ВОСПРЕЩАЕТСЯ
Ян Багер натянул скафандр на широкие костистые плечи и пошевелил корпусом, расправляя упругую ткань. Закрепил ремнями башмаки, прошелся по кабинету. Встал, как предписано инструкцией, между двумя зеркалами, укомплектовал наружные карманы проверенным и заправленным носимым оснащением: энергоблоком, блоками связи, жизнеобеспечения, перемещения в пространстве и времени, мимикроблоком, лингвоблоком… Присоединил шлем, защелкнул крепления, включил контроль герметичности, а сам тем временем вывел на экран монитора задание – нет ли изменений. Редко, но случается. Диспетчерской службе могут в последний момент сменить ранжирование. Да нет, все по-старому.
«Оператор: Ян Багер
Должность: старший оператор
Объект: G2 03-40-09-Н-23-28-08-R-246.6.04_02
РВСт: 18.06.19.08.54:27
РВВозвр: 18.06.19.10.05:38+06
Программа: ПОИСК – РАСПОЗНАВАНИЕ – ДИАГНОСТИРОВАНИЕ АВ ПО ДИАГНОЗУ»
Еще раз не без удовольствия прочел вторую строчку. Все-таки дали старшего. Давно пора. И стаж позволяет, и опыт, и квалификация. А что нет громких успехов – ничего не поделаешь, успех не от Разведчика зависит, он обследует ту систему, какую выберут Координаторы. Так что успех или неуспех – не заслуга Разведчика и не вина его. Да и задача у него другая. Ему не сенсации добывать, ему нужно добросовестно обследовать систему. Если цивилизации нет, так убедиться на сто один процент, что ее нет. А если уж нашлась – изучить толком, разобраться, не составляет ли она угрозу для Земли. Сиюминутную или потенциальную. Военную, экономическую, биологическую, экологическую, культурную, мало ли еще какую… Все-таки Безопасность Планеты превыше всего. А дальше – по обстановке: найдется что-то новое, хотя бы интересные идеи, – позаимствовать, непонятное – зарегистрировать, прекрасное – скопировать…
Самое серьезное, конечно, это диагноз. Тут промахнуться нельзя. Вселенная – довольно большое место, звезд и планет в ней чертова уйма, на каждую заглянуть хотя бы по разу – дело невозможное, так что если уж оказался на месте Разведчик, то должен с одного раза разобраться, сделать заключение и, если что, выполнить АВ – Активное Воздействие.
Какое именно Воздействие, больше всего зависит от возраста цивилизации. Основные объекты Воздействий – минусовые культуры, пока еще не достигшие возраста Земли. Ну, с ними все ясно. Во-первых, если минус глубокий, – Воздействия нравственные. Дух чужой цивилизации должен развиваться так, чтобы не составить угрозу для Земли. Чужая культура должна быть миролюбивой и справедливой… И техника Воздействия не представляет трудности: как правило, хватает чуда. Или нескольких последовательных чудес. А дальше сработает местная мифология, религия или что там у них на месте найдется подходящего.
Сложнее дело обстоит с нулевыми культурами, у которых влияние религии обычно слабее. Порой удается что-то сделать с помощью чудес современных, вроде телепатии, астральных путешествий, избирательной трансмутации, реанимации или реинкарнации. Но иногда всего этого не хватает, приходится прибегать к более радикальным мерам, вплоть до индивидуального или даже группового террора, ничего не поделаешь, Безопасность Планеты превыше всего. Закон природы… Хотя, конечно, это крайности, куда лучшие результаты дает Модифицирующее Поле. Тихо, спокойно, без эксцессов. Дорого, правда: не меньше трех спутников на планетостационарных орбитах, поиск частот, режимов, гармонического состава излучения. Зато эффективно, радикально и надолго.
Но даже эти меры помогают не всегда, частенько с нулевыми приходится работать долго и плотно, только действиями Разведчика дело не заканчивается, в ход идет культурная экспансия, межпланетная торговля и все доступные легальные методы. Ну, в основном легальные… В общем, это работа уже других специалистов: Миссионеров, Торговцев, Дипломатов.
Самый крепкий орешек – плюсовые. Но с ними Багер дела пока не имел, слава Высшей Идее. Почти не имел. Среди девяноста открытых им культур не было ни одной выше плюс десяти во второй степени, то есть старше земной цивилизации более чем на пару сотен лет. Хлопотная работа, приходится становиться невидимкой…
Мысли Багера были прерваны сигналом. Пора в камеру очистки. Эти пятнадцать минут перед стартом, пока автоматика очищала и стерилизовала костюм, служили для сосредоточения и настройки. По традиции, первые три минуты в наушниках звучал Гимн Планеты, а потом наступала тишина, в которой Разведчик мог довести до нужного состояния свой дух. Чем чаще входил Багер в камеру очистки, тем больше он любил эти моменты. Оттачивал умение вслушаться в себя и ощутить духовное перерождение. Сначала – приподнятость и восторг, гордость от оказанного ему Планетой доверия, волнующую и трогательную, от которой щипало в глазах и перехватывало горло, а потом – странное и неописуемое, чего никогда не приходится ощущать в обыденной жизни.
Его разум как будто отделялся от тела, воспарял и, свободный от оков плоти, расширялся, захватывая всю Вселенную, Багер становился мудрым и окрыленным, исчезали всякие границы для мысли, для ее мощи и свободы. В такие моменты ему случалось вдруг, как бы во внезапном озарении, решать загадки, не дававшиеся годами…
Инструктора объясняли, что это всего лишь стимулирующее нейрорезонансное облучение низких и сверхнизких частот, им обрабатывают Разведчика перед стартом, чтобы обострить его способности. Что ж, резонансное так резонансное. Может, оно и неплохо, когда чудо имеет четкое и вроде бы понятное название, тогда оно уже и не чудо, а дело привычное и надежное. Хотя на самом-то деле…
Следующий сигнал, пора.
Три шага вперед, в стартовую.
На табло засветились координаты, Багер последний раз сравнил их с теми, что были указаны в задании. Без изменений – ну и отлично.
Он сдвинул пятки и прижал руки к телу, чтобы уменьшить объем защитного поля. Включил блоки жизнеобеспечения, связи и пространства-времени, поднял глаза. На внутренней поверхности шлема высветился знакомый рисунок зеленых сигналов. Багер подождал несколько секунд, пока стабилизируется режим, дождался желтого огонька в центре поля, сообщил диспетчеру о тридцатисекундной готовности. Приятный женский голос подтвердил маршрут и время. Включился обратный отсчет. Это был не ритуал, а необходимость. Подпространство эксплуатировали не только Разведчики. И, по слухам, не только земляне.
Багер стартовал точно по нулю отсчета. Как и сотни раз прежде, он попытался уловить хоть какие-то впечатления от перехода, но ничего не вышло. Выходило только у О’Доннелла: он говорил, что подпространство заполнено вихрями тускло-красного цвета на лиловом фоне и что оно шумит. Но он, наверное, врал. Пылкая кельтская натура…
Не было никаких вихрей, никаких шумов, просто стартовая исчезла, и тут же вокруг Багера возникло черное небо, густо утыканное звездами, гуще, чем возле Земли, было там намного больше белых и голубых гигантов, а где-то под ногами горела желтая звезда величиной с лимон. Багер, плавно двигая руками, повернулся к ней лицом и включил программу ориентации. На щитке шлема высветилась бледно-зеленая координатная сетка, а потом замигали яркие разноцветные точки – искатель указывал планеты. Как всегда, Багер начал с самой близкой к звезде. Он работал по привычной программе: полярная орбита, экваториальная орбита, при необходимости – посадка.
Садиться пришлось на четвертую планету.
Дверь в корчму распахнулась. На пороге, оглядывая грязноватый полутемный зал, остановился высокий незнакомец в богатой дорожной одежде. Из-под широких полей шляпы посвечивали три розовых глаза. Брезгливо вздрагивал клапан дыхала, кривился на левую сторону рот между двух рядов аккуратно вычесанной голубой щетины. Верхние руки, растопырив локтями алый плащ, опирались на грудной рог, нижние, в перчатках змеиной кожи, сжимали длинную рукоятку меча. Ноги, от ступни до самого колена закованные в бронзу, крепко впивались когтями в порог неистираемого медного дерева.
Кривой Гум, хозяин корчмы, издали углядел важную персону, оставил гостей, через весь зал метнулся навстречу, трепыхая усохшими крыльями, повалился на пол, ткнувшись тупым грудным рогом в доски. Задрал просительно два целых глаза кверху, ласково заурчал сквозь спутанную щетину:
– Добро пожаловать, ваша честь! Чем услужить сиятельному гостю?
– Слава Солнцу! – провозгласил незнакомец, поведя глазами по залу.
– Солнцу слава! – торопливо откликнулись гости, троекратно хлопнув крыльями.
Незнакомец удовлетворенно хмыкнул и опустил взгляд на Кривогг Гума.
– Ты хозяин?
– Я, ваша честь!
– Прослышал я, что в корчме Кривого Гума может путник найти горячий обед, сладкое питье, спокойный отдых и чинную беседу.
– Видит Солнце, святая правда, ваша честь! Прикажете отдельное помещение?
– Подумаем, Гум. А пока – обед и кувшин доброго сока медвяных трав.
Гум, отвешивая поклоны на каждом шагу, повел знатного гостя в почетный угол, а из кухни уже неслась, повиливая украшенным бантами толстым охвостьем, молодая жена хозяина с кувшином и подносом в руках.
Гость сбросил плащ на скамью, потянулся, расправил холеные – чешуйка к чешуйке – крылья, хлопнул, разминая. Громыхнуло, понеслось раскатами по залу. Сел, сложил крылья, похлопал хозяйку по бантам. В зале одобрительно загоготали, Гум улыбнулся угодливо, поспешил налить медвяного соку в тонкий каменный кубок.
Гость отпил, проворчал довольно:
– Хор-рош, слава Солнцу!
– Солнцу слава! – весело подхватили за столами, загремели глиняными кружками, в дальнем углу затрещали, зачирикали – затянули разухабистую застольную песню. Почуяли сразу, что хоть и благородных кровей барин, но не чинится, по-простому, по-свойски держится. И у Кривого Гума отлегло от сердца.
А гость, неспешно приступив к трапезе, велел хозяину к столу присесть, себе налить. Утолив первый голод, поскрипел челюстями, разгладил щетину тонкой рукой, заговорил:
– Ну, хозяин, не желаешь ли побеседовать?
– Слуга покорный, ваша честь!
– Э-э, брат, брось! Кто со мной за столом сидит, тот не слуга, а друг!
Замялся Гум, не знает, что говорить. Не привык он от знатных такие слова слышать – брат, друг… Подумал, поскрипел головным панцирем, выдавил:
– Хвала Солнцу, травы нынче знатно в рост пошли. Дождило славно на той неделе. – Знал Гум, что самый невинный и безопасный разговор – о погоде.
Гость, повернувшись к нему, слушал внимательно.
– Что ж замолчал, хозяин? А на следующей неделе как будет, дождь или вйдро?
– Шутите, ваша честь! Будто сами не чуете!
– Н-ну, видишь ли, Гум… нездешний я, иноземец, не умею вашу местную погоду чуять…
Прикрыл Гум глаза, перемолчал, не стал спорить. «Что ж у них там, в иных землях, дождь сухой идет, что ли? Или, может, перепонки под мышками у них перед дождем не набухают, а засыхают? Странный иноземец…»
– А скажи-ка, друг Гум, хорошо ли торговля идет? Путников много ли? Как, не пустует корчма?
– Да, слава Солнцу, не хуже, чем в любой год об эту пору. Дело-то летнее, гримбли к северу тянутся, от зноя подальше, а кромяки – те к югу.
– А они что же, зноя не боятся?
– Ну… Вы, ваша честь, и впрямь чужеземец, как с неба свалились. Куда же им, кромякам, еще деваться? Они ж не живородки, им яйца класть надо, песочек им нужен, горячий, чтоб вывелись личинки вовремя. А вы, ваша честь, из каких будете?
– А ты что ж, Гум, сам не видишь?
– Э-э, – вывернулся Кривой, – я спросил это… из каких краев, стало быть…
– Из далеких, Гум, из далеких, из-за синего моря…
Снова перемолчал Гум, слепой глаз поплотнее прижмурил. «Ох, завирается ихняя честь, завирается. Может, он и вправду из-за моря. Говорят, стали появляться такие, только из какого же он народа? С виду – чистый гримбль, живородок, как и здешние, вот только сейчас лето, а у него на спине не то что яиц нету, а и карманчики-то не набухли. Стар, что ли? По виду не скажешь, лет пять, не больше…»
– Спросить позвольте, ваша честь, сколько годочков прожить изволили на свете светлом?
– Тридцать семь… Да ты что? Куда валишься? Эй, хозяйка!
Чужеземец подхватил Кривого, посадил обратно на скамью, захлопотал, попытался напоить соком – пролился сок, побежал струйками по груди, по брюху. Прибежала хозяйка, поохала, покланялась, попросила милостиво отвернуться, не глядеть, выпростала из-под цветной косынки жвалы, пошла щекотать вдоль брюха. Очухался Гум, застонал, заскрипел, глаза разлепил – а они глядят в разные стороны… Пошкандыбал к себе на кухню.
Чужеземец посидел один, потом, набросив поверх крыльев алый плащ, прошелся по залу, подсел к компании гримблей, разговорил, выспрашивать начал – кто да откуда, да как зимовалось на юге, какие ремесла знают, какие новости несут, да где что слыхать… Удивлялись гримбли вопросам таким, не знали, что отвечать – слепой, что ли? Или сам не видит, что карманчики почти все пустые, значит, опять букраши по пути перехватили, яйца повыдирали, поутаскивали; а ремесла, а? Тоже спросил! Что ж тут спрашивать? Вон, у Скрима жвалы здоровенные, наружу торчат, да меч еще – ясное дело, солдат, так ведь? А Шунг лапы свои, лопаты, на стол все четыре выложил – тут и дурак поймет, что работяга, добытчик. А бабы, бабы – у них-то какое ремесло? Жрать, да мужиков жвалами щекотать, да яички откладывать на спины – вот и все их ремесло. Дурак, не иначе. А поди попробуй ему так прямо ляпнуть: дурак ты, мол, ваша честь! Изрубит, и не скрипнешь. Это ж знатные, это ж похуже букрашей, пали их Солнце! Помалкивали гримбли. Крепко помнили дедовскую заповедь: «Бойся журца голодного, а барина – веселого». А видать, не всякий барин зловредный. Этот, вишь, обхождение понимает: гикнул, свистнул, хозяйка с выводком прибежали, кувшинов натаскали, снеди всякой отличной – пошел пир горой. Жвалы зашевелились, щетинки навострились, челюсти заработали, а погодя и веселье началось – чистый тебе праздник, святой Солнцев день! И барин-чужеземец не отстает, пьет-похваливает, щетину свою голубую утирает, покряхтывает, веселится, рядом с Шунгом сидит, хлопает работягу по спине промеж крыльев…
А Шунг, простая душа, разговорился, соку медвяного нахлебавшись, объясняет дурню чужеземному, что к чему: зачем у солдата меч, зачем – хе-хе! – у бабы жвалы, зачем у него, Шунга, лапы лопатами… Вот тут чужеземец его и огорошил: а что, спрашивает, долго ли им, гримблям, до места еще лететь?
Шунг и заткнулся, щетина вся дыбом встала. По столу шепот пробежал – и замолкло все, тихо стало… Тут Скрим – знает, солдатик, свое дело! – на стол вспрыгнул, крыльями захлопал, жвалы растопырил, мечом загремел. Да только, видать, не на того напал – знатный-то и щетинкой не повел, зыркнул только красными своими зенками. Скрим, как и не было его, в момент со стола под лавку забился. А чужеземец вроде, значит, и не заметил ничего, спокойненько так это спрашивает:
– Что ж это вы, братья, не отвечаете?
Шунгова баба храбрости набралась:
– Ваша честь, храни вас Солнце, да как же можно слово-то такое поминать?!
– Какое слово?
– Лететь, – проскрипела едва слышно. – Мы народ простой, честный, деды-прадеды наши не летали и нам не велели. Мы уж понизу, землица-матушка, трава-сестрица не подведут, и от журца укроют, и от букраша…
– А зачем же вам тогда крылья?
Тут и Шунгова баба заткнулась. Вот уж вопрос так вопрос – зачем крылья! А Солнце их знает, зачем они…
Покачал чужеземец головой, вздохнул долго да тяжко и говорит:
– Эх, горемыки! Темь-темнота беспросветная, бездольная… Счастье свое позабыли, силы своей не знаете. Слушайте меня и запоминайте, открою я вам счастье да силу вашу: дало Солнце вам, гримблям и кромякам, крылья не для того, чтоб по утрам славу ему хлопать троекратно, не для того, чтоб перед милашками красоваться, ветерок на них в жару нагонять, а для того, чтоб лететь по небу, как Солнце наше светлое по небу ходит, чтоб ноги себе о камень не сбивать, чтоб трехдневный путь за день одолевать, чтоб кругом поспевать – и на работу, и на праздник, и врага встретить да приветить.
Шунгова баба – быстра не по чину! – снова вылезла:
– Да как же, ваша честь, летать-то?
– А вот так!
Встал чужеземец, прошел между столов на чистое место, где кромяки по праздникам выплясывают, плащ сбросил, распрямился. Крылья расправил – ох и крылья! – взмахнул раз-другой, подпрыгнул – и поднялся в воздух! Летит над столами, поворачивает, парит, чуть по потолку закопченному не чиркает. Пораскрывали все рты, глядят. Дело дивное, чудо, спаси нас Солнце…
А Кривой Гум тем временем вроде и не брякался, ожил, завертелся по кухне, выхватил меньшого из-под лавки, разбудил, велел немедля за солдатами гнать, потому как забрел, видно, колдун или шпион, и надо его привести куда следует, да крылышки ему по чешуйке ощипать. Чтоб не летал, проклятый, ручки в перчаточках, ножки в медяшечках повыкручивать, щетинку повыдергивать, а после за рог – и к журцам, под самое гнездышко, те его живо к делу пристроят, личиночки у них ох и шустры из живого соки пить!
«Погоди, знатный, тут ни мечи, ни бронза не помогут, ишь, разлетался, честным гримблям мозги морочит!.. А что это там Шунг выделывает, нечистая душа?»
А Шунг – вот уж верно сказано, как захмелел, так и осмелел, – на середину выскочил, давай себе крыльями трепыхать, да притопывать, да подпрыгивать… Чужеземец спустился. Встал рядом, показывает ему, объясняет. Да только не вышло ничего у Шунга. Оно и понятно – кто душу ночной силе продал, того она и на воздух подымет, а кто честный да закон блюдет – тому в самый раз по земле ходить, на небеса не зариться…
Однако ж расстроился Шунг, что грех понапрасну на душу взял, плюнул под ноги, барина последними словами обругал, разгорячился, драться полез. Другие гримбли – за ним. Чужеземец отбивается, кромяки за него встали – всегда рады с гримблями подраться.
Но тут застучало, загремело, ввалились солдаты, в двери, в окна, из кухни поднаперли, вмиг чужеземца скрутили, его же плащом повязали, меч отобрали – и понесли проклятого, помогай им Солнце…
Вот так всегда получается с минусовыми: ни видео у них, ни радио, что узнаешь с орбиты? После посадки успеть бы мимикрию настроить и лингвоблок. Потом, когда выучишь пси-код аборигенов, становится легче. А до этого приходится говорить, говорить – и попадать впросак, м-матосас… Впрочем, Багер еще не знал наверняка, минусовая ли это цивилизация. При нуль-переходах срабатывает принцип неопределенности: чем большее расстояние преодолеваешь за один прокол, тем сильнее дрейф во времени – и, естественно, наоборот. Так что после перехода разведчик оказывается в прошлом, а потом дотягивает чистыми тау-переходами до современности. Обычно этим пользуются для быстрого обзора истории развития цивилизации за последние несколько сотен лет.
При возвращении на Землю наблюдаются те же эффекты, и разведчики любят между делом заглянуть в прошлое своей планеты, хотя правилами это категорически запрещается: есть опасность оказать нежелательные воздействия на историю. Почему-то возможные воздействия на историю чужой цивилизации ни у кого опасений не вызывают…
Багера это всегда забавляло. Но за историю он не тревожился – считал, что штука она слишком вязкая и инертная, чтобы в ней можно было вызвать заметные деформации случайным нецеленаправленным вмешательством…
Тем временем двухметровые жуки притащили его куда-то, бросили наземь, попинали когтистыми ногами, зашвырнули в нору, потрещали – матерятся, подлецы, лингвоблок не берет – завалили нору камнем и ушли.
Багер выскользнул из хитинового панциря, прошелся, разминаясь, по подземелью. На стенах борозды – рыли, заботясь о ближнем… Ничего не скажешь, тюрьма. Усмехнулся, присел под стеной, глотнул пару таблеток. Обеденный перерыв…
Вызвал центр. Лиззи подняла глаза – никак не отучится читать на дежурстве! Багер улыбнулся про себя.
– Мастер Ян, где это вы?
– В тюрьме, Лиззи.
– Ой, это надо же! А вы зачем там? Господи, да что это я! Нужна помощь, да?
«Ишь, не терпится малявке! ЧП ей подавай… Не бывает у Багера ЧП».
– Все в порядке. Мои координаты – по заданию, планета четвертая от светила. Имеется инсектоидная цивилизация. Системы функционируют нормально, запас ресурса – 0,8.
– Мастер Ян, а кто это вас туда?
– Жуки, Лиззи. Такие страшные-страшные… Все в норме. Сейчас я на десять в минус третьей. Побуду тут еще, надо посмотреть, что у них дальше. Какие новости?
– Тимоти плюс два нашел. Привез вечный двигатель!
– Ну-ну, Лиззи, Тимоти всегда немножко преувеличивает… Прошу прощения, кажется за мной пришли. Конец связи.
Снаружи возились. Шуршало, сыпался песок – камень отодвигали. Багер нырнул обратно в панцирь. Подумал отвлеченно, что Лиззи – забавная девчонка, напоминает Мэри в молодости. Сосредоточился, напрягся – чуть пошевелились стянутые плащом руки, жвалы под шляпой…
В нору по двое сошли солдаты, числом шесть, подхватили связанного пленника, понесли. Ударило в глаза солнце. Опустил зенки чужеземец.
– Ишь, нечисть ночная, не нравится святое Солнышко!
Пронесли узкой тропинкой среди высоких трав, затащили в дом, лепленный кромяками из красной булыги, бросили на каменный пол перед его честью окружным судьей. Медленно вырос над столом судья, крылья расправил, хлопнул трижды. Засиял начищенный медный круг на брюхе, засверкал рог вызолоченный.
– Слава Солнцу! – проскрипел судья.
– Солнцу слава! – отозвались солдаты.
– Развязать его, – сказал судья.
Чужеземец встал, потянулся, оглядел с любопытством помещение.
Судья прикрыл глаза, важно помолчал, после начал допрос:
– Узнай, чужеземец, что предстал ты перед окружным судом светлого нашего Солнца; поставлено тебе в вину, что обычаи нарушаешь, разговоры ведешь крамольные, якобы летаешь и, следовательно, есть ты колдун и букрашевский шпион. Признаешь ли свою вину, согласен ли отвечать всю правду или же будем, хе-хе, подвергаться пыткам?
– Странно говоришь, судья. Я – отпрыск старшей ветви благородного дома Багов, положено обращаться ко мне во множественном числе, добавляя «ваша честь, благородный господин Баг».
– Ну что ж, благородный господин Баг, а скажи-ка, падаль, честь свою за какую цену нечистой силе продал?! В погреб его!
– Не спеши, судья… Знай, что я – последний хранитель великой тайны, от которой произрастет благоденствие всей страны, и не станут страшны ей ни букраши, ни журцы, ни враги иноземные!
С этими словами выпрямился гордо чужеземец, глаза засверкали, крылья распахнулись с громом, ударили с силой, пыль столбом поднялась – и воспарил чужеземец, взмыл под самый потолок. Поплыл, крыльями взмахивая, на солдат и судью великий ветер нагоняя. Попадали солдаты на пол со страху, да и судья заробел. Задрожал, попросил хилым голосом:
– Ваша честь, благородный господин Баг, соблаговолите спуститься вниз!
Плавно опустился господин Баг на пол, крылья свои ужасные сложил, плащом алым укрылся, сел в судейское кресло. Солдаты, поскрипывая челюстями от пережитого страха, поднялись на ноги, мечи подобрали, отряхнулись. Вот тут и мигнул им господин окружной судья правым глазом, набросились солдаты на летуна чужеземного, схватили, скрутили, туже прежнего связали. Бросили на пол, принялись молотить ножнами мечей. Когда хитиновый панцирь затрещал под ударами, Багер включил тау-блок и перенесся на двести лет вперед.
* * *
Ян Багер сидел на неудобном деревянном стуле, прикрученный к спинке толстой просмоленной веревкой. Каменные стены грубой кладки переходили в сводчатый потолок. Сквозь узкое зарешеченное окно лился неяркий дневной свет, лучи его освещали две фигуры в длинных глухих грязно-коричневых балахонах с низко надвинутыми капюшонами. Слышался редкий звон капель где-то в углу и негромкий разговор.
– Взгляните, ваша святость, сколь поразителен по красоте и правильности узор на крыльях! Я не встречал подобного даже в несравненных коллекциях Святейшего Сына Солнца!
Багер шевельнул крылом. Коричневые балахоны поспешно отодвинулись и разместились по ту сторону широкого стола – один в кресле с высокой резной спинкой, второй рядом, перед подставкой для письма.
Сидящий в кресле заговорил очень старым, очень скрипучим голосом:
– Святой храм рад видеть благородного господина Бага наконец-то вышедшим из ужасного оцепенения, тянувшегося более двухсот лет. Поражает мудрость и предусмотрительность предков, не рискнувших предать земле почему-то нетленные останки столь великого грешника и державших недвижное тело в заключении весь этот долгий срок.
– Грешника? В чем же мой грех?
– О-о, сын мой, я сам хочу в этом разобраться…
– Мне отрадно знать, что для этого мира время не прошло даром, что здесь появилось желание разобраться…
– Да, сын мой, с течением времени нравы смягчаются, появляется любознательность… Раньше ее полагали грехом, теперь же мы считаем любовь к знаниям естественным свойством разумного существа, лучшим путем к познанию воли Святого Солнца.
– Ну-ну… – протянул Багер. Что-то не понравилась ему эта пылкая любовь к знанию. – Так что же вам хотелось бы узнать?
– Сын мой, правда ли то, что я прочел в древних книгах?
– А что именно вы там обнаружили?
– Что ты умеешь… гм, дальше не записывайте, святой брат… что ты умеешь летать…
– Правда. А почему это вас так удивляет? Странно не то, что я летаю, а то, что в мире, населенном крылатыми существами, летаю только я. Странно, что в таком мире умение летать считается грехом и преследуется со строгостью, достойной лучшего применения. Это так же странно, как если бы в мире, населенном разумными существами, никто не умел думать и умение такое почиталось бы грехом и каралось.
– Гм… А что, святой брат, здравая мысль, не так ли?
Святой брат поскрипел челюстями и хмыкнул.
– Сын мой, мысли твои идут путем неожиданным… и весьма, весьма интересным. Об этом стоит подумать, гм… А запрет летать, завещанный нашими предками, имеет простое объяснение. Когда-то, многие века тому, и гримбли, и кромяки летали. Но однажды из отдаленных пустынь нахлынули стаи прожорливых журцов. Они настигали в воздухе и тяжелых гримблей, и неспешных кромяков, обгрызали им крылья и конечности и живьем скармливали своим личинкам. Спасались лишь те, кто находился на земле – под скалами, среди трав, в расщелинах. С той поры и возник этот запрет. На земле журцы не могли справиться с нами. Их крылья, прямые и длинные, не складывались и только мешали в схватках. Так что, сын мой, мудры были древние, и если бы не этот запрет… кто знает, может, не было бы теперь ни тебя, ни меня…
– Так. А что же журцы? С голоду повымерли?
– Большая часть их покинула наши края, а те, что остались, тоже перестали летать, и новые поколения их лишились крыльев…
– Так почему же не летать теперь?
– Сын мой, сложные вопросы ты задаешь. Во-первых, мы разучились летать. Во-вторых, мы прекрасно без этого обходимся. И наконец, в-третьих, опасно сказать народу, что древний запрет потерял смысл. Сегодня мы отменим запрет летать, а завтра кто-то потребует отмены других законов – например, владения собственностью, неприкосновенности жизни знатных или почитания Солнца, упаси нас судьба!
– Тоже не мешало бы…
– Гм… Святой храм Солнца придерживается другого взгляда.
– Ладно. Не будем ходить вокруг да около: что нужно от меня Святому храму?
– Сын мой, разум твой представляется мне обширным…
– Польщен.
– Мы говорили о любви к знанию… Как любое явление, она имеет две стороны. К сожалению, произвольное толкование новейших открытий науки дает почву для сомнений в некоторых положениях нашей солнечной религии…
– А-а… Святому храму требуется чудо?
– Гм… Сын мой, твой разум не только обширен, но и скор…
– А если я откажусь?
– Видишь ли, сын мой, мы – традиционалисты… Мы сохраняем древние традиции не только в почитании Светила, но и в… гм… методах убеждения…
– Яснее не скажешь. Что ж, пусть Святой храм подождет. Разум мой скор, но решения не скоропалительны…
Багер включил блок пространственных перемещений и исчез.
Великий праздник, светлый праздник Солнцев день! Приходится он на светлую осеннюю пору, когда гримбли уже выкормили своих личинок и те окуклились до следующего лета, а кромяковы детишки крыльями успели обзавестись; когда святое Солнце зной умеряет, а зима еще далеко, когда сады и поля принесли урожай… Славный праздник Солнцев день!
Каждый честный гримбль встречает зарю этого дня за городом, среди трав высоких, с семейством своим, с кувшинами да с закусью, хе-хе…
Вот и Таюн так. Чин-чином, с бабою, с двумя детишками прошлогодними – остальные, бедняги, букрашам на поживу пошли… Святое Солнце встретили-приветили, славу ему прокричали, крыльями похлопали, соку медвяного испили с соседями – Привой-Гвоздем да Сагой-пекарем, песен попели, в ручье поплескались за милую душу. Как Солнце до полудня поднялось, еще пославили, еще кувшины стопкам покланялись… Разморило Таюна, прилег под лопушком соснуть. Мальцы с Сагиными девчонками сбежали, на баловство уже потягивает, хе-хе… Взрослые по грибочки двинули в лесок. А Таюн разоспался, крепок сон хмельной!..
Багер огляделся по сторонам. Возник он на освещенной солнцем лужайке. Вдали – лес, до самой опушки все заросло густыми травами. Слева ручеек журчит. Посреди лужайки – узорчатая скатерть, на ней остатки пищи, пустые кувшины, ножи с резными рукоятками, вилки – ого! Молодцы жуки, прогрессируют. А в стороне, под лопухом, разлегся здоровенный абориген. Храп доносится и перегар медовый. Ну что ж, можно и так…
Багер включил пси-блок, не спеша внедрился в мозг спящего, потихоньку, чтобы не разбудить. Покопошился, полистал последние мысли, впечатления. М-да… Как в хрестоматии. Святого храма Солнца верный слуга, подмастерье цеха ножовщиков Таюн. Не бедный. Так сказать, зарождающаяся буржуазия. Представитель прогрессивного слоя общества. Попробуем…
Спит Таюн, и снится ему сон дивный. Вроде явился ему Посланник Солнечный – красив да светел, хоть по обличью простой гримбль, только голый. Глаза добрые, глядят ласково, щетина улыбкой топорщится. И спрашивает, значит, Посланник:
– Ну, как живешь, Таюн?
– Да неплохо, слава Солнцу, неплохо, хе-хе…
– Доволен жизнью?
– А как же! Что ж я, грешник какой или, упаси Солнце, еретик, чтоб недовольным быть?! Живу хорошо и всем доволен. Ремеслом владею, заработки не хуже, чем у кого, баба славная, детишки каждый год подрастают… Чего ж недовольствовать? Дом свой есть, огородик, трав медвяных двенадцать стволов, за зиму ни один не вымерз, грехов на мне нет… Ну, не так уж чтобы совсем – бабу с похмелья по охвостью поучишь, или пройдешься с народом по кромяковскому кварталу с дубиночкой, или с барина за ножны резные лишний золотой слупишь, хе-хе, не согрешишь – не покаешься! А уж что побалуешь разок-другой с Гвоздевой бабой, так это уж и вовсе не грех, кто ж в этом деле чист, хе-хе, разве что отцы святые… которые возрастом постарше…
– А скажи-ка, Таюн, не бывает ли у тебя тоски смутной, мечтаний несбыточных, мыслей вольных?…
– Н-ну… насчет мыслей, так, пожалуй что и нет… а вот тоска да муть – это с похмелья завсегда. Дык и загадка ж есть: кто, мол, с ног валит, а голова болит? Все он, сок-сочок, святое дело! Особливо после баньки… Ох-хо, грехи наши сладкие…
– А сны тебе снятся, Таюн? – все расспрашивает Посланник.
– А то как же! Вот хоть сейчас – ты, Посланник Солнечный, снишься. Или третьего дня, скажем, дивный сон приснился: весна вроде, выхожу я в садик, гляжу – а у меня самый лучший ствол поморозило. Ну что ты скажешь! Расстроился, да делать нечего – взял лопатку, вырыть, значит, стволик. Да только копнул раз-другой – уперлась лопатка, брякнула. Разрыл – кубышка! Ну, думаю, клад! Хвать кубышку, да в сарайчик, от чужого глаза. Крышку отколупываю, думаю: это если даже не золото, а серебро, так и то немало выйдет. Отколупнул – а там дерьмо… Тьфу, как вспомню, аж сейчас муторно… Так загоревал во сне-то, ногами задрыгал, бабу с кровати на пол скинул…
– Н-да, тоже сон… Слушай, Таюн, а не снилось ли тебе когда, что ты летаешь?
– Упаси Солнце, разве ж можно? Пока в коконе лежал, тогда бывало, как у всех, а как вывелся, в разум вошел – ни-ни. У нас с этим строго!
– Это ты верно говоришь, Таюн! – одобрил Посланник. – Ну, а все же – может, охота полетать, хоть во сне? Дана мне Святым Солнцем власть малая – желания во сне исполнять.
– Да брось, Посланник, на кой оно мне! Если уж сильная у тебя охота сон сладкий на меня навести, сделай милость – пускай приснится мне сон третьегоднишний, с кубышечкой, да только чтоб в кубышечке и вправду золото лежало; и вроде я с тем золотом, значит, подкатываюсь к мастеровой бабе. Ох и хороша, стерва!
– Что ж, Таюн, раз уж ты такой славный гримбль – будь по-твоему! Гляди свой сон!
Вспыхнул Посланник полымем на ярком солнышке – и исчез. А Таюн, на другой бок перевалившись, блаженствует во сне: вот он крышку отколупнул, вот и золото засияло червонное, каждая монетка, что маленькое Солнце святое, вот уж он с деньжатами в мошне – к мастеру в дом. Того, ясно, нету, в храме грехи замаливает, а баба его, Пия, молодушка, сок только что не брызжет, встречает Таюна, привечает. Да только она его жвалами разок щекотнула, только он руки растопырил, примерился ее за бока прихватить, как тут вламываются солдаты храмовые, золото повытрясли, Таюна на дыбу поволокли, а бабу – на площадь, сечению плетьми подвергать; вырвался Таюн – и бежать, а солдаты за ним, он с моста в речку вниз головой…
Проснулся Таюн – стоит он в ручейке на шестереньках, в воде по дыхало, и орет благим матом, совсем ошалел… Вылез на берег, встряхнулся, одежку праздничную по травам развесил сушить, а сам, в бабий плащ завернувшись, присел на солнышке с кувшином в обнимку и так, в расстройстве и хмелю, прогоревал до самого вечера…
Багер тем временем сделал еще два тау-перехода и перенесся на четыреста лет вперед. Он хотел проникнуть дальше, но треск в тау-блоке сменился мерным тиканьем – прошлое кончилось, а в будущее путешествовать можно только с обычным темпом – секунда за секунду. Медленнее – пожалуйста. Но не быстрее, чем будущее превращается в настоящее…
Была поздняя, холодная осень или начало зимы. Ветер тянул по земле солому, мусор, бумажки, редкую снежную крупу, громыхал отодранным железным листом на какой-то крыше. Ян прятался от ветра за неровной, окрашенной в отвратительный бурый цвет стенкой ларька. Козырек дождевого колпака натянут на самые глаза, воротник грубого суконного пальто поднят, руки – в карманах, во рту – кривая трубочка, дымящая едким зельем…
Нешумлив голодный базар. Вещей много, пищи мало. Да и вещи – одно название. Стандартные серые дерюжные куртки, такие же штаны, плащи, платья. Все не новое, ношеное. Тусклые, без блеска, с повылезшей щетиной голодные лица. Сухой, болезненный скрип челюстей, гоняющих по пустому рту круглые морские камешки-окатыши. Изредка – сытые, лоснящиеся морды из меховых воротников. Стоят, широко расставив когтистые ноги над чемоданами и мешками с сушеными фруктами и зерном. Хлопают себя всеми четырьмя ручищами по толстым бокам, греются, м-матосас, возле бочки на колесах, прихлебывают подогретый медвяный сок.
Старинные куранты на башне пробили полдень. Распахнулось под часами окно, засиял в нем писанный яркими красками портрет Великого Впередсмотрящего. Все на базаре обернулись лицом к портрету, посдирали колпаки, платки теплые, затянули скрипучими голосами: «Сияет Солнце над миром – то Великий Впередсмотрящий ведет страну к Неслыханным Свершениям…»
Все пятнадцать куплетов пропели. Шныряли в толпе офицейские в форме и в штатском, следили, чтоб все были охвачены единым порывом, чтоб никто, упаси Солнце, не постеснялся изъявить горячую преданность Великому… Отзвучал последний куплет, сошлись створки окошка, заслонив сияющий лик до вечернего славословия. Прохлопал народ трижды кургузыми крылышками, натянул колпаки, вернулся к торговле.
Тем временем возле ларька остановились двое мальчишек-прошлогодников, забормотали на воровском жаргоне. Один заметил неподвижную фигуру в темном углу, шепнул: «Заткнись!», скосил желтый глаз.
Багер передвинул трубочку в левый уголок рта, сказал негромко:
– Не суетись, я не тихарь…
Ухмыльнулись пацаны, прищелкнули по-особому челюстями, шмыганули в толпу между прилавками. Багер из своего угла следил за маленькими фигурками. Вот одна появилась перед мордатым фруктовщиком, покланялась. Протянулась ручонка – просит… А сам нижней рукой потихоньку сгреб горсть зерна с соседнего прилавка.
Продавец завопил:
– Ворюга! Держи! Хватай!
Шкет сквозанул, бежит, ныряет под прилавки, между ногами вертится ужом… Торговец за ним гонится, сшибает ящики, корзины. От бочки с подогретым соком несется гогот – пооборачивались лоснящиеся морды с кружками в руках, рады забаве; а за спинами у них второй малец неслышно скользит, по карманам шарит. Специалисты, с подсадным работают…
Наконец донесся радостный крик:
– Попался, ворюга!
Ведет мордатый мальчонку, тащит за воротник, а шкет на ходу зерно жует – знает, что в каталажке не накормят. Подтащил торговец мальца к офицейскому, машет тремя руками, за рог хватает, себя по ляжкам хлопает, а четвертой цепко держит пацаненка. Офицейский глазами выпученными поводит, слушает. Тут еще какой-то доброхот объявился, тычет рукой в сторону ларька, объясняет, дескать, был еще и второй, вот с тем, в уголке, разговаривали.
Не успел Багер уйти – надвинулись лоснящиеся морды, стеной встали за общий шкурный свой интерес. Офицейский неспешно подошел, мордатый за ним, мальчишку не выпускает. Начал Багер объяснять – мол, попросили пацаны закурить, а он отказал, малы еще здоровье гробить, оно еще им понадобится для свершения неслыханных побед…
– Ладно, трудящийся, пошли в участок Великого Порядка, там разберемся, – процедил офицейский.
Пожал Багер плечами, пробормотал: «Слава Великому Впередсмотрящему!», засунул руки в карманы, побрел.
В участке дежурный – две медные шестилапки-вошки на стоячем воротнике, глаза хмельные, масленые – в книгу записал, из карманов у задержанных барахлишко нехитрое повычистил, сгреб в ящик, сочинением описи себя не утруждая, разбираться особенно не стал, велел нарушителей Великого Порядка в камеру отвести.
В камере холод, как на улице, только что ветра нет. Задержанных десятка два, сбились на нарах в кучку, чтоб теплей было, вполголоса баланду травят.
Пацан Багера за рукав:
– Айда, дяденька, в кучку. Погреемся!
– Погоди… Давай отойдем, я с тобой поболтать хочу.
– Ну пошли, дяденька, если разговор есть…
Устроились в углу. Багер мальца полой прикрыл, включил подогрев на малую мощность. Малыш отогрелся, засопел, дыхалом захлюпал.
– Тебя как звать?
– Блатные Тлюхой дразнят.
– Тлюха… А по-настоящему как?
– А тебе оно на кой, дяденька?
– И то верно… Тлюха так Тлюха. Скажи-ка мне, Тлюха, давно ты этим делом промышляешь?
– Считай, с начала лета. Прошлый год я поздно из кокона вылупился, уже первый снег прошел. Старики мои в деревне жили. Туговато было, все весны ждали, пока зелень первая проклюнется. А весной новое Неслыханное Свершение началось, заставили всех Солнечную руду добывать, по избам промывалки устроили. Старики болеть стали – щетина лезет, панцирь трескается, а жрать, считай, вовсе нечего. Как они померли, я в город сквозанул. Блатных нашел, первый раз в жизни досыта нажрался… Так с тех пор с ними, ремеслу малость подучился, стал с корешом на дело ходить. Теперь вот сцапали журцы…
– Какие журцы?
– Э, дяденька, да ты совсем фрайер, а я думал, ты свой. Журцы – это так офицейских зовут. Теперь нас с тобой точно в Дом Солнца упекут, на трудовое перевоплощение.
– Что ж, потрудимся, перевоплотимся, хоть крыша над головой будет и какая-никакая жратва…
– Ой, зелень! В жмуриков мы там перевоплотимся! Сквозить надо, иначе нам деревянный кокон светит. Там же рудники, через месяц хитин растрескается – и хана!
– Ну, ты уж совсем страхи нагоняешь… Может, и не отправят нас на рудники, не такое уж преступление…
– Дяденька… Личиночка неграмотная! Сейчас ведь Неслыханное Свершение! Сейчас всех на рудники… Да и то – народу в стране за пять миллиардов перевалило, жрать нечего. А с этим Неслыханным Свершением живо лишних ртов поубавится. Паханы говорят, уже шесть миллионов на рудниках полегло, а сколько по деревням от руды гниет – тех вообще никто не считал.
– Вот так тяжко?
– Святое Солнце, с места мне не сойти, если вру!
– Ладно… Ночью сквозим. Убедил ты меня, Вик.
– Ой, пали тебя Солнце, да ты откуда имя мое узнал, дяденька? А говорил – не тихарь.
– Ну, малыш, не горячись… Какой из меня тихарь, неужто не видишь? Я, скажу тебе по секрету, немножко волшебник.
– А по-моему, дурак ты, а не волшебник. Не понимаешь ничего. Или приезжий? Слушай, а может, ты шпион кромяковский?
– Так уж сразу шпион… Что приезжий – это правда. Потому и не понимаю ничего. Ты бы порассказывал мне.
– А что, дяденька?
– Ну… скажем, кто такой Великий Впередсмотрящий.
– Ой, ты и этого не знаешь! Его зовут трудящийся Ган. Он великий революционер. Он прогнал захватчиков и богачей. Он Единственный Верный Наследник революционного учения.
– А что, есть и неверные?
– А то как же! Кромяки! Они предали революционную идею. И продались богачам.
– Слушай, а ты откуда все это знаешь?
– А мы иногда газеты продаем – для виду.
– Так… Но почему же это – была революция, захватчиков и богачей прогнали, а жизнь у вас вон какая…
– Это временные трудности. Нас окружают богачи и предатели революционной идеи. Мы должны отдать все силы, чтобы быть готовыми победить врагов. Мы должны ковать Солнечное Оружие.
– А может, лучше отдать все силы, чтобы накормить народ?
– Великие идеи Впередсмотрящего Гана помогут нам осуществить Неслыханные Свершения. Не щадя сил… Дяденька, а у тебя пожевать ничего нету?
– Нет, сынок… Потерпи. Ночью у своих будешь.
Глухим вечером, когда из начальства один дежурный остался – заперся в канцелярии, дрыхнет, – конвойные в караулку баб притащили, ужином, для задержанных приготовленным, самогонку закусили, песен попели; за полночь угомонились. Камера спала хрипучим голодным сном. Вик посапывал, лежа на боку, подобрав под себя все руки-ноги…
Багер связался с базой. Дежурила Тайнбридж, по прозвищу Милая Сюзанна. Багер, воспитанный старомодно, ее недолюбливал. Он доложил строго по форме, пообещал вернуться по расписанию и прервал связь. Посидел минут двадцать, тщательно прослушивая участок. Везде было тихо, все спали, кроме караульного в коридоре. Того мучила изжога и мрачные, наверно, не без основания, мысли о жене. Так, в коридор нельзя. С трех сторон – другие камеры. Оставалось вверх. По крайней мере, нет риска выйти из подпространства в уже занятом месте…
Ян снял пальто, завернул в него спящего мальчика, усилил поле и сделал переход на сто метров вверх. Ударил под крылья колючий ветер, крутанул, завертел… Багер, с трудом удерживая равновесие, спланировал подальше от участка, но приземлился неудачно – на освещенном перекрестке. Пробежал за угол, остановился в тени, развернул мальчишку.
Тот не спал – глядел сияющими глазами, бормотал:
– Дяденька, ты же и вправду волшебник! Ух, как мы летели!
– Понравилось?
– Еще бы! А это святое чудо или колдовство?
– Нет, малыш. Это – умение. Любого научить можно.
– Ну! Меня научишь?
– А не боишься? Грех ведь…
– Тю, грех… Нашел чем пугать! Вот статья, правда, есть, даже говорить про это нельзя… Но ты все равно научи!
– А зачем?
– Это было… Не знаю, как сказать, в жизни еще такого не чувствовал, даже не дышал! И потом, удобно ведь…
– Стоп. Удобно – это уже дело десятое. Важно, что оно было вот такое… Ладно, научу, только потом, а сейчас пойдем скорее…
Вик, путаясь в длинном пальто, едва поспевал за Багером, который шел все быстрее, прислушиваясь к тихим шагам позади. Вот они замерли, залязгал телефон, голос забормотал едва слышно. Ян стремительно уходил, но шаги послышались снова, не отставали, а потом из переулка донесся топот многих ног, клацанье затворов…
– Не успели… Стой, Вик!
Они вжались в темный угол у подъезда, и Багер быстро начал рассказывать мальчику, как летать; не переставая говорить, он включил пси-блок.
Лязганье когтей по булыжнику все громче, все ближе. Вот вырвались журцы из переулка, растерянно заметались – куда девались эти… кто эти?… А Солнце их знает, ну, которых взять надо…
Ян подтолкнул мальчишку:
– Лети, Вик!
Малыш неуверенно шагнул, расправил крылья – у него они еще не атрофировались, нормальные, полной длины, а сам легонький… Взмахнул раз-другой, пробуя, сильно оттолкнулся ногами – и полетел! Загремели выстрелы, но Ян мешал целиться, не дал ни одной пуле попасть в Вика, воришку, золотого пацана, самого лучшего мальчишку на всей планете…
А потом вышел навстречу орущим, размахивающим пистолетами, трясущимся со страху офицейским. Бросились толпой – и замерли. Вдруг полыхнуло пламя ярче Солнца, ослепило…
А когда глаза привыкли, не было уже никого, только лежали на обледенелом булыжнике громадные узорчатые крылья…
Как всегда, переход прошел мгновенно, и перед глазами у Багера поплыла Земля. Как прекрасна она, родная планета, как прекрасна!.. Он поймал маяк Службы, проверился. От Современности его отделяло восемь веков. Снова принцип неопределенности: на пути туда развремение составило всего шестьсот двадцать лет… Маяк тянул свою чарующую песню, Багер автоматически совершал необходимые манипуляции органами управления, и мысленно подводил итог работы.
«Итак, Воздействие совершено. На планете гримблей появился летающий мальчик, и теперь жуки узнают, что это возможно. А они ведь, в конечном счете, люди, пусть даже насекомые. А люди делают все, что им доступно, натура такая, и даже многое сверх того, нужно лишь, чтобы они верили. Должен подействовать летающий мальчик! Должен возродить в гримблях веру в осуществимость перемен – а это ведь основа социальной активности, а без нее не построить подлинную Демократию…
Господи, как поет маяк! Волшебство…
Летающий мальчик – это сильный удар по окаменелости мышления. Старый жрец знал свое дело! Один нарушенный запрет – это крах самой идеи абсолютности запретов, законов, обычаев, это признание возможности проверки их человеческим разумом и чувствами, а если проверки – то и отмены. Могут быть отменены законы знатности, святости, почитания – Солнца, Духа, правителя, чего угодно, даже собственности…
Собственности?» – Багер недоуменно свел брови – но тут раздался сигнал. Разведчик скользнул в финиш-камеру, поднес ИД-карту к датчику, в наушниках прозвучал голос диспетчера Марека:
– С благополучным возвращением, старший оператор Багер!
«Приятно возвратиться домой… Полчаса очистки и психокондиционирования, сдать блоки памяти на анализ, час на краткий отчет – и отдыхать…»
Он снова стоял в камере очистки, снова звучал Гимн Планеты, душу переполняло щемящее чувство восторга. Каждое Возвращение – бесконечное счастье!
Гимн кончился, пошло попурри из самых нежных, самых человеческих мелодий Земли. Багер прикрыл глаза, не замечая струй, омывающих костюм дезинфекторами, дезактиваторами, дезинсекторами – нет, он купался в музыке, чувствовал, как отходит приподнятое возбуждение, владевшее им там, как на смену ему нарастает покойное тепло. Он вернулся домой, он врастал в человеческий дом.
Очистка закончилась, он снял костюм и перешел в душевую. Здесь пели сами струи – прозрачные, как горный ручей, голубоватые, как волны Адриатики, зеленоватые, как буколический пруд в родной деревне, горячие и теплые, пенящиеся и едкие… Потом их сменили потоки воздуха, жаркого, как августовский зной над пшеничным полем, теплого и ароматного, как скошенный луг, свежего, как сирень после грозы… Кондиционирующих полей он, естественно, не ощущал, просто знал, что это их воздействие усиливает счастье Возвращения…
Автомат завершил обработку и открыл дверь. Багер вышел в свой кабинет. На стояке ждала свежая смена белья, модный уличный комбинезон с небольшой, почти незаметной, эмблемой Корпуса разведки… Если верить часам на стене, он отсутствовал девяносто две минуты. На столе еще лежала газета, которую он не успел просмотреть перед стартом. Не садясь, кинул взгляд на первую полосу. Полюбовался стереофотографией Председателя в обнимку с мэром Мельбурна. Годы бессильны перед этим великим человеком, так же густы его красивые волосы, так же добр и благостен – именно это слово пришло Багеру на ум – да, благостен взгляд из-под бровей вразлет… Ян с гордостью вспомнил церемонию выпуска в Академии разведки: тогда Председатель обходил строй выпускников, пожимая руку каждому… Багер пошевелил пальцами – память еще хранила давнее рукопожатие, на мгновение у него перехватило горло. Он сглотнул комок, кашлянул, застенчиво вытер набежавшие на глаза слезы.
«В самом деле, что ж это… Пора к делу». – Багер сел за клавиатуру и, заглядывая для надежности в полетные блоки памяти, составил отчет. Он был доволен выполненным Воздействием. Удалось бескровно внести в мир жуков фактор, дестабилизирующий массовое сознание. Сделан первый шаг к тому, чтобы подорвать фундамент тоталитарной военно-религиозной диктатуры, первый шаг на пути, ведущем к нормальному обществу индивидуальной свободы и частной инициативы. Конечно, за планетой придется приглядывать, но теперь можно не опасаться, что ее правители, одержимые безумными идеями, завтра вырвутся во Вселенную во главе многомиллиардных полчищ гигантских насекомых…
Дома было тихо – что удивляться, самая середина дня, не все успевают за одно утро совершить рейс длиной в восемь веков и черт знает сколько парсеков… Багер включил три-видео, усмехнулся: Бай-Бин пел хит сезона. «Мама, познакомься с Реджинальдом, я хочу на нем жениться». По другому каналу девица с аппетитной попкой рекламировала белье «Невидимка». У Багера приоткрылся рот, язык машинально скользнул по верхней губе. Он вытащил из бара бокал, щедро плеснул «Анри Четвертого» и пошел на кухню за льдом.
На холодильнике обнаружилась прижатая магнитом записка от жены:
«Николь вывихнула ногу, я посижу с ней, может быть, заночую. Твоя Киска»
Багер хмыкнул, набрал знакомый номер.
– Мне нужен коммандер Траян.
– Коммандера нет дома, будет после девятнадцати часов, – ответил женский голос.
– Вот и отлично, бэби, значит, у нас с тобой есть время!
– О, Ян! Приезжай скорей!
Багер ожидал лифта, нетерпеливо притопывая ногой, и вдруг снова вернулась мысль, мелькнувшая было при составлении отчета: а ведь непонятно! Он еще раз повторил собственные слова, оставшиеся в блоке памяти:
– …как если бы в мире, населенном разумными существами, никто не умел думать и умение такое почиталось бы грехом и каралось…
«Непонятно! Что я имел в виду? Почему и зачем я это сказал? Нелепость какая-то…»
Он пожал плечами и шагнул в двери лифта.
1986
