В кают-компании Маони и Варданов сосредоточенно пили молоко, а Фрост с отвращением заполнял бортовой журнал, пристроив мемограф среди пустой посуды. Трубка и коробка с табаком лежали рядом.

— Вот кстати, — оживился он, завидев Костю. — Прочти-ка сей документ и добавь от себя, что сочтешь нужным. Как литератор я не тщеславен и охотно приглашаю всех желающих в соавторы.

Кратов принял у него мемограф, высветил последнюю страницу и тотчас же почувствовал, что переоценил свои силы.

— Можно, я сначала поужинаю? — спросил он.

— Тебе что-то не понравилось? — кротко осведомился Фрост, заглядывая ему через плечо. — По-моему, недурно. Протокол аутопсии трупа большого красного стрелохвоста, со всеми необходимыми подробностями.

— С иллюстрациями, — добавил Маони. — Которым самое место в бортовом журнале.

— А где же им, голубчик, место? — удивился Фрост. — Не на стенах ли кают-компании?

— Такое впечатление, — сказал Костя, — что нынче кто-то поставил перед собой задачу навсегда отбить у меня аппетит. Стрелохвосты в коридоре, стрелохвосты в бортовом журнале…

— Какие еще стрелохвосты в коридоре? — бесцветным голосом осведомился Варданов.

— Да пустяки, — суетливо сказал Фрост. — Ну что за ханжество? И потом, если я сегодня вахтенный, что прикажете мне писать в журнале?.. Впрочем, согласен: иллюстрации не для слабонервных. Зато хорошие выводы. Как это там у меня? «По результатам контрольной экспертизы в подтверждение ранее сделанного заключения… смотри приложение… гм… не дают повода для подозрения в рассудочной деятельности».

— Куртхен, дружище, — промолвил Маони. — Где ты нахватался таких оборотов? Что ты читал перед этим? Не Шпренгера ли с Инститорисом? Если у тебя повсеместно столь же возвышенный штиль, на тебя неизбежно падет подозрение в рассудочной деятельности.

— Ну нет, — возразил Кратов. — Он не давал повода.

— При чем здесь какие-то Шпренгер и… э-э… — пожал плечами Фрост. — Они что-то опубликовали? Я имею в виду — в области экзобиологии?

— Почти, — резвился Маони. — «Молот ведьм».

— Костя, так у тебя есть что добавить? — терпеливо спросил Фрост.

— Что ты, — тот замахал руками. — Я вне всяких подозрений.

— Коллега Кратов, — вдруг заговорил Варданов неприятным голосом. Прошу на время оставить ваши шутки.

«Надо что-то сделать с лицом, — подумал Костя. — Не то он поймет, что я его терпеть не могу. А он мой старший товарищ. Он умнее меня и опытнее. Я должен уважать его. Хотя бы за это…»

Костя стиснул зубы и, как ему показалось, почти спокойно посмотрел в глаза ксенологу. В равнодушные прозрачные глаза на непроницаемом загорелом лице.

— Добавить мне действительно нечего, — сказал Кратов. — Мое дело водить все, что движется… Разве что топографический эскиз да интроскопию местности вокруг улья. Как вы просили… Но прежде я должен оформить их. С необходимыми подробностями и без необоснованных подозрений.

Маони смешливо фыркнул и отвернулся.

— И какой умник только придумал назвать этот гадюшник ульем, присовокупил Костя, чтобы не затягивать паузу сверх меры.

— Я придумал, — сказал Варданов, не мигая.

Кратов внутренне напрягся, ожидая зачина очередной нахлобучки. Но Варданов, ни словом ни жестом не выразив своего отношения к его проколу, снова уткнулся в чашку с молоком.

— Кстати, о пчелах, — сказал Фрост с воодушевлением. — Хитин у них что рыцарские латы! И зачем им такой хитин? Когда мне будет позволено провести аутопсию, первым долгом я…

— Нет, Куртхен, уволь, — вмешался Маони. — Наверное, ты хочешь поделиться с нами чем-то чересчур специальным.

— Как там у них мозг? — спросил Кратов.

— У них нет мозга! — торжественно произнес Фрост. Поглядел на ксенолога, поскреб коротко стриженную седоватую макушку и добавил: — Как такового. Мозг вообще не является непременным атрибутом живого существа. У пчел восемь крупных ганглиев, то бишь нервных узлов, по всему телу.

— Неужели ты тайком их анатомировал? — притворно ужаснулся Маони. Без заключения экспертизы?!

— Во-первых, упомянутое заключение должен буду составить именно я, поскольку пчелы — моя тема. Во-вторых же, чтобы исследовать внутреннее строение живой твари, отнюдь не обязательно ее потрошить. На то существуют иные, совершенно безопасные и, что особенно важно, нечувствительные для объекта исследования способы.

— Занятно, — сказал Маони. — На что же им тогда голова?

— Пчелы летают вперед задом так же хорошо, как и головой, — ввернул Кратов.

— На голове у них размещены два органа зрения и оральное отверстие, продолжал Фрост. — Что значит «ротовое», а не от слова «орать», как вы могли бы заподозрить.

— Любопытно, чем еще, помимо рта, можно орать? — промолвил Маони раздумчиво.

— Там же присутствуют два ганглия, по одному на каждый глаз. Кстати, вентральные ганглии ничем не отличаются от краниальных.

— Если я тебя правильно понял, Куртхен, — сказал Маони, — голова у них — в значительной степени дань некой отмершей традиции. Условность.

— И все же дистанционные исследования не дают полной картины, вздохнул Фрост. — Было бы славно добыть хотя бы один экземпляр. И я бы тотчас же покончил бы с этой проблемой.

— Это невозможно, — лязгнул Варданов.

Все посмотрели на него. Ксенолог сидел перед пустой чашкой, уставясь в нее неподвижными глазами.

— Еще молока? — предупредительно спросил Фрост.

— Благодарю, не надо. Кодекс исследовательских миссий позволяет использовать для аутопсии только естественным образом умершие экземпляры. А умерщвлять, либо даже отлавливать разрешено только после заключения ксенолога. Я же своего заключения еще не представил.

— И напрасно, — промолвил Фрост. — В наших общих интересах поскорее завершить миссию, столкнуть отчет Комиссии по внешним ресурсам и заняться серьезным делом. Зачем тянуть? Согласись, Сергей, что здесь не работа, а климатический санаторий. На любителя экзотики… Вот я, к примеру, в следующей декаде предполагаю участвовать в миссии в систему Черный Парус. Там одна планетка с активно-инфернальной атмосферой, из «черного ряда», но заваленная трансуранами в семь слоев…

— Не соглашусь, — сказал Варданов равнодушно. — Мои интересы, очевидно, не совпадают с вашими. Мне представляется, что именно здесь мы заняты самым что ни на есть серьезным делом. Сталкивать что-либо кому-либо я не намерен. И приложу все старания, чтобы Кодекс неукоснительно соблюдался, а программа выполнялась в полном объеме и в соответствии с планом исследований. Здесь после нас людям жить и работать.

— Пардон, — сказал Фрост с неловкостью. — Никто и не спорит. Никто и не собирается урезать программу. Никто и не…

— Да что вы, в самом деле, — сказал Кратов сердито. — Танцуете вокруг да около! Я — драйвер и не подчинен вашему Кодексу. В моем контракте такое подчинение не предусмотрено. Поэтому, наверное, мне можно открыто выражать свое несогласие… — Все с интересом обратились к нему. — Стрелохвосты, равноноги, пчелы… Это животные! И довольно безобразные на вид. Чтобы убедиться в этом, достаточно увидеть их воочию, а не на графиях. Ну где Курт возьмет естественным образом подохшие экземпляры?! Они дохнут внутри улья. А вскрывать улей, разумеется, тоже запрещено Кодексом.

— Еще бы, — сказал Варданов. — Неприкосновенность жилища провозглашена Декларацией прав разумного существа. Представьте, что для нужд экспертизы кому-нибудь придет в голову вскрыть ваш дом.

— В условную голову, — ввернул Маони, ехидно поблескивая глазами.

Фрост опасливо посмотрел на Кратова, будто бы тот уже изготовился посягнуть на Декларацию. Потом неопределенно усмехнулся и стал прибираться на столе.

— Из имевшей место дискуссии можно сделать по меньшей мере один вывод, — произнес Варданов. — Впредь следует в исследованиях отказаться от услуг драйвера Кратова. Он обладает недостаточным опытом, и в нем сильны еще лихаческие рефлексы, что проистекает из его высказываний. Использование его в качестве водителя транспортных средств, помимо корабля, не предусмотрено его контрактом. Но драйвер Кратов сам предложил свои услуги, поскольку был наименее загружен текущей работой.

— И теперь, вероятно, раскаивается, — снова подал реплику Маони. — А «гоанну» он, хочу отметить, водит классно.

— Должно быть, тебе, Сергей, было бы приятнее, если бы Костя сутками бездельничал, у всех путался под ногами и от скуки пакостил по мелочам, сказал Фрост. — Как Никитин на Серой Хризантеме. Помнишь Михаила Фомича Никитина?

— Помню, — сказал Варданов. — Однако я счел бы за благо мелкие пакости внутри корабля, нежели большие неприятности снаружи. У меня сложилось впечатление, что драйвер Кратов в известных обстоятельствах предпочтет стрелять, нежели думать. Особенно если принять во внимание наличие в его распоряжении такого высокоэффективного оружия, каким является фогратор.

«Только бы сдержаться, — думал Кратов, кусая губы. — Только бы снести. Это тебе, звездоход, не пыльные тропинки далеких планет. Это твой старший товарищ, люби его и цени, и целуйся с ним!»

— Ну вот что. — Фрост внезапно возвысил голос и для убедительности грохнул посудой. — Пардон! Оставь парня в покое, Сергей. Надоело тебя слушать. Если хочешь знать мое мнение, ты несправедлив.

— Я только желал бы, чтобы драйвер Кратов осознал всю степень ответственности, лежащую на каждом без изъятий члене исследовательской миссии, — спокойно сказал Варданов. — В иной обстановке я не указывал бы ему на недопустимость всякого легкомыслия. Известно, что передо мной, равно как и перед другими ксенологами миссии, поставлен ряд вопросов, на которые пока ни один из нас не дал аргументированных ответов. Вот эти вопросы. — Он растопырил пятерню и стал аккуратно загибать пальцы. — Зачем астрархам гипотетической цивилизации — если согласиться с предположением о самом факте наличия таковой — понадобилось реконструировать орбиту Псаммы, если они впоследствии не воспользовались плодами своего труда? Куда исчезла эта цивилизация, закончив работу? Наконец, исчезла ли она, а не соседствует ли с нами и поныне? Не воспользовалась ли Псаммой для своих целей недоступным нам образом, отличным от принятой в подобных случаях колонизации либо разработки недр планеты? И не пчелы ли — ибо по большинству иных видов дано отрицательное заключение — являются предполагаемым Чужим Разумом?

Костя тотчас же представил, как пчелы выползают из своего улья и с натужным гудением начинают спихивать Псамму с ее орбиты, упираясь в песок и друг в дружку мохнатыми лапами. Картинка вышла малоубедительной и даже потешной. Костя неожиданно для себя громко хмыкнул и тут же смущенно покраснел.

— Ну какой из пчел Чужой Разум? — в унисон его мыслям усомнился Маони.

— Но мы не можем сейчас утверждать обратное, — сказал Варданов. — Мы не располагаем доказательствами. Вот когда они появятся и буде появятся вообще…

— А по-моему, вы просто нагородили в вашем Кодексе лишнего, произнес Маони недоверчиво. — Не будь у планеты такой орбиты, все виделось бы в ином свете.

— Разумеется, — сказал Варданов. — И нас не было бы здесь, как не было бы самого предмета исследований. Но мы здесь, и дела именно таковы. Жизнь во вселенной — вообще достаточно редкое явление. Поэтому Кодекс налагает особые ограничения на исследовательские миссии в обитаемые миры. В частности, он требует от ксенолога аргументированного заключения о неразумности всякого высокоорганизованного биологического вида на планете. Высокоорганизованного, ибо до настоящего момента ксенологии неизвестны сообщества разумных микроорганизмов. А плазмоиды, если вы вспомнили о них, не обитают на небесных телах…

Он говорил монотонным, размеренным голосом. Словно читал лекцию. «Кому? — подумал Костя. Уж не мне ли? Сдалась мне эта премудрость. Тем более, что не настолько она и глубока. Неужели он всерьез полагает, что я круглый дурак? Точнее, овальный, если верить Гвидо?»

— Сразу, невооруженным глазом, весьма затруднено определение того, какая деятельность рассудочна, а какая нет, — вещал Варданов. Типологический спектр разумных рас, входящих в Галактическое Братство, чрезвычайно богат. И при идентификации девяноста процентов этих типов наш традиционный житейский опыт дает гарантированную осечку.

— Попади вы с вашим Кодексом на Землю, — проворчал Костя, — вы копались бы лет двести, прежде чем добрались бы до приматов. И первый раз споткнулись бы на муравьях.

— И пчелах, — присовокупил Маони.

— Небезосновательно, — сказал Варданов. — Инсектоиды широко представлены в Галактическом Братстве. Не в пример шире, нежели гуманоиды. И прецеденты подобного «копания» известны. Так, в 121 году земная исследовательская миссия не смогла дать однозначного заключения по одному виду и была вынуждена покинуть планету, которую предполагалось заселить.

— А, помню, — сказал Фрост, подходя к столу. — Миссия Кортеса на планету в звездной системе Садр. Это в созвездии Лебедя. Кортес, разумеется, не избежал соблазна окрестить планету Ледой.

— И что же? — заинтересовался Костя, мигом позабыв свои обиды.

— Леда объявлена закрытой, — сказал Варданов. — Тектоны поддержали наше решение. В определенной ситуативной среде звероящеры Леды собирались вокруг корабля миссии и совершали действия, сходные с отправлением религиозного культа. А при отсутствии таковой среды совершенно игнорировали самое присутствие миссии. И пока мы не найдем истолкование этому факту, планета останется закрытой.

— Ну, будет, — произнес Фрост. — Костя уже проникся. Он впредь станет ответственнее. Правда, Костя?

— Правда, — сказал Кратов, краснея. — Только пчелы к вашим рассуждениям никакого касательства не имеют. Они анатомически неспособны менять орбиты планет. У них и жала-то нет.

— У астрархов тоже нет жала, — сказал Маони.

— Вы упрямец, драйвер, — промолвил Варданов осуждающе. — Возьмем людей. Люди также анатомически не приспособлены к подавляющему большинству своих исконных занятий…

— Люди и не занимаются астроинженерией.

— …но люди создают «вторую», технологическую природу, которая восполняет им отсутствующие естественные качества. И астроинженерия для человечества — дело самого ближайшего будущего.

— У пчел нет никакой «второй природы»!

— Инсектоиды, пчелоиды, — фыркнул Маони. — Несерьезно это. Предком человека был хищный и потому жизнеспособный зверь обезьяна. Вот человек и стал разумным. И те же звероящеры, с их религиозным почитанием нашей не Бог весть какой замечательной космической техники, тоже, небось, не траву кушают!

— Пардон, обезьяна не хищный зверь, — мягко заметил Фрост. — А всеядный. Как свинья, например. И обезьяна не была предком человека. Это старинное эволюционное заблуждение, древнее которого — только божественный акт творения «по образу и подобию» и прочие поверья о демиургах. У нас с обезьяной был общий предок, но впоследствии наши пути разошлись и весьма далеко. И этот общий предок, между прочим, жил в океане.

— Неважно, — отмахнулся Маони. — Я солидарен с Костей и тоже считаю, что монтаж орбиты Псаммы проходил без участия автохтонов. Будь то пчелы, будь то равноноги и стрелохвосты. Тут побывал астрарх с настоящей головой, а не условной. Он имел цепкие руки и острый разум. У него были достойные предки — хищные, зубастые, жизнестойкие!

— Если только тебя это не оскорбит, — снова вмешался Фрост, — то упомяну, что мы произошли от твари, питавшейся планктоном.

— Не верю! — воскликнул Маони. — Не знаю, как твой, а лично мой предок жрал сырое мясо. Он был хищник, с горячей красной кровью и вот с такущими когтями и клыками!

— Про хищника — это вы красиво, — бесцветным голосом сказал Варданов. — Эмоционально. Но если принять во внимание сам факт существования Галактического Братства, это ваше высказывание в значительной мере напоминает рецидив примитивного антропоцентризма. Должно быть, Гвидо, вам очень обидно, что среди разумных рас нашей Галактики преобладают рептилоиды, а отнюдь не млекопитающие и наипаче не гуманоиды. Ну, тут уж ничего не поправить… Благодарю за ужин. Впредь я хотел бы просить коллегу Кратова стараться ставить себя на их место.

— На место кого? — осведомился Костя. — Пчел?

— Именно, — с некоторым сожалением сказал Варданов. — И тогда, быть может, в решающий момент кто-то иной поставит себя на ваше место. Спокойной ночи всем.

Когда дверь за ним затворилась, Костя с облегчением вздохнул и спросил:

— А что, господа звездоходы, все ксенологи таковы?

— Зануды? — уточнил Маони. — Нет, не все. Но в полевых условиях по преимуществу…

— Стереотип профессионального поведения, — пояснил Фрост, торопливо набивая трубку и закуривая. — Он ведь прав. Если что-то неясно, лучше перестраховаться, чем после грызть локти.

— А из-за чего весь сыр-бор? — возмутился Костя. — Из-за единственного неподтвержденного факта якобы имевшего якобы место якобы вмешательства в тутошнюю небесную механику неких мифических Археонов!

— Я уж и сам начал сомневаться, — сказал Маони. — И не сильно расстроюсь, если на галактической базе мне с математическими выкладками на руках докажут, что такая орбита вполне может сформироваться естественным образом. Только бы не ославили по всей Галактике.

— Ну и переживешь, — сказал Фрост. — Лучше скандальная слава, чем никакой. Было бы хуже, если бы мы встретили Чужой Разум, не распознали его и принялись это самое… подвергать аутопсии. А потом бы вдруг разобрались. Каково?!

— Да пчелы это! — в сердцах воскликнул Кратов. — Летают себе, гудят, суетятся без толку. А вы заладили — Чужой Разум, Археоны…

— Давно хочу вас спросить, — сказал Маони. — Почему именно пчелы? Я видел одну, пролетала тут неподалеку. Не так уж много в ней было пчелиного. Более всего она напомнила мне дирижабль.

— Дирижабли не строят ульев, — ввернул Костя.

— Уж и не припомню, кто их так назвал, — замялся Фрост. — Не то у Геснера кто-то, не то у Рейхани… не то я, грешный. Просто первое, что пришло в голову. Игра случая.

— То есть могли быть и мухи, и осы, — сказал Маони. — И оводы. И шмели.

— Только не мухи! — запротестовал Костя. — Для мух они слишком красивы. Одни глаза чего стоят. Будто мозаика из самоцветов!

— Ты, братец драйвер, не видал еще наших тропических двукрылых, усмехнулся Фрост, пуская изо рта дым колечками.

— Ваша правда, — сказал Маони. — У пчел изумительный красный цвет. Оттенок кованой меди.

— Ты ошибаешься, — возразил Костя. — Пчелы серые. А вот наземные формы сплошь красные.

Маони подумал.

— Я видел красную форму, — сказал он убежденно. — Эта форма летела.

— Бывает, — покивал Фрост. — Посиди-ка на двух солнышках час, другой.

— И все же… — пробормотал Маони и задумался.

— Может быть, мы упустили из виду еще кого-то? — спросил Кратов.

— Пардон! — сказал Фрост. — Это исключено. Мы же здесь не первые. Достоверно установлено, что на Псамме летают только пчелы. Яркий пример приспособительной эволюции. Не умей они летать, их в два счета извели бы стрелохвосты и равноноги. Которые теперь в сторону улья даже не глядят.

— Вообще-то странновато, — сказал Костя. — Такая огромная планета — и такая бедная фауна. И только одни пчелы, которые летают.

— Я-то понял, что ты имеешь в виду, — покивал Маони. — А любопытно, достанет ли тебе мужества поделиться своими соображениями с Вардановым?