Дворец из белого мрамора громоздился на вершине холма, словно айсберг, каким-то чудом угодивший в самое сердце вечнозеленой рощи. Овальные окна в разноцветных стеклах были мертвы. Ступени широкой лестницы начинались прямо у подножия холма и пропадали между витых колонн в темном провале распахнутых дверей. Кратов, поколебавшись, шагнул на нижнюю ступеньку. От его ног на белом камне оставались следы. Здесь очень давно никто не ходил, все было припорошено слоем пыли.

— Зачем одному человеку столько пространства? — шепотом спросила Марси.

Она была подавлена.

Кратов и сам чувствовал себя до чрезвычайности неуютно.

— Ученики подарил эти хоромы ее отцу, — сказал он так же тихо. — Он не сумел отказаться. Отказ — обида. Но отец умер, а хоромы стоят.

— Я бы сбежала, — промолвила Марси, не выпуская его ладони. — А вдруг здесь никто не живет? Вон сколько пыли нанесло.

Кратов промолчал. Он тоже ни в чем не был уверен.

В роще вдруг истошно загалдели невидимые птицы. Этот единственный живой звук в мертвом царстве из камня и стекла вернул ему ощущение реальности происходящего. Кратов даже встряхнул головой, освобождаясь от наваждения.

— У нас, русских, есть сказка про аленький цветочек, — сказал он солидным голосом. — На зеленом острове во дворце жило да было чудовище и стерегло этот цветок. Однажды туда угораздило заплыть купца…

— Я знаю, — улыбнулась Марси снисходительно. — У нас тоже есть такая сказка. Про красотку и чудовище. Ее сочинила мадам Лепренс де Бомон. А ваш писатель Аксаков… э-э… позаимствовал.

— Эта история стара, как мир, — возразил Кратов. — И вообще я встречал ее даже в инопланетном фольклоре. Если уж разобраться по совести, так эта ваша мадам…

Он оборвал фразу и прислушался. Лестница кончилась, они стояли в дверях. Эхо последних слов разнеслось по пустому зданию, запрыгало где-то под сводами и там разбилось в мелкие осколки. Марси тревожно прижалась к плечу Кратова. У нее мигом улетучилась охота обсуждать литературные приоритеты.

— Здесь никого нет, — снова сказала она.

Они вошли. Под ногами скрипела надутая сквозняками сухая земля. На голых стенах лепились старинные светильники, закутанные в кисейные чехлы. Возможно, это была паутина.

— Я боюсь, — шепнула девушка.

— Еще бы, — усмехнулся Кратов. — Сейчас из-за угла выползет мерзкое чудовище и станет домогаться твой любви.

Он толкнул одну из бесчисленных дверей, та бесшумно отворилась. За ней лежало залитое светом из пыльных окон просторное помещение с паркетным полом. Марси шагнула вперед и тотчас же пулей вылетела обратно. Глаза ее расширились на пол-лица.

— Там кто-то есть!

Кратов отстранил девушку и заглянул в помещение. В зеркальной стене отразилась его напряженная физиономия. В углу валялся высохший, почти истлевший букет цветов.

— Это балетный класс, — сказал Кратов. — Ее отец был великий танцовщик.

— Мне здесь жутко, — призналась Марси. — Я бы с радостью ушла!

— Когда мне грянет сто лет, — сказал Кратов мечтательно, — я выстрою себе такой же мавзолей. Только не будет никакой пыли. Все комнаты будут завалены экспонатами. И я при них — смотрителем.

— Как профессор Бекетов?

— Отращу такую же бородищу, и все поневоле станут звать меня профессором.

— А где ты станешь жить?

— В маленькой светлице под самой крышей. Диван, письменный стол и пара кресел — на случай, если придут друзья.

— У тебя так мало друзей?

— Друзей и должно быть мало. Но чтобы без них не прожить. У меня пока таких нет.

— А те, к кому мы вот уже неделю добираемся и все никак не можем добраться?

— Это иное дело. Мы жили порознь долгие годы и не нуждались во встречах…

— Где же в твоей светлице место для меня?

— А ты вот уже шестьдесят лет как удерешь от меня. Ведь за тобой не только право выбора, но и право ухода.

— Кратов! Я сейчас тебя укушу!

— Нельзя. Я заору, и мы всех перепугаем.

— Летучим мышам и паукам это пойдет на пользу… Ну с чего ты взял, что я удеру?!

— Надо мной довлеет страшное заклятие. Меня не может полюбить ни одна женщина — если, конечно, она мечтает найти в этом счастье. И я умру в одиночестве.

— Глупости! Я же смогла тебя любить, и мне это нравится.

— Ты все выдумала, — сказал Кратов и обнял ее за плечи. — Я для тебя заморская диковина. Аленький цветочек. Экспонат галактического музея. Инопланетянин. Когда ты убедишься, что я такой же человек, как все, тебе станет скучно. Ты же ненавидишь скуку. И ты удерешь.

— Не обижай меня, Кратов, ну пожалуйста…

— Больше не буду, — сказал он и, опустившись на колени, ткнулся лицом в ее теплый, упругий животик между пояском юбки и узлом платка.

Его обостренный слух уловил слабый, но отчетливый шорох. Кратов обернулся. В конце коридора, царственно оперевшись на палку из темного дерева, стоял высокий прямой старик в стеганом синем халате и смотрел на них запавшими глазами. Его седые волосы, перехваченные белой лентой, ниспадали на гордо развернутые плечи, делая его похожим на славянского языческого бога. У ног старика лежала огромная кошка с подрубленным хвостом, пышными бакенбардами и чутко вскинутыми ушами.

Кратов поспешно поднялся. Ему отчего-то почудилось, что сейчас этот величественный старик укажет на них своей палкой, и кошка, обнажив страшные когти, кинется рвать их в клочья.

— Идемте, — сказал старик тусклым голосом и, шаркая ступнями, убрел в одну из боковых комнат.

Кошка медленно зевнула, растворив алую клыкастую пасть, а потом неслышно скользнула следом за хозяином. У нее были тяжелые мягкие лапы мощные, как присоски гравитра.

— Кто это? — взволнованно зашептала Марси.

— Он… великий танцовщик.

— Но ведь он умер!..

Совершенно ничего не соображая, Кратов потянул слабо упирающуюся девушку за собой.

Они вошли в комнату, которая в отличие от всего встреченного ими во дворце имела обжитой вид. Половину ее пространства занимал старинный механический рояль, покрытый белым бархатом. Повсюду висели картины и портреты, не больше ладони каждый («Бокард… Данутович… Сэйнт-Пол!..» приглядевшись, потрясенно выдохнула Марси). Круглый низкий столик на гнутых ножках был придвинут к стене, на нем высился массивный золотой канделябр с оплывшими свечами. По комнате были распиханы в беспорядке мягкие кресла. Одно из них стояло спинкой к ветхому книжному шкафу, в котором рядами теснились книги в толстых потемневших переплетах («Киотансубеки… Гинсберг… Курт Алейников!..»). В этом кресле сидел старик и молча взирал на нежданных гостей. Несмотря на жару, он успел накинуть на плечи пестрый шерстяной плед. Чудовищная кошка умостилась у него в ногах, будто живая грелка, и нервно зевала. Ее раздражало присутствие посторонних.

Марси, растерявшись, сделала книксен и открыла рот, чтобы поздороваться, но только жалко пискнула. Старик безразлично усмехнулся.

— Мне сто лет, — сказал он, словно продолжал прерванную беседу. — Я здесь один. Наверное, мне следовало бы умереть молодым. Тогда я стал бы легендой. А теперь я — анекдот. Архаизм, пережиток. Я никому не нужен. Вот вам я нужен? — Девушка, часто мигая круглыми глазами, кивнула. — Не лгите, дитя. Петипа мог позволить себе жить столько же, сколько и я. Его эпоха была медленной. Дягилеву достало без малого шестидесяти. Баланчин успокоился, не дотянув до восьмидесяти. В его годы я тоже достиг пределов славы. Теперь мне сто лет, я жив и не знаю, когда умру. Свою славу я давно пережил. Почему вы стоите? Я не король, чтобы в моем присутствии нельзя было сидеть.

Кратов нашарил за собой кресло, придвинул его Марси и стал с ней рядом.

— Меня зовут Константин Кратов, — сказал он.

— А меня — Милан Креатор, — заявил старик. — Милан Созидатель… Наши имена созвучны. Хотя сейчас меня, наверное, никто так не называет. Я уже давно не способен что-то созидать. Любопытно, упоминают ли энциклопедии искусств мое имя? Двадцать лет назад упоминали, я проверял. А теперь даже не знаю, как это делается. Впрочем, теперь не принято вычеркивать информацию, даже если она стала бесполезна… Там, — он простер руку к зашторенному окну, — все переменилось. Никто не танцует так, как я учил. Никто не живет так, как я мечтал. Люди не научились говорить телом. Моя «Лингва пластика» никому не пригодилась. Я сижу здесь, как фараон, которого по недоразумению замуровали в пирамиде заживо. Даже эта побрякушка, — Милан кивнул на видеобраслет, что небрежно валялся на столике рядом с канделябром, — смеет не повиноваться мне. Я пытаюсь призвать моих учеников, чтобы они добыли мне чашу с ядом. Никто не отвечает… А может быть, я разучился с ним обращаться. Не сердитесь, что я много болтаю. Мне не с кем говорить в своей пирамиде. С собой мне не о чем говорить, все давно уже выяснено до мелочей. А эта дурочка Ламия, кошка прянула ухом, — меня не понимает. Или не хочет. У нее свои заботы.

— Разве Рашида не живет с вами? — осторожно спросил Кратов.

— Живет, — кивнул старик. — Но не со мной. Возле меня — так будет правильно. Я здесь, а она где-то рядом. Я не вижу ее неделями, месяцами. Я не знаю, что творится в ее жизни, и ровно столько же она знает обо мне. Однажды я не видел ее целый год. А потом она зашла ко мне, словно исчезла только вчера, бросила: «Привет!» — и снова сгинула. Когда я умру, она узнает об этом от посторонних. Или не узнает, пока случайно не забредет в мою комнату и не наткнется на мумию. Вы были с ней знакомы?

— Да. Правда, очень давно.

— Все так говорят. Иногда сюда приходят люди, чтобы повидать ее. И натыкаются на меня. Она возникает в чьей-то жизни, как вспышка, как аэролит, а затем пропадает из нее навсегда. Но люди не хотят верить тому, что ее уже не вернуть, что аэролит не сгорает дважды, и приходят сюда. И не застают ее. А я им не нужен. Верно, с вами приключилось то же?

— Мы не виделись с ней двадцать лет.

Милан Зоравица сдвинул седые брови, что-то прикидывая.

— Вы — из Галактики, — сказал он уверенно.

Кратов кивнул и покосился на Марси. Та сидела в своем кресле, затиснув ладошки между колен, и напряженно впитывала каждое слово.

— Двадцать лет назад Рашида ушла в Галактику, — произнес Милан. Оттуда она вернулась израненной. Я так ничего и не выведал у нее. Знаю только, что она пережила там великий ужас, великую любовь и великое предательство. Одному человеку столько не по силам. Если бы она избежала любого… Ей никто не помог тогда. Она и отвергала всякую помощь. Друзей у нее никогда не было. Приятелей она прогнала. А тот, чью помощь она приняла бы, отвернулся от нее. С тех пор моя дочь сжигает себя, сжигает свою душу. Ей не нужен никто в этом мире. Она берет все для удовольствия, но не испытывает его подолгу. Она уже не способна остановиться и летит по жизни неведомо куда. В какую-то пропасть, ведомую лишь ей одной. Как будто прошлое гонится за ней.

Милан вдруг улыбнулся.

— Когда-то здесь было шумно, — сказал он. — Днем и ночью сюда спешили люди. Им не хватало места, и они выплескивались на окрестные холмы. Мы творили наше будущее. Мы фантазировали и безумствовали! Аэробалет, аквабалет, гравибалет, «Лингва пластика»… Это будущее оказалось не нашим. Я и сам все забыл. И теперь здесь обитают двое. Милан Креатор, который никому не нужен, и его дочь, которой не нужен никто. Почему вы все время молчите?

— Я… я напрасно сюда пришел, — пробормотал Кратов.

— Это вы были с моей Рашидой, когда все испытания небес обрушилось на нее.

— Да, я был с ней в том полете.

— И это вы бросили ее в одиночестве.

— Я не предполагал… Я был молод. Откуда мне было знать… — Кратов вдруг осознал, что выглядит жалко, и с отвращением оборвал свой лепет.

— Убирайтесь.

Кошка приподняла массивную голову и свирепо наморщила нос. Обнажились желтые клыки. Кратов отшатнулся. Лицо его горело. Он попытался выпрямиться, но никак не мог этого сделать. Невидимая тяжесть ломала и гнула его к земле.

— Вы убили ее, — сказал Милан ровным голосом.

Кратов пришел в себя на ступеньках лестницы, на полпути к основанию холма. Мраморная гробница лежала за его спиной, и холод ее проникал повсюду, глумясь над полуденным зноем. Марси, тихая, поникшая, спускалась рядом.

— Ты мне расскажешь об этом? — спросила она.

— Не знаю.

Ему остро захотелось прижаться к ней, почувствовать ее тепло, запах ее белой, не поддающейся никакому загару кожи, укрыться в ее тонких руках от стыда. Не был он сейчас жестким, суровым, сильным звездоходом, каким его привыкли видеть окружающие. Обыкновенное слабое существо. Подверженное всем бедам, на каждом шагу творящее ошибки и нелепости. Побитая собака.

— Привет, — сказала поднимающаяся навстречу женщина и улыбнулась им. — Я вас знаю?

Рашида.

Крыло черных с зелеными и желтыми прядями волос, легко взметнувшееся над колдовскими синими очами. Прекрасное золотистое тело, почти не таящееся под неким сложным сооружением из застывших лент пестрой материи. Маняще приоткрытые алые губы.

За ней, весело переговариваясь, спешили ее новые знакомые, в таких же маскарадных нарядах.

— Нет, — вымолвил наконец Кратов.

— Пойдемте с нами, — предложила Рашида. — Там и познакомимся. Вы какие-то скучные. Будто у вас несчастье.

Кратов отрицательно покачал головой и двинулся мимо.

— Ну как знаете…

— Она глядит на тебя, — шепнула Марси. — Неужели ты так переменился?

— Не знаю, — буркнул Кратов.

— Почему ты не ответил ей? Ты же хотел ее видеть!

— Не знаю…

Они шли молча.

— Сто лет — не старость, — вдруг произнесла Марси задумчиво. — Он еще полон сил.

— Полон сил! — усмехнулся Кратов. — Моему наставнику доктору Энграфу тоже сто лет, а он еще заигрывает с женщинами и работает двадцать четыре часа в сутки… Надо понимать простые вещи! Есть люди, а есть люди! Милан не такой, как все мы. Он не умеет заботиться о себе даже в малом, привычное нам проходит мимо его разума. Он способен лишь творить, только в мире своих фантазий он живет полноценно. И вдруг его выключили из жизни. Оставили ученики, забыла родная дочь. Столько лет потерять, столько лет!..

— Господи, какая же она красивая, — сказала Марси.

— Она тебе понравилась? — уже спокойнее спросил Кратов.

— Я ее ненавижу.

— А меня?

Марси не ответила. Только вздохнула украдкой.