Аксютин, да и все остальные не сразу сообразили, что плоддер наконец-то отверз уста.

— Что именно понятно? — вежливо переспросил Дилайт.

— Эти самые… Эа… ири… — Плоддер поморщился. Чужой язык тоже оказался ему не по силам. — Я узнавал. Они ищут колонии для расселения. Обычное дело, как и мы, как и все прочие. Им нужна планета, покрытая слоем жидких углеводородов. Цикланы, алканы, арены. Нефтяной кисель. А это редкость по обе стороны Ядра, еще реже, чем наш «голубой ряд».

— Ага, тогда и в самом деле кое-что проясняется! — обрадовался Аксютин. — Мы этого не знали. Как же так, коллеги? Впрочем, в нашей модели мотивы поведения первопроходцев значения не имели. На Финр… гм… на Уэркаф полно нефти, но она традиционно укрыта в осадочных породах.

Он произнес это, оборотившись к плоддеру и ожидая, что тот поддержит диалог. Но плоддер решил, по-видимому, что и без того сказал изрядно, и снова погрузился в оцепенение.

— Да, Уэркаф, — промолвил Дилайт. — Так чаще мы называем этот мир из соображений экономии времени и, если угодно, сил. Хотя в официальной документации, разумеется, следует придерживаться канона. Возможно, урезая столь варварским способом имя планеты, мы недопустимо искажаем заложенный в нем смысл. Первопроходцы могут обидеться.

— Не могут, — буркнул плоддер.

Все снова поглядели на него, ожидая продолжения, однако же такового не последовало.

— Первым на Уэркаф высадился в 125 году Мечислав Горяев с планетографической миссией, — выждав паузу, продолжил Дилайт. — Ему там резко не понравилось. Как раз занимался очередной пожар. Тем не менее Горяев успел обнаружить следы разумной деятельности. Так называемый «Горяевский могильник». Руины циклопического сооружения, некогда сложенного из неплохо обработанных каменных глыб до двадцати тонн весом каждая. И свежие массовые захоронения внутри. Иными словами, груды обгорелых останков. Не будучи ксенологом, Горяев немедленно удалился, прихватив несколько хорошо сохранившихся скелетов и так называемый «Горяевский манускрипт» — почти уничтоженный огнем предмет материальной культуры в виде раскладной книги из серебряной фольги с нанесенными на ней письменами. Благодаря этому нам удалось реконструировать облик обитателей Уэркаф и достоверно установить наличие там высокоразвитой культуры.

— По меньшей мере рабовладельческий строй, — прокомментировал Аксютин. — Непременное социальное расслоение. Технологии обработки камня и металла. Сложившаяся письменность. Обменные эквиваленты затраченного труда. Не наши энекты, разумеется, а настоящие реликтовые деньги.

— Сразу после Горяева там побывал я, — сказал Дилайт. — Уэркаф уже выгорел. Поля пепла, горы остывающей лавы. От могильника не осталось и следа. Не было в помине и прочих сооружений, как циклопических, так и соразмерных нам. Трудно было представить, что в этом планетарном пожарище могла уцелеть хоть какая-то жизнь. Здесь нужно иметь представление о некоторых особенностях орбитальной ориентации Уэркаф, чтобы понять наше разочарование. — Дилайт помолчал, словно раздумывая, следует ли ему изложить упомянутые особенности либо извинительно будет опустить.

— Я имею такое представление, — сказал плоддер.

Аксютин с удивлением покосился в его сторону. Откуда бы плоддеру почерпнуть такие сведения?

…Особенности, о которых говорил Дилайт, заключались в том, что в своем обращении вокруг светила, желтого гиганта с десятисложным именем, каковое было наречено ему исследователями с Эаириэавуунс взамен прежнего цифрового индекса, планета Уэркаф всегда была обращена к нему одной стороной. Явление не столь уж и редкостное в астрономии. Вспомним хотя бы Луну. Вспомним еще тысячи и тысячи более удаленных от Земли аналогий. Поэтому солнечная сторона Уэркаф не могла быть обитаема: среднесуточная температура достигала пятисот градусов по шкале Кельвина. Все, что могло там сгореть, давно сгорело, а что могло расплавиться и испариться, соответственно испарилось и расплавилось.

Зато темная сторона, отделенная от адской пустыни обильно вулканирующим и сотрясаемым иными катаклизмами терминатором, вполне годилась для жизни. Там даже имелись в наличии небольшие водные пространства с ограниченным испарением и леса из кактусовидных растений, приноровившихся к жаркому, сухому климату, тянувших влагу с огромных глубин невероятно протяженными своими корнями. Фауна полного спектра, от простейших до высших хордовых. Среди которых венцом творения можно было считать таинственных зодчих так называемого «Горяевского могильника» и слагателей так называемого «Горяевского манускрипта».

От щедрот местной космогонии Уэркаф был наделен крупной луной, которая и дарила его укрытой от губительного жара половине день, отражая свою долю солнечных лучей. Но этот «лунный день» был ясен, лишь когда расступались тугие тучи пепла, выброшенные в атмосферу с терминатора и на небольшой высоте блуждавшие над планетой.

По сути своей Уэркаф был химерой. Планетой-Янусом, гибридом из двух слабо совместимых миров, ни один из которых не был достаточно хорош для обитания. Первый уже обратился в пожарище. Второй постоянно горел и никак не мог догореть окончательно…

— И прекрасно, — ответил Дилайт на реплику плоддера. — Моя первая миссия завершилась относительной неудачей. Отчего относительной? Сгоряча некоторые из нас порывались обвинить Горяева, который уж и сам не рад был своему открытию, в фальсификации. Но экспертиза материалов убедила нас как в его правдивости, так и в неизбежности провала нашего лихого ковбойского наскока. Ведь мы высадились на терминаторе, где цивилизацией и не пахло. Горяеву просто повезло, что он застал следы местной культуры, обреченные на погребение под лавой и пеплом. Могильник был воздвигнут еще в Лунном полушарии, где и заполнялся останками довольно продолжительное время. Пока в силу исключительно медленного, но все же существующего рассогласования в годовом и суточном вращении планеты не вполз на терминатор. Установлено, что Солнечное и Лунное полушария Уэркаф непостоянны и полностью меняются местами раз в несколько тысяч лет… Прояснив до конца планетографическую ситуацию, в 128 году мы направились на Уэркаф вторично, высадившись на сей раз в центре Лунного полушария. Материальных следов культуры там тоже оказалось небогато, но не прошло и сорока часов, как мы вступили в контакт с местными обитателями — «Аафемт», как они себя называют. В контакт чрезвычайно плодотворный, в ходе которого удалось выстроить достаточно полную социометрическую модель цивилизации, составить словарь…

— Очень хороший словарь, — не удержался Аксютин. — Был в нем ряд неточностей, но мы в своем институте легко их устранили.

— Мы получили также ключ к расшифровке их письменности. Хотя в силу местных обычаев он доступен лишь иерархам и служителям некоторых религиозных культов… К сожалению, спустя полторы тысячи часов пребывания на Уэркаф контакт был прерван. Инициаторами были Аафемт, хотя не исключено, что поводом послужила какая-то наша оплошность. После детальной экспертизы нашего поведения в контакте, впрочем, подтверждения этому не нашлось… Мы покинули Уэркаф чрезвычайно раздосадованные, но до некоторой степени и благодарные случаю за счастливую возможность передышки. Накопленный материал следовало обработать и вернуться на контакт во всеоружии. В течение двух лет мы систематизировали нашу добычу в тесном содружестве с тверским Институтом общей ксенологии, — легкий кивок в сторону Аксютина, излучавшего удовольствие, — а затем возвратились на Уэркаф. Мы располагали ясными, по нашему мнению, представлениями о цивилизации и обществе Аафемт, обширным словарем, богатым «фондом общения», куда ксенологи относят всевозможные познания из области неформальной культуры…

— Обычаи, фольклор, сленг, — пояснил Аксютин, уловив тень непонимания на лице плоддера.

— Отягощенные нашими познаниями, мы проторчали в зоне контакта две тысячи часов. После чего, отчаявшись, исчерпав резервы терпения, вернулись на базу. Констатирован был полный провал. То есть несколько раз мы регистрировали присутствие наблюдателей Аафемт. Но на контакт они не пошли.

— Это было золотое время! — вдруг объявил Дедекам, мечтательно возведя взгляд к потолку. — На базе царил образцовый порядок. Никаких шумных сборищ, никаких авралов и ложных тревог. Никто не засыпал в библиотеке. Никто не забывал обугленных костей и черепов в бассейне, куда, между прочим, чаще всего наведываются хорошенькие девушки покрасоваться телом. И я почти отвык от женских истерик и нелепых служебных расследований о якобы имевших место зверских убийствах ксенологами инакомыслящих из своей среды, с поголовной проверкой личного состава на физическое наличие. — На бронзовые скулы командора пал бурый румянец. Красота! Ксенологи ходят тихие, пристыженные, благонамеренные. Либо прячутся по своим каютам и занимаются самоуничижением. И персоналу базы выпадает редкая возможность вздохнуть полной грудью.

— Да, нам потребовалось некоторое время на то, чтобы залечить раны, нанесенные нашему профессиональному самолюбию, — признал Дилайт, оправляясь от смущения. — После чего мы предъявили ультиматум руководству ИОК об откомандировании в наше распоряжение экспертов, непосредственно занимавшихся теоретической поддержкой нашей миссии.

— Ультиматум! — фыркнул Аксютин. — Пали в ноги директорату, вымаливали нас, униженно суля фантастические дары и подношения. И то ничего бы у вас не вышло, не страдай я любопытством, не захоти Вилга сменить остановку, не впади Биссонет в творческий кризис. А вот Азаровского вы так и не заполучили, как того хотели…

— Это несущественно, — сказал Дилайт, не моргнув глазом. Он-то знал, что никто не поверит, будто человек его склада станет кого-то о чем-то умолять. Да еще униженно. Аксютин тоже понял это и в огорчении умолк. Таким образом, мы усилили состав миссии. Если, разумеется, глагол «усилить» вообще применим к людям, равно не владеющим ни фогратором, ни походным лингвистическим анализатором «Портатиф маджестик» или хотя бы «Линкос суперконтакт». — Эту колкость Аксютин принужден был заглотить с надлежащим смирением. Ибо тут крыть ему было нечем: все сказанное являло собой истинную правду. — И уже готовились вновь испытать терпение наших драгоценных партнеров по общению. Как вдруг совершенно случайно, на уровне слухов, до нас дошла весть, что в интервале между второй и третьей нашими миссиями на Уэркаф высаживался некто Кратов. Непреднамеренно, на утлом суденышке. И что-де упомянутый Кратов располагает некой любопытной информацией, извлеченной им во время этой высадки.

— Мы по своим каналам обшарили пол-Галактики, — сказал Аксютин сердито. — Никто не упрекнет нас в неинформированности. Только никаких следов этого мифического Кратова мы не обнаружили. То есть наткнулись на целую ораву всевозможных Кратовых, но ни один из них не имел никакого касательства к Уэркаф.

— И понадобилось некоторое напряжение фантазии, — покивал Дилайт. — А также познания в области общественных структур. Не инопланетных, заметьте, а наших, человеческих.

— Так ты что же, — привстал со своего места Аксютин. — Разыскал этого Летучего Голландца и скрыл от меня?!

— Разыскать несложно, — веско промолвил Дилайт. — А заполучить труднее. Нужно было преодолеть некоторое сопротивление и самого Кратова, и сообщества, к которому он принадлежит. И потом, я хотел преподнести тебе сюрприз. Разве ты не любишь, когда тебе делают сюрпризы?

— Ничего не понимаю, — сказал Аксютин, хотя уже все понял.

— Кратов — это я, — сумрачно пояснил плоддер. — Срок моего отчуждения, который я сам себе положил, еще не истек.