76

Граф пришел в себя немного раньше Типы. Если бы рядом оказался в этот момент Штальнагель, то первое же проявление жизни в этом полумертвом теле спровоцировало бы его на последний, смертельный удар. Но киллер в это время гнал по руинам Энни и совершенно не задумывался о том, что происходит у него в тылу. Или тешил себя надеждой, что эти двое не могут быть серьезными противниками. Что ж, людям свойственно ошибаться и потом горько раскаиваться, когда приходит пора платить за совершенные ошибки.

Граф, действуя по банальной схеме, протестировал себя и понял, что повреждения, полученные им во время крушения бота, не столь значительны, чтобы продолжать лежать на холодных бетонных плитах. Он медленно, все еще опасаясь появления боли, поднялся и, насколько позволяли утренние сумерки, огляделся.

Описывать вторично окружающий его пейзаж было бы излишеством — в руинах бастиона с момента побега Энни ничего не изменилось. Однако открывшаяся картина была ему в новинку. Разрушения производили гнетущее впечатление, но и подавали надежду на то, что кошмар, порожденный извращенным воображением владетеля здешних мест, наконец закончился. Они достигли поставленной цели, и хотя Мастубани оказался здесь совсем не для того, чтобы получить приз, некое вожделение все же бродило в его душе.

Вдруг совсем рядом с собой он услышал слабый стон. Стон, исторгнутый грудъю страдающего человека. И как ни эгоистичен был граф, он не смог пропустить этот зов о помощи мимо ушей.

Типа тоже постепенно приходил в себя. За время путешествия он был неоднократно травмирован, но воля к жизни в его душе оставалась несгибаемой. Он хотел выжить любой ценой — победителей не судят, — пусть даже ему пришлось бы предать все человечество в руки его смертельных врагов. Важна для него сейчас была только его бренная плоть, содержащая жалкую душонку, трепещущую и готовую на любые подлости.

— Ты кто? — был первый его вопрос, обращенный к неясной тени, возвышающейся над ним на фоне сумеречного неба.

— Я — ваш попутчик и товарищ по несчастью, — ответил граф, не вдаваясь в подробности.

Он хорошо помнил, как Типа ничтоже сумняшеся предал всех оставшихся в живых Новисту и его банде. Это был именно тот человек, встречи с которым Мастубани менее всего желал.

— Где мы находимся? — Типа не Спешил вставать, хорошо помня о том, что на этой планете в любой момент можно попасть под прицельный огонь неведомого охотника.

— Если я правильно понимаю, мы все же достигли замка.

— Ага! Значит, все деньги — наши?

— Их еще нужно получить, — попытался остудить его энтузиазм граф, хорошо понимая, что влекомый этой идеей Типа может стать многократно опаснее. — Не думаю, что приз вам выдадут прямо здесь, на раз-рушенной стене.

— Конечно! — Типа резво вскочил на ноги, словно каких-то пару минут назад не лежал полумертвым у ног графа. — Надо найти кассу и получить наши денежки! По шестьдесят миллионов на нос — это хороший куш!

— Что вы предлагаете?

— Дураку понятно! Получить деньги!

— Но для этого надо спуститься в жилые помещения…

— Какая проблема? Найдем лестницу и спустимся!

— Я никогда не занимался подобными поисками, — холодно ответил граф, ища причины каким-то образом расстаться с опасным попутчиком.

— Никогда не поздно учиться. — Типа понял тон попутчика по-своему.

Он вдруг сообразил, что сумма выигрыша увеличится вдвое, если он придет за выигрышем один. Уничтожить последнего конкурента было для него теперь главной задачей.

Типа осторожно осмотрелся. На руинах бастиона они были одни. Никто потом не сможет стать свидетелем обвинения. Никто не осудит его за убийство одного-единственного человека. А совесть?..

Что есть совесть? Всего лишь догматы, привитые человеку с детства. Рамки, в которые он должен пожизненно вписываться, чтобы спокойно жить среди себе подобных. Чтобы никто не смог осудить. Чтобы быть как все. Но даже отчаянные бунтари не преступают определенных границ, понимая, что им будет присуждено и отмерено тою же мерою, которой судили и отмеряли они. Когда-то ты сам можешь стать жертвой поломанных тобой же рамок, и если ты сам ратовал за это, то можешь ли сетовать на последствия своей революции? Огромный опыт человечества поставил перед индивидуумом эти преграды, и пресекший их страдает первым.

Однако Типа был не из тех, кто испытывает дискомфорт от сделок с совестью. Он привык быстро забывать моменты своей жизни, достойные порицания окружающих. Мало того, он всегда считал любой поступок, увеличивающий его благосостояние или просто улучшающий настроение, пусть это будет кража или убийство, вполне житейским делом, совершенно недостойным запоминания.

Его глаза уже искали подходящий для убийства предмет, руки сжимались в кулаки — судьба графа для него была уже решена.