Глава 5
Еще шестьдесят коротких колоколов
Ночь со Второго на Третий день месяца Алидам
1
Кедровая Усадьба называлась так потому, что на ее постройку некогда ушла огромная роща вековых кедров.
Выстроенная на расчищенном от валунов щебенистом холме близ предгорий Большого Суингона, она представляла собой и жилой дом, и крепостцу, и родовое гнездо рода Гутуланов.
Эгин знал, что аристократы Синего Алустрала строят себе такие же жилища. Но только каменные, огромные, вознесенные над морем на неприступных утесах. Так делают в Синем Алустрале, ибо там все боятся всех, а император, сидящий за тысячу лиг от тебя в столице, расположенной на совсем другом острове, не в состоянии нагнать страху на твоего алчного соседа. Но в Варане есть Свод Равновесия, который защищает всех и каждого от всякого и каждого. Поэтому даже очень благородным и богатым настоящие укрепленные замки строить незачем. А в провинциальном захолустье, может, и хотели бы, да чересчур бедны.
Кедровая Усадьба представляла собой неправильный пятиугольник бревенчатых стен, обсыпанных земляными откосами по внешнему обводу, две сторожевые башни и собственно добротный жилой дом со своей собственной башней, на вершине которой должен был бы сейчас находиться тайный советник Йен окс Тамма, созерцая небеса в дальноглядную трубу.
Увы, вместо этого Эгин стоял у окна гостевого зала и, не торопясь прятать «облачный» клинок в ножны, всматривался в подсвеченную факелами темноту на дворе.
А там, подтверждая его самые худшие опасения, творилось что-то жуткое.
Эгин неплохо видел и, главное, после Второго Посвящения неплохо чувствовал то, что следует видеть и чувствовать арруму Свода.
То, что видел и чувствовал Эгин, было смертью, ужасом и еще чем-то, что он сейчас был не в состоянии назвать.
Одной из двух сторожевых башен Кедровой Усадьбы больше не было. На ее месте зиял непроглядной чернотой пролом.
Надо полагать, вспышка и грохот, от которого несколько мгновений назад высадило стекла, были произведены «гремучим камнем» или аютской даггой. Но здесь, в захолустье, от любого из этих предположений холодела спина. Не может быть, чтобы здесь кто-то мог располагать тайнами эверонотов или секретами аютской Гиэннеры. Однако сокрушить в одно мгновение боковую башню, сложенную из пятиладонных кедровых бревен, – дело нешутейное. «Когда видишь то, чего не может быть, глаза превыше разума».
Через пролом в стене во внутренний двор Кедровой Усадьбы проникли несущие смерть. Кто они? Это оставалось для Эгина полнейшей загадкой. Но то, что они несут смерть, было слышно по истошным воплям в полумраке – заспанная дворовая челядь и вооруженные пастухи Круста погибали от чьей-то беспощадной и сильной руки.
Факелы, которые держали в руках неизвестные люди, одетые на манер здешней голытьбы и вооруженные по преимуществу топорами, не давали света той части двора, где у основания господского дома ютились флигеля прислуги.
А самое важное сейчас происходило именно во флигелях, потому что именно туда смерть пришла первой. Эгин и слышал, и чувствовал это.
Люди с факелами (а их было около двадцати – довольно много по здешним меркам) не торопились приближаться.
Они ждали, пока загадочный кто-то (или что-то) выполнит всю черную работу за них. На горцев эти люди похожи не были. На горожан – тоже.
«Итого два варианта: либо Круст что-то не поделил со своими людьми и теперь они пришли мстить жадному господину, либо Круст снова что-то не поделил со своим соседом Багидом, хозяином Серого Холма. И теперь люди Багида пришли пустить красного тритона по всему крустову поместью», – заключил Эгин.
За спиной Эгина Круст срывающимся голосом отдавал приказания своим телохранителям. Никак не унималась раненная Эгином супруга управляющего. В гостином зале по-прежнему царил хаос – уменьшенное зеркальное отражение той леденящей кровь невнятицы, которая творилась сейчас в темноте двора.
Все происходило очень быстро. Эгин почему-то подумал, что на губах Лормы еще, должно быть, жив его, Эгина, солоноватый вкус.
За порядок и спокойствие в уезде Медовый Берег в первую очередь отвечал он, тайный советник Йен окс Тамма и аррум Опоры Вещей.
Все, что успело уложиться в последние две минуты, превосходило пределы мыслимого. Для него, Эгина, начиналась тяжелая работа.
«Ну что же – пора работать. И ломать из себя гражданского тайного советника теперь уже совершенно бессмысленно…»
– Именем Князя и Истины! – заревел Эгин. – Немедленно прекратить! Это говорю я – Эгин, аррум Опоры Вещей!!!
В подтверждение своего ора Эгин достал Внешнюю Секиру и выставил в окно.
Сорок Отметин Огня на его жетоне блеснули в сумраке крошечными, но очень яркими голубыми искорками.
К собственному немалому удивлению, он был услышан.
Четыре стрелы выпорхнули из темноты. Выпорхнули совершенно неожиданно – Эгин не мог и помыслить, что кто-то здесь осмелится стрелять в аррума. Он не суметь отвести их.
Одна стрела звякнула о жетон и отскочила прочь.
Другая, о Шилол, надорвала ему правое ухо и скользнула дальше, за спину.
Третья и четвертая попали бы ему прямо в сердце, не повстречайся они с заговоренной сталью очень тонкого и подогнанного точно по его мерке легкого нагрудника. Такие носят только аррумы и пар-арценцы. Такие простой стрелой не возьмешь. Лучшие доспехи есть лишь у гнорра.
Эгин мгновенно присел, оглянулся за спину, увидел, что пастухи, обнажая свои кургузые мечи, опрометью покидают зал. Круст Гутулан осел на пол со стрелой под затылком. («Она ведь предназначалась для меня», – с отстраненным хладнокровием насмерть перепуганного человека подумал Эгин.) А Лорма с расширенными от ужаса глазами смотрит на него и не понимает, не понимает, не понимает ровным счетом ничего!
Супруга управляющего сплюнула на затихшего Сорго, который неподвижно валялся на столе, словно отыгравшая механическая кукла, перехватила свой нож в левую руку и пошла прочь из зала вслед за пастухами.
И только сам управляющий не ушел. Он присел на колени у головы упавшего Круста, наклонился и что-то зашептал тому в ухо. Заклинания? Проклятия? Эгину было все равно.
Все. Разговоры закончены. После четырех стрел, выпущенных в него из темноты, аррум Свода Равновесия имеет право испепелить весь Медовый Берег. Если сможет, конечно. По этому вопросу Эгина начали одолевать серьезные сомнения.
Эгин поцеловал свой клинок прямо в ползущее по нему иссиня-черное облако («Ого! Такого раньше не случалось».) и выпрыгнул в окно. Там было совсем невысоко – локтей пятнадцать – да и внизу его ожидала не земля, а мягкая, крытая соломой крыша хозяйственного флигеля.
2
Эгин ожидал, что его ноги соприкоснутся с крышей флигеля через три четверти удара сердца.
Этого, однако, не произошло, ибо в тот момент, когда его подошвы были в каких-то считанных пальцах от соломы, флигель неожиданно ухнул вниз, словно тонущий корабль – в пучины морские. Поэтому лететь пришлось целых два удара сердца, и Эгин успел испугаться. «Это что же такое, милостивые гиазиры, – то у них башни взрываются, то дома под землю проваливаются!»
Но потом пугаться стало некогда.
С легкостью пробив плотные вязанки соломы, сломав жерди перекрытий, Эгин упал на что-то сравнительно мягкое. Когда его тело, следуя инерции падения, опустилось на корточки, а левая рука для подстраховки уперлась в это самое «мягкое» и, как оказалось, липкое, Эгин понял, что стоит на окровавленном человеческом теле. Он замер, выставив перед собой меч.
Сверху, через пробитую крышу, доносились крики. Преимущественно ругань крустовых пастухов. Одного, кажется, задели стрелой. Другой торжествующе вопил – наверное, сам задел кого-то своим метательным ножом.
Здесь, внизу, было темно и тихо. Только с угрожающим шорохом в противоположном углу осыпалась земля. Эгин шевельнул ноздрями.
Да, чуть сырая глинистая земля, кровь, кислятина – ужинали здесь чем-то не очень вкусным – и едва уловимый запах паленого. Что палили? Неизвестно. И – совершенно незнакомый тошнотворный запах, исходящий, кажется, от пола. И – никакого живого запаха. Сплошь мертвечина. Отличный домик.
Рассиживать внутри флигеля, выставив меч и принюхиваясь к темноте, Эгин не собирался. До потолка было недалеко. Он осторожно поднялся в полный рост. Если вытянуть вверх руку, то ее ладонь выглянет на поверхность. Итак, если вернуть меч ножнам, вновь присесть, подобраться, вспомнить несложные слова Легкости, а потом старательно подпрыгнуть…
Опираясь на распрямленные руки, Эгин отжался на них над крышей, высовываясь из дыры по пояс. Еще одно усилие, и его ноги покинут дыру…
Безликая, но смертельная опасность стремительно высвободилась из-под земляной осыпи и вцепилась в ногу аррума своими хищными ледяными пальцами. Одновременно с этим безжалостные зубы впились ему в правое бедро.
Паникующий Эгин что было сил отпустил в темноту пинка и, к своему удовольствию, скоро обнаружил, что попал в податливую плоть. Ответом ему послужил гневный рык. Чьи-то зубы плотно сжались на его ноге.
Оставалось одно – до времени не противиться. Эгин поддался мерзавцу, который стремился втянуть его обратно вниз. Спустя мгновение он уже кубарем летел в темноту, одновременно подтягивая свободную ногу повыше, а левой рукой нащупывая рукоять засапожного кинжала.
3
«Любая безмозглая тварь на месте невидимого кровожадного дядьки поступила бы так же», – удовлетворенно подумал Эгин, распрямляясь.
Удача была на его стороне. Кинжал, всаженный по самую рукоять в смердящую паленым плоть врага, торжествовал победу своего хозяина над незадачливым людоедом.
Когда неведомый враг сдернул его вниз, он, как и рассчитывал Эгин, насел на него сверху (и показался арруму тяжелым, как земля-мать). Но вот уж на что никак Эгин не рассчитывал – так это на нечеловеческой, неистовой силы удар, который молниеносно обрушился на его грудь. Сегодняшней ночью и стрелы, и клинки явно жаждали добраться до самого его сердца. Но нагрудник спас его и на этот раз. А вслед за тем кинжал решил краткий поединок в пользу Эгина.
«Так, хорошо. Счет открыт убиением кого-то, кого разглядывать будем поутру вместе с Есмаром и Логой. А пока что надо наводить порядок в Кедровой Усадьбе», – решил Эгин, на ощупь находя кинжал и вырывая его из цепких объятий чужой плоти. Судя по всему, убитый был все-таки человеком. Одноруким, что ли?
Эгин пошарил в темноте еще. И, к своему ужасу, обнаружил, что вместо левой руки убитое им существо имеет многосуставчатую конечность, закованную в роговой панцирь. Кажется, именно этим оно собиралось пробить его грудь.
«Очень хорошо…» – озадаченно подумал Эгин. А еще лучше было то, что ни во время нападения, ни до него он, аррум Опоры Вещей, не почувствовал присутствия рядом с собой живого существа! Либо он из рук вон плохой аррум, либо тварь не жила. Может ли двигаться неживое существо? Вопрос философский, прямо из анналов героической эпохи.
«М-да, нескучно у них здесь, на Медовом Берегу», – думал Эгин, выкарабкиваясь наконец на поверхность.
Он не увидел и не почувствовал, как под его ногами слабо шевельнулось убитое тело. Жизнь ушла из него слишком давно, чтобы бояться какого-то кинжала. Убитому телу нужно было полежать еще некоторое время, спустя которое оно было готово продолжить свою устрашающую миссию.
4
Дела обстояли неважно. И это Эгин понял сразу же, когда трое мужиков с факелами, от которых его отделяло шагов пять-шесть, не больше, с радостным воплем «А вот и он!» двинулись к арруму, ухмыляясь криво и немного виновато. Дескать, извини, милостивый гиазир, но сейчас мы тебя будем рубить на грудинку и вырезку.
«Облачный» клинок – не чета топорам.
Аррум – не чета мужичью.
Эгин убил всех троих очень быстро. Последнего он зарубил, когда тот собрался бежать прочь от неистового советника, отбросив оружие в сторону.
«Золотишка захотелось наварить из Внутренней Секиры? Вот вам ваше золото!» – процедил Эгин, убедившись в том, что его противник мертв.
Без труда расправившись с озверевшими мужиками, Эгин огляделся и понял, что Кедровая Усадьба обречена. И он, аррум Опоры Вещей, обречен вместе с ней.
Потому что на пороге хозяйского дома лежали четверо пастухов Круста. Все четверо были в крови. Семь тел вокруг них говорили о том, что бойня была короткой, беспощадной, роковой.
Потому что супруга управляющего, хищно оскалившаяся, сидящая на корточках, тоже была мертва – в животе у нее торчала стрела, а левая рука болталась, перебитая топором в предплечье. В тот же миг женщина упала на бок.
И тогда Эгин впервые задал себе вопрос: а есть ли будущее у Медового Берега?
Стоило женщине упасть и выронить нож, как над ней навис темный силуэт. Человек? Прямоходячая собака наподобие животного-девять? Призрак? «Нет, последнее исключено», – решил Эгин. По призракам после Цинора он считал себя почти экспертом.
Мелькнула быстрой змеей тень стремительно выброшенной вперед конечности. Отвратительно хрустнули ребра, и тварь, хрипло рыкнув, впилась зубами в нечто, зажатое костяными сочленениями левой, многосуставчатой руки.
Тварь жрала человеческое сердце.
Кедровая Усадьба была обречена, ибо в узких оконцах, которые были пробиты вдоль лестницы, ведущей на второй этаж, плясали сполохи пламени.
Это означало, что пламя уже овладело единственным выходом из дома. И что скоро огонь, пробившись по винтовой лестнице, завладеет и смотровой башней, на вершине которой наверняка будет искать спасения наивная Лорма.
А Эгин, аррум Опоры Вещей, был обречен потому, что, отделившись от полукаре флигелей на противоположной стороне подворья, чуть раскачиваясь и неуверенно, словно слепцы, ступая к нему, приближались собратья того существа, которое только что насытилось сердцем женщины со шрамом.
Существ было не меньше десятка.
5
Соломенная крыша – не лучшая опора для воина.
Эгин сделал несколько шагов назад, и его спина уперлась в бревенчатый сруб стены. Вот и все.
Под ногами – земля, за спиной – стена. Невысокая, но все равно на такую никакие слова Легкости не забросят. Справа – стена господского дома, в котором все больше пламени и все меньше живых.
«Да, Лорма, ты была права. Нужно было оставаться на башне до самого утра. Тогда, глядишь, все сложилось бы по-другому…» – вздохнул Эгин.
Твари были сейчас напротив входа в дом, уже совсем недалеко. Как вдруг из окна, соседнего по отношению к тому, из которого Эгин недавно осматривал зачин бойни в полной уверенности, что все здесь находится под его контролем, из этого самого окна вывалилось грузное тело и упало под ноги приближающимся тварям. Это была жена Круста Гутулана, мать Лормы, барыня Хена.
«Наверное, так до самой гибели толком и не протрезвела», – подумалось Эгину.
Гибели? Ну нет! Громогласно икнув, барыня поднялась на ноги. Похоже, падение с пятнадцатилоктевой высоты пошло ей только на пользу. Самый близкий к ней пожиратель сердец занес свою суставчатую конечность для рокового удара.
Но вещный мир изменчив, как вода. То, что кажется постоянным, – тонет в небытии, то, что кажется твердым, – расплывается в кашу.
Такого сильного толчка прежде не случалось.
Казалось, мир решил расколоться надвое и великой трещине суждено было пройти через двор Кедровой Усадьбы.
Эгина швырнуло к стене, он сильно ударился затылком. Но это не помешало ему увидеть, что костяная змея нечестивого гостя, вместо того чтобы сокрушить ребра барыни Хены и изъять ее горячее сердце, вонзилась во вздыбившуюся землю. А сама супруга Круста, окончательно протрезвев и заголосив за десятерых, вознеслась вместе со вспучивающейся землей вверх.
Почти одновременно с этим в земле возник огромный провал, сожравший флигель.
Теперь почти вся земля двора изволила вспучиться. И высокий вал пролег от дверей дома прямо под ноги мужикам, сгрудившимся у сокрушенной «гремучим камнем» башни.
Те, и так сильно напуганные отчаянным сопротивлением пастухов Круста, появлением какого-то сумасшедшего аррума, резво порешившего трех их братьев по оружию, а равно и падением пьяной бабы, которой все было нипочем, бросились бежать. И, как вскоре понял Эгин, – более чем вовремя.
Потому что боковые скаты новоявленного земляного вала стали быстро осыпаться, обнажая мерцающую фиолетовыми пятнами кожу. Кожу? Да, кожу. Ибо это было не землетрясение. Это было существо.
«О Шилол, кто он?! Друг? Враг? Да и живой ли вообще?»
Эгин полоснул по твари Взором Аррума. Да, у твари был слабый, но все-таки животный, живой, теплый След. «Это уже легче. По крайней мере он не родич этим, сердцеедам».
В отсветах от горящего дома Эгину было непросто разглядеть явившегося из-под земли. Но зато явившийся, судя по всему, видел в темноте лучше кошки. И притом видел едва ли не прямо всей поверхностью своего тела!
Эгин не знал, что по ту сторону от выползка пожиратели сердец сдуру набросились на беззащитный и нежный бок твари со своими костяными когтями и тем разозлили ее сверх всякой меры.
Он видел лишь, что передняя часть слизнеобразного тела, взмахнув плохо различимыми, но, кажется, короткими передними лапками («Хороши лапки – каждая с оглоблю!» – фыркнул Эгин, отвечая собственным мыслям.), изогнулось и рванулось вправо назад, одновременно с этим высвобождая из-под земли последние сажени своего тела.
Супруга Круста, пережив недолгое вознесение на семь локтей, вновь упала вниз. Голосить она перестала – видать, сорвала голос.
Зато, встав на четвереньки, оглядевшись по сторонам и разглядев-таки под стеной Эгина, она быстро-быстро засеменила к тайному советнику. Но барыне Хене сегодня не везло. Не заметив дырки в крыше флигеля, стоявшего вровень с землей, она провалилась вниз.
Эгин нервно хихикнул. Что за ночь!
По ту сторону выползка разнесся отчаянный вой. Кажется, подземная тварь взялась за нежить вплотную. Из этого Эгин с облегченным вздохом сделал вывод, что выползок – друг. Поспешный и необдуманный вывод.
6
Возможно, Эгин счел бы своим долгом перепрыгнуть через тело выползка и помочь тому в истреблении нежити.
Возможно, постарался бы допрыгнуть с его спины до окон дома и разыскать там Лорму.
Возможно, полез бы в провалившийся флигель вытаскивать ее мамашу. Но все случилось иначе.
– Человек, сделай семь… нет, твоих меньше… шесть шагов влево.
Эгин вздрогнул.
Голос был тихим, внятным, властным.
Таким же точно, но более крепким и молодым, обладал Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия.
Говоривший свободно владел варанским языком, но в его речи напрочь отсутствовала певучесть, которой с давних давен гордятся варанские пииты и риторы. Казалось, говорит не человек, а музыкальная шкатулка.
Голос прозвучал сверху из-за спины. Следовательно, говоривший находился на гребне стены Кедровой Усадьбы.
– Какого Шилола?! – резко выкрикнул Эгин, выворачивая шею и тщетно силясь разглядеть наверху хоть что-то, кроме пронзительных южных звезд.
– У тебя еще есть восемь ударов сердца. Отойди в сторону, как я сказал, или умрешь.
– Ты кто?! – грозно спросил Эгин, косясь влево, куда ему советовал отойти незнакомец.
– Твоя лучшая женщина, – хохотнул его невидимый собеседник. – Пять ударов сердца, человек.
Эгин не любил разговаривать с пустотой. Но любопытство всегда брало в нем верх.
– А что будет через пять ударов?
– Осталось три.
«Так, определенно это новый персонаж в драме „Медовый Берег, охомутанный тьмою“. Я его раньше не видел и не слышал, – пронеслось в мыслях Эгина. – Возможно, он и есть здесь главный кукловод?»
– Ты-то понимаешь, что здесь происходит?
– Да, но уже один.
«А-а-а, змеиная кровь», – выругался Эгин и прыгнул.
Там, куда советовал ему отойти незнакомец, не было ничего опасного. По крайней мере ничего опасного с точки зрения аррума.
«В конце концов, лучше выглядеть придурком-попрыгунчиком, чем покойником», – решил осмотрительный Эгин.
Он успел. Потому что второй выползок в этот момент как раз вырвался на поверхность в подмогу первому и пустоты под Кедровой Усадьбой поприбавилось.
Поприбавилось ровно настолько, чтобы господский дом с оглушительным треском пополз вниз, под землю, в пустоту.
Он накренился, словно тонущий корабль, и прекрасная перевязь бревен, гордость рода Гутуланов, не выдержала. Смотровая площадка башни сорвалась со своих крепежных скоб и, встав вертикально, устремилась вниз, к земле, разваливаясь от ударов о стены башни и крышу дома.
Восемь, девять, десять, двенадцать мертвящих деревянных перстов вонзились в землю, расшвыривая комья суглинка, калеча хрупкие флигеля и обдирая слизистую кожу выползка.
Одно из бревен вошло в землю в аккурат там, где мгновение назад стоял Эгин. А второе упало поперек, в двух ладонях перед кончиком заледеневшего от ужаса носа Эгина.
Кедровая Усадьба успела уже основательно прогореть изнутри и теперь, проваливаясь в неожиданно отверзающуюся под ней бездну, разваливалась на глазах.
Но самым главным было то, что недосягаемые прежде окна гостевого зала теперь находились всего лишь в трех четвертях человеческого роста от земли. «Лорма!» – мелькнуло в мозгу Эгина.
Коря себя за опрометчивость, Эгин все же бросился к окнам, попутно успевая отметить появление на поверхности второго выползка, а равно и отвратительные хрустящие, чавкающие, всасывающие звуки боя между нежитью и сомнительнейшей «житью» на противоположной стороне двора.
7
Да, странные дела творятся под Солнцем Предвечным.
Эгин покинул гостевой зал в полной уверенности, что вернется в него с победой, разогнав чернь и водворив повсеместную справедливость.
Вместо этого он прыгнул в проклятый оконный проем как затравленный заяц.
Эгин перескакивал по расползающимся бревнам перекошенного пола, над головой трещали перекрытия. А ему оставалось лишь шипеть под нос сдавленные проклятия. Потому что разобрать в таком бардаке удавалось совсем немногое. И хотя несколько ламп на стенах все еще давали свет, в изменившемся антураже проку от него почти не было.
Пребывая в уверенности, что прямо сейчас, незамедлительно, дом провалится в леденящую хуммерову бездну, Эгин бегло осмотрел гостевой зал полностью и убедился, что в нем не осталось никого живого. Если не считать окровавленного и, к удивлению Эгина, все еще сипящего нечто совершенно нечленораздельное Круста Гутулана.
В его пробитом горле едва слышно клокотала кровь. «Живучий, однако», – не без цинизма отметил Эгин. Но сейчас ему было не до жалости.
– Ты меня слышишь?! – гаркнул Эгин без всяких церемоний прямо в ухо Крусту.
Он не ожидал ответа. И все-таки получил его. Круст перестал сипеть. Ореховые яблоки его глаз скосились в сторону аррума. Губы Круста разошлись.
– Багидовы твари… теперь ясно, что у них на кладбище ни одной свежей могилы… не нужны им могилы… – с усилием сказал Круст и закрыл глаза.
«Содержательные разговоры у них здесь на Медовом Берегу», – подумал Эгин и поднялся в полный рост.
Он едва успел сообразить, что на столе, съехавшем по наклонившемуся полу до стены, не хватает Сорго, которому приличествовало бы до сих пор находиться в полном бесчувствии после умиротворяющего удара его меча, как снова из-под земли раздался протяжный хряскающий звук и история повторилась.
Дом просел еще глубже.
Эгину досталось по голове стремительно налетевшим сверху потолком.
Повстречавшись наконец с убегающим полом, Эгин рывком обернулся к окну и с ужасом увидел, что никакого окна, собственно, не осталось.
Теперь окно стало дверью в подземный мир. И этот мир в виде фиолетовых пятен на коже выползка проплывал мимо. Только сейчас, находясь на расстоянии десяти локтей от твари, Эгин разглядел множество не то бугорков, не то отростков на глянцевитой лоснящейся коже – небольших, размером с навершие на рукояти меча, но удивительно подвижных, подрагивающих, живущих своей собственной загадочной жизнью.
Любой эрм-саванн Свода понимает, что если смертельная опасность собирается пройти мимо, оставив тебя без внимания, значит, не нужно ей в этом мешать – пусть идет мимо.
Понимал это и Эгин. Но уж слишком велик был искус узнать, как этой твари (в дружелюбие которой верилось все меньше и меньше) понравится вкус стали. Уязвима ли она, например, для его «облачного» клинка?
Эгин занес меч над головой в «стойке скорпиона» и очень осторожно, подозревая за тварью чуткий слух, крадучись мелкими шажками, приблизился к оконному проему.
В облаках на клинке Эгина с треском мелькнула молния и меч требовательно вздрогнул. Такого он за своим оружием раньше не замечал. Но это тем более означало, что медлить нечего.
Быстрее аррума бьет только пар-арценц. Быстрее пар-арценца – только гнорр. Быстрее гнорра – только шардевкатран, что в переводе с наречия Аюта означает «порождающий девкатру».
Клинок Эгина был быстр. Но кожа шардевкатрана оказалась быстрее!
Эгин пребывал вне Раздавленного Времени и не видел, как навстречу его клинку рванулись несколько недлинных, но чудовищно подвижных и хлестких жгутов, развившихся с быстротой молнии из кожных выростов твари.
Он не видел, как все вместе они свились в некое подобие боевого цепа и с немыслимой для человеческих представлений точностью самоубийственно повстречались с острием его меча.
Он не видел, как вместо этой шестерки отростков, рассеченных и мгновенно отпавших, из кожи шардевкатрана выплеснулись еще шесть. И эти имели дело уже с мечом, сила удара которого была растрачена на борьбу с исключительно упругой тканью предыдущих отростков.
Меч Эгина швырнуло назад с такой силой, будто им выстрелили из лука.
Эгин, совершенно не готовый к такому обороту дел, не смог удержать его в руках. За спиной грохнула об пол рукоять меча и, как назло, почти сразу же вслед за этим в очередной раз с обвальным грохотом просели несколько потолочных балок.
Ранил он тварь или нет – Эгин так и не понял.
Определенно, в том месте, куда с точки зрения Эгина пришелся удар, наметились сразу несколько язв, образовавших правильный шестиугольник. На поверхности шестиугольника выступила густая желтая жидкость.
«Ну и что? Это все равно как после классического фехтовального выпада против человека довольствоваться тем, что смог выцарапать на его коже короткую непристойность. А самому после этого остаться без оружия», – с сожалением подумал Эгин.
И тут Эгин, который медленно пятился и тихим шепотом призывал свой меч отозваться ему из темноты, с неприятным ледком под сердцем обнаружил, что фиолетовые пятна на коже выползка больше не двигаются. Следовательно, тварь остановилась.
Слабый, но слышный сквозь любой грохот звон за спиной.
«Ага, это меч. Отозвался, умница».
Пятна опять пришли в движение. Но двигались они теперь не слева направо. Отнюдь. Пятна позли обратно. Обратно…
Эгин был бы рад, очень рад не встречаться с тварью лицом к лицу. Не помня себя от страха, ибо все кругом полнилось совершенно недвусмысленным треском, Эгин извлек меч из-под завала. Он уповал лишь на огромную длину твари да на ее медлительный норов.
Он успел. Когда в его расширенных от ужаса глазах отразился текучий лик шардевкатрана, он, Эгин, уже стоял в дверном проеме зала. Шесть жвал-захватов твари были вынуждены довольствоваться древесиной, не достав до него считанных локтей. Но глаза твари Эгину запомнились надолго…
«Нет, это не друг. Это существо вообще не может быть другом. Какая дружба между одуванчиком и звездой?»
8
На заваленной обломками лестнице было по-настоящему темно. Совершенно темно. Зато наверху – там, где немногим более получаса назад он любился с Лормой, Эгин видел Взором Аррума не то одного очень толстого человека, не то двух-трех тощих, сбившихся в кучу.
Эгин не знал, чего еще ему следует бояться в эту ночь и следует ли бояться вообще – ведь ясно же, что никто не выживет в Кедровой Усадьбе. А если выживет – так в этом его, Эгина, заслуг уже не будет. Что поделать, если он просто дитя немощное против местного неучтенного княжеской переписью народонаселения, а равно и против совершенно упущенных из виду Домом Недр и Угодий обитателей местных недр и угодий?
«Нет, милостивые гиазиры. Сто офицеров Свода сюда. Пятьсот „лососей“. Тысячу, нет, полторы тысячи гвардейцев. Животных-десять и одиннадцать сюда тоже. И все, что Лагха рассовал по хранилищам Свода. Да и самого Лагху с его дудками-свирелями – сюда. И вот когда от самых Суингонов до Наирнского пролива здесь на сто саженей вглубь не останется ни одного дождевого червя, ни одного покойничка-шатуна, а над землей – наоборот, ни одного мужичка, ни одного гнилого сарая, вот тогда…»
Эгин остановился, успокаивая дыхание. Там, за дверью, трое. Теперь он чувствует это совершенно отчетливо. Сидят вплотную друг к другу.
– Это Йен окс Тамма.
Сказал он негромко, но так, что не услышать его было невозможно.
В ответ ему раздались рыдания Лормы.
Эгин распахнул дверь.
«…вот тогда я заберу отсюда Лорму и мы уедем на Цинор. Там по крайней мере сплошные скалы и никакая тварь землю на Циноре не прожрет».
9
Теперь их было четверо. В кромешной тьме.
Лорма, Сорго, сокольничий, которому Эгин не знал имени, и он сам, беспомощный аррум Опоры Вещей.
Изъяснялись шепотом.
– Что там творится? – сквозь тихие всхлипывания осведомилась Лорма.
– На вас напали соседи…
(В том, что мужичье было багидово, а не местное, Эгин теперь не сомневался.)
– …смерды Багида Вакка. И существа, которые мне неведомы. Отсюда надо бежать, и притом как можно скорее.
– А мои родные?
«Ну и память!» – выругался Эгин.
Ему, конечно, было жаль родителей Лормы. Но еще больше он жалел ее и себя. Ибо у них еще была надежда на спасение, а у тех – уже нет.
– Лорма, твой отец застрелен. Мать – раздавлена тварью с телом столоктевого слизня и ликом смерти.
Эгин сказал эти слова как можно более сухо. И поцеловал Лорму в лоб, словно та была ему не подругой, а дочерью. «Выходит, я теперь ее папа и мама», – не удержался от иронии Эгин. Это было понято и оценено. Лорма доверчиво обняла Эгина за пояс и уронила голову ему на колени.
– Милостивый гиазир Йен. – Это был шепот сокольничего, который деликатно ждал, когда тайный советник переговорит с его госпожой. – Что же нам теперь делать?
Вопрос был не праздным. Действительно, опасность была повсюду. Внизу грохотали яростные удары жвал-захватов разъяренного выползка, разносившего в щепу стену гостевого зала. (Тварь, конечно, чуяла близость аррума и наверняка задалась целью добраться до его сладкого мозга во что бы то ни стало.)
Где-то за стеной подбашенной комнаты (где они, собственно, и находились) лютовал другой выползок.
В окрестностях Кедровой Усадьбы хозяйничали мужики Багида Вакка.
«Так или иначе, лучше бродить по окрестностям в предвидении встречи с озлобленной чернью, чем находиться в самом сердце гибели и разрушения», – решил Эгин.
– Что делать? Уходить.
– В том-то все и дело, милостивый гиазир, что уйти мы уже пытались. Но вниз нам путь заказан, там же теперь подземелье. А наверху – башня разворочена и бревна перепутались вконец. Пройти по лестнице мы не можем. И даже если бы нам удалось проползти – там, во тьме, завелась какая-то тварь. Она не двигается, но смогла убить гиазира управляющего. И мимо нее пройти невозможно. Как мы ни пытались.
«Безвестное чудовище – самое опасное чудовище». Эгин не любил иметь дело с безвестными чудовищами. Ему нужен был любой портрет убийцы управляющего. Любой. Пусть даже и неверный.
– Эта тварь далеко от нас? – спросил Эгин как можно тише.
– Два пролета вверх по башенной лестнице.
На это способностей Эгина еще хватало. Его Взор Аррума пополз наверх. Выше и выше. Человеческое тело – еще теплое – лежало значительно ниже, чем два пролета. Выше не было никого живого. И никого, кто умер бы недавно.
«Так. Один из костеруких залез в башню по стене и попал под бревна. Его не убило, но придавило. Невидимый даже для меня, он перебьет всех нас. В этом нет сомнений. Но костерукого я смог поразить кинжалом, а против выползка был бессилен и „облачный“ меч. Значит, надо все равно пробиваться вверх. Но тварь, убив управляющего, намеренно или просто со злости вышвырнула его тело прочь. Тварь я не вижу, как и сокольничий, как и Сорго, как и Лорма. Что же делать?»
Жвалы-захваты выползка со скрежетом проскребли по бревнам внизу. Уже совсем близко.
– А что думает по этому поводу гиазир Сорго? – осведомился Эгин у темноты совершенно неожиданно для самого себя. Ему почему-то пришло в голову, что раз уж он за последние дни дважды без особого желания спасал жизнь учителю, значит, должен же тот иметь в его жизни какой-то смысл?
– И твари живущей любой будет враг сердцеед-пожиратель, – пробормотал Сорго.
«Что ж, масса ценной информации», – скривился Эгин, но попыток дознаться не бросил. Как можно спокойнее, понимая, что он имеет сейчас дело не то с трехлетним ребенком, не то с мудрецом излишне высокого полета, Эгин прошептал:
– Я плохо понял вас, гиазир Сорго.
– И твари живущей любой, – повторил тот и смолк.
«Любой… любой… ну и что, что любой?» – лихорадочно соображал Эгин. Оттуда, откуда раньше доносился шепот сокольничего, послышались звуки возни и знакомый шорох крыльев. «Соколы!»
– Послушай, гиазир сокольничий, мое истинное имя – Эгин.
– Да, милостивый гиазир Йен, – бесстрастно кивнул тот.
– Теперь я хотел бы узнать твое.
Вот уж чего никогда не мог представить себе Эгин! Он, аррум, будет выспрашивать имя у смерда! Пусть довольно просвещенного в повадках живых тварей смерда, но все-таки господского холопа, лишь бы не обращаться с дурацким «гиазир сокольничий» к тому, с кем иначе как «эй, ты!» заговаривать не приучен.
– Меня зовут Солов.
– Хорошо, Солов. А теперь ответь мне: один ведь сокол у тебя остался?
– Да, милостивый гиазир. Один и остался. Другого зашибло.
– Он у тебя привязан?
– Нет, милостивый гиазир. Он и так никуда не улетит.
– Но если ему приказать, чтобы он взмыл в небеса, – он ведь изо всех сил будет пытаться именно взмыть в небеса? Даже несмотря на то что ему придется сперва подскакивать по ступеням, а потом пробираться через завалы?
– Д-да, милостивый гиазир.
Ответ сокольничего прозвучал неуверенно, и Эгин переспросил:
– Так да или нет, Солов? От этого зависит наше спасение.
– Да, милостивый гиазир, но ведь наверху то чудовище…
– Вот именно, Солов, вот именно. «И твари живущей любой будет враг сердцеед-пожиратель».
Память на цитаты у Эгина была отменная. Оставалось только прикоснуться к соколу, изучить его След, запомнить его и уповать на то, что он не рассосется слишком быстро, когда несчастная птица станет жертвой костерукого.
10
Эгин шел первым. За ним – Лорма. Потом – сокольничий.
Тылы прикрывал Сорго, взявшийся вновь бормотать угрюмые прорицания. Несмотря на это, Эгин доверил спину их крошечного отряда именно Сорго. Тот, по уверениям сокольничего, этой ночью показал себя героем – зарубил двух прорвавшихся в дом мужиков прямо на горящей лестнице. А потом отчаянно боролся с пожаром, пока огонь не погиб под земляными развалами.
К тому же хвост отряда был самым опасным местом – туда в любое мгновение могли дохлестнуть жвалы-захваты выползка. А из четырех присутствующих Эгину было менее всех жалко именно Сорго. «Уж больно дурковатый».
Соколу было трудно. Очень трудно. Зоркая дневная птица ночью привыкла спать, а не пробираться через разрушенные людские жилища. Но если его хозяин, его добрый хозяин, пожелал, чтобы он поднялся ввысь и искал добычу, он сделает это. Ибо так обучен и иначе не умеет – выполнять любые веления хозяина. Веления хозяев всегда сильнее природы.
Сокол уже видел звезды сквозь скрещенье балок, когда глухая тьма сбоку ожила и, обратившись костяной змеей, убила его быстрее, чем он успел испугаться прикосновений мелких расшатанных зубов, которые тем не менее впились в жесткое соколиное мясо злее и безжалостнее волчьих.
Эгин, пристально наблюдавший за Следом сокола, безошибочно определил это мгновение.
«Так, птица попалась. Стало быть, именно там, во тьме, где сейчас угасает его След, находится костерукий. Бить надо прямо в След».
Эгин бросился вверх по лестнице, уповая на то, что ее ступени целы и невредимы, а под ноги ему не подвернется роковой обломок.
След стремительно угасал. И когда от него перед Взором Аррума оставалась только слабо тлеющая искорка, Эгин, с размаху налетая лбом на нечто деревянное, твердое, неуместное, пронзил ее «облачным» клинком. И гневный рык приконченной твари огласил темноту лестничного пролета.
– Быстро ко мне! – позвал Эгин своих спутников.
Но никто не ответил ему. Вместо этого из темноты, словно выстреленное «молнией Аюта», вылетело чье-то липкое от крови тело.
Двух прикосновений Эгину хватило, чтобы опознать сокольничего. Вот они, широкие и очень толстые кожаные наплечники, созданные для того, чтобы соколиные когти не оцарапали плечи…
Взор Аррума метнулся вниз. Да, сплошной туман. На фоне исполинской туши подземной твари нельзя было разобрать ничего определенного.
Даже если Лорма и Сорго еще живы – они все равно будут мертвы совсем скоро и Эгин им ничем помочь не сможет. Потому что там выползок. С выползком ему не справиться.
На улице радостно завопили на человеческом языке:
– Давай, братва!
«О Шилол, сколько же их там?»
– У-у-ур-р-роды! – раненым волком взвыл аррум Опоры Вещей.
11
За его спиной вместе с новой зарницей раскатился грохот и вслед за ним – режущий уши неимоверно пронзительный визг, какого Эгину еще слышать в эту ночь не приходилось.
Но он не стал оборачиваться. С него было довольно.
Эгину посчастливилось допрыгнуть с раскатанной по бревнам до самой середины и вдобавок просевшей башни, а с нее – до гребня чудом уцелевшей восточной стены.
Ему удалось быстро продраться сквозь колючий барбарис, для надежности посаженный на внешнем земляном скате, и повезло обезглавить на опушке рощи праздношатающегося и, не исключено, безобидного человека.
И вот теперь Эгин быстрым шагом, стараясь не сорваться на бег, уходил прочь от гибнущей Кедровой Усадьбы.
Он понимал – никакие импровизации здесь не помогут. Он понимал, что теперь дело за лучшими людьми Свода и за лучшими сотнями морской пехоты. А если понадобится – то и за «молниями Аюта» союзных смегов.
Эгин клял и казнил себя за то, что в его присутствии, в присутствии аррума Опоры Вещей, погибло столько людей. Людей, которых он должен любить, ибо ему дано властвовать над ними.
О Лорме Эгин изо всех сил старался не думать. Не в первый раз ему случилось найти и потерять девушку в один и тот же день…
– Гиазира! – тихо позвала его темнота.
Эгин замер, выставив перед собой «облачный» меч.
Но даже в слабом звездном свете он отчетливо видел, что клинок его чист. В нем отражалась половина небосвода.
