Храпуница все же досталась Прыглецу. Под утро он набрался смелости, вылез из им же выкопанной в песчаном откосе норы и вернулся на место неудачной охоты. И нашел добычу нетронутой. Его не удивило то, что Радужный Дракон погнушался есть храпуницу. Не стал — и ладно. И Прыглец сожрал ее сам, сдирая жесткие пластины панциря и выковыривая волокнистое розовое мясо. Еды было много, ее хватило бы на два раза, а то и на три. Но Прыглец объел храпуницу подчистую — чтобы ничего не досталось Ходуну, который бродил где-то поблизости. Его можно было учуять носом и даже кожей затылка. И Ходун был голоден и зол.

Насытившись, Прыглец ушел к Реке и долго лакал мутную солоноватую воду — с перерывами, опрокидываясь на спину и отдыхая. Потом прилег за камень и стал разглядывать другой берег. Непонятно почему, но его сильно тянуло туда, хотя и ясно было, что ничего путного не выйдет. Тот берег манил своей неизвестностью, и так было всегда. И когда Прыглец еще совсем ничего не умел и всего боялся. И когда всему научился и перестал бояться кого-либо. Кроме разве что Радужного Дракона. И еще темной глубины Реки.

На том берегу росли тростники в два прыглецовых роста. В них копошились большие нелетающие птицы с широкими тупыми клювами, к которым крепились морщинистые кожистые мешки. Птицы плавали на отмели, погружали клювы в воду и что-то таскали со дна. И мешки с каждым заплывом растягивались все сильнее. Прыглец думал иногда, что не худо было бы подбить хотя бы одну такую птицу, попробовать ее мясо. Но те не гнездились у этого берега, а плавали плохо и тоже боялись речной стремнины.

Чужие, что жили по ту сторону Реки, охотились на птиц. И это была легкая добыча: достаточно угодить камнем в птичью башку, и охота заканчивалась. Вот и сейчас Прыглец знал, что Чужой неподалеку. Он чувствовал исходящие от Чужого волны голодных мыслей, и они порой даже перебивали блуждающую где-то позади злобу Ходуна. А вот глупые птицы ничего не чуяли. И поэтому Чужой, раздвинув тростники и почти не прячась, легко убил сразу двух. А потом полез за ними в воду, зябко поджимая пальцы ног и поскуливая от холода и страха перед Рекой.

Это был сильный и ловкий Чужой, быть может — сильнее Ходуна и быстрее Прыглеца, но совсем еще неумелый. Очень уж много было от него шума в воде и тростниках, когда он поволок мертвых птиц на берег. Ему просто повезло с добычей. Попадись ему храпуница или рогоступ — давно бы уже перехитрили его и пожрали. А так он получил возможность протянуть еще один долгий день и хоть чему-то да научиться до прихода ночи.

Прыглецу, помнится, тоже поначалу везло. Сперва в долину пришли ленивые и безопасные мохначи, которых нетрудно было убить, если вызнать место, куда нанести смертельный удар. Потом появились рогоступы, и надо было их выслеживать — но так, чтобы тебя не выследила собственная добыча. А когда Прыглец научился обманывать и убивать рогоступов, откуда-то взялись храпуницы. И, наконец, эта ужасная змея с ногами и крыльями Радужный Дракон… Змеи здесь водились всегда, злые и подслеповатые. Они не досаждали Прыглецу: их интересовали птичьи гнезда и мелкие щетинистые землеройки, от которых гнусно пахло. Но иногда они могли напасть и придушить, поэтому Прыглец всегда был начеку, хотя и не боялся их.

Всех, кто жил в долине, можно было убивать и есть. Даже змей, даже вонючих землероек, хотя Прыглец никогда не делал этого. Но пришел Радужный Дракон, которого невозможно убить — так, по крайней мере, казалось Прыглецу. И непонятно было, зачем он нужен, если его нельзя ни убить, ни сожрать.

Налетевший ветер донес до Прыглеца множество запахов с его берега. Здесь были и деревья с дурманными цветами, распускающимися только по ночам, и храпуницына падаль, и Ходун…

Но один запах мигом перебил все прочие.

Резкий звериный запах. И совершенно незнакомый.

Прыглец разом позабыл о клювастых птицах, о Чужих, что приходят из тростников на берег Реки, обо всем на свете. Он вжался в камень, слился с ним в единое целое, сам обратился в камень. В нем жили одни лишь глаза они ждали явления зверя.

И тот явился.

Он осторожно спустился по крутому угору, тормозя передними лапами и гибким раздвоенным хвостом. Сунул плоскую морду в воду и с шумом принялся лакать. Поджарые ребристые бока под шкурой подрагивали.

Прыглец впервые в жизни видел такого диковинного зверя и теперь не знал, как ему поступить. Эта тварь была почти вдвое крупнее храпуницы. А клыки, что торчали из мокрой пасти, словно не вмещаясь в ней, не снились Прыглецу в самом тяжелом сне.

От Прыглеца до зверя было примерно два десятка шагов, и ветер дул как нужно, чтобы чудище не унюхало охотника. Однако стоило Прыглецу пошевелиться, и зверь оторвался от воды. У него не было ушей, а когда он повернул башку в направлении камня, за которым хоронился Прыглец, то обнаружилось, что и глаз у него тоже нет. Лишь две тонких ноздревых щели да огромная пасть.

Прятаться было бессмысленно. Прыглец выпрямился во весь рост, его пальцы сжимали припасенный заранее обломок скалы, обкатанный речными волнами. Когда зверь приблизился на достаточное расстояние, этот обломок полетел ему точно в то место, где полагалось бы находиться глазам. Будь то храпуница, удар напрочь бы выбил из ее головы всякое желание нападать.

Но зверь даже не остановился. Только досадливо мотнул мордой и добавил прыти.

И тогда Прыглец побежал. Он давно уже не бегал от зверей — разве что с целью заманить их в ловушку, заморочить. Отвык попросту улепетывать. Но вот пришлось, потому что новый зверь был невиданный и очень уж опасный. Кто знал, чего можно было от него ждать? Глаз нет, а Прыглеца учуял — за камнем, с наветренной стороны!