Вернувшись, Аксютин застал Кратова за диковинным для постороннего глаза времяпровождением. Тот сидел по-турецки на своей койке и то подносил к самому лицу, то удалял зажатую в кулаке зажигалку с трепещущим желтым огоньком. Лицо его было неподвижно, черты заострились, как у африканской ритуальной маски, на лбу бисером проступила мелкая испарина.

Аксютин в замешательстве попятился, зацепился ботинками за комингс и с трудом удержал равновесие, чтобы не вывалиться в коридор. Кратов очнулся, вышел из транса.

— Вы курите? — осторожно спросил Аксютин.

— Нет, — сказал Кратов и погасил зажигалку. — И не страдаю никакими плоддерскими извращениями. Как и вообще все плоддеры.

— У меня такое чувство, будто я забыл отрекомендоваться, — сказал Аксютин, решительно закрывая за собой дверь. — Павел Аксютин, ксеносоциолог.

— Константин Кратов. Плоддер.

— Я еще тогда хотел задать вам ряд вопросов. Но то, что вы порассказали, было так неожиданно… Например, почему вы решили, будто первопроходцы не обидятся на принятое в нашем кругу упрощенное название планеты?

— Возможно, у них был бы повод для обиды, если бы при упрощении искажался смысл, — сказал Кратов. — Но этого не случилось. На языке Эаири… аэ… эа…

— Эаириэавуунс, — с довольным видом подсказал Аксютин.

— Да… планета называется «Двухглавый крылатый дракон с одной головой в огне и другой во мраке». Вроде бы прямое указание на планетографические особенности. Однако слово «мрак» может быть истолковано двояко: как темнота и как безумие, сон разума. Да и слово «огонь» можно трактовать по-разному. А «крылатый» перевести как «окрыленный»…

— Метаязык, — произнес Аксютин. — Предельное уплотнение образов и понятий. Каждая лексическая единица может быть развернута в целую фразу или законченный образ в сюжетном обрамлении.

— Так вот, называя планету кратким именем Уэркаф, вы сохранили в нем упоминание и об огне и о мраке. Так что образ пострадал незначительно, без особенных смысловых потерь.

— Но откуда вы это знаете? И почему этого не знаем мы?!

— Я любопытный, — сказал Кратов, и зажигалка в его руке снова выбросила язычок пламени.

Аксютин подождал дальнейших разъяснений, но напрасно. Кратов и сам вряд ли смог бы описать те чувства, какие он испытал, на короткий срок присоединившись через плоддерский убогий инфобанк к необъятным фондам знаний Внешнего Мира. Неожиданное ощущение тоски, оторванности, замкнутости в тесном кругу, почти непреодолимое желание разорвать уговор отчуждения и снова стать частицей целого. И здесь же — радость от того, что даже он, забытый всеми плоддер, может сообщить миру нечто, никому пока, кроме него, неведомое…

В те минуты Кратов не удержался и сделал несколько сбивчивых запросов по совершенно между собой не связанным темам. И на все получил моментальный исчерпывающий ответ в виде серии гипертекстов.

Так, он узнал, что на галактических верфях сворачивается производство кораблей традиционных моделей на гравигенной тяге — их было построено вполне достаточно, чтобы обеспечить потребности в транспорте на пятьдесят лет вперед, а уже ожидалось начало массового выращивания звездолетов-биотехнов, которые существовали и раньше, но в крайне ограниченном числе экземпляров. Чем, собственно, и вызвана была безвозмездная передача партии «корморанов» Плоддерскому Кругу.

Что жив и по-прежнему сражается с Канадским Институтом экспериментальной антропологии супротив их концепции управляемого антропогенеза старец Дитрих Гросс.

И что о системе Эаириэавуунс и населяющей ее пределы цивилизации Иовуаарп известно немногое, то есть практически ничего помимо тех сведений, что упомянутые Иовуаарп сочли для себя приемлемым сообщить Галактическому Братству. Впрочем, ксеносоциологический очерк и словарные материалы прилагались. И Кратов алчно ознакомился сперва с очерком, а затем и с материалами. Последние сопровождены были обучающей системой, в которой Кратов увяз надолго и, возможно, успел бы изучить метаязык Иовуаарп в совершенстве. Кабы не Грант, обеспокоенный отсутствием напарника и обнаруживший его сидящим в тесной кабине информационного терминала с «шапкой Мономаха» на голове. Именно грантовские насмешки вынудили Кратова прервать курс обучения где-то посередке и вернуться к обычному плоддерскому бытию. Однообразному, серому и довольно-таки тупому.

Поэтому Кратов знал, что означает имя той планеты, куда ему предстояло лететь. Вероятно, сейчас он единственный среди людей мог произнести связную фразу на языке Иовуаарп. Другое дело, что никто не оценил бы этого по достоинству.

— Гм, — Аксютин плюхнулся на койку и несколько раз подпрыгнул на пружинящем матраце. Это занятие увлекло его, и на какое-то время он отвлекся от темы. — Вы представляете, — сказал он вдруг. — Эти Аафемт гуманоиды! Кто бы мог подумать?

Против его ожиданий, Кратов не удивился. Тогда Аксютин счел необходимым добавить:

— Гуманоиды — это существа, морфологически подобные людям. Это обусловлено…

— Я знаю, — сказал Кратов.

— Но гуманоидный тип крайне редок в Галактике! Нам известно не более десятка разумных рас, какие можно к нему причислить, не погрешив против истины. Может быть, поэтому доктор Дилайт с таким бульдожьим упорством вцепился в этот контакт. Обычно в подобных ситуациях принято отступать. Выжидать, пока там, где тебя не выслушали с подобающим вниманием, не сменится одно-два поколения. И я могу пояснить, в чем причина такого упорства. Дилайт ищет доказательств своей теории галактического изогенеза!

Кратов недоуменно шевельнул бровью, и Аксютин радостно уловил это проявление хотя бы какого-то интереса к его словам. Он немедля ударился развивать успех.

— Изогенез предполагает синхронное развитие в Галактике нескольких магистральных морфологических линий. По мнению доктора Дилайта, линий этих должно быть немного. Две-три, от силы пять. И такое положение дел неизбежно приводит к тому, что на этапе возникновения разума носителями его окажутся одни и те же, либо чрезвычайно близкие биологические виды. Наверняка одна из таких линий — рептилоиды. Можно было бы отнести к магистралям инсектоидов, кабы не фантастическое разнообразие их форм… По лицу Кратова пробежала легкая судорога, но Аксютин не обратил внимания. — Понятное дело, Дилайту из вполне эгоцентрических соображений хочется доказать магистральный характер теплокровных монохордовых вообще и гуманоидов в частности. Тогда концепция изогенеза получит серьезную поддержку, отношение к ней как к любопытному ксенологическому курьезу резко изменится.

— Отчего же?

— От изогенеза легко и естественно совершается переход к Археонам. Археоны — это… Или вы и это знаете? — Кратов кивнул. — Гм… Так вот: если выяснится, что существуют магистральные линии, а затем удастся проследить их распределение в историческом аспекте, то вполне возможно, что мы разыщем наконец колыбель пангалактической культуры. Начало всех начал. И, чем черт не шутит, набредем на цитадель Археонов. Тогда многие ксенологические догмы будут принуждены укрыться гробовой доской. Приятно даже подумать, какой воцарится хаос! — Аксютин с наслаждением зажмурился, потер ладони и пару раз подпрыгнул на койке.

— А вы сами в это верите? — выжидательно спросил Кратов. — В Археонов?

— Смотря на какой козе подъехать. Понимаете, Костя, то, что могут существовать цивилизации первого поколения и, возможно, пережившие Большой Взрыв, я вполне готов допустить. Разумеется, это должны быть сверхцивилизации, наделенные колоссальным могуществом и властью над силами природы. Надо быть крайне ленивой и глуповатой расой, чтобы за ТАКОЙ срок не обрести означенной власти! Но пока в нашей Галактике никаких проявлений или хотя бы следов деятельности сверхцивилизаций, кроме Галактического Братства, не отмечено. Что это может означать?

— Ровным счетом ничего, — сказал Кратов.

— Вы угадали. Археоны с их мощью свободно могли избрать для себя иную обитель, нежели наша ничем не примечательная звездная россыпь. Они также могли утратить интерес к шумным эффектам вроде астроинженерии либо вообще никогда не питать его. Что для нас с вами покажется невероятным. Хотя сплошь и рядом среди людей и соседствующих рас мы встречаем аналогичное отсутствие такого интереса… И наконец, мы в действительности каждодневно и ежеминутно такие проявления и следы наблюдаем, но не имеем воображения интерпретировать их как результат разумной и целенаправленной деятельности. Кто знает — быть может, Археоны посвятили свой досуг конструированию газопылевых туманностей, с которыми мы так не ладим. Или находят удовольствие в повсеместном насаждении черных дыр и раздувании нуль-потоков.

— Кому могут понадобиться нуль-потоки! — пожал плечами Кратов.

— Разумеется, никому! Из нас двоих… Если не принимать во внимание гипотезу о том, что нуль-потоки зарождаются в экзометрии, вливаясь в субсветовое пространство в неких совершенно невообразимых областях мироздания, где все не так, как у нас. Где субсвет и экзометрия мирно соседствуют и взаимопроникают без глумления над законами физики, безо всяких технических ухищрений наподобие экзометральных переходов…

— Никогда не слыхал ничего подобного.

— И не расстраивайтесь, — махнул рукой Аксютин. — Никто не слыхал. Но даже эта дикая гипотеза вполне соотносится с мифом об Археонах. Впрочем, здесь мы и в самом деле покидаем границы здравого смысла и погружаемся в метафизику. Потому что на место сверхцивилизации Археонов, трудно вообразимой при нашей терпимости к необычному, но все же вмещающейся в наши представления о реальном мире, заступают Космиурги. Не к ночи будь помянуты… А это уже подъем на новый уровень абстракций. И здесь-то ваш вопрос о вере становится коренным. Потому что в Космиургов, как в Бога, можно либо верить либо нет. Как выдвигать доказательства их бытия, так и ниспровергать их, не имея на руках ничего, кроме голой веры да еще, пожалуй, нынешних представлений о природе вселенной. Которые, заметим, вовсе не обязаны быть до конца справедливыми!

— Что-то не улавливаю разницы.

— Сейчас уловите. Космиургами в нашем кругу принято именовать некую силу, которая неведомо когда и зачем создала вселенную. Далеко не обязательно разумную, хотя в этом случае она перестает быть предметом нашего профессионального интереса. Итак, эта сила сгенерировала пространство, погрузила его в экзометрию, проложила между ними прослойку в виде светового барьера и установила законы и правила всех взаимодействий. Или по меньшей мере отложила то первичное яйцо, из которого вылупились все последующие курицы.

— И был вечер, и было утро, день первый, — хмыкнул Кратов.

— Вот-вот, — покивал Аксютин. — Именно так и считается хорошим тоном встречать всякое упоминание имени Космиургова всуе. Евангелие от Большого Взрыва, Ультраветхий завет ксенологов… Но если отринуть всякое ерничанье, то вполне очевидно, что Космиурги и Бог — существенно разные категории. Да, они творцы, созидатели нашего мира. Но Бог создал его, чтобы повелевать им, он требует веры, поклонения и жертв. Вспомним испытания, учиненные им Аврааму или тому же Иову. Космиурги же ничего такого не требуют. Если они и есть, то, возможно, и не подозревают о нашем существовании. И о наших дискуссиях вокруг них. Могут ли дискутировать о человеке кишечные палочки? Впрочем, у палочек даже больше на то оснований, чем у нас. И вообще, повторюсь, для нас наличие Космиургов принципиального значения не имеет. Ни познать их, ни воздействовать на их намерения мы не в состоянии. Для нас они — лишь некая абстракция, попытка объяснить то, что пока объяснить невозможно: ЗАЧЕМ возникла вселенная? Я уж и не говорю о более сакраментальных вопросах вроде: как она возникла и когда…

— Итак, зачем Космиургам понадобилось создавать вселенную?

— А не знаю! — радостно воскликнул Аксютин. — Космиургов спросите! Суть гипотезы не в поисках ответа, а в поисках создателя. Если он это проделал, то наверняка преследовал определенную цель. И, возможно, достиг ее. Или, напротив, остался разочарован плодами дел своих. По крайней мере, мы могли бы кому-то переадресовать наше мучительное, изнуряющее неведение… И, кстати, то, что мы поминаем Космиургов чаще всего во множественном числе, всего лишь дань нашему атеизму. Мы неуклюже пытаемся отмежеваться от всяких аллюзий с Богом. В реальности вряд ли число создателей нашей вселенной выйдет за пределы интервала от ноля до единицы.

— Ноль целых три десятых Космиурга, — усмехнулся Кратов.

— Говоря строго, либо один, либо ноль. К чему их больше?

— А гипотеза о параллельных вселенных?

— Она, конечно, позволила бы нам умножить число Космиургов. В их неуникальности появляется некий смысл. Например, они могли бы форсить друг перед другом своим вселенными…

— А почему Космиург непременно обязан быть разумным? — спросил Кратов. — Чтобы мы могли относиться к нему как к грандиозному, запредельно фантастическому, но все же не лишенному привычных нам качеств существу? Дескать, сидел Космиург посреди хаоса, им же, кстати, и учиненного, и скучал. И вдруг взбрело ему в голову… или, скажем, в желудок… отложить первичное яйцо.

— Роденовский мыслитель! — веселился Аксютин. — В масштабе один к гуголу!

— Вот именно. Но Космиург мог быть не существом, а, допустим, процессом.

— Физики так и полагают. Конечно, те из них, кто с порога не отрицает некоего организующего начала до установления законов космогенеза.

— Или все же существом, но не разумным. А самой настоящей курочкой-рябой, интеллект которой никак не превосходит среднего куриного. Стоптал ее петушок, пришла пора, и снесла курочка яичко.

— Да не простое, а мировое! — подхватил Аксютин. — Так могли бы считать биологи, если бы захотели выдвинуть собственную теорию происхождения вселенной. Но мы, ксенологи, по определению своему обязаны исходить из постулата разумности Космиурга. Такая уж наша планида всюду искать разумное начало. Понятно, что от разумного Космиурга до Бога рукой подать. Но мы, материалисты, этого делать не станем. Нам достаточно предположить, что возникновение вселенной кому-то было на руку. И пусть этот первоинтеллект нам непонятен и с наших позиций может оказаться не интеллектом вовсе. Главное — чтобы он был.

— Между прочим, почему — был? — возразил Кратов. — Куда он, собственно, мог провалиться? Умер от перенатуги?

— Хорошо, давайте предположим, что Космиург, завершив работу, продолжает пребывать в добром здравии, любуясь на свое произведение. Или взирая на него с отвращением.

— Чтобы, поборов тошнотные спазмы, подфутболить его куда подальше с глаз долой… А никто не додумался до того, что наша вселенная и есть Космиург? То есть его организм или, еще бредовей, его внутренний духовный мир?

— Что вы, что вы! — Аксютин замахал руками. — Додумались! До чего эти чудаки только не додумались! И что Космиург есть вселенная, и что Космиургам несть числа, а существуют они на фридмоновом уровне, и что звезды суть атомы, а галактики — кристаллы, из которых слагается колоссальная интеллектронная система, обслуживаемая неким вовсе уж недоступным нашему восприятию программистом…

— Вы называете их чудаками, — отметил Кратов. — А сами?

— Ну нет, — сказал Аксютин протестующе. — Я в эти сказки не верю. Если наличие Археонов после долгих уговоров я еще согласен допустить, то Космиургов при всяком удобном случае стану отрицать. Мракобесие это, коллега.

— А магистральные линии? — спросил Кратов растерянно.

— Да нет никаких линий! Доктору Дилайту они мерещатся, и пусть его. Но я-то вижу, что все аргументы притягиваются им и его компанией за уши. Вот за такие, — Аксютин широко развел руки, показывая.

— Вот тебе раз! — сказал Кратов.

— Да один лишь разброс очагов зарождения гуманоидных рас чего стоит. Речь идет не о световых годах даже, а о килопарсеках! Нет, лично я твердо стою на позициях плеогенеза. Никаких вам тенденций, никакой синхронности, а единственно природные условия плюс естественный отбор. Сколько звезд столько и рас. И никаких феноменальных повторов! Согласитесь, Костя, нигде не отмечено того факта, что в условиях, наиболее благоприятных для опережающего вразумления рептилоидов, ни с того ни с сего вдруг да воцарился человек! Ну что говорить: меня убедил бы в справедливости изогенеза один только пример генетической совместимости двух гуманоидных рас, достоверно зародившихся и достигших цивилизованного состояния далее чем в пяти светогодах друг от дружки. На что уж, казалось бы, похожи на нас виавы с Дельты Телескопа! Даже смешанные браки отмечались. У нас в институте один виав руководит сектором, на доктора Биссонета сильно похож. Но детей от таких союзов нет и быть не может. Вот вам изогенез!

— Природные условия? — переспросил Кратов. — Естественный отбор? Занятно. Возьмем уже знакомую нам систему Эа… риву…

— Эаириэавуунс, — нетерпеливо сказал Аксютин.

— Угу. Нефтяной кисель. Площадь суши в сезон отливов не более пятнадцати процентов всей поверхности планеты. Густой облачный покров, практически непроницаемый для светила. Вроде нашей Венеры, только что не гаже. Как по-вашему должны выглядеть эти странные Иовуаарп, которые прекрасно себя чувствуют в столь мерзких условиях?

— Иовуаарп? — озадаченно переспросил Аксютин. — Они так себя называют? Ах да, вы же любопытный… Ну что ж! Какие-нибудь червеобразные, вероятно — гигантских размеров. Венчик щупальцев вокруг ротового отверстия. Зрение в инфракрасном диапазоне спектра. Вторая сигнальная система, соответственно, основана на инфразвуковых колебаниях. Что, впрочем, не обязательно, с тем же успехом это может быть и ультразвук…

Он остановился, впервые за все это время увидев на обугленном лице Кратова улыбку.

— Я не понял, — сказал Аксютин. — Так похоже получилось или нет? Я угадал? И что это у вас — улыбка чистой радости при виде торжества теории над хаосом? Или улыбка презрения к невежеству?

— Получилось очень похоже, — проговорил Кратов. — Один к одному, венерианский туннельный ползарь. Который глуп как улитка и постоянно занят тем, что жрет все, смахивающее на органику, выискивая ее при помощи эхолокации. И не гнушается той самой нефтью, в которой обитает. Вы, должно быть, видали его в зоосаде. А эти самые Иовуаарп — гуманоиды.

— О черт, — пробормотал Аксютин. — Как их угораздило?!

— Е_о_й_л_а_и_м_э_а_б_и_, — сказал Кратов.

— Что-что?

— Сила глумится над разумом, — пояснил Кратов. — Это на их метаязыке. Перевод мой. И, кажется, неудачный. Точнее будет так: силы природы не упустят случая поставить в тупик теорию кабинетного мыслителя. «Гораций, в мире много кой-чего, что вашей философии не снилось…» [пер. Б. Пастернака]