— И что, этаких красавцев могут позволить себе работники обычной подмосковной свалки? — удивленно присвистнул Васинцов, рассматривая три блестящих американских внедорожника, оснащенных всеми причиндалами, включая лебедку, обтекатели и мощный блок прожекторов на крыше. Машины, как выходцы из другого мира, блестели лакированными боками на стоянке за двумя рядами колючей проволоки и совершенно не вписывались в пейзаж подмосковной свалки.

— Не-е-е-ет, — протянул с улыбкой монах, назвавшийся Мануйловым, в новенькой, с иголочки рясе, — это хозяйские. Бывшие хозяева купили для московского начальства, а те, что еще в петлю не полезли, после торков взятки брать перестали и все бумажки без «подарков» подписывают. Вот новые хозяева и думают, что с этими чудищами делать. Детям в приют отдать? Да зачем детям они, им автобус куда удобнее. Самим ездить — бензина ужасть сколько жрут, вот и стоят пока без дела. Хотели на грузовики поменять, не меняет никто…

— Ну с машинами, я думаю, мы вашим хозяевам поможем, — ухмыльнулся Васинцов. — А пока давай показывай свое хозяйство.

— А че показывать, вот оно все, — и Мануйлов махнул рукой в сторону гор мусора, возле которого копошилось с полсотни человек в оранжевых комбинезонах и респираторах с мешками в руках. Здесь первая разборка. Там, — он показал вправо, в сторону приземистых ангаров, — металлблок. Весь металл от чугуния до пивных банок и пробок, чуть дальше — стекло, тряпки и бумага, рубероид прямо здесь делаем, видите, труба дымит, это и есть цех. Слева — «дрова», все деревянное, вон там «пищевой» цех — для свиней и прочего скота комбикорм делаем. Свинарник у нас дальше, в ближайшей деревне. Там, где большая труба, — крематорий и электростанция, и себе хватает, и Москве продаем.

— Что, пепла с крематория? — съехидничал Юдин.

— Нет, электричества, — спокойно объяснил Мануйлов. — А вон там новый ангар строится — букинистический, реставрационная и художественная мастерские, выставочный зал…

—???

— Детишки там забавляются. Знаете, сколько ценных старых книг и журналов можно на помойке найти! А мебели старинной! Корпуса от старых телевизоров, магнитофонов, приемников охотно магазины бытовой техники берут для оформления витрин или чего еще.

— Это понятно, ну а мастерская-то зачем? И выставочный зал.

— Э, ребята, — улыбнулся Мануйлов, — тут, на свалке столько вещей интересных. Вот надысь с Апрелевки привезли машину компакт-дисков бракованных, так с них ребятки такого понаделали! Вон, видите мужик энтот блестящий с гитарой, их рук дело…

— Ай, молодца, — восхитился Кайметов, разглядывая огромного блестящего короля рок-н-ролла, ноги которого служили въездной аркой на свалку. — Неужели детишки сами…

— А то. — Мануйлов гордо улыбнулся и тут же мелко закрестился, убоясь греха гордыни. — Это прежние хозяева только и знали, что все под бульдозер закатывать, а наши послушники, они с умом. Так что если здесь будете ждать, то пожалуйте ко мне в вагончик, там у меня и телевизор, и холодильник, и мебель мягкая. Все отсюда! Чаем напою. А ежели отец Иоанн срочно нужон, так он в третьем секторе с послушниками, там и найдете. Только вот что, любезные, вы бы оружие свое попрятали бы, негоже перед детьми-то и с оружием смертоносным. И еще, сынки, курить у нас строжайше запрещено, — сказал монашек, заметив, как Корич вытягивает сигаретину из пачки. — Особенно тебе, с такой-то рожей. Испугаешь дитев, дым изрыгая…

«Грифы» сложили своих «беркутов», спрятали их в подсумки и, сверившись по большой схеме на щите перед въездом, зашагали в третий квадрат. Обогнув огромную гору мусора под эстакадой, они обнаружили три десятка «оранжевых» подростков около десятка груженых «КамАЗов». Отца Иоанна они заметили сразу, хотя он тоже был в комбинезоне с респиратором, болтавшимся на шее. По росту определили. Священнослужитель препирался с водителями, отказывавшимися заехать сначала к реставрационным мастерским.

— Старик, — выговаривал один из водителей в меховой безрукавке из окошка кабины, — я не на окладе, понял, и соляра у меня не казенная, я сколько потопал, столько и полопал, понял? Мне семью кормить.

— Но поймите же, — уговаривал отец Иоанн, — здесь мебель из какого-то старинного особняка, есть очень редкие экземпляры, паркет дубовый, старинный. Это сюда наверняка по ошибке попало, этому место в музее…

— Да, — влез какой-то очкастый мальчуган с ярким атласным альбомом в руках, — тут облицовка печи изразцовая, восемнадцатый век!

— Вот видите, — словно обрадовался поддержке отец Иоанн, — восемнадцатый век! Тут ехать-то немного, километра два, мы быстро…

— Ага, а там вы еще копаться целый день будете, изразцы свои выковыривая, а нам стоять! — упирался водитель. — Это мусор, мужик, обычный строительный мусор, понял? Люди хлам выбрасывают, а новое строят! Эй, ребята, выгружай…

— Я тебе дам, выгружай, — тихо сказал Васинцов, запрыгивая на подножку «КамАЗа». — Тебе же говорят, быстро, чего ж не помочь детишкам?

Водила, видно, был парнем не из робких, ловко выхватив откуда-то из-под панели монтировку, он сурово глянул на Васинцова. Но заметив у того на шевроне лысую птицу, как-то испуганно оглянулся по сторонам.

— Дети же просят, — миролюбиво добавил Васинцов, — да и мы с разгрузкой поможем, правда, ребята?

«Грифы», окружившие оранжевую кабину грузовика, согласно закивали, мол, какой базар, начальник, мигом сделаем.

— Ладно, черт с вами, если вам так приспичило в дерьме копаться. Поехали, только быстрее, — пробурчал водила и отщелкнул кнопку на второй двери. Оранжевые детишки с радостным визгом полезли в кабину машины.

Управились они довольно быстро. Шоферы, сначала угрюмо сидевшие чуть поодаль, выслушали лекцию того самого парнишки с альбомом, заинтересовались и тоже полезли в кузова. Водила в безрукавке даже раскопал в куче щебня изящный деревянный столик на гнутых ножках. Правда, облупившийся и сильно поцарапанный. Дети с радостным визгом окружили находку, листая альбомы и определяя примерный возраст деревянного шедевра.

— Начало девятнадцатого, — наконец объявил эрудированный очкарик, — французская работа.

— Понял, братан, французская работа, — пожал водиле руку Васинцов. — Твой столик еще Наполеона помнит!

Растроганный водила залез в кабину и угостил ребятню фантой. На всех не хватило, и он сбегал к палатке у въезда и, кроме воды, принес шоколадок, жвачки и прочих гостинцев. Дети шумно благодарили.

— Спасибо вам, большое спасибо, — сказал отец Иоанн, снова пожимая Васинцову руку. — Как я понял, вы тот самый офицер, что передан нам для охраны?

— Да, святой отец, капитан Васинцов.

— А по имени, отчеству?

— Геннадий Николаевич.

— Так что ж, Геннадий Николаевич, вот наша скромная обитель.

— Так уж и скромная, — улыбнулся Васинцов, оглядывая красивый трехэтажный особняк с лоджиями, увитыми зеленым плющом. Стены дома во многих местах были украшены яркими детскими рисунками. Немного наивными, но трогательными, с овечками на зеленом лугу, с пятнистыми коровками, лошадками, скачущими во весь опор.

— А вы думали, раз приют, значит, должно быть все серо и убого? Это же дети, Геннадий, детям решительно противопоказана серость и убогость. Это портит детей с самого начала! Дети же — как чистый лист, чем больше чистых белых листов их сознания будет испачкано серостью и убогостью, тем меньше радости будет в их будущей жизни, тем меньше радости принесут они окружающим, тем самым обделив себя и мир. Впрочем, что же мы стоим. Давайте поднимемся ко мне наверх, здесь осторожнее, рабочие еще не закончили. Вот и моя комната. Вы не против, если я пока переоденусь? Извините, я постараюсь не заставить себя долго ждать. Можете пока присесть, здесь чай и кофе, телевизор включается так, можете познакомиться с библиотекой. Это — моя гордость! И не только потому, что все собрано на свалке, впрочем, сами поймете…

Прислушиваясь к шуму душа за стеной, Васинцов разглядывал «келью» святого отца. Более всего его удивил большой портрет Екатерины Великой над письменным столом. Царица была в парадном облачении, в императорской короне, со скипетром и державой в руках. А вот почему отец Иоанн так гордился своей библиотекой, Васинцов так и не понял. Занимая всю стену, она была четко разделена на три равные части: духовная литература, причем Евангелие соседствовало с Кораном и Пятикнижием, книги по педагогике и светская литература. Причем странный какой-то подбор, здесь и «Война и мир» Толстого, и «Война миров» Уэллса, и несколько томов О. Генри, и «Антикиллер» Корецкого, и «Это я, Эдичка» Лимонова.

Отец Иоанн появился уже одетый в рясу, с крестом на груди, он на ходу сушил длинные волосы феном и отдувался от пара.

— Нравится?

— А почему именно Екатерина? — спросил Васинцов, указывая на портрет.

— Великая была царица. Она первой на Руси организовала государственные приюты. Да, не удивляйтесь, первой. Мать из любого сословия, даже крепостная рабыня, могла оставить ребенка у порога приюта, и он поступал на полное государственное обеспечение. Получал образование, девицам даже выдавалось из казны скромное приданое на свадьбу. К сожалению, этот исторический факт незаслуженно забыт, а жаль. Вот о птенцах гнезда Петрова всем известно, а вот о том, сколько прекрасных людей вышло из стен этих приютов…

— Вот вы сказали, святой отец, насчет серости и убогости. А как же насчет свалки? Разве не сера и убога свалка, что-то не очень напоминает она мне райский сад. Да и запах там…

— От запаха есть респираторы. Что касается остального… Мир несовершенен, сын мой, более того, он далек от совершенства. Пока далек! И, кроме райских садов, в нем хватает свалок, и нашим детям придется эти свалки разбирать. Приходится учиться заранее. Тем более работа на свалке, кроме двух урочных часов, — совершенно добровольная. Можете мне не верить, но ребята там проводят по шесть часов, и нам приходится их оттуда выгонять чуть ли не силой. Им интересно, понимаете, азарт созидания. Мы спасаем для использования то, что через некоторое время будет уничтожено навсегда, закатано бульдозером. А книги! А старинная мебель! Это один из «уроков», который наши дети должны запомнить навсегда. Человечество слишком расточительно, люди слишком безалаберны, мы слишком много берем у природы и слишком многое не используем до конца. К примеру, знаете, что придумали наши старшеклассники? Систему дополнительного сжигания мусора путем принудительной подачи кислорода и еще чего-то на электростанции, чтобы воздух не загрязнять. Мы ученым показали, они за головы схватились, ничего подобного даже представить не могли. А видели бы вы, как ухаживают дети за животными на фермах, некоторые уже сегодня сто очков дадут иному сельскому ветеринару. Ну ладно, о наших коммунах в деревнях как-нибудь потом. Возьмем урок совсем иного типа, моральный, так сказать. Вот сегодня, с этими водителями, что дети поняли? Не оглядываясь на мир, смотря только себе под ноги, можно упустить много важного и красивого, как тот водитель, что нашел столик. Вы видели его глаза? Уверяю, завтра он пойдет в музей, могу с вами поспорить! Сам пойдет и семью поведет, костюм с галстуком наденет. А дети, как они радовались за водителя, как смотрели на него, сколько радости было в их глазах! Они же за него радовались. И эта газировка… Думаете, им здесь газировки не хватает, конфет, жвачки так хотелось? У нас этого в достатке, видели автоматы в коридоре? Пожалуйста, фанта, кола, лимонад сколько угодно, охлажденная, только стаканчики подставляй, «чупа-чупсы», шоколадки, конфеты — только кнопку нажми, все бесплатно. Ограничиваем только диабетиков. Дети, что сюда попадают, в первое время тайком с уроков сбегают, чтобы карманы набить, под подушками прячут, потом привыкают… Но то, что их угостил этот «злой шофер», — настоящая победа. Уверяю вас, сегодня за обедом только разговоров об этом и будет…

— А не боитесь ли вы, что юные всходы доброты, взращенные вами, зачахнут, едва столкнутся с суровой действительностью?

— Лишнего добра не бывает. Вы знаете, у нас ведь не только сироты, есть и дети с живыми родителями. Они навещают наследников, радуются за них, некоторые работать тут же остаются. Мы не возражаем, монахов, как вы видите, мало, а без взрослых все-таки трудно. Теперь у нас даже дружина своя есть, взрослые добровольно окрестности патрулируют. Но бывают и иные случаи. Тут недавно мамаша одна приезжала, приличная такая с виду, в парике и маникюре. Посмотрела на дочку свою, кашу за обе щеки уминающую, и не выдержала, разоралась. Маме, видите ли, на похмелку по утрам не хватает, а «мерзавка», это она про дочь родную, вся такая сытая и довольная. Я распорядился больше не пускать ее в приют, а дочери сказал, что мама уехала в Сибирь работать директором магазина игрушек.

— Святая ложь?

— Она самая, и знаете, меня даже не торкнуло за эту ложь.

— Ну вы прям Песталоцци какой-то! — искренне восхитился Васинцов.

— Что? Вы знаете Песталоцци? Я поверить не могу, интеллектуальный уровень российского офицерства растет на глазах. Извините, дорогой мой, но до этого меня только Макаренкой называли, даже в очень высоком Министерстве внутренних дел.

— А вы знаете нашего министра?

— Да, имел честь быть представленным. Это еще до той поры, когда озверевшие ублюдки стали поджигать приюты, интернаты и дома ребенка. А я тогда предупреждал. Видимо, теперь наш уважаемый министр вспомнил мой визит двухлетней давности и прислал вас. Кстати, передайте мою горячую благодарность за то, чем нам все-таки помогли по линии МВД. Особенно за стройматериалы.

— Может быть, вы сами передадите? Министр хочет с вами встретиться.

— Что ж, я готов. Только меня несколько смущает… Скажите, а почему приехали именно вы, да еще с таким мощным сопровождением? Если я не ошибаюсь, вы все вооружены, ведь это сложенная «кобра» у вас в подсумке?

— Вы разбираетесь в оружии, святой отец?

— Приходится, если откровенно, я когда-то имел непосредственное отношение к оружию…

— Что ж, и я не буду скрывать от вас. Если наша теория… вернее, теория, разработанная нашими специалистами, верна, вашему приюту угрожает опасность, причем в ближайшее время.

— Нелюди?

— Мы называем их чикатилами.

— Чикатилами? Ах да, тот маньяк из Ростова. Что ж, не лишено смысла. Хотя «нелюди», на мой взгляд, — вернее. В принципе я чего-то подобного и боялся, но не ожидал, что так скоро. Так вы будете нас охранять?

— Да, две ближайшие ночи, пока сюда не прибудет специальная команда для охраны и эвакуации.

— Никакой эвакуации, — твердо сказал Иоанн. — Дети еще не готовы! Мы никуда не поедем и сможем защитить себя.

Васинцов не понял, что значит «не готовы» и каким образом монах собирается бороться со стаей чикатил.

— Это не мне решать, — не стал он спорить, — моя задача — обеспечить вашу безопасность. Кстати, а каким именно образом вы намереваетесь себя защитить?

— Давайте я вам лучше покажу. После ужина.

— У вас неплохо кормят, — сказал Васинцов, откладывая вилку. — Я бы не отказался от добавки.

— Пожалуйста, ради Бога. Видите, дети стоят у раздачи, тоже за добавкой, можете подойти, и вас пропустят без очереди. Уважение взрослых — важная часть воспитательного процесса.

— А почему те дети сидят за отдельным столом?

— Рекомендуемая диета. Кому-то нельзя сладкого, у кого-то проблемы с весом, приходится ограничивать. А вот и юнкера…

Васинцов обернулся и увидел две шеренги коротко стриженных мальчишек. Они, нацепив фуражки и черные курточки на вешалки, без суеты рассаживались за длинные столы по десять человек.

— А вы ребят не балуете, смотрю, миски у них, бачки. Как у солдат.

— Они и есть солдаты, пусть и маленькие…

— Дежурный по полигону сержант-инструктор Горбушин! — четко отдал честь и доложился красавец-кадет. — Происшествий на полигоне нет, третий взвод ведет занятия по изучению устройства безоткатного орудия.

— Ого! — Васинцов запрыгнул на броню и заглянул в люк. — Святой отец, а вас не привлекут к уголовной ответственности за хранение тяжелого оружия — то есть танка?

— Если привлекут, то дадут очень много. Здесь, кроме «Т-90», еще американский «Абрамс» — трофей из Ирака, английский «Чифтен», два бронетранспортера, броневик времен гражданской, пара пушек, зенитка, есть боевой вертолет, но без двигателя, правда.

— А как состояние?

— В полном порядке.

— Вооружение?

— Разумеется, не действующее, но при желании…

— Все-все, я ничего не слышал, а то придется идти с вами по одной статье. И все-таки в моей голове не укладывается, я как-то представлял себе приют при монастыре иначе.

— С кельями и постоянными молитвами? Это вам к патриарху. Мы же не монахов готовим, ушедших от общества, а, наоборот, активных членов общества.

— А как насчет смирения христианского, насчет щеки, что надо подставить?

— Я вижу, вы хорошо знаете Священное Писание, а не припомните ли, как процитировал Иисуса Матфей: «Не мир принес Я, но меч». А когда берутся за мечи, щеки уже не подставляют. Добро должно уметь защищать себя. Кстати, видите эту группу? Будущие армейские священники. И словом могут успокоить, и автомат разобрать. Занятия ведет отец Афанасий, замечательный, надо сказать, человек. Вы помните, когда начали эксперименты по введению армейских священников?

— Да, что-то читал в журнале, — соврал Васинцов.

— Отец Афанасий был одним из первых. Пришел ко мне и попросил благословить на служение в одной подмосковной военной части. Я благословил. А там, в части этой, бардак, «дедовщина», мордобой. Отец Афанасий от общежития отказался и в казарме с солдатами поселился, спал там же, ел с ними из одного котла. Через недельку он и сообщает господам офицерам о нарушениях, творящихся в данной военной части, о «неуставщине», о вымогательствах старослужащих. Подробно, с фамилиями, с указанием деталей… Руководству части, конечно, скандал ни к чему, и они поступили сообразно своим понятиям о воинской дисциплине. Вывели из строя главных драчунов, сплошь старослужащих, и вкатили им по десять суток «губы». Сами понимаете, что сталось с теми солдатами, что осмелились пожаловаться на издевательства. Их объявили изгоями — «стукачами», если по-армейски. А поскольку в казармах их по ночам избивать боялись из-за присутствия батюшки, то вызывали в автопарк по одному. Представляете ужас молодого бойца, который тайком пробирается из казармы в автопарк, зная, что его там очень сильно изобьют. Сам идет на побоище! Наверное, вот эти чувства агнцев, идущих на заклание, даже страшнее, чем сами побои.

— И чем же кончилась та история?

— Ах, извините, я отвлекся. Так вот, отец Афанасий приказал солдатам из казармы не выходить, а сам отправился в автопарк. Объяснил неразумным «дедам» всю пагубность их поведения, а когда понял, что водка в их головах заглушила голос разума, просто набил им морды и сдал комендантскому наряду. Я забыл сказать, что отец Афанасий в миру Виктор Таймыров — мастер спорта по вольной борьбе и чуть-чуть боксом занимался. Короче, справился. Истязателей осудили, командир части получил взыскание и издал приказ, чтобы дежурные по роте офицеры ночевали в казарме. И вы знаете, не сразу, но за год-два «дедовщину» в той части вывели напрочь. И рецепт прост, едва начали открыто говорить правду о том, что происходит, «дедовщина» исчезла сама собой. «Деды», конечно, полов не мыли, но и рук не распускали. Вот такая история. Что ж, надеюсь, вам полигон понравился, не хотите ли пройти в казарму…

— Так здесь и спят будущие лучшие офицеры в мире?

— Лучшие младшие офицеры-наставники. Это очень важно! Наши выпускники вряд ли будут великими полководцами, им скорее всего никогда не суждено разрабатывать гениальные военные операции и захватывать вражеские города. Зато солдат в их подразделении будет всегда накормлен, одет и обут, он не будет вздрагивать по ночам от криков пьяных «дедов», не побежит с поста за водкой. Солдат будет в совершенстве знать военную науку и сможет выжить там, где обычный человек просто не выживет.

Васинцов оглядел двухъярусные койки с сопящими мальчуганами.

— Отдыхают, — объяснил отец Иоанн. — Это старший курс, они сегодня ночью в карауле.

— А вы не лишаете их детства и будущего? Может быть, они и не собираются стать военными?

— Уже после четвертого класса кадет может выбрать светское или духовное воспитание. Но, поверьте, уходят из кадетских классов крайне редко. Что касается будущего… А часто ли сироты, выпускники детдомов имеют хорошее будущее? Да хотя бы свое жилье, хотя наше государство когда-то брало на себя такое обязательство? Отвечу вам честно — нечасто. Не удивляйтесь, я хорошо изучил эти данные, как-никак, а наша система приютов — все-таки конкурент государственной системе опеке сирот. Не хочу обвинять всех огульно, но большинство чиновников данного ведомства мечтают побыстрее спихнуть сироту во взрослую жизнь, и чтобы больше о нем не слышать. И лишение свободы бывших подопечных они не считают чем-то таким возмутительным, скорее — наоборот. А мы готовим специалистов высочайшего класса в своем деле, и уверяю, любой командир полка будет счастлив иметь в своем подразделении хотя бы пару таких офицеров.

— Но все-таки с младенческих лет жить в казарме, по команде… Нормально ли это?

— А что значит «нормально»? Что мы вообще знаем о том, какая должна быть жизнь. И что значит «счастливая жизнь» и «счастливое детство»? Вы знаете, однажды к нам в приют попали два брата. Одному на вид лет десять, второй чуть помладше. Их сняли с товарного поезда, они ехали на коробках с мороженой горбушей в холодильном вагоне, представляете? Трое суток при минусовой температуре в каком-то тряпье и питались той же самой рыбой. Они почти не разговаривали, хотя речь хорошо понимали, и русскую, и китайскую, но отвечали только «да» и «нет». И еще они не улыбались, никогда, не умели. Врачи сначала подумали, что какая-то умственная отсталость, но нет, все реакции в порядке, психика в норме. Попытались выяснить, кто они и откуда — ничего определенного сказать не могут. Жили в лесу, на берегу реки, взрослые ловили красную рыбу, а они солили ее и делали всю остальную работу: уборка, дрова, вода, починка сетей, штопка одежды. Спрашиваем, сколько было взрослых, отвечают: больше, чем пальцев на четырех руках в двух больших домах с сетями. Кстати, знаете, как их звали? Чумазый и Придурок! Они в самом деле считали, что это были их настоящие имена, их просто все и всегда так называли. Но не только в именах дело. Знаете, что они сделали первым делом, как проснулись в детприемнике? Встали в пять утра и вымыли весь пол, и в спальне, и в коридоре, и на кухне, вычистили туалеты, и все в абсолютной темноте, света они включать не умели. Потом подошли к дремавшему охраннику и знаками спросили, где лопаты. Охранник не ответил, они нашли сами и принялись чистить снег на внутреннем дворе, раскидали весь, а не как тамошний дворник, что прокладывал узкие дорожки. Охранник спросонья ничего сначала не понял, а потом кинулся в деткомиссию звонить, оттуда нам. Я сам за ними приезжал, чтобы забрать. Нашел их на кухне — они картошку чистили. Знаете, что удивило? Они не сидели на месте, они постоянно что-то делали. Два серьезных маленьких мужчины с каким-то недетским спокойствием в глазах, сделав какую-то работу, они тут же брались за следующую. Они долго не могли ничего есть, кроме полусырой рыбы, картошки и каши, и то, если все это смешать в миске и поставить на пол. Когда им дали конфет, они спокойно смешали их с кашей и без всяких эмоций съели. Не знали, как пользоваться вилкой и ножом, не трогали игрушек, долго не могли приучиться спать на постели — ночью они забирались под кровать в обнимку и только так засыпали. Большущих трудов стоило их обучить раздеваться перед сном. Но каждое утро ровно в пять вставали и принимались за работу: убирали, чистили, кололи дрова, переговариваясь какими-то странными звуками. Они вообще не могли сидеть на месте, постоянно искали себе работу, постоянно, понимаете? Усадить их за парты было мучением, просто мучением, приходилось прикрикивать. Мы только потом поняли, что сидение за партой для них было непозволительной роскошью. Они просто не могли понять, как это так можно, столько времени они сидят без работы и их не бьют. И еще при разговоре со взрослым они втягивали голову в плечи, словно ожидая ударов. Они и в самом деле думали, что их будут бить, и очень удивлялись, что никто этого не делает. Наша медсестра заплакала, когда проводила медосмотр: два жилистых мальчишеских тела с впавшими животами и удивительно твердыми мускулами. И шрамы, по всему телу шрамы от травм и побоев. Они месяц приучались не бояться электрического света, три месяца — пользоваться вилкой и ложкой, мылом, зубной щеткой, научились сносно говорить через год, а улыбаться — через два, когда, кстати, перестали вздрагивать по ночам. Вот и скажите, применима ли к ним общая шкала «нормальной жизни». В течение суток иметь хотя бы часовой перерыв в работе, хотя бы шесть часов сна и не очень жестокие побои — вот была их мечта там, на берегу у браконьеров. Да, вспоминая о «той» жизни, они назвали самым счастливым днем тот, когда рыбаки из-за бури задержались на сутки, и поэтому целый день ребят никто не бил, а спать они легли, сделав всю работу в бараках, перепилив и переколов все дрова. Они легли с наступлением темноты и спали целую ночь, и именно та ночь осталась в их памяти самой счастливой в жизни! Не тот день, когда они впервые попробовали мороженого, не баня с горячей водой в интернате и не первые костюмчики с кармашками и удобные кроссовки, а целая ночь спокойного сна, без побоев и пьяных окриков перепившихся браконьеров. Вот вам и теория относительности. Мне пришлось очень много с ними работать. Нет, пришлось — не то слово. Я ждал этих занятий, я готовился к ним не меньше, чем к экзаменам в семинарии. Они же, когда поняли, что не надо постоянно двигаться, работать физически, начали обращать внимание на окружающий мир, впитывать знания о нем, как сухая губка влагу. Они спрашивали обо всем, их все интересовало, а видели бы вы, что творилось с ними в зоопарке…

Кстати, не только мы их учили, а и они нас. Вы знаете, что в честь братьев Горбушиных назван курс выживания русского спецназа? Что позу сна и сохранения тепла в снегу спецназовские специалисты «срисовали» с них?

— Постойте, постойте, — удивился Васинцов, — это когда спишь в обнимку с напарником, зарывшись в снег, и голова под курткой с дыханием себе под рубашку? Переворот каждые полчаса с полной готовностью немедленного действия? Так называемый теплосберегающий полусон?

— Ну вот видите, Геннадий, вы тоже знаете. Именно в такой ими придуманной позе они проспали неизвестно сколько времени под нарами в бараке браконьерской артели. А еще метод пилки дров двумя пилами сразу, питание без остановки и отрыва от работы, «хитрый физконтакт» — незаметный внешне уход от ударов, перевод прямых ударов в скользящие…

— И это все они?

— Да, им приходилось терпеть много побоев, а так как к побоям нельзя привыкнуть, они научились уходить от ударов, незаметно уходить, чтобы истязатель не заметил.

— А удалось вообще что-нибудь выяснить об их родителях, про их прошлое, как они туда попали, в эту артель чертову?

— К сожалению, нет. Они так ничего не вспомнили, только тайга, река, дрова, вода, уборка, рыба. Словно родились уже с тряпкой в руках, бедные дети. Они как-то умели различать рыбаков, этих браконьеров, по одним им известным приметам, боялись самых жестоких, старались оказаться поближе к тем, кто не дрался. Но рыбаки много пили, а потому дрались почти все. Мы тут провели свое расследование, точнее, поспрашивали. Оказалось, в тайге и на побережье уйма самых разных браконьерских артелей, старатели, охотники. И очень во многих есть такие же Чумазые и Придурки, правда, не дети — опустившиеся взрослые или падшие женщины.

— Может, врут, а может, просто ребятам не повезло и они попали к уркам?

— Возможно, только трудно представить себе живых людей, которые бы так издевались над детьми. Скорее всего какая-нибудь спившаяся мамаша просто продала своих детей в рабство…

— А что сейчас с этими братьями? Какова их судьба? Им-то сейчас уже лет по восемнадцать?

— С Горбушиными? Так вы одного из них видели совсем недавно с повязкой дежурного…

— Что? Тот красавец — сержант из автопарка?

— Да, Борис Горбушин. А вон на той койке спит Глеб, его брат. Борис и Глеб — мои приемные сыновья, — сказал отец Иоанн и смущенно улыбнулся.