сергиенко смотрела на Блинова сотоварищи с немалой опаской, и, если верить слухам, не раз пыталась наладить некое подобие сотрудничества – получилось ли у нее наладить союзнические отношения с бывшими фаворитами бывшего президента, не знал никто.

В общем, если говорить честно, картина, описанная некогда другом Володенькой и присутствовавшая фрагментами в мрачных пророчествах Вики, оказалась близкой к истине. Смысла врать себе Сергеев не видел. Он был лакомым куском для всех сторон, его обхаживали, пытались испугать, обещали немыслимые суммы денег и даже политическую карьеру (первая пятерка в любом из списков – на выбор!) но ни одну из сил он, естественно не интересовал. Их, вообще, не интересовало ничего, кроме той давней записи. Да и запись нужна была вовсе не для того, чтобы установить истину и наказать виновных, а только для того, чтобы свалить соперника, и тут же его растоптать.

А вот огласки, на которую некогда так рассчитывал Умка, не мог допустить ни один из противников. Уничтожить конкурента надо было тихо, не устраивая ток-шоу, потому что с момента, когда Базилевич дал свои взрывоопасные показания, в украинском политикуме много чего сменилось. Большинство из фигурантов той самой оружейной операции успели по нескольку раз сменить знамена, покровителей и места работы и теперь играли в совершенно других командах. Так что, выстрелив по чужим, можно было проделать основательную брешь в собственных рядах. А этого, естественно, никто не хотел.

Сергеев чувствовал к себе воистину пристальное внимание, но не со стороны Володи Блинова, который был одним из героев той аферы, и вовсе не от стоящего у власти правительства, а как раз со стороны вошедшей во вкус разрушения оппозиции, для которой табу практически не существовало. Бывший друг Блинов не беспокоил его звонками, не назначал встреч, зато перед гонцами от малознакомой ему Регины Сергиенко, мечтавшей получит в свои холеные ручки оружие шантажа, Сергеев уже дважды разыгрывал святую наивность.

Откуда прошла утечка информации, пусть не совсем точной, но достаточно конкретной для того, чтобы зашевелились все политические силы, Умка и предположить не мог. Сам он молчал. Блинчику и его партнерам это было совсем без надобности – зачем подставлять под удар себя, любимых? Однако джинн уже вырвался наружу, и Сергеев подозревал, что в этом виновата эпидемия «прослушек», охватившая Киев, словно бубонная чума средневековую Европу. Достаточно было одной неосторожной фразы, слова, сказанного не к месту и не вовремя, и на твоем хвосте повисало столько народа, оснащенного современнейшей аппаратурой, что ты даже мыслей своих скрыть не мог, не говоря уж о большем.

Оставался еще один вариант. Самый неприятный для Сергеева, но самый реальный: его «слили» те, кто знал о записи от него самого. Те, кого он не хотел предавать ни за деньги, ни за чины с большими возможностями. Те, кому он верил настолько, чтобы изложить суть записи, но, слава Богу, не настолько, чтобы передать файл из рук в руки.

С того момента, как он отказался отдать компромат в руки союзников, они стали бывшими. Только поверить в это было все еще трудно.

Сергеева много раз предавали. Была ли то тактика, государственная необходимость, банальная глупость или строгий коммерческий расчет – разбираться приходилось потом. После предательства, в основном, приходилось выживать, и времени на сопли и упреки не оставалось. После того, как Умка выбирался из очередной передряги, ощипанный, но с новым полезным опытом, он мог мстить. При желании, конечно, только вот оно, почему-то, не возникало.

Переосмысливать последние несколько лет «мирной» жизни было трудно и больно, но другого выхода не намечалось. Предстояло жить дальше, а Сергеев плохо представлял себе, как можно существовать без определенного стержня, без того, чтобы не принять чью-то сторону. Хотя понимал, что нейтралитет, к которому он созрел – это тоже стезя, еще более трудная линия поведения, трудная – поскольку неудобна всем.

– Алло, я слушаю! – сказал Сергеев в трубку.

– Миша, это я, – произнес Блинчик усталым голосом. – Говорить можешь?

– Да. Я слушаю…

– Надеюсь, что ты на хер меня посылать не будешь… Сразу, по крайней мере…

– Если повода не дашь.

– Лаконично, – отметил Владимир Анатольевич тем же скучным голосом. – Чертовски лаконично. Но честно. Мой дядя, самых честных правил… Ну, так и я буду лаконичен – делай, как и что хочешь, но вывези Плотникову и Маринку подальше с этой ёб…ной страны. Куда хочешь, но вывези. Сегодня. Или завтра. Тетка твоя жива еще?

– Нет.

– Ну, значит у тебя одной заботой меньше.

– И ты ничего не хочешь мне сказать?

– Хочется объяснений?

– Очень хочется.

– Да, – протянул Блинов. – Тяжелый случай. И ведь знаешь, что я тебе не враг, а все равно не выполняешь распоряжений…

– Володя, так я не у тебя на службе. И не обязан твои распоряжения выполнять.

– Ты мне действительно ничем не обязан. Обязан тебе я, и сейчас эти обязательства частично гашу. Усек?

– Пока нет.

– Вот козел упрямый! – выругался в сердцах Блинов. – Я тоже собираюсь временно покинуть столицу, но все равно – приезжай. Я постараюсь тебе изложить свои соображения. Неужели так трудно просто выполнить то, что я посоветовал? От тебя что – куски отвалятся? Или в ментальное рабство ко мне попадешь? Не бзди! Мы даже пленных не берем в последнее время… Чтобы не кормить… На хер ты мне сдался в рабстве? Ты своб-о-о-оден! – пропел Блинов фальшиво, изображая соло Кипелова. – Так что, свободный человек? Приглашение принимаешь?

– Приеду, – согласился Сергеев через силу.

Блинов был хитер и хорошо знал старого друга.

– Ты далеко?

– Недалеко. Если повезет, минут через пятнадцать спущусь на Набережную. В пробке пока кукую…

– Как спустишься, разворачивайся ко мне, на Кончу… Я в загородном доме. Ты на своей «Тойоте»?

– Да.

– Охрана пропустит. Я, кстати, Васильевича себе забрал… Он тебя и встретит.

Ты его себе забрал, подумал Сергеев. Ага. Два раза. Это его поставили за тобой присматривать! Ну, Бузькин! Ну, Штирлиц! Интересно, он сам себе такие приоритеты определил или московское начальство подсуетилось?

Набережное шоссе в сторону пригорода оказалось практически свободно. Основной поток начинал двигаться туда ближе к вечеру, когда уставшие от забот о народе депутаты и чиновники, спешили на ночлег в свои многомиллионные дома, спасаясь от густой киевской духоты.

Вилла Блинчика (язык не поворачивался назвать это строение домом!) пряталась в сосновом лесу и стыдливо закрывалась от проезжих мохнатыми хвойными лапами и трехметровым еврозабором. Умка вспомнил свой первый приезд сюда в 1999-том, пьянку с Рахметуллоевым, те сложные «па», которые отплясывали Владимир Анатольевич с Рашидом Мамедовичем, силясь заполучить его на свою сторону… И заполучили, не мытьем, так катаньем! В результате он исполнил практически все, что было нужно. (Сергеев усмехнулся недобро) Правда, в своей интерпретации исполнил. Ну, тут уж не обессудьте, ничего другого никто не обещал!

Ворота разъехались перед ним, как только он попал в поле зрения камер слежения. Автомобиль вкатился на территорию имения, и створки сразу начали смыкаться, а Сергеев изумленно оглядывал людей в форме частных охранных агентств и ОМОНа, которыми была буквально запружена площадка перед домом.

Такое количество охраны Блинов, конечно, мог себе позволить, но даже после покушения на Бориспольской трассе вокруг него не было столько вооруженных людей. И охрана была не просто себе охрана – несмотря на жару, ребята были в «брониках», а некоторые даже в шлемах. И автоматы, отметил Сергеев, у процентов семидесяти – автоматы. Кто-то перепугал Блинова насмерть. Настолько серьезно испугал, что Владимир Анатольевич проникся, а трусом, при всех недостатках, Блинчик не был. Тот раз, когда Сергееву удалось «расколоть» его в ванной после мясорубки в больнице, можно было в расчет не принимать – и на старуху бывает проруха.

Один из бойцов ОМОНа шагнул на подъездную дорожку и знаком приказал Сергееву остановиться. Укороченный АК парень держал грамотно и смотрел внимательно, исподлобья, пока двое его коллег осмотрели салон «тойоты» и даже проверили багажник. Умка не возражал, сидел молча – служба есть служба.

У входа в дом его ждал Васильевич.

Они не виделись достаточно давно, больше полугода, и, возможно Михаилу это показалось, а, возможно, и нет, но Бузькин, всегда выглядевший одинаково бодро, как-то потух, осунулся, и если и походил теперь на Дональда Дака, то на постаревшего и грустного.

– Здоров, Михаил Александрович, – сказал он, протягивая для пожатия широкую, крепкую ладонь. – Рад тебя видеть…

– И я рад, Васильевич, – улыбнулся искренне Сергеев, отвечая на рукопожатие. – Что тут у вас? Война намечается?

– Похоже, – произнес Бузькин, улыбку проигнорировав. – Я уже и не знаю сам, что тут у нас начинается. Плохо все, Миша… У нас тут развод, понимаешь ли…

– Блинов с женой разводится? – удивился Михаил. – Распадается самый крепкий политический брак?

– Если бы… Она, кстати, баба неплохая, и не особо доставучая… И не так уж страшна, как присмотришься, особенно если приодеть. Нет, Михал Александрович, Владимир Анатольевич выходит из Политсовета партии. А, может быть, и из самой партии…

– Круто, – сказал Умка, задумавшись. – Это у нас что получается?

– Пока не знаю, – вздохнул Васильевич и развел руками. – Но то, что ничего хорошего – голову даю на отсечение. Вчера и сегодня прокуратуру ждем.

– С оружием в руках ждем?

– Да, с оружием… Они тоже не с цветами к нам собираются. Шефа, вот, предупредили…

– Кстати, пока не забыл… Ты как у Блинова оказался?

Бузькин скривился.

– Выбрал из нескольких зол…

– Сам выбрал? – паузу между «сам» и «выбрал» Сергеев сделал чуть больше, чем полагалось, надеясь, что Васильевич вопрос поймет правильно.

– Сам конечно, – ответил Бузькин, с деланной рассеянностью оглядывая дворик перед виллой. – Судьба помогла определиться, не без того, но…

Он махнул рукой.

– Тебе, Миша, этого не понять, но… В общем, когда все одинаковы, выбирать все равно приходится. Так получилось.

– Ну, если честно, я рад…

– А я буду рад, когда начну помидоры выращивать, на пенсии, – ухмыльнулся Бузькин, пропуская Сергеева в дом.

– Ты? На пенсии? – спросил Умка и покачал головой. – С трудом верится, Васильевич. Как-то плохо представляю тебя, ухаживающим за помидорами.

– Я и сам себя плохо представляю на огороде, – признался Бузькин.

– Ты, Валерий Васильевич, не спеши. На пенсию всегда успеешь.

Значит, Васильевич выбирал не сам. Сергеев хорошо знал, какая судьба помогла коллеге сделать выбор. Даже догадывался, в каком чине она была.

В доме тоже было полно охраны, причем дежурили парами, только у дверей кабинета Блинова стоял один человек. Увидев Бузькина, телохранитель подобрался и даже зачем-то насупился.

– Потом переговорим, – сказал Васильевич, указывая подбородком на дверь. – Заходи. Ждет. Пьет с ночи, а не пьянеет. Извелся весь.

И добавил, понизив голос:

– Знаешь, он сейчас как капитан на тонущем судне…

Сергеев пожал плечами.

– Что? Не жаль? – спросил Бузькин, печально улыбаясь. – А мне жаль… Он, как оказалось, из всех самый нормальный. Не озверел до конца… Я каждого из этой команды вблизи видел, можешь мне поверить. Еще те упыри!

– Ну, да… – хмыкнул Умка. – Этот, наверное, помельче…

Мелкий упырь сидел в кожаном кресле со стаканом виски в руке и, несмотря на полупустую бутылку, стоявшую перед ним, был до неприличия трезв.

– Приехал! – констатировал он с удовлетворением в голосе. – Слава Богу! Снизошел! Ты сво-о-о-ободен! Словно птица в небесах! Ну, здравствуй, мой принципиальный друг!

– И тебе – здравствуй! – поздоровался Сергеев, направляясь к столу. – Ты, Володенька, не пой лучше. Не надо!

– Что? Впечатляет? Вот, я открыл в себе очередной талант, а ты недоволен! Стакан возьми! – попросил Блинов. – Я больше в одиночку пить не могу. С охраной Васильевич не дает. Прислугу я отослал. А в меня, если с зеркалом чокаться, больше не лезет…

– А много влезло? – спросил Сергеев.

– Много, – признался Владимир Анатольевич. – Но что-то я пью, а сам все трезвее и трезвее… Возьми стакан, Миша, я тебя прошу! Ради нашей старой дружбы – возьми!

Умка плеснул себе в стакан на два пальца и опустился на диван, возле журнального столика.

– Ну? – осведомился он. – За что пьем? Или просто так пьем? Чтобы солнце поскорее село?

– За конец блестящей политической карьеры пьем, Мишенька, – ответил Блинов серьезно. – За конец моей политической карьеры. Потому что, похоже, ей настал окончательный и бесповоротный пиз. ц!

Блинов изрядно отхлебнул из стакана и даже не поморщился.

– Что так мрачно?

– Это еще оптимистично, – возразил Владимир Анатольевич. – Вот если меня закроют, тогда будет настоящий мрак! Вот скажи мне, как человек опытный: я, который столько обо всех знает – долго ли в камере проживу?

Сергеев развел руками.

– От тебя зависит. Если начнешь петь – наверное, недолго. Как я догадываюсь, у тебя влиятельные враги?

Блинов фыркнул, как нюхнувший нашатыря кот.

– Других не держим. Но я им, блядям, в руки не дамся!

– Харакири сделаешь? – спросил Сергеев, не удержавшись. – Володя, да тебя отсюда выцарапают в две минуты, будь реалистом! Ну что, твои центурионы в прокурорских будут стрелять?

– Не поверишь! – огрызнулся зло Блинчик. – Будут. За те бабки, что я им доплачиваю, они во всех будут стрелять! И в Президента, и в премьер-министра и в генерального прокурора. Он меня, сука, арестовать вздумал! Он же наш партиец! Мы же с ним такие дела крутили!

Владимир Анатольевич затрусил головой и впился в край стакана с темпераментом оголодавшего вампира.

– Точно в камере долго не проживешь, – вздохнул Сергеев. – Плохие у тебя в тюрьме перспективы, Володенька. Нельзя о нашем генеральном прокуроре, о светоче законности, такие вещи говорить! Разве мог он снизойти до того, чтобы в барыгой-депутатом дела делать?

– Это кто барыга? – возмутился было Блинов, но тут же скис. – Три уголовных дела, – произнес он с трауром в голосе. – Три уголовных дела за неделю. Веришь, не что-то крупное, так, мелочи, чтобы не дай Бог кого не зацепить как подельника. Но по совокупности могут и десятку впаять… Тут уж как прокурор попросит!

– А я даже догадываюсь, сколько он попросит, – поддержал Умка. – И кажется мне, что это будет не минимум…

– Однозначно… – протянул Блинов. – Максимум. И что обидно – я эту суку в кресло сажал. В первый раз – я. Он мне ноги целовать должен! Не будь меня – сидеть бы ему или в области прокурором, или на красной зоне – зеком. Он такое вытворял… А теперь на меня! Три уголовных дела!

– Успокойся, – попросил Сергеев. – Мученик! Ты меня зачем звал? В жилетку плакать?

– Тебе поплачешь, – буркнул Блинов, делая очередной глоток. – Ты же, как наждак!

– Блинов, я уже понял, что тебе херово. Зачем весь этот цирк на проволоке? Какой прокурор? Какие дела? Ты же неприкасаемый!

– А неприкасаемый – это не пожизненно, – улыбка у Владимира Анатольевича получилась совсем кривая, скорее гримаса, а не улыбка. – Нынешний Президент мне ничем не обязан, сам понимаешь. Его окружение неровно дышит, когда меня видит, хотя половину из них за руку в политику провожал!

– И воспитанники у тебя достойные. Подготовил себе смену, Владимир Анатольевич – и иди себе с Богом! Что тебя держит? Денег у тебя – полно! Мир большой, Блинчик. Если не высовываться и не пытаться организовать реванш, то мир очень большой. Можешь мне верить, я точно знаю…

Блинов посмотрел на Сергеева, как на душевнобольного.

– Ты полагаешь, что я могу спрятаться?

Сергеев кивнул, закуривая. Он все пытался заставить себя пожалеть Блинова, но не мог. Не получалось, хоть убей!

– Наивный ты человек, Мишенька! Столько лет на свете прожил, а не понимаешь, что для нас исчезнуть незаметно – недоступная роскошь. Вот если меня найдут и закатают в бетон, тогда получится бесследно, а так – нет!

– Я тебя научу, – предложил Умка. – Если задача стоит так, то я смогу тебе помочь. Это будет тихая жизнь, но я практически гарантирую, что фрагментом цементного блока ты не станешь.

– Предлагаешь всю оставшуюся жизнь жить мышью?

– Ключевое слово «жить», Володя, – резонно заметил Сергеев. – Остальное – слова второстепенные. Ты определись. Ты же сейчас бежать собрался? Так в чем смысл?

– Ха! – захмелевший Блинов взмахнул рукой, орошая виски стол, свою белую рубашку и ковер. – Вовремя отступить! Смысл! Отойду в сторонку, пока эти крысы будут жрать друг друга, а когда все утомятся – раз! – и выйду из кустов!

– И сколько ты собираешься ждать? Год? Два? Пока тебя не забудут? Если тебя забудут, значит, ты исчезнешь… Так чем это отличается от того, что предлагаю тебе я? Зачем тебе пытаться стать крысиным королем, Блинов? Вдруг победишь не ты, а кто-то из тех, кого ты за руку привел в политику? Чего тебе сейчас не хватает? Чего еще у тебя нет? Чего еще не было?

– Ты не поймешь… Не поймешь, – печально сказал Блинов. – Потому что не пробовал. Власть, Мишенька, это даже не героин. Героин – говно, от которого можно отвыкнуть, если сильно захотеть. А власть… Власть – она становится твоей частью, встраивается в твою ДНК, врастает в тебя, и у нее в-о-о-о-о-о-т – он раскинул руки, как мог широко, – такие корни: не выдрать! Круче нее нет ничего! Это я тебе говорю! Я! Который рулил этой страной почти шесть лет! Власть меняет тебя до самой последней клеточки. Да!

Он сделал еще глоток, и посмотрел на Сергеева неожиданно трезвыми, злыми глазами.

– Ты не поймешь, Миша, еще и потому, что человек без власти – это недочеловек. И чувствуешь ты это только тогда, когда власти лишаешься.

Умка молчал.

– Что? – спросил Блинов. – Обиделся? Ну, прости… Можешь мне в морду дать, как тогда. Только я не шучу. Сейчас не до шуток. Если бы ты знал, как мне сейчас страшно, Умка! Страшно до всырачки! У меня страх вот здесь! – он похлопал себя по низу живота. – Он мне сейчас яйца жует! Я виски пью, чтобы в туалет не бегать, как ссыкливый щенок, а все равно бегаю… Вот, – он начал выбираться из кресла, – и сейчас пойду, пора…

Его повело, но Блинчик навалился животом на стол и устоял.

– Вот, бля… – сказал он, – голова ясная, а падаю. Что ж мне с собой сделать, а? Страшно мне, Сергеев, стра-а-а-а-ашно! Но я не смерти боюсь. Я ее видел близко. Не так много раз, как ты, но это кто на что учился… Я боюсь вернуться назад, понимаешь? Слететь с горы, на которую я лез столько лет. А, знаешь, как я на нее лез? У-у-у-у-у! Как я лез! Это история! Смерть – это херня. Раз – и все. Умер, блядь, и закопали! А вот сидеть живым внизу всю оставшуюся жизнь и смотреть, как другие, которые тебе в подметки не годятся, толкутся на вершине… Это, блядь…

И тут он заорал так, что Сергеев даже вздрогнул:

– СМЕРТНАЯ МУКА!

Стакан вдребезги разлетелся о стену, виски заляпало стену, словно брызги крови.

– Пардон, – сказал Блинчик свистящим шёпотом. – Я сейчас.

Он оттолкнулся от стола, преодолел несколько метров до двери в туалет синкопирующей походкой, и Сергеев услышал, как сверхчеловека обильно вырвало. Струя звучно хлюпнула то ли о кафельный пол, то ли о фаянс унитаза.

Sic transit Gloria mundi, подумал Умка. По крайней мере, его рвет четырехсотдолларовым виски. Король горы, как-никак, а положение – обязывает. И какого черта я сюда приехал?

Михаил встал, раздавил сигарету в пепельнице, полной окурков и двинулся было к дверям, но выйти не успел. Из туалета выкатился Блинчик, с красными, как у кролика, глазами, мокрый и взъерошенный, если можно было считать взъерошенностью стоящие дыбом остатки волос на жирном затылке.

– Миша, погоди… Я уже в порядке. Прости.

Блинов задергал щекой и провел розовой ладошкой по лицу, смахивая воду.

– Я там лишнее наговорил. Это по пьяни. Мне уже легче. Ты сядь, это ненадолго.

Он стоял, загораживая Сергееву дорогу, расхристанный, как после драки, с проступившими на щеках багровыми сосудиками, с налитыми дурной кровью глазами, и неровно дышал. На покорителя мира он был похож так же, как и на Вячеслава Тихонова в молодые годы. Опухший от пьянства, перепуганный человечек в дорогой, безнадежно изгвазданной рубахе.

– Говори побыстрее, – попросил Умка. – Я от тебя устал, Блинов. Ты давно убил все хорошее, что у нас было. А что не убил, то засрал. Ты даже когда случайно делаешь хорошее, умудряешься испугаться и тут же его испоганить. Ты так озверел, карабкаясь наверх, что уже не замечаешь, что творишь, и в этом твое горе…

– Значит, я такой нехороший… Это ты мне глаза открыл, Миша, на меня самого. Я и не знал, какое я говно, а ты пришел, и все объяснил. Только скажи, а выжил бы в этом гадючнике нормальный человек? Или его сожрали бы в минуту? Не знаешь? Знаешь, Сергеев, знаешь! Ты сам научился выживать, значит, знаешь! Это тот мальчик был добрым, – сказал Блинов охрипшим голосом, не глядя Сергееву в глаза. – Тот, кто с тобой на чердак в интернате лазил. А его давно нет, Умка.

Он поднял на Михаила взгляд и улыбнулся невесело.

– И если ты думаешь, что в тебе остался тот, кого я помню с детства, то ты ошибаешься. Их обоих нет. Мы их убили давным-давно, потому, что они стали нам не нужны. Нам надо было выжить, каждому на своей войне. Думаешь, ты ангел, Сергеев? Хотя, нет! Ты, действительно, ангел, только ангел смерти. А меня ты спас по недоразумению. Потому, что у тебя рефлексы такие. В тебе только рефлексы и оставили твои дрессировщики. Раз – сработал рефлекс – спас! Два – сработал рефлекс – убил! Мангуст твой, я же видел, он такой мертвый, что от него цветы вянут! Один прокол у тебя, супермен – Вика с Маришкой. Что-то тебе таки не удалили твои кураторы… Потому я тебя и позвал, мой принципиальный друг!

– Это преамбула? – спросил Сергеев, зверея. – Ты решил меня к себе в сверхчеловеки записать?

– Дурак, ты, Мишка, – Блинчик нащупал кресло и сел, осторожно, словно боялся раздавить задом что-то стеклянное. – Всю жизнь лоб под пули ставил, и ни денег себе не нажил, кроме тех, что я заплатил, ни друзей, кроме такого говна, как я, и бабу в результате потерял. Везде чужой. Никто тебя не любит. Тебе бы на нейтральной полосе жить. Чтобы вокруг – ничья земля, а ты на ней по своим законам. Чтобы все правильно делалось, честно и благородно, а ежели что неправильно, так ты нарушителя железной рукой – цап! – и разорвал к ебе. ям. А так жить нельзя, надо уметь находить компромиссы, быть гибким. Что толку оттого, что ты никого не предал? Зачем тебе нужно было махать компроматом, если ты не собирался пустить его в свет? Зачем? Чтобы теперь все хотели твоей крови? Ладно твоей, ты выкрутишься. А Вика с Маришкой причем?

– Что Вика с Маришкой? – спросил Сергеев ледяным, страшным голосом. – Что ты знаешь, Блинов? Что ты хотел мне рассказать!?

До пригородов они едва-едва доплелись. Посадка для джипа добром не кончилась. Удар о землю повредил подвеску, машину перекособочило, руль рвался из рук, но плохо ехать лучше, чем хорошо идти.

В начале Сергеев двигался точно на восток, а когда «лендровер» вывалился на берег Аденского залива, направил авто на северо-запад, по направлению к Джибути. Ехать приходилось по самому урезу воды – тут песок был достаточно плотным, чтобы джип не проваливался и камней попадалось гораздо меньше. Со стороны Йемена дул ветер. Он был горяч, но не настолько, чтобы обжигать. Полет над водами залива остудил дыхание пустыни на несколько градусов, и Сергеев, пусть с некоторой натяжкой, мог назвать бриз освежающим. Если бы задувало с континента, жара была бы совсем уж нестерпимой.

Аль-Фахри переносил солнцепек, как и подобает арабу – стоически.

Базилевич, как подобает политику – беспрестанно ноя о несправедливости жизни.

Сергеев же к солнцепеку никак не относился.

Жару он не любил, но когда температура за сорок становилась обстоятельством непреодолимой силы, просто старался отключить внешние рецепторы. В конце концов, все это временные неудобства, и если разбудить воображение и представить себе, например, ванну с холодной водой или лоток с колотым льдом, в который можно опустить потное и покрытое коркой красноватой пыли лицо…

Двигатель джипа воображением не обладал и закипел, выбросив из-под погнутого капота белесые струи раскаленного пара.

– Приехали, – сказал Сергеев, заглушив агонизирующий мотор. – Привал. Можно искупаться, пока вокруг никого нет.

Пока Базилевич раздумывал, Сергеев сбросил с себя пропотевшее, заляпанное кровью пилотов ХБ, и с наслаждением окунулся в ласковые воды океана. Вода была солона и прозрачна. Можно было отплыть чуть подальше, где начинались заросли кораллов, но времени на дайвинг не было, и Умка, преодолев размашистыми саженками метров сорок, быстро вернулся обратно.

Пока Сергеев одевался, кое-как приведя одежду в порядок, Хасан с завистью поглядывал на него, но сам в воду не торопился и автомата из рук не выпускал – сторожко поглядывал по сторонам. Но стоило Сергееву взять в руки оружие, как носатый сын пустыни мигом оказался в волнах прибоя.

И лишь после того, как араб выбрался из вод залива, рискнул пройти к берегу и Антон Тарасович – оставив Михаила и Аль-Фахри наедине.

– И куда дальше? – спросил Хасан, приглаживая рукой влажные волосы.

За время их пребывания в пустыне Аль-Фахри загорел до черноты и потерял европейский лоск, который отличал его от братьев-бедуинов. Теперь он был вылитый кочевник, особенно, когда наматывал на голову тряпки в виде чалмы.

– В город, – Сергеев сощурился. – Точнее – мне достаточно даже пригорода, только чтобы там были рыбаки. Далее – дело техники…

Араб посмотрел на него удивленно.

– Я имею в виду, – пояснил Умка, – что хотя сотовые телефоны здесь редкость, только в столице встретишь, зато радио применяют повсеместно. И даже спутниковая связь есть, правда, народ ею пользуется специфический. А нам с вами и рации с головой хватит…

– Зачем тебе рация? Не думаю, что здесь есть украинское посольство…

– И я не думаю. Здесь и российского посольства нет. Но есть у меня в этих краях один должник, мой старинный знакомец по лихим временам. Он большой человек теперь и если меня не забыл, у нас появится шанс. Надо только его отыскать…

Сергеев достал из машины половинку армейского бинокля, найденного в разбитом «джамбо», и осмотрелся.

– Селение совсем рядом, – сообщил он Хасану. – Если бы двигатель не закипел – уже подъезжали бы… Думаю, что это пригороды… Так вот, друг мой – враг мой, если моего знакомца не отыщем, то будет нам весьма трудно унести отсюда ноги. Проблематично будет… Мы их, конечно, унесем, но тогда Рашид Мамедович, злорадно хихикая, благополучно завершит свой безумный рейд, выпадет в осадок где-то на коралловых островах и будет всю оставшуюся жизнь пить пина-колада и наслаждаться обществом гурий. А мне так хочется еще раз встретиться с господином Рахметуллоевым – ты просто не представляешь!

Хасан оскалился.

– Мне тоже. Я скучаю.

– Аналогично. Значит, выбираться повременим?

– Нельзя бросать дело незаконченным, – сказал Аль-Фахри серьезно. – Аллах любит упорных.

– Аллах любит умных, – возразил Сергеев, разглядывая что-то сквозь линзы. – Упорные раньше попадают в рай, а я туда не спешу. Хочется верить, что ты тоже. Поэтому мы будем умными, Хасан. Ох, как же не хочется идти туда пешком. Минимум пара километров по такой жаре!

– Этого ты будешь тащить с собой? – спросил араб, разглядывая вышедшего из океана Базилевича.

– Ну, не бросать же его здесь, право слово? – удивился Умка и пожал плечами. – Я понимаю, что в случае чего – он лишняя обуза, но… Знаешь, у нас, русских есть такая сказка – «Конек-горбунок»?

Хасан покачал головой.

– Ну, да… – хмыкнул Сергеев, – естественно. В общем, это сказка о маленькой горбатой лошади, которая все могла и все умела. А ее хозяин, младший сын в небогатой семье, никак не мог поверить в собственное счастье и постоянно в этой лошади сомневался. А лошадь ему говорила, что она ему обязательно пригодится… Или это Серый волк говорил… Не суть важно…

– Странные у вас, русских, сказки… – резонно заметил Аль-Фахри. – Блинов мне пытался рассказать о какой-то круглой говорящей булке, которая от всех ушла и ее съели. Ты – про горбатого говорящего коня, который все умеет.

– Ну, у вас тоже, положим, странностей хватает. Просто, Хасан, – сказал Сергеев, опуская остатки бинокля, – никогда не знаешь, когда и как может пригодиться человек.

– А мне кажется, что ты его просто жалеешь. Хотя – не должен. Он бы тебя не пожалел, я уверен.

– И я уверен. Но он – это не я.

– И ты будешь рисковать жизнью, чтобы не дать ему погибнуть?

– Пока, слава Аллаху, все живы, – попытался отшутиться Умка.

Аль-Фахри покачал головой.

– Ты странный человек, Сергеев. Многое из того, что ты делаешь, лишено смысла. Совсем.

– А, может быть, ты просто пока не понял, в чем смысл? – парировал Михаил, открывая капот джипа.

Из подкапотного пространства вырвался пар и мгновенно растаял в раскаленном воздухе.

– Я думаю, что все понимаю правильно.

– Тогда не обращай внимания, – предложил Сергеев, пробуя открутить радиаторную крышку. – О, черт! Горячо-то как! Пока что от Базилевича ни вреда, ни пользы, как от той странной русской круглой булки, она, кстати, называется Колобок, так что щегольнешь при случае знаниями фольклора. Но, не исключено, что может Антон тебе пригодиться в самые ближайшие часы…

– Как горбатый маленький конь? – спросил Хасан и изобразил на лице некое подобие улыбки. – Хорошо. Только скажу тебе сразу, чтобы ты не удивлялся. Если он будет мешать – я решу проблему. Нам надо выжить, Сергеев. И у нас есть незаконченное дело. Нет времени на то, чтобы быть сентиментальным.

Из радиатора ударила струя перегретого пара, и Михаил на пару с арабом едва успели отскочить в сторону.

– Постарайся не переоценить ситуацию, – попросил Умка. – Я не люблю, когда меня удивляют.

Базилевич шел к ним по раскаленному песку совершенно неуклюжий, испуганный, забитый, с расквашенным во время посадки носом, который приобрел баклажанный, темно– фиолетовый цвет. Синяки разлились и под глазами, делая его похожим на загримированного под вампира актера провинциального театра. Во всяком случае, на лидера оппозиции немаленькой, почти европейской страны Антон Тарасович походил мало. Можно было сказать – совсем не походил. Лидеры оппозиции должны быть лощенные, холеные, с реформаторским пламенем в очах, а не усталые, обтрепанные и жалкие. Базилевич сполна расплачивался за годы беззаботной жизни, за бесчисленные предательства, компромиссы с совестью и политическими противниками… Было, было за что расплачиваться Антону Тарасовичу! Так что… Прав был Хасан. Гуманистом тут можно быть только до того момента, как это допускают обстоятельства. И жалеть, действительно, некого.

– Придется пешком, – констатировал Хасан, разглядывая радиатор.

– Ничего подобного, – возразил Сергеев. – Мы не в Париже и нам в Дакар не надо. Антон Тарасович, – обратился он к Базилевичу, – возьми-ка в кузове канистру и набери морской водички. Двигателю все равно смерть, так пусть нас хоть до города дотянет.

Лидер оппозиции, не говоря ни слова поперек, ухватил пластиковый сосуд и поплелся обратно, в полосу прибоя.

– Только набирай поглубже, – крикнул ему вслед Сергеев, – чтобы без песчаной взвеси!

Джип до города доехал.

Более того, Сергеев не стал бросать его где не попадя, а достаточно аккуратно припарковал за каким-то полуразвалившимся сараем в ста метрах от береговой линии.

Честно говоря – это был не город, а небольшая рыбацкая деревушка, условный пригород, отстоящий на несколько миль от окраинных городских строений.

– Никогда не были в этих краях? – спросил Сергеев, поправляя автомат поудобнее. – Тогда готовьтесь, будет весело. Есть нищета как нищета – она страшна, но бывает благообразна по виду. Тут же она пугает, потому что ни одно человеческое существо ТАК жить не должно. Здесь бедность такова, что любой европейский клошар, сюда попавший, должен почувствовать себя Крезом. Здесь никогда не едят досыта. Здесь из десяти родившихся, при удачном стечении обстоятельств, до совершеннолетия доживает половина. Обычно – гораздо меньше. Здесь дохнут от всего – от болезней, пуль, голода, поножовщины. Можете придумать что-нибудь еще, все – кроме холода, подойдет. И, на что особо обращаю ваше внимание, человеческая жизнь здесь не стоит ничего. Совсем. Поэтому автоматы наизготовку. Базилевич – слева, я – центр, Хасан – ты справа.

– Что ищем?

– Место, где пьют. Или отдыхают. Лодки уже вернулись с моря. Там нужно найти рацию и попросить того, кто согласится сотрудничать, связаться с пиратами…

– С кем? – переспросил Базилевич, физиономия которого начала вытягиваться от удивления. – Какие пираты, Михаил Александрович? Откуда?

– С юга. С Сомали. Самая популярная этих местах профессия.

Хасан ухмыльнулся.

– Так вот кого мы ищем. Ладно. Тронулись. Время уходит.

Улицы деревушки были пустынны. Высохшая земля звенела под каблуками ботинок и только там, где приходилось ступать на слой красной пыли, шаги звучали глуше. Еще поражало отсутствие живности. Ни лая собак, ни худосочных полудиких свиней, только несколько черных мелких кур опрометью бросились от незваных гостей. Да в тени развешанных на просушку сетей лежал старый беззубый пес и его лишайный бок колыхался от тяжелого дыхания. Он провожал пришельцев безучастным взором выцветших от возраста и солнечного света глаз, и, посипывая, вываливал наружу белесый, сухой язык.

Умка чувствовал, что их появление не осталось незамеченным – множество взглядов царапало ему кожу, словно рашпилем. Люди прятались в густых тенях внутри рахитичных, слепленных на живую нитку хижин из лишенных стекол окон, смотрели на вооруженную троицу, сверлили глазами напряженные спины пришлых, выглядывая из-за углов. Но не нападали. Сергеев непременно ощутил бы угрозу НЕМЕДЛЕННОГО действия. А ее не было. Пока не было, но тот, кто хоть немного представлял себе нравы этих мест, не должен был питать иллюзий: на территорию пришли чужаки и принесли целое состояние – одежду, ботинки, оружие. Затаившееся в щелях шакальё оценивало ситуацию не хуже, а, может быть, даже лучше профессионалов-военных. Насколько опасны пришельцы? Насколько подготовлены? Успеют ли они выстрелить до того, как пуля, удар мачете или взмах кривого рыбацкого ножа лишит их жизни? Знают ли об опасности? Десятки примитивных, но абсолютно надежных боевых компьютеров обрабатывали информацию, и, рано или поздно, главный процессор должен будет отдать команду, и вот тогда… Тогда шакалы хлынут из всех щелей, и все будет решать только скорость реакций, выучка и количество патронов.

В АК Сергеева патронов было всего шесть. Они находились в двух «рожках», скрученных между собой изолентой, так что при взгляде со стороны у Умки был полный боезапас. У Аль-Фахри патронов было пять, у Базилевича – три. Так что с боеприпасами к грозным «калашам» наблюдалась проблема. Случись сейчас мало-мальски серьёзная перестрелка, и отряд не продержался бы и минуты. Правда, в наличии имелись еще два пистолета да пяток гранат, обнаружившихся в оружейном ящике «лендровера», но против свирепой, как кабанье стадо, толпы, эффективно либо автоматическое оружие либо штурмовые дробовики 12-го калибра, а никак не РГДэшки да полуавтоматические хлопушки-пистолетики с десятком патронов в обойме.

Лезть в рыбацкую деревеньку, где каждый мальчишка умеет управляться ножом да топориком, как самурай катаной, обладая огневой мощью на полсекунды боевого контакта, могло бы показаться полным безумием любому, но только не видавшим виды Хасану и Сергееву.

Сергеев очень хорошо помнил Мангустово наставление, впоследствии не раз и не два выручавшее кадетов, попавших в безвыходное положение.

– Вещи вовсе не такие, какие есть, а такие, какими вы покажете их противнику, – говорил куратор, демонстрируя аудитории пистолет на открытой ладони. – У вас в руках оружие. Кто знает, сколько в нем патронов? Восемь? Пять? Три? Ни одного? Кто захочет испытывать судьбу, увидев ствол, направленный в живот? И даже если захочет, то все равно потратит долю секунды на оценку опасности, а этот миг может оказаться для вас спасительной паузой.

Он улыбнулся своей фирменной, холодящей спину улыбкой и подбросил ПМ на ладони.

– И пустой ствол тоже подспорье. В умелых руках такая пушечка получше разбойничьего кистеня, и бросить умеючи тоже можно… Никогда, кадеты, слышите, никогда не относитесь пренебрежительно к оружию, даже лишенному патронов. Пусть оно всегда выглядит готовым к бою и работоспособным. Делайте так, и вы еще вспомните мои слова с благодарностью…

Те, кто наблюдал сейчас за передвижениями маленького отряда, никогда бы не догадались, что по улочкам их родной деревни идут слабо вооруженные люди. Поэтому Сергеев с товарищами благополучно углубились в узкие проходы меж опаленных солнцем развалюх и, пройдя берегом, вышли на утоптанную площадку, которую можно было считать центром поселения. Здесь, сидя в тени навеса, собранного «на живую» из связанного обрывками веревок плавника и гнутых кусков рифленого кровельного железа, их ждал черный, как нефтяная лужа, человек. На коленях у него лежала старенькая, облезлая М-16, но опытный взгляд Михаила за доли секунды уловил, что, несмотря на солидный возраст, винтовка ухожена и находится в превосходном состоянии. И сам человек, сухой, лысый, с прикрытыми морщинистыми веками глазами, тоже в прекрасной форме, готовый сорваться с места, поливая свинцом цель в короткий миг между двумя ударами сердца.

Здесь пора было остановиться.

– Пожалуй, – сказал Сергеев Аль-Фахри, почти не разжимая губ, – тут могут проблемы с пониманием. – Если этот парень говорит на сомали, то я – пас…

– Я говорю на французском, – сказал негр негромко. Глаза его сверкнули и тут же спрятались под сухую корку век. Базилевич сделал еще несколько шагов вперед, но человек с М-16 предостерегающе поднял руку ладонью вперед:

– На его месте я бы остановился… – французский аборигена был далек от совершенства, слова произносились не совсем внятно, и любой франкофонный гражданин поморщился бы от сильного акцента, как от зубной боли, но, несомненно, языком местный парламентер владел, и владел куда лучше, чем Сергеев, который и то, что некогда знал, успел основательно подзабыть.

– Стоять! – скомандовал Умка Антону Тарасовичу, и тот тут же стал послушно, как престарелая извозчичья лошадь от похмельного хозяйского оклика. – Дальше без моей команды ни шагу….

– Русский, – утверждающе сказал человек с винтовкой, – Ну, конечно же – русский! Я мог бы и догадаться. Давно не было таких гостей… Давно.

– Ты рад? – спросил Сергеев.

– Не то, чтобы очень. Но и против ничего не имею. Мой отец служил на базе в Бербере.

Аль-Фахри, хоть с пятого на десятое, но понимавший разговор, ухмыльнулся. Базилевич же, если судить по нахмуренным бровям и бегающим глазкам, мало что соображал.

– Зачем пришел? – спросил абориген, не проявляя ни агрессии, ни доброжелательности. Он был равнодушен, как профессионал. Готов к действию и холоден.

Он так и сидел, поджав ноги, с американской винтовкой на коленях, положив кисти на оружие. Сергеев прикинул, что если судить по замашкам говорящего и по снятому с защелки предохранителю, на то, чтобы открыть огонь на поражение, негру понадобится не более полсекунды. Так что разговор надо было поддерживать в любом случае.

– Пришёл? – переспросил Михаил и покачал головой. – Мы никуда не шли. Так получилось. Я не рассчитывал, что мы можем здесь оказаться. Случай…

– Это твой самолет упал на юге?

Умка кивнул. Смысла врать не было никакого.

Негр наконец-то приоткрыл глаза и посмотрел на пришедших не из-под век. И ничего хорошего в этом взгляде не было. Хреновый был взгляд. Но, помимо разных пугающих вещей, в нем было и любопытство.

– Говорят, что от самолета мало что осталось. А вы, почему-то, живы. И у вас была машина. Похоже на чудо, правда? Я не верю в чудеса.

Была машина, отметил Сергеев, уже нашли и откатили в новое место. Быстро работают. Он пожал плечами.

– Мы живы и здесь – это главное. Мне нет смысла лгать. На юге упал мой самолет. Мы остались живы при крушении. Кстати, что за корабль среди пустыни? Откуда?

– Океан отступил, – сказал человек с винтовкой после небольшой паузы. Сергеев не мог отделаться от мысли, что негр несколько мгновений размышлял, пристрелить пришельца или все-таки ответить? – Когда-то там было устье реки, и в сильные шторма туда, бывало, загоняло корабли. И они оставались. Иногда – потому, что мы их просили погостить. Иногда – потому, что снять их с мели хозяевам было дороже, чем бросить. Здесь, знаешь, бывают большие шторма…

– Я знаю, – кивнул Сергеев.

– Ты уже бывал здесь? – спросил абориген.

– Да.

– Давно?

– Не так, чтобы очень.

– Тогда ты должен знать, что приходить сюда просто так не рекомендуется. Трое. Три автомата. Патроны. Хорошая одежда. Ботинки.

Он закончил перечислять увиденное, и посмотрел Сергееву в глаза наверняка зная, как его взор действует на людей.

– Ты должен был понимать, русский, здесь люди бедны, а там, где есть бедность – законов нет. Каждый берет то, что может взять и это справедливо.

– Мы умеем постоять за себя.

– Наверное, – сказал негр, склоняя голову к плечу. – Глупо было бы спорить. Но джипа у тебя уже нет. А за вашими спинами сейчас много моих людей. Они не очень хорошо вооружены, но зато голодны и хотят хоть что-то заработать. На твоем месте я бы не стал бахвалиться.

– Я не бахвалюсь, – ответил Умка не отводя глаз. – Я предупреждаю. И я хочу, что бы ты понял: мне ничего не нужно от вас, разве что вы дадите нам возможность наполнить фляги. И еще…

– Ну? – спросил абориген, не скрывая насмешки. – Что еще?

– У тебя же есть рация?

Такая ухмылка может быть только у хозяина положения. Презрительная, едкая ухмылка победителя. Я бы на твоем месте заранее не радовался, подумал Сергеев со злостью, а то, как бы чего не вышло. Ну, сколько у тебя народу? Два десятка? Три? Мысль о том, что в хижинах притаились тридцать головорезов внезапно отрезвила Умку. Если тридцать, то это явный перебор. Да и двадцать очень много. И десять, если честно говорить, тоже чересчур! Но знать об этом собеседнику вовсе не обязательно. Можно даже сказать – совсем не нужно знать.

– Спрашивай дальше, русский…

– Здесь у меня есть знакомый. Хороший знакомый. Я очень хочу его увидеть.

– Вот как? – Сергееву показалось, что собеседник слегка удивился. – Здесь у тебя есть знакомый? И ты хочешь с ним связаться? По рации?

Человек с ружьем обнажил зубы в улыбке. Улыбка не была белоснежной, как на рекламных плакатах. Зубы у человека были порчены, а часть и вовсе заменена на золотые или анодированные протезы.

– И как его зовут?

Хуже, чем чет-нечет, подумал Михаил, стараясь удержать ствол М-16 в поле зрения. Жив ли он? И нет ли между этим высохшим Рэмбо и Аббдулахи личной вражды? На всякий случай надо быть готовым уйти с линии огня. Хотя – какого черта? Если тут вокруг 30 стволов – разнесут на бефстроганов, как ни крутись!

– Его зовут Юсуф Ахмед, – сказал Сергеев. – Ты его знаешь?

Вот тут абориген удивился по-настоящему. И не только он – Сергеев услышал, как в густой тени внутри хижин зашептались, зашуршали те, кто держал их на мушке. 30 не 30, но человек пятнадцать за ними следило.

– Знаю ли я Юсуф Ахмеда? Его тут многие знают. Он слишком стар, чтобы быть твоим другом. И он большой человек – Президент Пунтленда! Ты хочешь связаться с ним? И думаешь – он будет говорить с тобой?

– Думаю, что будет.

– Скажи мне – почему?

– Я помог ему когда-то.

Собеседник Сергеева задумался. Причем, задумался настолько, что на некоторое время позабыл о маске невозмутимости, и лицо его, до того похожее на лик резного африканского божка, купленного на рынке дешевых сувениров, ожило. Он лихорадочно искал приемлемую для сложной ситуации линию поведения и, наконец, выбрал ту, что казалась ему лучшей. И маска невозмутимости снова легла на высохшую физиономию.

– Ты предлагаешь мне связаться с Юсуф Ахмедом? Кто он и кто я? Ты, наверное, сошел с ума? Не понимаю, почему я до сих пор не отдал приказ вас убить?

– Потому, что любишь деньги, – сказал Хасан на арабском за спиной Сергеева. – И думаешь, как бы получить что-то большее, чем три ствола, пропотевшую одежду да пыльные ботинки…

Негр вздрогнул, перевел глаза на Аль-Фахри и ответил на том же языке:

– Любая добыча достойна того, чтобы поблагодарить за нее Аллаха.

Он снова посмотрел на Умку и спросил:

– А твой третий спутник не китаец?

– Насколько я знаю – нет.

– Я надеюсь на это. Почему ты так уверен, что я сделаю то, о чём ты просишь?

– Я не уверен. Но думаю, что Юсуф Ахмед будет доволен тобой. А у него хорошая память.

– Да, у него хорошая память, и если он будет недоволен, то я убью тебя. И тебя, – добавил он по-арабски, обращаясь к Хасану. – И этого, – он повел стволом в сторону Базилевича, – который боится, тоже убью.

– Я догадался, – сказал Сергеев. – Ты убьешь всех. Ты уже говорил.

Абориген думал, причем думал так напряженно, что Михаилу слышался гул мыслительных механизмов, притаившихся под черепной крышкой собеседника. Негр пытался сопоставить собственную природную жадность с природной же осторожностью, проистекавшей из богатейшего опыта многолетних гражданских войн. Некто, оказавшийся в нужном месте и в нужное время, мог стать богатым по здешним меркам человеком, а не прочувствовавший ситуацию рисковал превратиться в пищу для стервятников за считанные минуты. Человек с ружьем занимал определенную ступень в здешней иерархии, был полевым командиром, пусть маленького, но собственного отряда. Умка, знавший местные реалии недавних лет, вполне мог предположить, сколько ожерелий из отрезанных ушей должен был собрать его собеседник для того, чтобы забраться на эту ступень в иерархии. И терять, пусть невысокий, но статус, из-за эфемерной возможности получить благодарность от Президента недавно образованной страны, было бы глупо. Но можно и получить дивиденды. Больно уж уверенно вел себя этот, говорящий на плохим французском, русский. С очень убедительными интонациями говорил чужак, едва складывающий слова во фразы. И взгляд пришельца, почему-то, при все своей невыразительности, заставлял организм вырабатывать адреналин: абориген на мгновения пугался, и сам удивлялся своему испугу – ведь устрашить человека, ставшего вожаком стаи, ох, как не просто! И полевой командир Исмаил Моххамед Ахмад, славившийся даже среди своих холодной, расчетливой жестокостью, звериной осторожностью и интуицией, принимавший участие еще в восстании 1978 года, в повстанческой войне 80-х, воевавший с силами ООН в 90-х, и разными племенами и кланами в войне за передел рынков оружия нынешних дней – отчаянный контрабандист и кровожадный пират, решился рискнуть. Он, по-прежнему сохраняя лицо в максимальной неподвижности, встал, и Сергеев понял, что негр на добрых полголовы выше него и весь состоит из мышц и сухожилий да сухого плотного мяса, из которого жаркое африканское солнце вытопило весь жир до капли. Абориген небрежно сунул автоматическую винтовку подмышку (стал слышен шорох множества движений – сидевшие в засаде брали пришельцев на прицел), сунул ладонь куда-то за спину, и в ней появился массивный спутниковый телефон со стоящей углом антенной.

– И что мне ему сказать? – спросил у Умки чернокожий великан, ловко набирая номер на потертой клавиатуре.

– Скажи, что ему передают привет с Плющихи. Человек, который привозил ему передачу из Москвы.

«Передачу» из Москвы тогда привозил не только Сергеев, многие из его коллег так и остались лежать в чужой, красной, как спекшаяся кровь, земле. С Юсуфом тогда общался он и общение получилось доверительное. Именно в тот свой визит Миша невзлюбил африканскую жару, африканских грифов, африканские ливни и саму Африку. Fucking Africa! Again fucking Africa! Не все вернулись обратно и некоторые до сих пор снились ему ночами – вспухшие от жары, с расклеванными до кости лицами.

Но именно поэтому, что сергеевские шефы тогда приняли решение вмешаться в происходящее, сегодня Юсуф Ахмед занимал ключевую позицию на Африканском Роге: через контролируемый им порт шли все грузы отрезанной от моря Эфиопии. Поэтому же он имел шансы, несмотря на преклонный возраст, когда-нибудь стать и Президентом всей As-Sumal. И, хотя тема построения исламской модели социализма была уже лет 10 как не актуальна, но иметь в Африке собственную базу флота, хотела любая держава. А, значит, расчет тех, кто когда-то послал группу Сергеева на выручку бывшему выпускнику академии на Плющихе, был дальновидным и правильным. Геополитика не делается сегодня на сегодня – это блюдо завтрашнего дня.

– Салям алейкум! – сказал абориген в трубку, и дальше заговорил на сомали, совершенно чужом для европейского уха по фонетике африканском языке, из которого Умка помнил только несколько фраз из разговорника: что-то типа «кто ваш командир?» и «положите руки за голову и расставьте ноги». О содержании беседы можно было только догадываться по проскакивающим изредка именам и заимствованным в других языках словам. Судя по всему, прямого выхода на президентскую команду у здешнего предводителя не было, но и бюрократия в постоянно воюющей стране не успела принять, привычные любому цивилизованному европейцу, страшные формы и шансы достаточно быстро добраться до Абдуллахи или кого-нибудь из его референтов были достаточно реальными. В мире, где правит коррупция, куда как легче обратить на себя внимание заинтересованных лиц.

Полностью игнорируя присутствие чужаков, абориген сделал несколько звонков, на кого-то покричал, перед кем-то полебезил, с кем-то поговорил в отрывистом, военном стиле и нажал кнопку отбоя.

Над деревней нависла тишина. Гудели мухи. В одной из хижин сдавленно плакал ребенок, мать явно прикрывала ему рот. Сергеев наконец-то сообразил, что означает неприятный запах, который с каждой минутой становился все сильнее – на солнце протухали рыбьи потроха.

Умка слышал, как тяжело, испуганно дышит за его плечом Базилевич, отметил грамотное расположение Хасана на фланге и поежился от неприятного ощущения высохшей соли, оставшейся на спине после купания – под хлопчатой тканью стягивало кожу так, что, казалось, лопатки вот-вот коснутся друг друга.

Абориген прикрыл глаза веками и замер. По его щеке ползла крупная, похожая на дождевую, капля пота.

– Может быть, мы подождем в тени? – спросил Сергеев осторожно.

– Садись, – сказал негр. – Вот туда.

Он махнул рукой в сторону, где на солнце сушились сети и валялись рыбьи внутренности да чешуя. Сеть давала неплотную тень, особо комфортно не расположишься, и за хлипкими стенками хижин от автоматных пуль не спрячешься. Простреливалось место со всех сторон – и напрямую, и крест-накрест, так, что зацепить односельчан было маловероятно – далее на линии огня только шуршали о песок нетерпеливые волны и коптили на солнце почерневшие от воды и соли бока рыбацкие пироги.

Тактик, подумал Сергеев, мать бы его так, а ведь академий не заканчивал. Опыт – сын ошибок трудных, но ведь эффективно мыслит, сука! Высаживает нас, как королевских фазанов на охоте. Еще б за ноги к веткам привязал, Кутузов!

Но место пришлось занять. Ощущать себя тарелочкой для стрельбы – не самое приятное занятие, но другого выхода у Михаила не было, а время, как назло, текло, словно подтаявшая на солнце смола. Одно хорошо: сидевшие в засаде тоже расслабились: стали слышны голоса, топот детских ног, чьи-то осторожные шаги вне пределов видимости. Деревня ожила, и у Сергеева появилась надежда на то, что стрелки, ожидающие команды «к бою», тоже расслабились хоть немного. Трудно ведь не расслабится, когда рядом бегают дети и занимается домашними делами жена. Впрочем, надеяться на то, что стрелки упустят цели с директрисы, было глупостью. На таком расстоянии даже один внимательный автоматчик нарежет их на салат нажатием спускового крючка.

Те сорок минут, что им пришлось провести рядом с гниющими рыбьими внутренностями, Сергеев никак не мог бы назвать самыми лучшими в своей жизни. При звуках зуммера негр вышел из спячки, нажал на кнопку приема и снова закудахтал на сомали. Судя по всему, звонил кто-то из начальства (если у такой банды головорезов было начальство) – абориген подобрался, недобро засверкал глазами, несколько раз каркнул что-то в микрофон и, переведя взгляд на Сергеева, призывно махнул рукой.

Трубка была потная и пахла псиной, Сергеев едва сдержался, чтобы брезгливо не сморщится, но все таки сдержался. В наушнике слегка шумело, как всегда при связи через спутник, но собеседник был слышен отчетливо.

– Как вас зовут? – спросил кто-то по-русски с акцентом.

– Боюсь, что имя вам ничего не скажет…

– Как вас звали? – хмыкнул собеседник. – Имя было?

– Было. Тот человек, которого я ищу, знал меня под именем капитана Санина.

– Капитан Санин, – повторил абонент. – Ждите…

В трубке раздались какие-то бормочущие звуки. Кто-то закашлялся. Несколько невнятных фраз, какое-то гудение. Опять голоса. Потом говоривший приоткрыл зажатый ладонью микрофон:

– Дайте трубку Исмаилу…

Ну, уже легче, подумал Сергеев, нашего сфинкса зовут Исмаил.

Трубка забулькала, Исмаил закаркал. Но тон у него был куда более сдержанный, чем в начале беседы. Потом он тиснул красную клавишу отбоя и встал. В хижинах справа и слева зашевелились бойцы, словно ветерок пронесся над селением.

– За вами прилетит вертолет, – сказал он, ухмыляясь. – Они будут решать, что дальше делать с вами.

– Кто это – они? – спросил Михаил с облегчением наблюдая, как Исмаил забрасывает свою винтовку за плечо.

– Ты хотел говорить с Юсуфом? – спросил негр и надвинул на глаза солнечные очки «капли», сразу вызывая у Сергеева стойкие ассоциации с тонтон-макутами Папаши Дювалье. – Вот и поговоришь… Сам хозяин стар, чтобы летать куда-то, но у него есть сыновья. Хорошо, что я тебе поверил. Если все будет нормально и ты не разочаруешь Хафиза, то я получу ящик АК и патроны к ним. А если разочаруешь, то я с удовольствием тебя убью. Конечно, получить автоматы лучше, чем убить тебя, и я бы на твоем месте постарался сделать так, чтобы все получилось.

Он отвернулся от Сергеева и бросил через плечо властно и презрительно, словно говорил со слугой или рабом:

– Можешь налить во фляги воду. Женщины покажут где.

Хорош, отметил Михаил, делая знак встать своим спутникам. Прямо-таки партизанский вождь, не Че Гевара, конечно, идейности нет, но видно птицу по помёту – предводитель. Не зря вождем стал, не зря, но самоуверен. А это до добра не доведет.

Тридцать не тридцать, но по команде предводителя из засады выбралось человек двенадцать. Вооружены местные герильяс были вразнобой, Сергеев заметил и австрийские винтовки, и наши АК, и даже один древний МР-40 «шмайссер», скорее всего, попавший в Африку еще вместе с войсками Роммеля. Все черное воинство держалось настороженно, и расслабляться, в отличие от вожака, не собиралось.

Вода из колодца отдавала теплым железом и была мутновата, но выпили ее с удовольствием и вновь наполнили пластиковые бутылки доверху.

Им пришлось еще дважды повторять свою просьбу и доливать фляги, так как вертолет появился лишь к вечеру. Он шел с востока, держась низко, метрах в пятидесяти над урезом воды, грозно рокоча винтами и посвистывая турбиной. Пилот местность знал, и винтокрылая машина, скользнув над крышами деревушки, зависла над песчаным пляжем и приземлилась, подняв тучу песка. Сергеев следил за «чоппером» из-под ладони, прикрывая глаза от все еще яркого закатного солнца. Из открывшейся двери не посыпались десантники, что само по себе радовало, только сомалийских десантников для полного счастья Сергееву не хватало! На землю, под медленно вращающиеся роторы, соскочили трое чернокожих мужчин, выглядевших вполне по-пляжному. Шорты, футболки, гавайки, бейсболки ярких цветов, сандалии на босу ногу – вот только у двоих их них были короткоствольные автоматы, а третий (он шел первым) шагал по направлению к деревне, небрежно размахивая здоровущим «дезёрт игл» в правой руке. Главный в троице определялся с первого взгляда – безошибочно, по стати и калибру.

Хафиз Ахмед, старший сын Абдуллахи Юсуф Ахмеда, был уже немолод, чуть постарше Сергеева, а, может быть, его ровесник и, как показалось Умке, чем-то похож на отца. Так же широк в плечах, легок в движениях, хоть при достаточно грузном сложении, росл и целеустремлен. Двое сопровождавших его бодигардов выглядели попроще, и держались настороженней, хоть уверенности в их действиях и движениях было вдосталь, но Хафиз выглядел среди них, как лев, сопровождаемый гиенами – Сергееву трудно было подобрать другое сравнение.

Хафиз остановился в нескольких шагах от сергеевской команды и молча, оценивающе, прошелся взглядом по каждому из них. Задержался глазами на Хасане, освежевал, походя, Базилевича, и остановился, упершись генеральским взором Сергееву в лицо.

– Ты капитан Санин? – скорее констатировал, чем спросил он. – Говоришь по– английски?

Михаил кивнул.

Хафиз был с ним практически одного роста, но шире раза в полтора. Из рукавов гавайки, скрывавшей бицепсы, торчали мощные, словно вытесанные из черного камня, предплечья. Широко расставленные ноги с раздутыми икрами твердо упирались в песок, шею опоясывала мощная золотая цепь, при одном виде которой любой браток из «громовых» 90-х умер бы от зависти. Шея, надо сказать, была под стать цепи: затылок незаметно переходил в плечи.

– Пошли, – сказал негр, и тут же нацепил на нос такие же, как у Исмаила очки-капли, только в золотой оправе от Дюпон. – Здесь говорить не будем… Поговорим там.

Он указал подбородком на геликоптер, винты которого уже замерли и обвисли, словно крылья у промокшей птицы.

– Со мной люди, – произнес Сергеев, силясь рассмотреть глаза собеседника за зеркальными стеклами.

– Вижу.

– Они пойдут со мной.

– Хорошо, – ответил Хафиз, а один из его телохранителей длинно сплюнул на песок, себе по ноги. – Пусть идут. Это твои люди, ты за них отвечаешь. А ты останешься здесь! – бросил он Исмаилу, который, было, сделал шаг, чтобы следовать за ними. – Я привез то, что обещал.

И старший сын президента оскалил безукоризненно белые зубы.

– Идите за мной, – приказал Сергеев негромко, и оба его спутника – и Хасан, и Базилевич – зашагали за ним, не задав ни единого вопроса. Антон Тарасович явно начинал исправляться. Политик в нем, с перепугу, окуклился, и выяснилось, что вождь украинской оппозиции слышит приказы и даже умеет им подчиняться без разговоров. Такая трансформация удивляла неожиданностью, но радовала результатом. Сергееву вопросы и пререкания в напряженной ситуации были нужны, как зайцу зонтик. Оценив послушание и быстроту реакций, Умка подумал, что после парочки дополнительных стрессов господин Базилевич будет готов к экзамену в сержантскую школу. Может быть. Если останется в живых к тому времени.

Они отошли от селения на несколько десятков метров, когда сзади защелкали затворы. Те, кто громко лязгает железом, редко стреляют, но Сергеев все же предпочел остановиться. Исмаил и его оборванное воинство рассыпались короткой цепью – подковой. Стволы никто не поднял, но было видно, что достаточно одного слова – и оружие будет наведено на цель. Исмаил не очень доверял пришлым.

Хафиз повернулся и, набычившись, рявкнул что-то на сомали. Исмаил пролаял в ответ пару сухих фраз. Лицо у Ахмеда-младшего вдруг сделалось усталым, он махнул рукой, и двое его бодигардов затрусили к геликоптеру.

– Прошу прощения, капитан, – сказал он на английском, обращаясь к Сергееву (его спутников он просто игнорировал). – Здесь у нас не очень доверяют словам…

И не зря, подумал Умка, на месте местного предводителя команчей я бы тоже потребовал стулья вперед. Кто он, и кто ты?

Бодигарды вытащили из кабины два зеленых оружейных ящика и, поставив их друг на друга, бойко, хотя с некоторым перекосом на бок, побежали обратно. Сергеева не покидало ощущение иррациональности происходящего. Эти пляжные парни на берегу вовсе недружелюбного океана, оборванцы со смертоносным арсеналом наизготовку, почти игрушечный «чоппер» на жестком песке… Сын человека, которого он видел единственный раз много лет назад, еще тогда, когда Империя решала, кому быть, а кому не быть на этом континенте. Африка. Черные дела. Земля, черная от пролитой крови. Черные лица. Черные, вороненые стволы. Вот настоящее название тому, что с ним происходит: сюр! Как говорила Маришка, удивленно раскрыв глаза: «Дядя Миша! Это же чистый сюр!». Она взяла это словечко от Вики. Викино словечко.

Михаил невольно усмехнулся. Ящики были тяжелыми, телохранители несли их, покряхтывая, пот ручьем катил по щекам и лицам, но парни пытались держать улыбки на квадратных физиономиях.

Точнее не скажешь – сюрреализм! Боже, подумал Сергеев, ну что я здесь делаю? Зачем я ввязался во все это в очередной раз? Я хочу домой, в Киев, в свою Печерскую пещерку… Чтобы кондишка, и пахло кофе. Чтобы Викина голова лежала у меня на плече, когда я засыпаю и просыпаюсь. Я не хочу играть в супермена, потому что я не супермен. Мне до смерти надоело бегать по планете и делать что-то, мне непонятное, или понятное, но неприятное, или… Мне просто надоело жить во имя какой-то чужой цели… Я хочу свою, собственную цель! Маленькую и мещанскую, но собственную…

Ящики с шумом упали на песок. Исмаил удовлетворенно кивнул и даже приложил руку к сердцу, правда, как показалось Сергееву, не без легкой издевки. Двое из его свиты, упав на колени, вскрыли крышки. Умка и отсюда видел – обмана не было. В ящиках были автоматы и цинки с патронами. Сделка для местного вождя получилась действительно выгодной. Один звонок по телефону – и в его распоряжении десяток орудий для совершения разбоя, новеньких, в заводской смазке. Уж он крови прольет, можно не сомневаться.

– Ты доволен? – крикнул Хафиз.

Улыбки на его лице не было. Он смотрел на Исмаила с брезгливостью, как хозяин на зарвавшегося слугу. Он не стал переходить на сомали, спросил так, чтобы понимали и пришлые.

Исмаил кивнул.

– Что еще? – Ахмед-младший расправил плечи и поднял подбородок.

– Ничего. Только то, о чем договорились, – ответ вожака тоже прозвучал на французском. – Можешь их забирать.

Его люди, суетливые, словно муравьи, поволокли ящики в переплетение деревенских улиц.

Хафиз отвернулся от собеседника и зашагал к геликоптеру, несколько раз энергично взмахнув рукой, мол, следуйте за мной.

– Пижон, – неожиданно ясно произнес Базилевич, и Сергеев едва не споткнулся от неожиданности.

Хасан посмотрел на них с недоумением.

– Оживаешь, Антон Тарасович, – сказал Михаил с иронией. – Становишься человеком?

Но времени на диалог не было. И не было его для пояснений Аль-Фахри. Хафиз Ахмед уже стоял у распахнутой двери вертолета и говорил что-то в микрофон радиопередатчика. Черный, как сапог примерного ефрейтора, пилот, в черном летном шлеме с поднятым забралом, и черном же летном комбинезоне, начал раскручивать ротор. Вертолет был современный, движок не ревел, а басовито посвистывал, набирая обороты.

– Садитесь, отец ждет, – сказал Хафиз, возвращая пилоту микрофон. – Он сказал, что должен вернуть тебе долг. У отца нет кредиторов. Или я чего-то не знаю?

– Спросишь у него, – буркнул Сергеев, пролезая в проем двери вслед за спутниками. – Я чужими тайнами не распоряжаюсь.

Полет был недолог. Скоростная машина вспорола влажный горячий воздух побережья винтами, и уже через тридцать минут порхала над городскими улицами. Дома рассыпались по равнине детскими кубиками, лепились теснее у береговой линии и наползали друг на друга возле ограды порта. Порт был так себе, дохлый, это даже портом назвать было нельзя, так, несколько полуразрушенных пирсов да два небольших плавучих крана. Сразу стало понятно, что привезли их не в Бербер, Бербер Умка помнил – это была единственная закрытая гавань на побережье, имевшая стратегическое значения для контроля над Аденским заливом и выходом в Индийский океан. Понятно, что за базу в Бербере все крупные игроки были готовы глотку друг другу перегрызть – тот, кто владел Бербером, владел ситуацией. Когда-то ситуацией владел Советский Союз, позже – американцы. И сейчас их влияние было заметно, хотя бы потому, что относительно недалеко находилась запасная полоса для посадки «Шаттлов», находившаяся под их контролем.

Единственный плюс места, куда их привезли, был в том, что тут по берегу не громоздились скалы и не тянулась на многие сотни метров плоская береговая банка. Но ни от ветра, ни от волн это жалкое подобие порта защищено не было. На берегу валялись разрезанные автогеном скелеты судов, выброшенных на берег штормами, в грязных лужах меж ними бродили крупные, напыщенные, как индюки, чайки.

Вертолет промелькнул над морем и мягко сел на грунтовую площадку возле аккуратного особнячка, явно оставленного современным темнокожим властителям Сомалиленда проклятыми британскими колонизаторами. Место для встречи было подобрано с умом. Свидание с бывшим сотрудником Конторы, которого могли знать в лицо в Бербере или Харгейса, могло нанести вред Ахмеду-старшему, особенно его отношениям с американцами. После крушения Союза Абдуллахи Юсуф не очень любил вспоминать о том, где и как он приобрел образование. Мир менялся и вместе с ним менялись приоритеты. Ситуативные друзья сегодня имели больший вес, чем старые соратники, потерявшие рычаги управления – такова была реальность, а Абдуллахи Ахмед был убежденным реалистом.

Он мало изменился, разве что набрал еще килограммов пять, и по-прежнему выглядел настоящим европейцем: костюм, манеры и даже лицо его носило отпечаток нездешней культуры. Здесь, в центре диких земель, президент самопровозглашенного Пунтленда выглядел, как выпускник пажеского корпуса посреди племени дикарей. В нем чувствовалась порода, и Сергеев, пожимая темную, сухую руку, почему-то подумал, что у Ахмеда есть будущее, и более того, будущее этой страны, так или иначе, связано с ним. И еще подумал, что на месте Абдуллахи Юсуфа не стал бы встречаться с бывшим советским советником. Президент Пунтленда умел быть благодарным – редкое качество в этих широтах. Но не факт, что встреча будет плодотворной, далеко не факт.

Хасана и Базилевича отделили от Сергеева еще при входе в дом и увели куда-то в служебные помещения, а самого Умку настойчиво попросили сдать оружие и мягко, чтобы не сказать нежно, обыскали, и лишь потом проводили сначала в приемную, а оттуда в кабинет.

В полумраке веяло прохладой (недаром в пристройке бубнили дизеля генераторов), пахло старым деревом и книгами. А навстречу Михаилу из кресла поднялся его старый знакомец – седой, властный, жесткий и властолюбивый человек, внешне похожий на университетского профессора. Впрочем, у университетских профессоров не бывает такого холодящего сердце взгляда. Он говорил по-русски как человек, который долгое время не разговаривал на этом языке, но некогда знал его очень хорошо – с небольшими паузами между словами, но без смысловых ошибок.

– Я помню вас, – сказал Ахмед низким негромким голосом. – Садитесь. У меня полчаса. Вы не входили в мои планы, сами понимаете.

– Я благодарен вам за ваше участие.

– Садитесь…

– Простите, но моя одежда, – начал, было, Умка.

Он действительно чувствовал себя неуютно посреди колониальной обстановки кабинета и только сейчас, в холодном, кондиционированном воздухе, услышал КАК и чем пахнет его обмундирование. Здесь, в обществе человека, одетого в костюм, пошитый на Сивил Роуд, в ароматах трубочного табака, глубоко въевшегося в старинное дерево, вонь крови, пороха, пота и оружейного железа была нестерпима.

– Ерунда. Если вы помните, я солдат. Такой же, как и вы, капитан. Садитесь же…

Сергеев сел, невольно ровно держа спину. Как младший перед старшим. Какие там старые долги!? Спасибо, что выслушали, Ваше Превосходительство!

– Слушаю вас, капитан.

– Я попросил о встрече, потому что мне нужна помощь, господин Президент.

– Почему вы подумали, что я эту помощь окажу? – спросил Юсуф Ахмед, откидываясь на спинку кресла. – То, что вы так быстро смогли связаться со мной – само по себе чудо.

Сергеев пожал плечами.

– Если я скажу, что вы единственный, к кому я мог обратиться в этой стране? Вы поверите?

– Вы знали, какой пост я сейчас занимаю?

– Да.

– И, несмотря на это…

Ахмед хрустнул пальцами и посмотрел на Сергеева не совсем доброжелательным взглядом. Во взгляде не было угрозы или вражды, но было нечто такое, отчего Умке враз стало неуютно.

– Поверьте, у меня не было другого выхода.

– Хорошо, – сказал Ахмед, задумавшись. – Я выслушаю вас. Но прежде, чем вы начнете говорить, считаю нужным предупредить вас, что смогу помочь лишь в том случае, если мое присутствие в решении проблемы будет неочевидным. Я прилетел сюда для того, чтобы увидеться с вами. И еще для того, чтобы предупредить ваши попытки орать на всю страну, что вы меня разыскиваете. Не стану скрывать, в недавнем прошлом вы мне очень помогли.

Он посмотрел на Сергеева внимательно.

– Когда я говорю «вы» я имею в виду не только ваше правительство, но и вас лично. Иначе ваш звонок никогда бы не имел ответа. Вы понимаете?

Умка кивнул, не разжимая губ.

– Вы рисковали жизнью, исполняя задание, но и жизнью можно рисковать по-разному. Если бы вы тогда хоть немного пожалели себя, хоть чуть-чуть… – его пальцы вновь хрустнули, но лицо оставалось неподвижным, практически лишенным эмоций. – И сегодня я бы с вами не говорил. Я не преувеличиваю, вы знаете, у нас с вами одна школа. Но ваше появление здесь и сейчас – не самая лучшая для меня реклама. Я говорю понятно?

– У вас прекрасный русский, господин Президент!

– К сожалению, – сказал Ахмед жестко, – слишком много людей об этом помнят… Я всегда буду с благодарностью относиться к тем, кто мне помог в трудный момент, но той страны, которая учила нас с вами, уже нет. Нельзя опираться на покойника. Покойник не поможет тебе оружием. Не пришлет специалистов. Не даст денег на продовольствие. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Приоритеты сменились.

– Да. Время изменилось. А задачи, стоящие передо мной стали только сложнее. Вы для меня бесполезны. Воспоминание, не более…

– И все же вы прилетели…

– Не обольщайтесь. Это инстинкт самосохранения. Тот, кто звонил – родственник начальника моей охраны по линии сестры матери.

Он внезапно улыбнулся.

– Они из одного клана. А начальник охраны имеет прямой доступ ко мне. Так что я знал о том, что меня ищут, через полчаса после того, как этот бандит с побережья, с которым вы общались, набрал сотовый номер. А когда понял, кто ищет… Мне предлагали просто убить вас. Но я захотел вас увидеть. Сколько людей вы потеряли тогда?

– Четверых сразу. Троих потом. Почти половина группы, господин Президент.

– Я помню об этом.

Ну, как же, подумал Сергеев, просто я тебе не опасен в настоящий момент. Нашуметь я не успел. Встреча со мной происходит на территории Сомалиленда, а не в Пунтленде. Никаких ниточек к тебе. Захочешь – и твоя охрана перережет всем нам глотки. Захочешь помочь – поможешь. Главное – не создать шума, не дать пищу новым слухам о сотрудничестве с русскими. Иначе – иссякнет поток помощи, идущей в самопровозглашенную республику от новых хозяев здешнего зоопарка. А ведь для человека с твоими амбициями Пунтленд – только трамплин для большей цели. Ты ведь снова хочешь объединить Сомали и убьешь каждого, кто может стать на пути осуществления этой мечты. И никакие благодарственные воспоминания для меня бронежилетом не будут. Все решается крайне прагматично, господин Президент!

– В чем состоит просьба? – спросил Ахмед.

– Через несколько дней из порта Джибути по направлению к Адену выйдет сухогруз. Я хочу сделать так, чтобы судно до Адена не дошло.

Аблуллахи Ахмед молчал, не отрывая взгляда от Сергеева. Но на этот раз глядел оценивающе, словно видел собеседника впервые.

– Странная просьба, – наконец-то вымолвил он. – Очень странная просьба, капитан Санин. А могу я узнать, что именно будет на борту этого судна? За что вы его так невзлюбили?

– Груз, который не должен дойти до места назначения.

– Боитесь пробудить во мне алчность?

– Не хочу рисковать.

– Однако обратились за помощью.

– Самолет, на котором я сбежал, упал рядом с побережьем. Я и мои спутники выжили случайно. Но если бы мы остались с теми, кто везет груз в Джибути, в живых бы нас уже не было. Что я терял, обращаясь к вам? Жизнь? Я был почти уверен в том, что вы меня вспомните, и боялся только одного – не найти вас! Вы вольны решать, господин Президент, мы сейчас в ваших руках, и мне не на что рассчитывать, кроме как на ваше расположение. Но, поверьте мне на слово, если груз достигнет Адена, господин Президент, мир может снова измениться через некоторое время. И не в лучшую для всех нас сторону.

– Вы предлагаете мне вмешаться, полагаясь только на ваше слово, капитан?

– Я прошу, чтобы вы помогли вмешаться мне.

– Забавно, – сказал Абдуллахи улыбаясь. – Меня еще никогда не пробовали играть втемную.

– А меня играли, – произнес Сергеев серьезно. – Это крайне неприятная штука, если честно говорить. Я не пытаюсь обмануть вас, господин Президент. В контейнерах оружие. Но это не пулеметы с автоматами. И всем нам будет спокойнее, если груз не дойдет до получателя.

– Вы работаете сами?

Умка покачал головой.

– Нет. Не сам. Я лицо неофициальное. И я давно уже в отставке, если это вам интересно.

– Забавно, – повторил Ахмед в задумчивости. – Мне даже интересно, почему же вам взбрело в голову, что я могу решить такую проблему?

Сергеев развел руками, отчего ставшая колом на спине рубашка захрустела.

– Может быть, потому, что у меня не было выбора. Или потому, что я видел вас в действии. Разве это теперь имеет значение?

– Время заканчивается, – сказал Ахмед, но не поднялся с кресла и Сергеев тоже остался сидеть, дожидаясь команды на окончание аудиенции. – И знаете, что действительно интересно, капитан Санин? Интереснее всего то, что вы не ошиблись с выбором. Я могу решить вашу проблему, капитан… Остается только захотеть это сделать.

– И что я должен сделать, чтобы вы захотели мне помочь?

– Не думаю, что вы сможете повлиять на мое решение. К сожалению, время у меня действительно кончается. Я хоть и президент самопровозглашенной республики, но все-таки президент.

– Я все понимаю, господин Президент.

– Вам надо привести себя в порядок, мне – переговорить с сыном. Как я понимаю, он не произвел на вас впечатления, но могу вас уверить – он достаточно хорош в нашем ремесле. Так что пока спускайтесь вниз, вам подготовят чистую одежду, накормят. Остальное вам сообщит Хафиз Ахмед…

– И ваше решение, господин Президент?

– Да, и мое решение.

Юсуф Ахмед встал.

– Ну, что ж, – произнес Сергеев, поднимаясь вслед за хозяином кабинета. – Мне остается только надеяться на вашу благосклонность.

– Я бы порекомендовал вам надеяться на мою безрассудность. Прощайте! – сказал сомалиец и протянул Умке руку для рукопожатия. – В любом случае, я желаю вам удачи!