ГЛАВА 23

Тимошенков утер пот со лба:

— Рулевые тяги проверили?

— Конечно! — утвердительно кивнул представитель государственной приемки.

— А тормоза? Здесь, видите ли, следует обратить особое внимание на крепления. Очень капризный узел. — Сергей Артемьевич поймал себя на мысли, что сегодня, буквально с того момента, как пограничный сторожевой катер в Маркизовой луже остановил аргентинский грузовой пароход «Эсперанса», без умолку болтает по — русски и ничего не может с этим поделать.

Тимошенков чувствовал, что получает физическое удовольствие от разговора на родном языке. Это было нечто сродни легкому опьянению, оттого он все время улыбался и бросался объяснять подробности, и без того понятные опытным техникам.

— Сергей Артемьевич! — поправляя массивные очки в роговой оправе, окликнул его учетчик с неизменным гроссбухом под мышкой. — Вас тут один товарищ спрашивает.

— Какой товарищ? — удивленно поглядев на учетчика, поинтересовался Тимошенков.

— Из Москвы. Половину машин отсюда в Москву погонят своим ходом, вот он и хотел с вами переговорить.

— А, ну конечно, конечно! — Тимошенков вытер руки тряпкой. — Куда идти?

— Я проведу.

Они миновали заставленный контейнерами двор и поднялись по железной лестнице в маленькую комнатку учетчика. За столом, дымя сигаретой и закинув ногу на ногу, сидел человек в кожанке.

«На пролетария не похож, — для себя отметил Механик. — Руки холеные. Сколько ему? Лет тридцать, может, больше. Выглядит очень моложаво, спина прямая — точно аршин проглотил… Должно быть, кадровый военный».

— Мне того… Подождать на улице? — с подобострастной опасливостью спросил учетчик.

— Сделайте любезность, — по — хозяйски кивнул москвич. Он ткнул окурок в пепельницу и поднялся, резко протягивая Тимошенкову руку для пожатия. — Ганин.

— Добрый день, чему обязан?

— Мечтал познакомиться. Мой старый приятель, мичман Протасов, писал о вас много хорошего. Кстати, он говорил, что предупредит вас о нашей встрече.

— Да, припоминаю… — Тимошенков замялся.

— Сергей Артемьевич, — понижая голос, заговорил Ганин, — можете ничего не бояться. Я такой же офицер, как и вы. Более того, мы в одном звании. Если мой друг Протасов не ошибается, мы с вами одинаково болеем за наше Отечество и видим его будущее не европейским изгоем, каким желают его сделать всякие ллойд — джорджи, Пуанкаре и вильсоны, а сильным, мощным государством! В России произошла хирургическая операция: тяжелая, болезненная, стоившая большой крови и неисчислимых потерь. Но теперь у нашей страны появился шанс выжить. Уверен, вы это понимаете и потому находитесь здесь.

— Да, — подтвердил Механик.

— Отрадно, что вы приехали. Наша страна остро нуждается в грамотных, талантливых специалистах. Вы, конечно же, знаете о новой экономической политике?

— Очень немного. Я из порта непосредственно сюда. В городе еще не был. А там, в Париже, о здешних новостях почти ничего не известно.

— Это плохо, Сергей Артемьевич, очень плохо. Мы верим, что среди тех, кого ужасы гражданской войны заставили покинуть Отечество, — будто стоя на трибуне, вещал Ганин, — есть немало в высшей степени хороших, талантливых, как я говорил уже, честных людей. Оголтелое белогвардейское руководство намеренно скрывает от вас — простых граждан — то положительное, что происходит здесь. Если желаете, давайте в порядке испытания автомобиля проедем по Ленинграду! Вы сами увидите, как он изменился к лучшему!

— Это хорошая мысль. Я в последний раз здесь был почти десять лет назад. Потом фронт, Москва, опять фронт, а дальше — Париж.

— Протасов мне писал о вашей судьбе. Очень интересная история… Ну так что, я распоряжусь, чтобы подготовили автомобиль к выезду?

— Сделайте одолжение.

Ганин вышел из — за стола и, приоткрыв дверь, вызвал учетчика. Тот внимательно выслушал приказ, и вскоре по железной лестнице застучала дробь шагов.

— Вы знаете, у нас с вами в чем — то похожие судьбы, — уже без прежнего пафоса продолжил Ганин. — Я начинал службу в Москве, а потом по семейным обстоятельствам перевелся в Петроград и далее служил здесь. Тоже в бронедивизионе, только в Северной армии у Рузского. С четырнадцатого и по восемнадцатый год. Трижды в госпитале отдыхал, неделю в плену провел, удачно бежал.

— Тут мне до вас далеко. Я ведь, извольте понять, офицер военного времени. Сражался, конечно. Но по большей мере работал в конструкторской группе Кречетникова.

— Как же, как же! Я и сам с ним был знаком, и с дочерью его. Одно время даже за ней ухаживал. Как говорится, тесен мир. Она ведь, помнится, вышла замуж за Владимира Игнатьевича Згурского, а вы, как писал мне Протасов, до встречи с Дмитрием собирались идти работать к этому генералу.

— Да, Владимир Игнатьевич предлагал мне работу.

— Как он нынче?

— Тоскует по Родине.

— Очень жаль, что такой человек сейчас не в Советском Союзе, — со странной интонацией произнес Ганин. — Будем надеяться, что ваши личные впечатления подскажут ему верный путь. Тем более, как поделился со мной один знакомец из ОГПУ, Татьяна Михайловна осталась в России и сейчас, сказывают, в Москве.

— Я ее видел лишь мельком: заходил взять почту для генерала Згурского перед отправкой во Францию.

— Как я понимаю, Кречетников вам доверял всецело, раз именно вас рекомендовали для столь ответственной миссии, как техническое обоснование закупок танков и бронемашин у союзников.

— Да, с Кречетниковым мы были чрезвычайно близки. Думаю, он видел во мне продолжателя своего дела.

— Замечательно! Я себе живо представляю, насколько увеличится мощь Красной Армии, если спроектированная и разработанная Кречетниковым техника вступит в её строй! Я слышал, Сергей Артемьевич, вы лично участвовали в боевом испытании артиллерийской установки «Перун»?

— Да. Но это только первые шаги. Кречетников вообще мыслил широко. Он видел развитие танка совсем не как орудия прорыва заграждений в позиционной войне. Хотя «Перун» изначально разрабатывался именно для этого. Кречетников проектировал танки сопровождения пехоты и кавалерии; танки для нанесения мощных, глубоких ударов, рейдов в тыл врага; танки артиллерийского поражения… Он воистину был гений, и танки были его страстной любовью.

— Протасов мне писал, что вы знаете, где находится архив Кречетникова, — полувопросительно — полуутвердительно сказал Ганин, глядя на собеседника пристальным, изучающим взглядом.

— Знаю, — без малейшего смущения ответил Тимошенков. — И если советская власть гарантирует безопасность мне, моей семье, а также даст возможность продуктивно работать в достойных условиях, я готов предоставить большевикам и бумаги Кречетникова, и собственные умения. Уверен, Кречетников поступил бы так же. Боевая мощь Отечества для него была превыше всех политических дрязг.

— Я думаю, — коротко и очень внятно заявил «приятель Протасова», — советская власть сможет пойти на ваши условия. А сейчас, Сергей Артемьевич, обещанная прогулка по Ленинграду.

Из окна второго этажа хорошо просматривалась вывеска «Стригу и брею. Баранов». Чуть ниже — в окне, на блекло — зеленой крышке от зарядного ящика виднелась в высшей мере загадочная надпись «Спасатель крыс, мышей, клопов, тараканов — выводит, морит с пользой. Безвредно и доступно страдающим нашествием! Тиф! Мор! Погибель! Смерть! Изобретатель Иван Савельич Сапогов». Болеслав Орлинский в который раз за сегодняшний день прочел эти невероятные письмена и, насмешливо скривив губы, отошел от окна. Весь день бывший статский советник провел в четырех стенах, не имея возможности не то что пройтись по улочке, но даже выйти во двор. В прихожей за ломберным столиком сидел дюжий верзила с пустыми глазами вологодской голубизны, и стоило Орлинскому приблизиться к двери, охранник преграждал ему путь с коротким безапелляционным «Не велено!».

«Неужели это начало конца? — меряя шагами комнату, думал старый контрразведчик. — Когда — то это должно случиться. Но, может быть, еще не сейчас? Может быть, просто тупой дуболом в прихожей не получил соответствующего распоряжения?»

Он знал такую породу людей — готовых, выполняя приказ, по — собачьи лизать тебе руки, а через минуту порвать в клочья.

«Хорошо, если так. Если домашний арест — нелепая случайность. Но ведь это совсем не факт». — Он снова и снова анализировал проводимую операцию. Кроме доброй воли Дзержинского, никакого другого прикрытия не было. Если завтра объявят, что цель достигнута и дело можно сворачивать, Болеслав Орлинский очень легко снова превратится в статского советника Орлова — затаившегося контрреволюционера, руководителя тайной организации, искавшей контакт с врагами за кордоном.

Владимир Григорьевич ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. От таких мыслей становилось душно, в висках начало стучать. Он сел за стол и нервно забрал в кулак бородку.

«Надо уходить! Поскорее уходить! Вытаскивать чертова датчанина из лаборатории Дехтерева, объяснять ему, на каком хитром крючке он висит, и бежать как можно скорее. На этот раз никто не будет обеспечивать окно на границе, поэтому на доктора вся надежда: грузы Красного Креста все еще не досматривают…»

Орлинский напряженно уставился на пустой графин: если таким огреть по затылку, пожалуй, можно разбить голову. Орлинский сжал пальцами горлышко и критично осмотрел граненую посудину: «Попробовать вырваться сейчас? Или выждать момент? Нет, сейчас нельзя. Даже если удастся справиться с охранником, куда идти? К тому же есть еще охрана. Если даже мимо проскользну, скоро хватятся, Москву перекроют в один момент. Чужой огромный город — это не знакомый с детства Вильно, не Варшава. Пропасть легко, а затеряться — поди попробуй… Надо действовать умнее».

Орлинский затянул узел галстука обратно, вышел из комбаты и начал спускаться по лестнице на первый этаж. Гэпэушник возник у нижней ступеньки, едва заслышав шаги:

— Куда?

— Вода закончилась. Да и ужинать пора.

— Костюк! — не оглядываясь, крикнул гэпэушник. — Доставь воды товарищу. И съестного чего — нибудь!

— Сейчас! — послышался голос.

«Не прорваться, — вздохнул Орлинский. — Обложили. Может, из окна попробовать спуститься? Попозже, когда все улягутся. Иначе клиентам, маячащим в окне цирюльни, все видно будет — шум поднимут. Да и — как бы не сорваться…»

Дверь комнаты отворилась, и на пороге возник Костюк с подносом.

— Вот, — ставя ужин на стол, объявил гэпэушник. — Суп гороховый харчо, хлеб ситный — полфунта, каша пшенная с мясом. И вода, пожалуйста.

Он кивнул на полный графин.

— Еще чего желаете?

— Хорошо бы чаю.

— В разнарядке не записано, но сейчас уточню.

— Сделайте милость, — недовольно бросил Орлинский, рассматривая принесенную тем деревянную ложку.

— Да вы не глядите, чистая! — успокоил Костюк. — А деревянная, чтоб заточить не пытались.

«Все еще хуже, чем я думал, — отводя глаза, неслышно прокомментировал бывший статский советник. — Надо бежать. Как можно скорее. Иначе отсюда уже не выйти. Дзержинский решил закончить игру в кошки — мышки. Он будет держать меня здесь, а когда мышеловка захлопнется, порешит вместе с попавшимися мышками… Либо бежать, либо…» — Орлов мучительно пытался сообразить, чем еще может пригодиться высокому покровителю, и не вообще, а сейчас, немедленно.

— Костюк, ты там еще? — крикнули снизу.

— Ага! Чего случилось?

— Там к нашему этот пришел. Ну… Тот, нерусский!

— Китаеза, что ли?

— Ну да. Ты уж спроси у товарища Орлинского — пущать, или нехай ждет?

Костюк поглядел на подопечного, полоскавшего ложку в малопривлекательного вида похлебке.

— Пусть входит, — кивнул тот.

— Пущай его! — передал вниз Костюк.

«Может, не все еще потеряно? — возникла в голове Орлова отчаянно — жалобная мысль. — Может, я сам себя запугиваю? Вот, интересуются — пускать ко мне посетителя или повременить. Опять же, вообще кого — то пускают. Отрадный признак».

Он оборвал себя: «Что ты себе вообразил? Или забыл, как сам вел допрос — тогда в Варшаве, без малого двадцать лет назад? Улыбайся, пока набрасываешь удавку. Или ты думаешь, что Дзержинский настолько глуп, что не усвоил твой урок? Нет, он совсем не глуп».

Фен Бо буквально взлетел по лестнице и, легкой танцующей походкой обогнув массивного Костюка, застыл перед начальником:

— Ваше приказание выполнено.

В присутствии китайца Орлинский почувствовал себя увереннее. Конечно, висевший над головой меч пролетарского возмездия грозил рухнуть ровно так же, как и минуту назад, но теперь статскому советнику было кого позвать на помощь против этих безмозглых мордоворотов.

— Благодарю вас, товарищ Костюк, — командным тоном произнес Орлинский. — Будьте добры, принесите ужин и товарищу Фен Бо.

— Слушаюсь, — пробасил охранник и скрылся за дверью.

— Друг мой, — скороговоркой начал Орлов, едва стихли шаги на лестнице, — мы в очень опасном положении. Я должен вас предупредить, потому что не могу, не имею морального права использовать вас как пешку в чужой игре. Но скажите сперва — вы мне доверяете?

— Всецело доверяю, товарищ Орлинский, — бойко отрапортовал китаец.

— Мы работаем против сильной белогвардейской организации. Дзержинский решил, так сказать, «ловить на живца» и для этого создал в Ленинграде и в Москве псевдоконтрреволюционное подполье. Все шло в соответствии с планом, но, вероятно, Феликсу Эдмундовичу для пущей убедительности будущего судебного процесса нужны реальные жертвы с нашей стороны. Одной из них, по всей видимости, должен стать я. И как мой помощник, получается, и ты.

— Это очень плохо. Совсем нехорошо! Я так старался! Прикинулся ординарцем доктора, был рядом с ним весь день. Главное — я нашел женщину, которую ищет ГПУ! Она там.

— Так — с… — оживленно забарабанил пальцами Орлинский. — Ты хочешь сказать, что в лаборатории профессора Дехтерева скрывается Татьяна Михайловна Згурская?

— Да, я видел ее на портрете, который вы давали доктору. Профессор не доверяет датчанину, все время отсылает его от себя. Я решил за ним проследить.

— За профессором?

— Да. В том доме, где сейчас лаборатория, раньше было какое — то общежитие, остались кровати с постелями. Профессор тайком вынес в кабинет один из комплектов, из столовой потребовал принести к себе две порции обеда, но посуду обратно не вернул. Доктор вечером уехал, а я остался следить. Когда стемнело, вижу: профессор выходит из кабинета, с ним Згурская и еще один мужчина. Плечистый, с усами. Они спустились по боковой лестнице на первый этаж — там в дальней комнате, как оказалось, есть подземный ход. Женщина и усатый туда спустились, потом женщина вернулась, а усатый остался внизу.

«Вот это да! — стучало в висках Орлинского. — Вот это удача! Сейчас же звоню Дзержинскому! Хотя…»

Быть может, еще сегодня утром Орлинский и схватился бы за телефонную трубку, но не теперь. Теперь пора действовать совсем в иной манере.

«Что толку, если сейчас я отдам Дзержинскому эту несчастную. Он станет мне больше доверять? Кто я для него? Предатель и перебежчик. Тварь, с которой считаться не стоит, если нужды в том нет. И растопчет он меня при первом же удобном случае. Похоже, такой случай настает. Есть время разбрасывать камни, и есть время бежать, чтобы не попасть под камнепад».

— Послушай, Фен Бо, — после недолгой паузы сказал Орлов. — Мне не простят дореволюционного прошлого, хотя все эти годы я был предан новой власти. Ты для них — и вовсе ничто. Запишут во враги, чтобы казалось, что их много. Мы должны бежать! Уйти, чтобы распутать этот клубок и доказать нашу невиновность!

Орлинский старался как можно более искренне глянуть на собеседника. Он числил себя неплохим актером, но этот узкоглазый чужак с вечной, будто приклеенной улыбкой вызывал у него неуверенность своей бесстрастностью. Как все те, кому приходилось долгие годы, не снимая, носить маску, статский советник Орлов терпеть не мог даже слабого подобия закрытости у кого — то другого.

— Бежать — в любую минуту, — кивнул Фен Бо.

— Не так уж это просто. Внизу охрана, — напомнил Орлинский. — Да и куда бежать? Не в лесу же землянку рыть.

— В Москве живет моя сестра Даньму. Она нас спрячет. Можем идти прямо сейчас.

— Да, но… — Следователь осекся. — Тише, сюда кто — то поднимается.

В дверях снова показался Костюк с очередной порцией горохового варева. Фен Бо посторонился, давая верзиле место, чтобы тот поставил на стол поднос. Костюк чуть наклонился. Руки китайца взлетели: одна — клещами перехватывая гортань, другая — точно птица крылом — опустилась на затылок гэпэушника. Бездыханное тело наверняка бы рухнуло, если б Фен Бо не оттащил его к стене и не уложил там.

— Собирайте вещи. Я сейчас позову вас. — Фен Бо учтиво поклонился и скрылся из виду.

Орлинский глядел належавшего без движения силача, опасаясь приблизиться: «Мертв или оглушен?»

Наконец он сделал шаг, опустился на корточки и попытался нащупать пульс.

— Кажется, мертв.

— Можно идти, — послышалось снизу.

Орлинский бросился к лестнице: второй гэпэушник сидел, уткнувшись лицом в ломберный столик, будто внезапно уснул.

— Ты убил его? — охрипшим от волнения голосом спросил Орлов.

— Да, — не меняясь в лице, подтвердил Фен Бо. — Ди Лун Ван — защита Лун Вана — не предусматривает другого исхода. Пойдемте, товарищ Орлинский. Моя сестра будет рада знакомству.

Командарм Шапошников с улыбкой поглядел на стоявшего перед ним боевого товарища.

— А едемте — ка, Сергей Владиславович, в тучерез! Вот уж там я вас угощу!

— Куда? — переспросил Виконт.

— В дом Нирнзее. Это совсем недалеко — рядом с Тверской, в Большом Гнездниковском переулке, — благодушно пояснил Борис Михайлович. — Поверьте, лучшего места в Москве сейчас не найти. В «Эрмитаже» ныне Дом крестьянина, прости господи. В «Праге» — как там вещал наш вдохновенный пиит: «Здоровье и радость — высшие блага. В столовой Моссельпрома — бывшая «Прага». О прочих и говорить нечего.

— Всецело доверяю вашему вкусу.

— Да уж поверьте мне. — Шапошников сделал знак адъютанту вызвать автомобиль. — Ресторан на крыше тучереза — в этом есть что — то действительно новое, революционное. Кроме хорошей кухни там обещают горный чистый воздух и прекрасный вид. Ну, прямо скажем, насчет воздуха они приврали — нам ли не знать, какой воздух в горах Кавказа! А вид и впрямь отменный, и общество собирается пристойное: писатели, режиссеры, актеры, — Шапошников лукаво усмехнулся, — актрисы, между прочим. Вы как, Сергей Владиславович?

— Да я… — растерялся Виконт.

— Ну все, едемте. — Борис Михайлович хлопнул ладонью по столу. — Опять же на лифте вас покатаю. Небось в Казани такого механического дива еще нет? А здесь — пожалуйста! И всего — то двадцать копеек.

Командарм встал из — за стола.

— Пойдемте, доктор. Вспомним былое…

При мысли о том, что придется в подробностях и деталях «вспоминать былое», у Виконта заныло в месте соприкосновения организма с седлом. Конечно, богатейшая информация Базы в мгновение ока могла выдать ему детальную реконструкцию любой битвы недавней войны, но даже ей не под силу было знать, что сказал, к примеру, на бивуаке командир шестой роты поручику N. Прошлая «контузия» многое списывала, но все же подобная забывчивость порождала сильные подозрения. Странно, когда человек хорошо помнит одни факты и напрочь забывает другие, происходившие в то же время.

Однако выбора не было. Командарм явно был рад встрече с однополчанином и теперь желал достойно ее отпраздновать.

Приказ, час назад доставленный адъютантом командующего округом в лабораторию профессора Дехтерева, был по — военному безапелляционен: «Немедленно прибыть». Уже тогда у Виконта похолодело внутри — этот вызов мог означать что угодно. Скажем, то, что Шапошников навел справки: запросил Приволжский округ на предмет выяснения подробностей о прохождении службы старым приятелем и получил недвусмысленный ответ: «Никакой доктор С.В. Деладоннель в медицинской службе округа не состоит». Чувство настороженности не оставляло Виконта, но приходилось рисковать.

— Как там профессор? — спросил Шапошников, садясь в автомобиль.

— Хлопочет. В общежитие при его лаборатории начали заселяться участники фокус — группы…

— Чего?

— Люди с необыкновенными способностями. Вы слышали о Вольфе Мессинге? Он перед войной гастролировал по всей Европе.

— А, слышал — слышал. Он вроде мысли угадывал, имена, будущее прорицал.

— Да, он.

— Ну, это же фокусник, шарлатан.

— Отнюдь. Ни малейшего шарлатанства в его выступлениях не было. Необычайные, необъяснимые сегодняшней наукой возможности нашего мозга — вот что это.

— И каждый, получается, может такое делать?

— Не исключено. Строго говоря, именно это и предполагается исследовать в лаборатории.

— То есть, — переходя с добродушного тона на деловой, начал командарм, — при помощи такого человека я могу, сидя в своем штабе, разузнать все намерения, скажем, англичан или немцев?

— Вероятно, да.

— И никакая сила не может этому помешать?

— Достоверно пока ни подтвердить, ни опровергнуть этого нельзя. Пока идут исследования.

— Какая важная тема, Сергей Владиславович! Крайне важная! Очень хорошо, что вы мне так просто ее растолковали. Я вчера с товарищем Ворошиловым беседовал — он был на лекции, когда профессор докладывал комиссии ЦК о необходимости этой лаборатории. Так Клим мне что — то набормотал: мол, построили аппарат для увеселения толпы, вроде радио — в Москве кто — то смеется, а в Ленинграде ему в ответ хихикают. Получается, не так совсем? Вот уж Клим — слышал звон! Если такой аппарат создать, то мы, скажем, у себя кого — то пугаем, а враг бежит в панике, бросая оружие?

— Не только враг, — напомнил Виконт. — Все оказавшиеся в зоне действия прибора.

— Ерунда, доработаете. Зря, что ли, лабораторию дали?!

— Работы, конечно, ведутся, но профессор Дехтерев мне не доверяет.

— Ясное дело, не доверяет, — возбужденно перебил Шапошников. — Потому что не он вас подыскал, а наркомат обороны прислал. Стало быть, как говаривали в прежние времена, вы — око государево. Но тут уж, Сергей Владиславович, я помочь не могу, а вам и карты в руки — расположите к себе профессора.

Автомобиль остановился в теснине Большого Гнездниковского переулка рядом со старой усадьбой Римского — Корсакова. Нависающая громада тучереза здесь казалась горным кряжем, а сам переулок — глухим ущельем.

— Экий домище! — выходя из машины, вскинул руки Шапошников. — Вот оно — будущее — то!

Спустя минуту лифт уже возносил командарма и доктора на крышу, где цвела сирень, играл духовой оркестр и суетились меж столиками лощеные официанты.

— Под вечер еще кино будут показывать, — занимая место, сообщил Шапошников с таким видом, будто устройство в ресторане открытого кинозала — его собственная затея. — Сегодня у нас итальянская кухня. Значит, рекомендую попробовать жареного молодого ягненка с шафрановым соусом, минестроне с ломтиками поджаренного хлеба и оливковым маслом, пельмени по — ломбардски и на десерт, пожалуй, апельсиновый шербет Екатерины Медичи.

— На ваше усмотрение. — Виконт демонстративно подтянул ремень портупеи.

— Ну, полноте, полноте. Революция делалась как раз для того, чтобы каждый мог хорошо покушать. Так что нечего постничать.

Командарм подозвал официанта и сделал заказ.

— А теперь, — дождавшись, когда первые блюда оказались на столе, заговорил Шапошников, — давайте вернемся к Татьяне Михайловне. Вы были правы. Ее ищут. И более того — ищут действительно в Москве. Она с неким Судаковым совсем недавно скрывалась в Володином подмосковном имении… В смысле, Владимира Игнатьевича. Их там обложили, как волков флажками. Но этот Судаков чертовски ловок. Ему и Татьяне Михайловне удалось прорваться. Я отдал распоряжение всем воинским патрулям всматриваться в лица молодых женщин и задерживать всех подозрительных. Рисунок ваш мы уже размножили и раздали.

— Быстро…

— А вы как думали? Так вот, минут за двадцать до того, как вы ко мне приехали, звонили из оперативного отдела наркомата по военным и морским делам. Один из часовых утверждает, что видел Татьяну Михайловну дня три назад, то есть еще до облавы. Я думаю, она выходила на разведку — искала новое убежище.

— Почему вы так полагаете?

— А как иначе? Не святым же иконам помолиться она сюда приехала. К тому же я этот дом с Зубовской аптекой знаю. Татьяна Михайловна еще в Тифлисе рассказывала, что в нем ее тетка жила. Значит, сама Таня где — то здесь поблизости. Кречетниковы — род старинный, знатный. Наверняка друзья ее и родичи на окраинах не селились. Диспозиция следующая: мои люди перекроют центр, а вы, Сергей Владиславович, хоть из кожи вылезьте, хоть на животе танцуйте, а к профессору в доверие войдите. Неспроста же для него Татьяну Михайловну ловят. Если что узнаете, пусть ваш ординарец летит ко мне пулей. А я на всякий случай распоряжусь — у особняка днем и ночью патруль дежурить будет. Приказ, ясен?

— Так точно.

— Вот и выполняйте. А теперь макайте, макайте хлебцы в масло — очень рекомендую. Минестроне тут отменное. Между прочим, любимое блюдо Леонардо да Винчи.