Глава 2
05 августа, 08:12, Пятиозерье, лес.
ЧП случилось в самом начале обратного пути.
Они добрались до конечной точки маршрута – маленького родника, журчащего в срубе из осклизлых досок. Света ополоснула разгоряченное лицо. Пробиркин сделал несколько жадных глотков. Назад двинулись другой дорогой – высоким берегом озера, среди выгоревших, пожелтевших покосов.
Велосипед подпрыгнул на глубокой рытвине. Камера лопнула приглушенным выстрелом – Света остановилась и развернулась. Доктор слез со своего двухколесного друга и сокрушенно ощупывал колесо. Лицом он напоминал малыша, уронившего в лужу с трудом выпрошенное у мамы мороженое.
– Вот говорил, говорил мне Федор Палыч, что старая резина, что нельзя туго накачивать… – Причитающий Пробиркин попробовал снова оседлать своего Росинанта.
– Не надо, Сережа, – остановила его Света. – Обод согнешь… Ничего не поделаешь, катить придется.
Теперь бежали оба. Света впереди, налегке. Сзади пыхтящий и спотыкающийся Доктор Пробиркин влачил не оправдавшее надежд средство передвижения. Вскоре он стал отставать – десять метров, двадцать, тридцать – в лес Света вбежала уже одна.
.. .Смешной Пробиркин, думала она, три недели молча катается следом… может и вправду влюбился?.. Девчонки из старших отрядов уже похихикивают, увидев нашу возвращающуюся из леса парочку…
За двадцать семь лет она как-то уже привыкла к тому, что никто и никогда в нее не влюблялся. Нет, конечно, бывали в юности, да и сейчас случаются авантюрно-любовные приключения, вспоминаемые почему-то исключительно со смехом. Но привлеченные симпатичной внешностью и покладистым характером мальчики – юноши – мужчины при более близком знакомстве теряли первоначальную напористость, постепенно отдалялись и исчезали из ее жизни.
“Тебя можно любить только издали, как “Мадонну” в Эрмитаже…” – сказал ей… – как, кстати, его звали? Не важно, но некую общую закономерность всех ее романов тот мимолетный знакомый уловил…
Но Света не комплексовала и не тревожилась по этому поводу.
Повод для тревог у нее имелся иной.
Ретроспекция. Света.
Как сходят с ума?
На этот глупый вопрос есть не менее глупый ответ: каждый сходит с ума по-своему. Тихо и незаметно для окружающих. Они, окружающие, видят лишь результаты. Впрочем, и сам объект процесса зачастую не замечает ни его начала, ни финиша.
Со Светой все произошло по-иному.
Она прекрасно помнила, как начала сходить с ума… И когда.
…Зима. Зима этого года. Квартира-двушка в хрущевке. Поминки. Девять дней назад умерла мать. В комнате тесно – собранные по соседям стулья-табуретки плотно стоят вдоль длинного стола, составленного из нескольких, слегка отличающихся по высоте. Сослуживцы, подруги, – из родственников одна Света. Сидят давно, поминальные слова сказаны. Водка сделала свое дело, печальная торжественность ушла, гости немного повеселели – жизнь продолжается. Тихо разговаривают уже о своем, разбившись на группы по два-три человека.
Это пришло резко и неожиданно. Не было – и появилось.
Все вокруг стало чужим. Люди. Предметы. Комната. Света сидела и не понимала: где я? что я здесь делаю? кто эти люди?
Разговоры превратились в бессмысленный набор звуков – она не понимала ни слова. Незнакомые люди сидели в незнакомом месте, ели, пили – она зачем-то находилась среди них. Света сжалась на стуле, не понимая: что надо сделать… Хотелось закричать.
Все закончилось столь же быстро и неожиданно, как и началось. Она облегченно вздохнула, что-то ответила Наталье Макаровне, старой маминой подруге, тревожно вглядывающейся в Светино лицо, и секунду назад казавшейся совершенно неизвестной, чужой женщиной… Примерещится же такое.
Все закончилось.
Но спустя недолгое время пришло снова…
А потом приходило все чаще и чаще.
Правда, днем и наяву провалов больше не случалось, – надо думать, потрясение, вызванное смертью матери, постепенно сглаживалось.
Провалы появлялись по утрам. Именно по утрам – ни разу, проснувшись отчего-либо среди ночи, Света не испытала ничего похожего…
Она могла – поначалу – проснуться в абсолютно незнакомом месте – и несколько минут мучительно приходить к выводу, что это ее кровать. Ее комната. Ее квартира. Логика подсказывала, что она дома – но память упрямо вопила: чужое! чужое!! все вокруг чужое!!!
Через несколько минут в мозгу словно бы щелкал выключатель. И все становилось знакомым. Узнаваемым. Беда небольшая – но срок узнавания медленно, но постоянно рос. Когда он перевалил за полчаса, она начала заниматься аутотренингом. Смотрела на окружавшие чужие предметы и твердила: это все мое, мое, мое…
Вроде помогало.
Умом Света понимала – все так и есть, все тут ее, родное, знакомое – но какая-то часть сознания продолжала бить в набат: чужое!!!
Естественно, в подобных обстоятельствах пришлось забыть о ночевках вне дома– иначе появлялся более чем реальный шанс окончательно свихнуться.
…А потом пришло очередное утро, и очередное – уже привычное – непонятно где пробуждение, и в середине привычной попытки убедить себя, что она дома, и все вокруг родное и знакомое, – ехидный внутренний голос спросил: твое – это чье? Две последовавших минуты Света не могла вспомнить, кто она такая – и это оказались отнюдь не лучшие минуты в ее жизни…
Логичнее всего было обратиться к врачу. К профессионалу-мозговеду. Но…
Но она не обратилась. Отчасти сработал стереотип – психиатры здоровых не лечат, психиатры лечат психов… Стоит один раз попасть на учет в психдиспансер – и в дальнейшем возможны всякие сложности. Неважно, захочешь ли ты получить автомобильные права, или лицензию на оружие, или устроиться в фирму, придирчиво отбирающую сотрудников.
С другой стороны, днем, вечером, ночью ни малейших проявлений недуга не наблюдалось. Только утром.
Света применила военную хитрость — против себя самой. Попробовала сменить режим – ложиться как можно раньше, с тем, чтобы вставать ночью, задолго до рассвета. Организм бурно воспротивился хитроумному плану. Вечером уснуть никак не удавалось, а после двух ночных подъемов Света на третий раз проспала, не услышала звон будильника, – и снова проснулась утром, непонятно где… И – непонятно кем.
Она продолжила свою одинокую войну, настойчиво пробуя разные способы. Выезд на лето в Пятиозерье стал одним из них – неудавшимся.
Смена обстановки не помогла ничему. Записка, адресованная в утро, помогала больше – но по вечерам, когда Света укладывалась, она не раз думала, что листок, белеющий в сумраке на ее столе, очень напоминает флаг капитуляции.
А еще – она начала видеть сны. Как ей казалось – чужие …
Самое же неприятное случилось в последние недели, уже в “Варяге”. Провалы – пока короткие, небольшие – начались наяву. Днем.
05 августа, 08:12, дорога Каннельярви – Пятиозерье.
ЧП случилось на подъезде к Полянам.
Синяя “шестерка” вылетела из-за поворота и взвизгнула тормозами. Остановилась, прочертив асфальт черным тормозным следом.
Пестрая птица, напоминавшая не то курицу уменьшенного масштаба, не то киви (не фрукт, но птичку – национальную гордость новозеландцев) – панически метнулась туда-сюда и исчезла в придорожных кустах. Ее отпрыски, вообще не походящие на представителей класса пернатых – нечто пушистое и темно-серое, размером с крупного мышонка – повели себя еще более бестолково. Одни сбежали вслед за мамашей, другие залегли, прижавшись к крошечным выбоинкам асфальта – замерли, свято уверенные, что никому-никому не заметны.
Машина стояла неподвижно.
Кивиобразная курочка подавала из кювета настойчивые сигналы к отступлению. Упрямые малыши подчинялись неохотно, по одному, – вскакивали и катились меховыми шариками к матери.
Коростели, подумал человек в черном, провожая их взглядом. Поздний выводок… Похоже, первый погиб у старки. Неудивительно, если она их регулярно так через дорогу водит…
Нехорошо, подумал он, стронув машину с места. Нехорошо день начался – чуть грех на душу не взял, мать с дитями не раздавил… Опять зря прокатаюсь. Не будет сегодня удачи…
Он ошибся – насчет “зря”. А насчет удачи – вопрос спорный.
05 августа, 08:24, дорога, поворот к ДОЛ “Варяг”.
Железобетонное название лагеря было монументальным.
Внушало. Преисполняло. Восхищало – некоторых. Подавляло отчасти – остальных. Пугало – лиц с ослабленной психикой.
Но – Церетели тут ни при чем!
Не виновен одиозно-знаменитый скульптор в появлении пяти букв-колоссов ВАРЯГ на фоне чего-то странного – не то последней фазы затопления легендарного крейсера экипажем, не то извращенно-бурной радости по сему поводу личного состава японского императорского флота… Зураб Константинович в момент возведения циклопического названия лагеря безвылазно трудился над оформлением других пионерлагерей – в Адлере. За что и был отмечен впоследствии Ленинской премией.
Скорее, Колосс Пятиозерский стал выкидышем фантазии безвестного скульптора-пацифиста, отбывавшего срочную на флоте. И – проведшего все три года в тоске, зубовном скрежете и загаженном гальюне (с зубной щеткой в руках)…
Легковая машина проскочила мимо монумента и остановилась. Постояла пару минут. Вернулась задним ходом и свернула на узкую грунтовую дорожку, обозначенную творением монументалиста-гальюнщика.
От шоссе до лагеря – четыре с половиной километра. Напрямик, через лес и мостик из двух бревнышек – гораздо ближе. Многие так и ходили. Машины, понятно, катили в объезд, по капитальному деревянному мосту, переброшенному через Каменку.
Накатанные колеи между сосен, песчаные откосы узкой речки, деревянный мост (надежный, подновляемый каждый год), снова колеи меж деревьев, дорога ползет вверх, и – распахнутые ворота, пустая будочка охранника, наверху, полукругом, те же пять букв – но уже без церетелевских выкрутасов.
ДОЛ “Варяг”.
Добро пожаловать.
05 августа, 08:32, ДОЛ “Варяг”
Вернулась она через главные ворота, отметив мимоходом стоявшую рядом с ними серебристую незнакомую машину, похоже, дорогую… В иномарках Света разбиралась плохо.
Лагерь проснулся.
Разноцветные стайки ребят тянулись к столовой, из спортгородка доносились слова команд, перемежаемые взрывами детского смеха – Леша Закревский проводил зарядку в своей обычной манере.
Она перешла с бега на быстрый шаг, приходилось ежесекундно здороваться – ее знал весь лагерь. Отшучивалась от любопытствующих: где, дескать, потеряла Пробиркина? Остановилась и восхитилась уловом рассудительного Димки-Ослика – карасики плавали в пластиковой тюрьме лениво и равнодушно, словно наверняка знали – им всего лишь предстоит подтвердить рыболовные таланты Димки и вернуться обратно в озеро.
…Искупаться Света успела, приходить в столовую взмокшей после пробежки не хотелось. Но на завтрак немного опоздала – и сидеть за столом пришлось в одиночестве. А на обратном пути ей совсем чуть-чуть не удалось разминуться со старшей вожатой; СВ вышагивала откуда-то чеканной поступью кремлевского курсанта, марширующего по Красной Площади.
– Доброе утро, Светлана Игоревна. – Голос у СВ был негромкий и монотонный, но хорошо и далеко слышный.
Света, готовая уже юркнуть на крыльцо одноэтажного деревянного здания, где размещались кружки и игротека, – остановилась и неохотно повернула назад.
…Со времен пионерского детства СВ производила на Свету неприятное впечатление. При виде ее – даже сейчас – возникало чувство подсознательной вины и ощущение неотвратимости наказания, которое за эту вину последует, – при ясном понимании факта, что вины никакой нет, и наказывать ее СВ не имеет ни малейшего права…
– Здравствуйте… – Света запнулась.
Она попыталась было назвать старшую вожатую по имени-отчеству и поняла внезапно, что не помнит ее, казалось, очевидного и давно знакомого имени. Осталось лишь убеждение, что оно, это имя, отлично ей известно – забылись только звуки, какими надо превратить его в слова…
Вот так оно и бывает, подумала она в который раз, вот так и начинается склероз в двадцать семь лет… А если не лгать себе – отнюдь не склероз. Сумасшествие.
СВ продолжала говорить столь же монотонно:
– Светлана Игоревна, я прошу вас открыть сегодня библиотеку позже, а через час – планерка у начальника лагеря, ваше присутствие обязательно.
– Хорошо, я подойду, … – Света опять запнулась, понадеявшись, что имя само сорвется с языка, если не вспоминать его напряженно.
Не сорвалось. Напрочь исчезло.
Ретроспекция. СВ
Света в третий раз выехала в “Варяг”.
Когда-то давно, впервые оказавшись без материнской опеки, девчонкой с исцарапанными коленками, – она носилась наравне с мальчишками под этими соснами, совсем не изменившимися за минувшие годы.
Потом, после первого курса, закадычная подруга Ленка Астраханцева предложила поехать сюда вожатыми, в зачет летней практики.
А еще девять лет спустя та же Астраханцева уговорила тряхнуть стариной и поработать библиотекарем.
И каждый раз в лагере была СВ (раньше ее звали СПВ – старшая пионервожатая). СВ ничуть не менялась с годами, чудесным образом законсервировавшись на неопределенном возрасте “за тридцать”. Высокая, подтянутая, в неизменных отглаженных блузках и юбках ниже колена, она стала такой же всенепременной составляющей “Варяга”, как озеро, как остров, как неохватная, вековая сосна у волейбольной площадки.
Никто не знал, есть ли у нее муж и дети, да и вообще личная жизнь. Света сильно сомневалась.
Личной жизнью СВ давно и бесповоротно стал лагерь. Выступая на линейках и мероприятиях, старшая вожатая преображалась: обычно бесцветный голос звучал ярко и звонко, как у двадцатилетней девушки; блеклое лицо (СВ практически не пользовалась косметикой) озарялось живой улыбкой, не похожей на обычное аскетичное выражение…
Иногда Света задумывалась: а куда девается и что делает СВ между сентябрем и июнем, когда лагерь пустеет? Почему-то казалось, что она никуда не уезжает. Уходит в бывшую ленинскую комнату и там впадает в зимнюю спячку в недрах большого старого шкафа – среди пожелтевших плакатов, сломанных барабанов и горнов…
Теперь Света не могла вспомнить, как зовут СВ.
05 августа, 09:07, окрестности ДОЛ “Варяг”
Отсюда, с вершины холма, трудно было понять, как мог бы выглядеть лагерь в объективе телекамеры, установленной внизу, в любом из бесчисленных удобных для съемок мест.
Но у черного человека были хорошо развиты и глазомер, и воображение, и пространственное мышление. Он представил, как видится объект наблюдения с разных точек зрения. И понял, что нашел искомое. С вероятностью девяносто пяти процентов – нашел.
Повезло. Методичное и изматывающее прочесывание Карельского перешейка не потребовалось. Третий или четвертый выстрел с завязанными глазами угодил в цель. Хотя все могло быть гораздо проще и быстрее…
Но быстро и просто не получилось.
…Случайно, вполглаза, увиденный в теленовостях репортаж стал последним творением съемочной группы перед отпуском. Название лагеря в коротком сюжете, посвященном вспышке клещевого энцефалита, не упоминалось. Ни оператора, ни репортера в опустевшем здании областного телевидения человек в черном не нашел – равно как и людей, осведомленных об их летне-отпускных планах. Лишь водитель, возивший телебригаду, проводил отпуск в городе, и, теоретически, мог облегчить поиск…
Но его человек в черном убил два дня назад. Убил в самом начале разговора.
Не хотел убивать – но так оно получилось. Шофер, некогда принадлежавший к славным ВДВ, и наутро был полон впечатлениями вчерашнего Дня Десантника. В крови его бурлил алкоголь, а в голове – презрительная ненависть к штафиркам, не знающим, что такое парашют и автомат, не обученным крушить ребром ладони стройматериалы, и не ведающим, как пахнет нагревшаяся под нездешним солнцем броня.
Водителя, без сомнения, стоило бы оставить на какой-то срок в покое – дабы спокойно и результативно расспросить через день-другой. Но человек в черном не желал попусту терять даже столь короткое время.
Результатом попытки форсировать разговор стал труп с торчащим из глазной впадины инородным предметом. Нехорошо вышло. Ничем, в принципе, не виноватого экс-десантника он не хотел убивать, – но так уж оно получилось.
Впрочем, как только что выяснилось, – потеря оказалась небольшая.
Повезло.
05 августа, 09:15, ДОЛ “Варяг”
Света резко остановилась.
Впереди на дорожке, лицом к ней, находились трое: начлаг Горловой и двое незнакомых – высокий, представительный мужчина и мальчик лет двенадцати.
Именно мальчик привлек наибольшее внимание: стройная фигурка в черной футболке и белых брюках; лицо тонкого восточного типа с огромными темными глазами.
Такое лицо естественно дополняют черные кудри – но мальчик не был жгучим брюнетом. Наоборот. Его волосы останавливали и притягивали любой мимолетный взгляд. Притягивали абсолютно белым цветом, не выглядевшим мертвенной белизной альбиноса или удивительно ранней сединой, – но и классическим блондином мальчик не был. Цвет волос напоминал крыло парящей над морем чайки – и придавал странное выражение правильным чертам лица.
Света не успела приглядеться к мальчику – на дорожке разворачивалась напряженная сцена. На пути у Горлового и его спутников стоял кот Чубайс.
Даже не стоял, а медленно, буквально по миллиметру, отодвигался – хотя Свете казалось, что ни одна из напружиненных лап не переступает назад. Шерсть поднялась дыбом, спина выгнулась дугой – в низком, на границе инфразвука рычании звучала обреченная ярость последнего боя.
Начальника лагеря, похоже, единственно присутствие гостей удерживало от желания мощным пинком подкорректировать жизненную позицию наглого зверя. Горловой не любил, когда ему преграждали путь. И – не любил братьев меньших. Но пока сдерживался.
Хотя, может, и не в гостях было дело. Вид кота никак не располагал к близким с ним контактам.
Света шагнула вперед.
Взгляд ее скрестился со взглядом белоголового мальчика – и зацепился. Прилип. Ей показалось, что все вокруг замерло и застыло – и в этой долгой-долгой тишине и неподвижности она всматривается и всматривается в бездонно-черные глаза. Впервые она поняла, увидела, почувствовала, – что значит в применении к глазам слово “бездонные”… И лишь спустя долгие часы (годы! века!) смогла отвести взгляд.
На деле, конечно же, прошли доли секунды.
Света нагнулась к Чубайсу, она всегда замечательно ладила с детьми и животными.
Подхватила кота, не думая об острых когтях. Торопливо поздоровалась с Горловым и незнакомцами. Свернула и быстро пошла в сторону столярки, где в это время обычно бывал Степаныч… Она шептала в рыжее ухо что-то бессмысленно-успокаивающее и чувствовала, как медленно расслабляются под ее ладонями тугие мышцы Чубайса.
Света не видела, но белоголовый мальчик смотрел ей в спину.
Очень внимательно смотрел.
