Александр СИВИНСКИХ
ИМЯ НАМ – ЛЕГИОН
Я не хочу пожара,
Но огонь уже зажжен.
Константин Кинчев
ЧАСТЬ 1
ГЛАВА 1
– Разнесу деревню дрыном
До последнего венца!
– Ты не пой военных песен,
Не расстраивай отца!
Частушка
Признаюсь, имел я к этому избраннику народа, владельцу заводов, газет, пароходов, самолетов и прочего дорогостоящего добра с самого начала очень нехорошие чувства. Очень. С подобным эмоциональным настроем не в телохранители, в киллеры бесплатные только идти.
Когда же я его, поганца, живьем увидел… Словами тут делу не поможешь, нету таких слов, чтобы мои чувства описать. Ну, у меня нету. Этакий жирный коротышка неопрятный: все пальцы в шерсти и перстнях, головешка, наоборот, плешивая, а уж харя – чисто блин масляный, такая же плоская и лоснящаяся. Аскер Мамедович Аскеров. Личность известная, уважаемый человек в высоких кругах. В баньку собрался, дарагой. Девки с ним – аж целых три штуки – поголовно в блондинок крашеные. Коньяк, пиво и прочие атрибуты полусветской жизни городской бандитско-чиновничьей элиты – в достаточном количестве. Он, значит, гулять будет, а я оберегать его от народных масс и сподвижников.
В общем-то я бы, наверное, не обратил внимания ни на его внешность, ни на девок – повидал таковских во всяких видах, работа, она работа и есть, и стерег бы их гигиенический процесс не хуже пса цепного… ежели из-за дежурства этого внепланового не пролетел бы с давно намеченной вечеринкой. И сколько угодно можно убеждать себя, что Мамедов тут совершенно ни при чем, раз уж Никола прихворнул, что гневаться грешно, а вот поди ж ты – один черт кулаки чешутся шею ему намылить докрасна. Без мыла. А девкам продажным – задницы надрать. Ремнем. У меня для такого дела как раз подходящий – из натуральной буйволовой кожи. Ливайс, фирменный.
Ну, приехали в баньку загородную. Лес, речка, заборчик – не бетонный, а чугунный, каслинского литья. Шестерки его сразу забегали, коробки таскаючи, мы с напарниками все окрест обнюхали, внутри пошарил, приглашаем: Все чисто, мил человек, иди, парься!
Вывалился он из своей вольвы, девки за ним. Мы, как раньше договорились, места занимаем. Мне выпало при входе работать. И то благо – до конца помывки рожу его противную видеть не придется.
Бдю. Скучаю. Час прошел, другой проходит, депутат продолжает широко отдыхать, о чем меня задорный женский визг перманентно извещает. Щекочет он их, что ли? Щекотун, блин! – невесело хохотнул я и сразу снова приуныл, вспомнив, что кабы не он, так и мне бы нашлось, чем сейчас с девчонками заняться. Со своими, понятно, не с этими, прости их Господи…
И только я приготовился пустить из глаза горькую слезу обиды, как на улицу одна из тех ночных бабочек выпорхнула. Покурить. Слово за слово, разговорились. Я бдительности стараюсь не терять, за то мне и платят, но трудно нести службу по уставу, когда рядом красотка полураздетая – в шубке короткой на аппетитное тело, вполне вероятно голенькое; а принципал, в свою очередь, гад, каких мало, и которого ни одна баня в мире уже не отмоет.
Да ему это и ни к чему.
Жанна, как представилась девчонка, блондинкой оказалась натуральной. К великому моему изумлению, не обделена она была и кое-какими мозгами и даже чувством юмора. Вдобавок выяснилось, что она – выпускница той же alma mater, что и я. Случится же такое! Как все-таки тесен мир… (Кажется, это еще до меня наблюдательные люди заметили.)
Признаюсь, размяк.
И совсем мне стало не до караула, когда, приблизив ко мне горячее лицо и водя нежно ноготками по рельефной груди моей, начала Жанна намекать, что я – как раз тот самый славный парень, с которым она готова и невинность потерять, и даже на Аскера положить. С прибором. Прямо тут. Надоели, мол, ей до чертиков желеобразные пузаны. И что мои стальные мышцы приласкать – самое ее заветное желание с детсадовских еще времен.
И далее в том же духе.
Я зубы скалю, но чувствую – слова ее на благодатную почву падают.
Только одно меня, некурящего, и удерживало от злостного нарушения всех и всяческих правил да предписаний охранной службы – то, что от нее табачищем здорово припахивало. Но и этот редут готов был уже сдаться на милость победителя, когда…
– Нет, блин, что, этот господин Аскеров точно задумал стать моим личным врагом? – заорал я в лицо высунувшейся из предбанника серенькой личности его референта, пригласившей меня на срочную аудиенцию ки шефу. – Не имею права, понял! – добавил я и демонстративно отвернулся.
Жанна с безразличным видом прикуривала сигаретку, делая вид, что совершенно со мной не знакома. Все-таки боится, – понял я и выказал не меньшую индифферентность к хорошенькой блондинке, уставившись сквозь стеклянные двери на осеннюю хмарь. Вместо сигареты я кинул в рот ментоловый леденец.
Референт обругал меня нехорошо по-своему, упоминая мою баши, которая неоднократно кем-то сичмэ, и исчез прежде, чем я успел рассказать ему, где видел недавно его родственников и что такое интересное делал там с ними многочисленный крупный рогатый скот, грязные ослы и линялые вшивые верблюды.
В ожидании второй серии (а что она обязательно последует, сомнений не было), я припоминал кое-какие тюркские выражения, способные стать в некоторых горных местах причиной затяжной локальной войны. Меня от этих мест, к счастью, отделяли многие сотни километров, и я готов был рискнуть.
Рисковать, однако, не пришлось. Скоро на месте приемного сына всех племенных (и не очень) быков в округе появился Юра по прозвищу Долото, наш старшенький, торопливо толкающий в карман штанов что-то, напоминающее денежку, и мотнул мне головой:
– Ты это, того… под мою ответственность.
Я нехотя потащился во влажную жару предбанника.
Аскер Мамедович возлежал на широком топчане, мало-мало прикрывшись махровым полотенцем с журавлями (или цаплями?) и Фудзиямой. От жары его блин покрылся обильным потом и показался мне еще менее привлекательным, чем раньше.
– Иэ, ты пачэму не слюшаешь старших, да? Иэ, сказали иды, надо пабегом пабежать. – Он щелкнул пальцами, и референт подскочил ко мне, протягивая ключи от машины. – Хател, тебе, нанимаешь, каньяк-маньяк угощать, а щас нэ хачу! Иды, да, на рынок Заречный поедь, Тофика Муртазова найди, зелень-мелень возьми, сюда вези. Пабегом давай! – взвился он, видя, что я не реагирую. – Пабегом, гаварю, пока не паставил тибе раком и не изделал питухом!
– Плохой ты, дядька, психолог, и как только таких тупиц в депутаты берут? – преувеличенно спокойным тоном поинтересовался я. – А был бы хорошим, заткнулся бы на половине своей безрассудной речи. И в рыло бы не получил. Ну а теперь уж поздно, пришло время камешки собирать!
Я быстро метнулся вперед, схватил его за маленькие крепкие ушки и пару раз приложил мордой об свое колено. За спиной задвигались. Я обернулся, поводя стволом Макарова от Юры к референту и обратно. Серегу, третьего бодигарда, я не боялся, он патрулировал периметр бани и внутри появиться не мог. По крайней мере, пока не поднимется стрельба. А она не поднимется – Долото на пару с братом копытных сноровисто занимали положение лежа на полу с заложенными за голову руками. Вот что значит опыт – и объяснять ничего не понадобилось! Юра, ясное дело, видывал, как я стреляю, и решил просто не нарываться. Референт же, видимо, был сам по себе человеком умным и осторожным.
Чего не скажешь о его шефе.
Аскер Мамедович, беспрестанно ругаясь на двух и более языках и отплевываясь выбитыми зубами, поднимался с пола, сжимая в волосатом кулачке красивый блестящий кинжал, которым, вероятно, разделывали баранов и врагов еще его предки, настолько тот был настоящим. Прадеды-то, может, и сумели бы вспороть мне брюхо или горло, но, увы, у их цивилизованного потомка сноровка была не та. Резать колбасу и резать людей – вещи абсолютно разные. Не знаю, успел ли воинственный депутат понять это, прежде чем снова рухнул на пол, картинно раскидав руки и непристойно – ноги. Блин его стал выглядеть совсем богато, густо украшенный красной икрой разбрызгавшейся крови.
Я брезгливо набросил полотенчико на шерстяные чресла и немного полюбовался гравировкой перекочевавшего ко мне оружия настоящих джигитов, едва, признаюсь, удержавшись от мародерства.
– Ты че, Капрал, гребанулся? – подал голос залежавшийся в неудобной позе Юра. – Ты че – кретин? Не втыкаешься, на кого залупился?
Я весело подмигнул двум, к счастью Сереги, молчаливым псевдоблондиночкам, бесстрастно плескавшимся в бассейне. Приставив палец к губам, прошептал: Тсс! Блондиночки слаженно кивнули. Затем подобрался с наиболее безопасного направления к заботливому Долоту, опасному своим рукопашным мастерством, и, постучав его слегка по бритому затылку стволом пистолета, менторским тоном сообщил:
– Иные, может, и зовут меня Капралом – так это мои друзья. Ты, Юра, мне теперича уже не друг. Я тебя больше и знать-то не хочу. Доставь мне удовольствие, Юра, обращайся ко мне в дальнейшем по имени-отчеству. Иначе я стукну тебя по голове и очень больно.
Юра доставить мне удовольствие не захотел и решил лучше промолчать.
Только пыхтел недовольно.
Я осторожненько собрал все оружие (у референта оказался традиционный для бывших партийных функционеров вальтер ПП, а у Долота – Макаров и электрошокер) и средства связи и булькнул скопом в бассейн, под ноги девочкам, предварительно разрядив пистолеты и полюбовавшись еще раз на кинжал. Потом посоветовал не шутковать и, с достоинством пятясь, покинул поле боя.
Жанна все еще курила. По лицу ее почему-то бежали слезы. Она обернулась на звук запираемой мною двери в апартаменты и сделала неуверенную попытку к сближению. Я отрицательно покачал головой. Потом запихал в парилку ничего не понимающего банщика, подпер дверь крепким с виду деревянным креслом и вышел на свежий воздух.
На зов брелока при автомобильных ключах отозвалась красная девятка референта. Я забрался на место водителя, завел двигатель и посигналил.
Серега не заставил долго ждать. Увольняюсь, – кротко объяснил я ему, вручая казенный ПМ с заклиненным двумя ломаными спичками затвором. Затем газанул и с пробуксовкой рванул с места, оставив позади спокойную жизнь, а может, и жизнь вообще…
* * * * *
Водитель из меня никудышный. Чайник. Гроза пешеходов. К счастью, их было немного на улицах в этот поздний час.
Автомобиль я остановил в квартале от институтского общежития.
Я ведь телохранителем только подрабатываю. Подрабатывал, то есть. Вообще-то я инженер-конструктор в престижном еще недавно и полудохлом нынче Горнозаводском НИИ тяжелой прокатки. Молодой специалист. Надежда отечественной металлургии.
Сначала моя научная карьера складывалась как будто неплохо.
В этом самом ГНИИТП, куда я устроился после института с громким званием инженер-механик, встретили меня более чем радушно. С ходу приняли в подотдел зубчатых и обгонных муфт, положили умеренно приемлемый для недавнего студента оклад и обласкали неплохим местом в чистеньком и уютном общежитии. Однако сразу предупредили, что блюминги и слябинги сейчас мало кому нужны даже задарма, а поэтому, если я желаю достойной моего высокого образования жизни, придется, видимо, подрабатывать где-нибудь еще.
Я, признаться, ленив. И достаточно неприхотлив – после студенчества-то. И, как выяснилось позднее, безумно наивен. Лучше потерплю, решил я, чем сверх нормы горбатиться. А вечерами буду лаборанток в общаге тискать да в спортзал ходить – мышцы накачивать.
Терпел я эдак, терпел, – месяца три, не меньше, – а потом и без того поджарый мой живот окончательно подвело. И спортивные тренажеры тут ни при чем. Голодно, дяденька, голодно… Да и лаборантки предпочитают, оказывается, сперва выпить шампанского, покушать шоколада и фруктов, а уж только после этого подставлять прелести под мои ищущие человеческого тепла руки. В путевый тренажерный зал и подавно бесплатно не пускают…
Н-да… Присел я как-то перед своим кульманом и пригорюнился, вперив в чистый лист ватмана невидящий взгляд. Начальник группы, многомудрый пятидесятипятилетний к.т.н. Вадим Петрович, видя такое дело, похлопал меня по поникшим плечам и предложил не дурить, а попробовать себя в роли консультанта по интимным кружевам: И ходить далеко не надо, и дамы будут в явном восторге от такого мальчика, ма-о-день-кого да кудрявенького.
Почему он вспомнил про кружева, спросите? Как же, весь первый этаж НИИ отдан был по причине общего безденежья в аренду двум шикарным салонам: компьютерному и дамского белья, что, понятно, служило благодатной почвой для не иссякающего потока однообразных шуточек.
Я решил, что черт чем только не шутит, и отправился вниз – пытать счастья.
На дамский салон решительности у меня, конечно, не хватило, но в компьютерную лавку я завернул, ведомый мнением о себе, как о неплохом знатоке представленного там товара.
Прилизанный молодой человек с глянцевой визитной карточкой-бэджем на кармане белоснежной рубашки, оглядев меня с ног до головы и обратно, радостно затряс головой. Великолепно, юноша! Вы чрезвычайно верно поступили, обратившись именно к нам!… Тем временем мы направлялись к самому. Если вы понравитесь управляющему, а так скорее всего и будет, то отдел кадров вот здесь, а костюмерная – здесь.
При чем тут костюмерная, я понял только в кабинете компьютерного босса. Думаю, правда, сам он одевался преимущественно в соседнем салоне.
Вылетев как ошпаренный из его неумеренно ласковых объятий на волю, я пулей промчался через все местное подразделение Содома, вытирая носовым платком залапанные престарелым геем ладони и отмечая боковым зрением то, на что не обратил внимания раньше: среди персонала не было ни одной девушки…
Еще с месяц я толкался там да сям, но безрезультатно.
И пришлось мне, горемычному, идти туда, куда идти хотелось меньше всего, но где ждали таких, как я, удальцов, богатых боевым армейским опытом, с распростертыми объятиями. По крайней мере я подыскал фирму, согласную на совмещение моей инженерной деятельности с работой, предоставленной ею, без заметного ущерба для обеих. Называлась она частным охранным агентством Булат. Стерег я, ночь через две, небольшую лавочку, наживающуюся на ночных любителях горячих блюд от хорошей кухни.
Тем и жил. До сего несчастливого дня. Подменил Николу, называется!
* * * * *
Ручки мои уже здорово дрожали, а место, грубо называемое очком, выполняло движение жим-жим.
Я забросил ключи в ближайшую сливную решетку и, крадучись, двинулся к месту временно-постоянного обитания молодых и не очень специалистов ГНИИТП. Сегодня я по своей дурости пренебрег одним из главных спецназовских (и не только) правил выживания: Не суй голову туда, откуда не сможешь ее высунуть. Пока эту пустую баклагу еще не прижало окончательно, нужно было ложиться на тюфяки. Рвать когти, одним словом. И чем дальше, тем лучше.
Вариантов, к счастью, было целых два, и я пытался спокойно взвесить каждый из них.
Можно махнуть в черт-те где лежащее (во многих смыслах), глухое и забытое властями лет десять назад село Шайтанкулово, в котором живет и трудится новый башкирский фермер, а мой школьный корешок Асхат. Надобно только иметь чуточку везения с попутками и постами милиции.
Можно сгинуть на пасеке у дядьки Прохора. Для этого придется где-нибудь раздобыть надувную лодку, так как плавать через не больно-то узкие лесные речки в октябре голышом дано далеко не всем.
Ну ладно, – пошел я на компромисс. – Для начала главное – удрать из города, а там видно будет.
Трудное решение было принято, и я несколько расслабился.
Вот тут-то и выскользнули из ближайшего подъезда три недобрых молодца со знакомыми лицами. Пока я колесил по городу, пытаясь не нарваться на дорожный патруль, мои недавние визави выбрались, как видно, из баньки и настучали на меня в Булат. Судя по тому, что не в государственные органы, меня собирались или сильно уродовать, или убивать.
Вел террористическую группу мой постоянный спарринг-партнер Никитка, остроумно прозванный еще в детстве Кожемякой. Других бойцов я даже по прозвищам не знал, видать, специально набирали тех, кто со мной знаком лишь шапочно, за исключением Никитки. Ну а с ним все понятно – Кожемяка слишком часто страдал уязвлением самолюбия по причине невозможности порвать мне шкуру в тренировочных и аттестационных схватках. Силы хватало, а ума… Решил, значит, поквитаться.
У всех троих в руках были милицейские дубинки, и ухо надо было держать востро.
Мы закружились по скупо освещенному далеким фонарем двору. Я, как того требовала тактика, держался крайнего варнака, старательно уходя от остальных. Грозные мстители за честь депутата тактике не обучались, а потому добросовестно бегали по выстраиваемой мною траектории. Она-то и завела безымянных героев за детскую избу на курьих ногах, оставив меня ненадолго наедине с запыхавшимся Никитой. Как вести себя с ним, я отлично знал и всего через мгновение от души вогнал отнятую дубинку в верхнюю треть его накачанного пресса. Дубинка была гораздо тверже, и Кожемяка завалился на пожухлую осеннюю травку и собачьи экскременты, безрезультатно хватая щербатым ртом холодный воздух. Дальше дело пошло веселей. Я по мере сил отмахивался от супостатов, пытаясь снова завести их на выгодный мне ландшафт.
Удача не повернулась ко мне спиной, в отличие от одного из нападавших. Он как-то неловко ступил на некстати подвернувшийся кирпич и, пытаясь не упасть, подставил под мой удар голову. Я зевать не стал и приложился от души. Жаль, перестарался. Кожемякова дубинка покинула руку, по непонятной для меня причине выскользнув из пальцев налимом.
Последний вояка, играя в кинобоевик, отбросил благородно свой анальгин и пошел на меня с растопыренными руками, пригнувшись и покачиваясь на полусогнутых ногах. Цену его благородству я понял, когда он филигранным движением выхватил, как из воздуха, нож-бабочку, одновременно раскрывая его в боевое положение.
Я почти обрадовался. Паренек, конечно, забавлялся в жизни ножичком (что было заметно), но меня-то обучал владению холодным оружием и приемам защиты против вооруженного им капитан Пивоваров! Да и многолетняя практика забоя скота в родной кержацкой деревеньке, где мальчишки с десяти лет приобщаются к этому непростому ремеслу, тоже чего-то стоила… Я подался вперед, на самый клинок, но в последний момент, когда противник уже торжествовал победу, повернулся вполоборота, одновременно захватывая его руку…
Отнятым ножом я кровожадно пописал обе его кисти – на долгую память; и милосердно оглушил испуганно взирающего на окровавленные лохмотья дорогих специальных перчаток страдальца ударом кулака по темечку. Раны я оставил неглубокие, небось кровью не истечет, зато будет в другой раз думать, прежде чем хвататься за острые железки с целью членовредительства.
Несмотря на блестящую викторию, триумфатором я себя не чувствовал. Да, драчка на время закончилась, но!… Что дальше?
* * * * *
Адреналин продолжал кипеть в молодецких жилах, поэтому я без излишних раздумий врезал по корпусу решительно вставшему у меня на пути, возле самого общаговского порога, крупному дяденьке. Врезал, да не попал… Зато дяденька (потрясающе похожий на белогвардейского офицера-красавца из Тени исчезают в полдень в исполнении Олега Басилашвили) очень умело и болезненно скрутил меня как ягненка и оттащил за выступ высокого крылечка.
Захват был так изумительно хорош, что я совершенно расслабился, не желая сворачивать себе шею и ломать руку.
Дяденька, показав боевой опыт, на мою хитрую уловку не поддался и давление усилил. Потом удивительно звучным и красивым голосом предложил мне успокоиться, заявив, что сам он не с этими громилами. Я покорно пообещал в надежде на его честность и бабочку в рукаве.
– Филипп, – с неуловимым акцентом сказал он, отпуская меня и одновременно ломая крылышки отнятому стальному насекомому. – Я вижу, вы попали в очень неприятную ситуацию. Боюсь, что ваших навыков надолго не хватит, да и ни к чему они станут, когда за вас возьмутся не эти смешные любители, а спецы из ОМОНа. Как вы думаете, Филипп?
Вопрос был риторическим. Ответа я не знал, но, чтобы не оставлять слово за ним, заученно выдал:
– Иные, может, и зовут меня Филиппом – так это мои друзья и знакомые. Вы, дядя, мне не друг. Интересно, откуда вы вообще меня знаете, – я что-то не помню, чтобы нас друг другу представляли. Поэтому, будьте добры, обращайтесь ко мне по имени-отчеству. Отчество мое Артамонович.
Колчаковец задумчиво дослушал до конца и спросил:
– Филипп Артамонович, можно, я все-таки стану звать вас как-нибудь попроще? Фил, например? Это ближе к моим речевым традициям и значительно короче…
Окинув его взглядом (речевые традиции, ишь ты!) и оценив разницу в возрасте, я нехотя согласился.
– Замечательно! Я же Игорь Игоревич, и вы не ответили на мой вопрос относительно дальнейших ваших планов. – Он вопросительно уставился на меня, совершенно не мигая.
Мне хотелось, конечно, узнать, почему, собственно, я должен ему каяться относительно дальнейших моих планов. И звать его, явно нерусского мена, Игорем Игоревичем, а не Игого, например. Но времени на пикировку скорее всего уже не было. Так что спросил я совсем о другом:
– А что вы предлагаете?
* * * * *
Нищему собраться – только подпоясаться.
Пока я кидал в спортивную сумку белье и прочую мелочь, Игорь Игоревич стоял у двери, бубня что-то в крошечный мобильник и немигающим взглядом вперившись в малость напуганного Димчика – моего соседа по комнате. Димчик старательно отводил от него глаза и продолжал шепотом выспрашивать меня на предмет куда тебя понесло на ночь глядя с этим психом?
Я признался честно: Димон, за мной началась охота, и я сматываю удочки. Иди-ка и ты лучше к своей Ксюше, – прямо сейчас, а то придут за мной, не найдут, тебе и достанется… Не дай бог, сломают тебе что-нибудь. Ребра, к примеру. Руку тоже могут. Или шею, типун мне на язык. Вот тебе записочка, отправишь потом моим папе-маме. Да не вздумай проболтаться, куда я свалил на самом деле.
А куда ты свалил на самом деле? – Димчик начал поспешно натягивать вырядные штаны с наглаженными стрелками – для Ксюши, – но любопытства не утратил. В иностранный легион, Димуля! Прозвучало мое признание так весомо, что парнище, скакавший на одной ноге, с другой, продетой в штанину, закачался и рухнул, хлопая глазами, на расправленную в предвкушении спокойного сна кровать. Ты гонишь… – затянул недоверчивый сокамерник, но, устремив взоры в направлении многозначительно простертой мною руки, налетел ими на каменную глыбу Игоря Игоревича и приумолк. Жди открытки с видами Африки, – я покрутил в руках старенькие комнатные тапочки и с сожалением бросил под койку.
Будь здоров, Димка, будь ты здоров, черт старый! И тебе того же!
Мы крепко обнялись и, забросив сумку за спину, я шагнул к дверям.
* * * * *
На улице нас уже ждал старенький микроавтобус УАЗ. Сквозь облупившуюся серую краску проглядывали красные кресты, да и окна, матово-белыми стеклами, не оставляли сомнения в том, что машина некогда принадлежала Скорой помощи.
Игорь Игоревич сноровисто забрался на место, соседнее с водителем, радушно предложив мне весь остальной салон. Наверное, потому что в нем было довольно прохладно и неуютно. Трубчатая конструкция на месте, где раньше, по-видимому, располагалась кушетка для лежачих пациентов, да пара сидений по бокам, обтянутых вытертым дерматином, – вот и вся роскошь, полагающаяся рейнджеру-неофиту.
Каркас бывшей каталки я отверг с ходу и выбрал левое сиденье. Кажется, оно было менее продавленным. Затем я постучал в окошечко, отделяющее салон от кабины, и изобразил обернувшемуся водителю этакого бравого машиниста паровоза, подергав с дурашливым видом остатки какой-то медицинской системы в виде прямоугольной рамки, свисающие с потолка, и прокричав: Ту-ту!
Тем самым я изо всех сил пытался убедить себя в собственной решимости к предстоящим африканским приключениям.
Получалось почему-то плохо…
УАЗ дернулся и покатил, рывками наращивая скорость. Водитель был никудышный – вроде меня, но машина вела себя на удивление хорошо, даром что списанная – ни тебе скрежетания при переключении передач, ни бешеного рева дырявой выхлопной трубы.
Игорь Игоревич вставил в потрепанную автомагнитолу без передней панели видавшую виды кассету и прибавил громкости.
По дороге разочарований снова, очарованный, пройду. Разум полон смутных ожиданий, сердце чует новую беду, – ворвался в кабину знакомый голос. Знал он, что ли, Игорь Игоревич этот, мои музыкальные вкусы?…
Сердце чует новую беду, – хмыкнул я. Крайне символично.
В боковые окна, как и в заднее, не было видно ничего по причине их специального к этому предназначения. Некоторое время меня занимал дурацкий вопрос: в чем цель подобной маскировки? Чтобы страждущие, транспортируемые к месту излечения, не видели счастливых своим здоровьем людей на улицах? Или наоборот? Так ведь соболезнование чужому горю вроде как облагораживает? В конце концов я решил, что причина проста до неприличия. А вернее, простые приличия – вот причина.
Запутавшись в словах, я отбросил размышления как несущественные и отчасти кощунственные и уставился в лобовое стекло.
Мои попутчики-наниматели были люди плечистые, но кое-что разглядеть было все-таки можно. Мы уже выехали за город, и вскоре моему взору осталось лишь тоскливо блуждать по освещаемым дальним светом фар обочинам, живописно украшенным сухими стебельками полыни и чертополоха. Но почти сразу и эта роскошь стала мне недоступна. Пошел снег, да такой густой, что казалось, будто мы смотрим не на дорогу, а в экран черно-белого телевизора, потерявшего настройку. Полынь была значительно живописнее. Встречное движение тоже почти прекратилось.
Я устроился поудобнее (удивительно, но это мне вполне удалось) и задремал…
* * * * *
Проснулся я потому, должно быть, что мы остановились. Или потому, что выспался? И когда только успел?
В окошечки струился яркий свет. Я взглянул на часы: старая добрая китайская Монтана, служившая мне верой и даже некоторой правдой на протяжении добрых семи лет, впервые меня подвела. Экранчик был пуст. И это после того, как я всего месяц назад поставил новую батарейку, да не барахло какое-нибудь, а Варту? С первой же рейнджерской получки куплю себе хорошие часы! Я приблизил губы к запястью и прорычал злорадно в мертвое стекло: Ме-ха-нические!
Пока новых часов не было, и я прислушался к своему организму. Что-то внутри меня говорило о том, что времени прошло уже достаточно много. Даже очень много – я чувствовал себя настолько бодро, словно проспал часов десять.
Мочевой пузырь сигналил примерно о том же. Но не могли же мы за десять часов ни разу не остановиться? А я бы это сразу заметил, как, наверное, любой на моем месте (кроме разве что вдрызг пьяного) проснулся бы.
И почему конечности мои не затекли и зад не отсижен?
Я снова постучал в окошечко, отделяющее меня от кабины. Доброхоты с той стороны задернули его плотненькими занавесочками – верно, чтобы не мешал моему богатырскому сну свет фар встречных транспортных средств.
Занавесочка, а с нею и стекло отодвинулись, и моему изумленному взору предстала следующая картина: наш УАЗ стоял перед громадными, теряющимися за пределами обозримой области, воротами. Ворота были насыщенного зеленого цвета и почему-то казались слегка изогнутыми, как если бы были частью огромной полусферы. Кроме того, на дворе стояла самая настоящая ночь (это после десяти-то часов, прошедших в пути!), а свет, проникающий через мои матовые окошечки, принадлежал невидимым, но угадываемым довольно мощным осветительным приборам.
Шоферюга, открывший мне глаза на мир, откинулся в своем анатомическом кресле (не замеченном мною ранее) и со вкусом потянулся, широко зевая. Притомился, значит, родимый.
Игорь Игоревич разговаривал через открытую дверь с привратником.
Я прислушался, прислушался… ПРИСЛУШАЛСЯ – и ни черта не понял. Ничегошеньки!
Заспанные было сомнения вновь полезли наружу: язык был незнакомым. Ладно бы просто иностранным, я в общем-то даже и ждал, скажем, французского, хоть и не так рано; нет же – совершенно нездешним! Предложения были совсем короткими – одно-два слова, не более, а затем – долгая-долгая пауза; но не это главное, – само построение слов лишало меня малейшего шанса вспомнить что-либо подобное. Начиналось все с певучего гласного звука, тянущегося куда-то в поднебесную высь, и вдруг резко обрывалось дробью рассыпанных по металлу хрустальных шариков, шаров и шарищ. Шары скакали так долго, что не у всякого оперного Паваротти хватило бы на это дыхания. А тут – на тебе: обычные мужички с улицы, разве что широкогрудые.
Привратник, впрочем, был очень хорош – особенной, киношно-спецназовской статью: мышцы так и перли наружу, грозя разорвать облегающее трико того же цвета, что и ворота, а на роже, и без того бандитской, красовался глубокий и страшноватый шрам, стягивающий левый глаз едва не до подбородка. Что там у него было на ногах, я не видел, а вот на бритой башке лихо сидел со вкусом и знанием заломленный берет ярко-малинового цвета без каких-либо знаков различия.
Тут мочевой пузырь меня доконал, и я бросился наружу, оставив прочее на потом.
Боковая дверь, через которую я влезал, оказалась запертой (и когда только успели, на ходу, что ли?), ручки изнутри не было, и я бросился к задней. Благословляя внутренние запоры, которые всегда готовы выпустить человека в пику наружным, я вывалился на дорогу и метнулся к колесу – всякий знает, что в дороге по-другому нельзя – удачи не будет. Отведенное в подобной ситуации законами Мерфи Podlosty время повозился с молнией и прочими заслонами, одолел наконец… и чуть было не забыл, зачем я, собственно, тут пристроился.
Закинутому в предвкушении блаженства к зениту взгляду открылась последняя деталь, завершающая картину, начатую чудовищными воротами с их стражем и его непонятным языком: через весь обозримый небосвод сверкающей серебром дорогой струилось нечто. Моих зачаточных познаний в астрономии хватило только на то, чтобы сопоставить грандиозную серебряно-туманную полосу с кольцами Сатурна…
Удовлетворившись этим объяснением, мозг позволил наконец измученному сфинктеру расслабиться…
ГЛАВА 2
Мы закрыли глаза
И далекий придумали остров.
Мы придумали ветер и себе имена.
Эдмунд Шклярский
Я неторопливо застегивал штаны и, глубоко дыша для одоления волнения, таращился на разрезающие небо кольца. Кольца были красивы… Мало того: они были прекрасны! Случись сюда угодить земному поэту из когорты романтиков, еще неизвестно, загоревал бы он об утраченной Луне или нет.
В чувство меня привело увесистое похлопывание по плечу. Я моргнул и опустил глаза. Рядом возвышался гипертрофированный Рэмбо и дружелюбно улыбался.
– Что, боец, нравятся наши декорации? – пробасил он. – Уверен, они много лучше тех, что приготовили тебе в родных краях обиженные земляки.
Возразить было нечего. Я натянуто улыбнулся и выдавил:
– Поживем – увидим.
Мне, несмотря на красоту и великолепие небес, было плохо. Тоскливо мне было. Я ждал совершенно иного и не был готов к такому повороту событий. Впору было трезво подумать о собственном психическом здоровье и месте, где я оказался. Место вполне могло быть банальной дуркой.
Первым делом я решил получше изучить санитара.
Не могу сказать, что увиденное меня сильно обрадовало или хотя бы успокоило: могучий торс титанического атлета опирался на две металлические стойки, заменяющие ему – от середины бедра и ниже – ноги. Он даже не пытался их скрывать – вороненый костяк был прикрыт облегающими шортами лишь в месте крепления к живой плоти. На поясе полутерминатора висело нечто, отдаленно напоминающее переносную рацию, весьма компактную, впрочем; а на левом предплечье, с внутренней стороны, непонятным образом закрепленный, притаился внушительного вида пистолет.
Устройство оружия было мне незнакомо, но в том, что это именно оружие, сомневаться не приходилось – иной разум пришел к идентичным земной конструкторской мысли выводам в отношении формы и дизайна средств уничтожения. Решающую роль в этом играла скорее всего телесная оболочка иносапиенсов, неотличимая от земной.
Хр-р! – захрипел я, прерывисто вздохнул, покачнулся и закатил глаза. На сей раз не для того, чтобы любоваться звездным небом, а чтобы симулировать сильнейший эпилептический припадок – авось сжалятся пришельцы над неполноценным рекрутом, да и отправят от греха домой. Аскер вдруг показался мне на фоне громил с железными ногами милым и приятным толстячком, пусть несколько раздражительным, но своим же. Зачем только я с ним поссорился?
Чело привратника омрачилось. Видимо, сострадание было не чуждо этому представителю милитаристских кругов чужого мира, и внутренние неполадки в организме диковатого рекрута больно поранили его нежную душу. Так рачительный хозяин ночей не спит над прихворнувшим поросеночком, растимым, сами понимаете, для чего. Он катнул горсть хрустальных шаров в направлении кабины, и из нее поспешно вывалился Игорь Игоревич – с блестящим инструментом, похожим на противоестественный гибрид ветеринарного шприца и ручной дрели, наперевес.
Я понял, что перестарался с лицедейством, но было уже слишком поздно. Он без всяких там экивоков засадил мне в руку жгучую, словно концентрированная кислота, инъекцию какой-то гадости чертовски немалого объема – прямо сквозь рукава косухи и свитера под нею.
Подложив мне под голову подушку от автомобильного сиденья, пришельцы оставили меня в покое. Не боялись, видать, что я захлебнусь слюной или прикушу язык. А может, только того и ждали? Дела… Я тихонечко лежал и напряженно прислушивался к себе, – скоро ли наступит трупное окоченение?
Окоченение медлило с приходом, и я успокоился. Поразительно быстро успокоился, замечу, и уже через минуту сильно удивлялся своей недавней выходке. А чего ты вообще-то ждал?… – спросил я себя. – Африканской саванны и охоты на львов? Никто тебе не обещал, что ты попадешь прямиком на сафари. Ах тебе обещали иностранный легион вдали от родины? Ну так получи инопланетный. Куда уж дальше! Возможно ли сие? Вполне. И то сказать, отчего бы некой внеземной расе не иметь своего иностранного легиона? Чтобы, предположим, не марать отмытые веками гуманизма руки в схватках за вселенское господство, а только пожинать плоды, взращенные и собранные более отсталыми и кровожадными племенами. Склонными вдобавок к насилию – за обильное (а может, и не очень – в категориях развитой расы) вознаграждение? Примеров – не перечислить. Что говорить о супердержавах, стравливающих во исполнение своих великих планов импульсивных и легко возбудимых дикарей, если даже в быту можно найти множество образчиков подобной хитрости. Забойщики скота, собачатники с СЭС, представители силовых ведомств, наконец… Кто-то всегда должен мараться, чтоб брезгливые оставались чисты. Вспомни, с каким ужасом смотрели на тебя некоторые знакомые, узнав, что ты без малейшего трепета способен прирезать маленького теленочка или утопить новорожденных щеночков – никчемный помет дворовой сучки. Сами при том, однако, с удовольствием кушали вкусную деревенскую колбасу, привезенную тобою из дому, и уж точно не были готовы положить жизнь на алтарь служения бездомным животным. Можно даже представить себя мудрым философом и сформулировать новый общественный закон. Скажем: Чем выше уровень развития цивилизации, тем больше она нуждается в наемниках для отправления низкогуманных, но необходимых в рамках физиологического выживания социума потребностей. Вовсе, по-моему, неплохо.
Размышляя так, я попутно с интересом изучал окрестности и находил немало причин для своего изумления.
Предугаданная полусфера таковой и оказалась. Огромная, трудно представимого диаметра, она поднималась скошенной монолитной стеной, загораживающей полнеба. К единственным в обозримой ее части воротам, вполне, кажется, герметично отделяющим содержимое от окружающего мира, вела светящаяся широкая дорога, на которой стоял нелепый в этаком контексте облезлый УАЗ, отчего-то до недоумения мало похожий на средство межзвездного общения. Вокруг дороги, полусферы и горстки человекообразных расстилалась бескрайняя степь середины лета – с густой высокой травой, разливающей во влажном ночном воздухе бесподобные ароматы. С высокой цветущей травой, волнующейся от легкого ветерка и таинственно, маняще отблескивающей в свете небесного бесподобия.
Удовлетворенные тем, что падучая, одолевшая внезапно для них рекрута, с успехом побеждена, пришельцы (а вернее, хозяева) продолжили свою дружескую беседу. Она частенько прерывалась раскатами вполне человеческого смеха. Не исключаю, что смеялись надо мной.
Я встал, стряхнул налипший сор, подобрался к ним поближе и принялся разглядывать крепление оружия на корнеобразной ручище инопланетного калеки. Он скоро заметил мое любопытство и, широко улыбнувшись, продемонстрировал принцип его действия. Процесс впечатлял: пистолет оказывался в руке практически мгновенно, так же мгновенно возвращаясь на место. Я восхищенно покивал головой, но не забыл напомнить себе, что старина Гаррисон придумал похожую оружейную систему лет сорок назад. А то и больше. И не запатентовал ее, оказывается, совершенно напрасно. Сгребал бы сейчас галактические кредиты прямо лопатой и в ус бы не дул.
Новоявленный Медведь – липовые ноги между тем снял с пояса прибор и уверенно ткнул в него несколько раз скрюченным толстым пальцем. Створки ворот мягко скользнули в стороны и вверх. Кусок сферы, скрывавшийся под ними, покрылся морозным узором ядовито-желтого цвета с горчичными пятнами, начал таять, утончился до черной прозрачности и лопнул, как брюхо протухшего хариуса.
Эстетика прободения желудка. Бр-р! Силовые поля, ребята, штука, оказывается, малоаппетитная. Не зря, значит, входную мембрану спрятали за обычными дверями. Чтобы привратника не тошнило.
Игорь Игоревич предложил мне занять свое место в УАЗе, я тяжко вздохнул и полез в тесные недра ободранного межгалактического крейсера. Автомобиль опять задергался, фыркнул, скакнул и неуверенно тронулся, спотыкаясь.
Изнутри купол был прозрачным. Автомобиль медленно катил по светящейся дороге к голубоватым огонькам, все яснее различимым вдали.
Я просунул голову в кабину и бодро поинтересовался, будут ли еще неожиданные сюрпризы и когда же мне растолкуют наконец что к чему? И, если уж на то пошло, любопытно было бы вдобавок узнать, где это мы?
Игорь Игоревич повернулся вполоборота и заметил, что язвительность моя безосновательна. Скажи он правду сразу, я, чего доброго, принял бы его за придурка и дела с ним иметь не стал бы. (Само собой!) Сейчас же все на мази, мы – там, где надо, можно расслабиться, ибо жизнь продолжается, а как бы дело сложилось дома, на Земле, еще вилами по воде…
Закончив краткую речь, Игорь Игоревич глубокомысленно замолчал.
Водитель, похоже, вообще не знал простой человеческой речи или был нем. Или соблюдал субординацию.
Посему я вполне уяснил, что объяснения будут даны в том объеме и в то время, которые сочтет необходимым мое новое командование, и уныло повалился на свое вытертое креслице.
Огоньки приблизились и оказались фонарями на столбах – точными копиями обычных городских фонарей поспешно (и оттого чрезвычайно неудачно) покинутого мною мегаполиса. Они освещали два ряда небольших приземистых строений, которые я принял за казармы. Возле одного дома машина остановилась. Игорь Игоревич вылез первым. Я подхватил сумку и спрыгнул на стриженую травку, отделяющую дорогу от широкого дощатого деревянного тротуара, вызывавшего мое искреннее восхищение: таких уж лет десять и в деревнях-то не сыщешь.
Ведомый все так же глубокомысленно молчащим Игорем Игоревичем, я вошел в приют безродных и бездомных наемников.
Дневальных, дежурных и прочего обязательного для земной казармы служивого люда вроде молодых, трудолюбиво пидарасящих взлетку, не наблюдалось. На пушистом коврике, обширном как раз настолько, чтобы закрыть весь пол тонущего в полумраке коридора, свернувшись калачиком, лежала чистенькая беспородная собачонка. Лохматая. Она подняла на нас мутный спросонья взгляд, лениво повиляла коротеньким хвостишкой и заснула опять.
– Это Бобик, наш талисман, – сообщил обретший наконец страсть к общению Игорь Игоревич. – А это ваша комната. – Он распахнул передо мной одну из десятка однообразных дверей, выходящих в коридор. – Отдыхайте, завтра получите все объяснения, униформу, аванс и возможность позвонить домой. До встречи! – На этом страсть стремительно угасла.
Он повернулся и, что-то завывая протяжно под нос, отбыл.
Я оглядел комнату. Ничего себе, казарма, имеющая подобные апартаменты для каждого служивого! Из небольшой прихожей открывался вид на два отсека. Один не мог являться ничем иным, кроме спальни, ибо кровать в его недрах стояла прямо-таки вызывающе, маняще двуспальная, а другой был чем-то вроде кабинета. Книги на полках и уютное с виду кресло перед невысоким столиком с лампой под зеленым абажуром на нем подталкивали именно к такой мысли. Еще в прихожей была узенькая дверка, ведущая, как оказалось, в совмещенный санузел.
Номерок, конечно, не люкс (в каковом я, кстати, ни разу и не бывал), но жить можно. В общежитии комната была много хуже, и ее еще приходилось делить с Димчиком. А он ужасно храпит во сне. И любит оглушительный трэш-металл. И не любит производить уборку. Но Ксюша у него очень даже ничего…
Я расстегнул сумку, собираясь заняться размещением вещей, но ограничился тем, что достал мыльно-брильные принадлежности и опустил пакет на тумбочку. Недавно, кажется, славно выспавшийся в машине, я с удивлением почувствовал новые позывы к тому, чтобы, вспоминая армейский жаргон, малость придавить на массу. Приняв сонливость за последствия успокоительного, я не стал ей противиться. Предки, кои мудры по определению, завещали нам, что утро завсегда мудренее вечера, а тем более ночи. К их мнению стоило прислушаться.
* * * * *
Проснулся я раненько, в просторное окно еще видны были побледневшие кольца, но густая чернота инопланетной ночи уже сменилась серенькой рассветной мутью.
На посвежевшую голову славно думалось, и я с удивлением начал вспоминать бурные события прошлого вечера. Что-то в них меня настораживало. Я прежде всегда считал себя выдержанным человеком, имел даже некоторое время прозвище Флегма тормознутая и теперь не мог понять: какого такого, извините, хрена меня потянуло на безрассудные подвиги?
В душу начали мало-помалу закрадываться нехорошие подозрения. Игорь Игоревич знал, как меня зовут. Он знал, где и когда меня ждать. Он знал, что я здорово влип… Он знал такое, что знать мог лишь в одном случае – в случае, если все мои неприятности были заранее продуманы и умело спровоцированы. И уж, наверное, лукавые провокаторы осознавали, что жертва в конце концов обо всем догадается…
Я попробовал бурно воспротивиться произволу, вскочил с кровати, но кровь не клокотала и разум возмущенный не кипел. Обескураженный очевидной нелепостью собственного поведения, я глубоко погрузился в самоанализ и пришел к выводу, что крошечный авантюрист, дремлющий обычно где-то на задворках моего подсознания, очнулся от спячки и с радостным смехом потирает истосковавшиеся по бродяжьему посоху ладошки. Э-эх, будьте вы прокляты, пришельцы подлые, изучили вы меня действительно хорошо, – вздохнул я отчасти горестно и отправился совершать утренний туалет.
Поплескавшись вволю, я вытерся захваченным из дому полотенцем, совершив тем самым маленькую месть пришельцам, ибо в ванной присутствовало махровое, белоснежное, пушистое и вообще роскошное казенное. Перед большим зеркалом, вмурованным в стену прихожей, принял культуристическую позу двойной бицепс спереди, оскалился в агрессивной улыбке, отметил недостаточный объем икроножных мышц, но успокоился отчетливым рельефом пресса. Прорычал: Больше харизмы, мужчина! и угрожающе выбросил напряженно сжатые кошачьими лапами кисти своему отражению в лицо. Отражение в ужасе отпрянуло.
Я демонически расхохотался и пошел одеваться.
Для задуманной прогулки натянул, по причине теплых погод, любимые бермуды, вырезанные в свое время из армейских х/б бриджей (бриджи, в количестве двух пар, я спер на военных сборах, венчавших курс институтской военной кафедры, и до сих пор то хвалю себя за это, то презираю). В пару к шортам я подобрал любимую же белую майку с провоцирующей алой надписью DO IT и вышел в коридор.
Кудлатого талисмана Бобика нигде не было видно. Других живых существ тоже.
Я наугад поскребся в ближайшую дверь. В ответ из динамика, разинувшего над нею свою решетчатую пасть, послышался грозный рык, схожий с рыком саблезубого тигра в те годы, когда сии хищники еще вольготно владели Землей и людей не воспринимали иначе, чем как легкую, но калорийную пищу: Я три дня на полигоне, все вопросы к Бородачу! Сколько можно повторять?
Рык был настолько знаком, что я даже вздрогнул от неожиданности (впрочем, это могло быть и от громкости и резкости звука). Так умел рычать только один человек на всем белом свете, и человек этот был первым, кого бы я хотел видеть рядом с собой в любой сложной ситуации. И ему здесь было самое место, если я хоть что-нибудь знаю о нем. А я знаю о нем почти все, потому что человек этот – мой кровный (так уж получилось, во мне действительно бежит около литра его крови) брат. И друг. И… впрочем, не будем разводить сантименты.
Я распахнул дверь без колебаний, готовый к ответу перед местным законом за несанкционированное проникновение в частное жилище.
Последние сомнения исчезли, когда на прикроватной тумбочке обнаружилось черно-белое фото с мятыми уголками, но в деревянной рамке и под стеклом: два пограничника в выгоревшей форме стоят, обнявшись за плечи, на фоне бесконечных гор.
У меня в сумке лежало точно такое же.
Одним из солдат был я, а вторым он – обладатель рыка, бешеный (временами) бык, питерский армянин в четвертом поколении, Генрик Саркисян.
* * * * *
Игорь Игоревич застал меня на месте преступления: я колом торчал посреди комнаты с идиотской улыбкой во всю морду и фотографией в руках. Он одобрительно проворчал что-то и за ручку отвел меня в местную ленинскую комнату – небольшой овальный зал с удобными сиденьями и глубокой прямоугольной нишей в одной из стен.
Когда я уселся в предложенное кресло, Игорь Игоревич остался стоять. Он сочувственно поинтересовался, удобно ли мне, и, удовлетворенный ответом, затеял манипуляции с красивой плоской коробочкой, прилаженной на конец тонкого блестящего уса, вертикально торчащего из пола.
Действия его незамедлительно принесли плоды. Свет стал заметно приглушенней (оконные стекла потемнели), в нише сгустилась тьма. Среди тьмы медленно разгорались звездочки, эстетично обрамляющие замечательное, знакомое каждому ребенку, изображение Земли. Моей родной Земли, безо всяких наворотов вроде пижонских колец.
– Это ваша планета, – констатировал очевидное Игорь Игоревич. – А это, приготовьтесь, – та, где мы находимся сейчас…
Вынырнувшая из-за планеты Луна вдруг вздрогнула и вспухла облаком разнокалиберных обломков. Спустя несколько мгновений Землю окружали еще бесформенные, но вполне предсказуемые, будущие кольца.
– Сколько нам осталось ждать? – Голос мой предательски дрогнул.
А чей бы не дрогнул? Разрушение спутника не останется без последствий для земной цивилизации, – ежу понятно! Катастрофических последствий, надо думать.
– Не знаю. Возможно, вечность. Эта реконструкция отражает событие, произошедшее около полутора миллионов лет назад в здешней планетной системе, а не в земной. По-видимому, в результате грандиозного эксперимента цивилизации, условно называемой нами Предтечи. Других следов Предтеч нами пока не обнаружено, но и эти весьма впечатляющи, не так ли?
Я пожал плечами. Почему сразу Предтечи? Автограф они свой оставили, что ли?
Игорь Игоревич понял мое недоверчивое молчание верно.
– Сомнений нет. Дело в том, что каждый обломок спутника, повторяю – каждый, от самого микроскопического до наибольшего, – покрыт фантастически прочной светоотражающей пленкой. Слой амальгамы – порядка нескольких молекул, но она практически не разрушаема.
– Зачем? – выдохнул я. – Покрыто – зачем?
– Полагаю, для красоты. Вы же видели, как сверкает! Впрочем, считается, что Предтечи были негуманоидной цивилизацией, поэтому ход их размышлений не поддается анализу. Ну, не стану более утомлять вас гипотезами, хоть и интересными, но мало относящимися к предмету сегодняшнего разговора, – сказал мой предусмотрительный собеседник, заметив, что я наполняюсь неуместным любопытством. – Так-то вот, Фил, мы не в мрачной глубине космоса, за многие десятки световых лет от вашей родины, мы – совсем рядом.
– В параллельном измерении? – тут же проявил я поразившую меня самого догадливость.
– Точно. В параллельном. А то и в последующем или предшествующем вашему. Смотря откуда вести отсчет – с геометрией и топологией, сами понимаете, не все однозначно… Так что мы земляки в некотором роде, – сделал вывод Игорь Игоревич. – И даже, кажется, родственники. Но наша цивилизация (назовем ее условно терранской) давно умеет совершать сопространственные переходы, – поторопился он расставить надлежащие акценты. Вероятно, ему хотелось избежать слюнявого братства народов, к которому я, по его мнению (ошибочному, уверяю), стал после вводной лекции склонен.
– Чем шкурно и пользуется, – не удержался съязвить я.
– Шкурно? – удивился Игорь Игоревич. – А… а, пожалуй, вы правы, Фил! Речь действительно идет, образно говоря, о нашей драгоценной шкуре. Ее, знаете ли, с недавнего времени имеются желающие попортить. Да, до некоторых пор мы, терране, тем только и занимались, что с романтически горящими глазами путешествовали по доступным планетам, наслаждаясь нетронутой природой, такой похожей и такой разной, и ужасаясь почти единственно вашему, кровавому и жестокому миру. И знать мы не знали, и ведать не ведали, что откуда-то из невообразимо отдаленных пространств нашей планетарной компании несется навстречу дикий и страшный разумный вал – голодный и поэтому непримиримый. К счастью, вставшая у нас на пути орда довольно слабо технически развита – примерно на уровне раннего средневековья Земли или Терры. Но это с лихвой покрывается избыточной ее биологической массой и агрессивностью. Их миллиарды, и они оставляют после себя пустыню. Смотрите, Фил! – воскликнул он с надрывом, несколько, по-моему, переигрывая.
Картина в нише замутилась, поплыла и сменилась. Перед нами лежала солнечная полянка, окруженная со всех сторон пышными кустами и деревьями, густо опутанными вьющимися растениями. Вдруг в зеленой паутине раскрылся проход, прорезанный невидимым инструментом, в который тут же выпрыгнуло занятное существо розовато-мраморной окраски. Существо, более всего похожее на крупного рака, присело на четырех многосуставчатых ножках и навело на нас громоздкое металлическое устройство. Ясно, совершенно ясно было, что эта несуразная железяка – оружие вроде пищали с внушительным дисковым магазином. Пищаль рявкнула, плюясь во все стороны огнем и дымом, а наша камера, снимавшая все это безобразие, зашаталась, опрокидываясь, и уставилась треснувшим объективом в яркое небо. Мраморный стрелок навис над нею, потрясая оружием и клешнями, которыми, по всей видимости, вспорол давеча лианы. Он еще некоторое время бурно радовался точному выстрелу, а потом замер.
– Это первые кадры, полученные нами четыре года назад. Исследователь-орнитолог, снимавший на одной из самых отдаленных доступных планет интересное поведение полисемьи тамошних воробьев, погиб… Диск с записью нашел его напарник, более везучий, наверное, временно отлучавшийся к пункту перехода. Он был скорее труслив, нежели любопытен, и мгновенно вернулся, бросив на планете все научное оборудование, захватив лишь этот диск. Будь тогда на нашем месте вы, земляне, с вашим обширным военным опытом и нюхом на потенциальную опасность, все сложилось бы, разумеется, совершенно иначе. Но на Терре больше восторженных и далеких от трезвого восприятия действительности оптимистов, чем реалистов, и на встречу с братьями по разуму отправилась целая делегация. Увы. От нее не осталось и записи…
– И все-таки мобилизация проведена не была, – вклинился я в трагическую, хоть и кратковременную, паузу со своей догадкой.
– Не была, – с тяжелым вздохом согласился Игорь Игоревич. – Какая, к черту, мобилизация, ведь вооруженная вражда цивилизаций – глубоко аморальна и даже преступна!… Парламентеры гибли пачками. Тогда-то и вышли на арену много десятилетий, столетий даже осмеиваемые и презираемые терранским просвещенным обществом псы войны, стервятники и параноики со своей готовностью к любым мерам, негодным с точки зрения этого общества, но единственно верным в создавшейся ситуации. Мы. Мы создали сеть аванпостов – надежно укрепленных военно-технических баз, расквартированных на планете, разумно близко примыкающей к миру первого рандеву терран с противником. Базы организованы так, чтобы иметь возможность скорого доступа в заданные точки сопредельных пространств. Точки привязаны к выходам из межпространственных тоннелей, доступных ракам. Мы создали агентурную сеть на Земле и обеспечили себя опытными и достаточно образованными наемными солдатами. (Я кивком поблагодарил за комплимент.) Мы даже взяли себе земные псевдонимы, забыв данные нам при рождении имена и отрезая тем самым пути возвращения в наш беззубый Эдем – до победы… или до смерти. Нас было крайне мало, но мы были полны решимости остановить агрессора…
Я прямо уши развесил: такого замечательного плакатного слога мне не приходилось слышать давным-давно, с сопливой октябрятско-пионерской поры. А попутно и призадумался. По речам Игоря Игоревича выходило, что до его прекрасной родины слаборазвитым розовым тварям – еще топать да топать. Отчего же они вдруг агрессорами стали? Или это стиль всех ястребов, независимо от происхождения – загодя врагов назначать? Но, вспомнив науку о чужом монастыре и его уставе, вслух высказывать свое сомнение пока не стал. Спросил только:
– А как же молодежь? В таких случаях самое первое дело вербовать в сторонники молодых да непоседливых. Гормоны – они ж великое подспорье в политике!
Игорь Игоревич расцвел, благородно не обратив внимания на дурно припахивающую подоплеку вопроса.
– Да, движение Новая молодежь в защиту Отчизны – тайный наш корень в родной почве. Оно питает нас не только перспективными учеными и материальными средствами, но и свежим дыханием Грядущего! Жаль только, что лишь малая часть его активистов имеет мужество взять в руки оружие. Но Легион не теряет надежды… Мы, кажется, отвлеклись. – Игорь Игоревич снова сменил картинку. – Это недавняя съемка того места, которое вы видели только что. – Он даже поморщился, глядя на то, что я сперва принял за огромную, невыразимо отвратительную помойку.
– Да уж, воробьи, наверное, никогда больше не смогут создать здесь не только полисемей, но даже ма-а-алень-ких влюбленных парочек, – пробормотал я под нос, желая хоть чуть-чуть разрядить абсолютно переставшую мне нравиться атмосферу пропагандистского митинга.
Игорю Игоревичу мой комментарий, похоже, не понравился.
– Прекратите ерничать, – устало сказал он. – Ваши глупые шуточки неуместны перед лицом подлинной трагедии. Поймите, это не рекламный ролик Greenpeace и не фильм ужасов, да и я не Стивен Кинг. Подумайте, что будет, если эти зверушки доберутся до вашей родины? Они в отличие от землян великолепно умеют совершать сопространственные переходы. Пусть только по немногим, имеющимся с основания вселенной, каналам, но вы-то не умеете и этого! Прежде чем вы сумеете разобраться, что к чему, и перекрыть им доступ, они натворят такого… Кстати, один из каналов открывается в неполном десятке километров от вашей, Фил, родной деревни. Именно через него мы и привезли вас сюда. Спросите себя, готовы ли вы отдать свою четырехлетнюю племянницу в клешни полуразумных чудовищ?!
Я хлопал глазами и по-рыбьи разевал рот. Не дождавшись ответа на последний вопрос, Игорь Игоревич так же экспрессивно продолжал:
– Видели оружие в его руках? Даже исходя из самых завышенных оценок рачьего интеллекта, невозможно представить, что оно – творение убогой цивилизации членистоногих. Вы догадываетесь, откуда оно может быть родом?… Да, да, они уже встречались с более развитой, чем сами, культурой. Надолго ли она их задержала? Бог весть… Возможно, ее остатки еще тлеют последними угольками, производя для раков вооружение. Вы, Фил, хотите, чтобы ваша мама сверлила стволы для их автоматов, расплачиваясь за жизнь детей и внуков и кусок хлеба?
– Вы хорошо изучили меня, но плохо мою маму, – угрюмо пробурчал я. – Она уж скорей в партизаны уйдет.
– Простите, я разволновался, – незамедлительно покаялся воинственный сын племени прекраснодушных романтиков. – По счастливому стечению обстоятельств, земному человечеству пока ничего не грозит. Земля, если так можно выразиться, прикрыта нашим миром, куда мы, конечно, врагов не допустим. Между прочим, – оживился он, – совы совсем не то, чем кажутся! И раки – отнюдь не раки, а скорей прабобры – довольно примитивно устроенные грызуны: яйцекладущие, хоть и млекопитающие. Сейчас, сейчас… – он забарабанил резвыми пальцами по клавишам, – я вам покажу одного такого красавца поближе. Ага, вот!
Сменив мертвый мир, нашему вниманию предстал вскрытый прабобр, разбросавший по белому препараторскому столу многочисленные конечности.
– Обратите внимание, Фил, как интересно и необычно двигалась эволюция этих существ: костного скелета не существует, его заменяет сверхпрочная кутикула из хитина. В яйцеобразной груди, под прикрытием основной брони, сосредоточены все важнейшие органы: дыхания, кровообращения, кроветворения. В нее же утапливается нежная круглая голова, вместилище мозга, сидящая на гибкой гусеницеобразной шее. Внешнему миру подставляется лишь прочный купол макушки, глаза на коротких стебельках да хлыстообразные усы, являющиеся одновременно обонятельными и слуховыми органами. Потеря части усов организму не страшна, регенерация происходит чрезвычайно быстро, причем даже самый малый оставшийся обломок с успехом выполняет весь объем функций. Глаза тоже могут втягиваться в защитные углубления панциря и прикрываться твердыми, но вполне прозрачными веками…
Он проворно метался возле голограммы вскрытой твари, влезая время от времени – для пущей наглядности – указующим перстом в самые глубины рачьей требухи. Я слушал не без интереса; что там – с огромным любопытством. Черт, надо же, насколько занятная штука эволюция!
– По бокам корпуса – пара чрезвычайно мощных двуветвистых клешней, предназначенных для срезания и измельчения целлюлозы, основного элемента питания. Их можно сравнить с комбайном, объединяющим слесарные кусачки и миксер с наждачным кругом. Процесс измельчения идет непрерывно, – Игорь Игоревич потер ладони, показывая, как именно идет процесс, – и слабо ферментированная труха время от времени передается в рот. А вот зубов у раков практически нет, за исключением жесткой терки, покрывающей внутреннюю полость клешней. Короткие сильные пятипалые ручки могут быть спрятаны под прикрытием все тех же клешней, из одной пазухи с которыми выходят. Четыре ноги крепятся в нижней части головогруди, почти так же, как у земных насекомых, имеют сводчатые ступни и позволяют существу двигаться, располагая тело либо параллельно земле, либо под довольно крутым углом к ней – для лучшего обзора. И пребыстро двигаться! Органы пищеварения находятся в толстом четырехсегментном абдомене – брюшке скорее пчелином, чем рачьем, – вместе со ртом, половыми органами и органами выделения отходов. Потеря абдомена хоть и смертельна для рака, но не приводит к мгновенной гибели: наблюдались особи, жившие без него до двенадцати суток, почти без утраты основных реакций. Пищеварительный тракт – самая отсталая часть организма, с чрезвычайно низким кпд. Это и гонит раков на завоевание все новых и новых жизненных пространств, наполненных пищей. Это же, по-видимому, стало в древности причиной развития мозга, – когда перед видом возникла мрачная перспектива вымирания от катастрофического недостатка питания. Сейчас-то они потребляют любую органику, используя предварительную искусственную ферментацию. Видели бы вы, дорогой Фил, их бродильные котлы – более мерзкого зрелища трудно себе даже представить! Имеется также речь, удивительно красивая и певучая. Ее органы, в виде множества тонких лепестков, находятся в глубине дыхательных отверстий, размещенных в подмышечных впадинах. Поскольку отверстий два, и мускулатура лепестков достаточно нежна, голоса раков звучат просто божественно! Размножаются они катастрофическими темпами: при благоприятном пищевом фоне каждая самка после трехмесячной беременности откладывает от семи до десяти яиц. Новорожденные раки мягкие и пушистые – ну, чисто розовые котята-цыплята. Первыми твердеют клешни, и самка прекращает кормление молоком. Четыре года детеныши активно питаются, одновременно теряя игрушечную шерстку и приобретая прочнейший панцирь. До наступления половой зрелости из каждого помета доживает четыре-шесть особей. Это происходит в начале пятого года жизни; их вес к тому времени в среднем достигает восьмидесяти килограммов при длине тела около полутора метров. Продолжительность рачьей жизни невелика, лет двадцать, но сколько за двадцать лет каждый из них наплодит потомства? А сожрет органики, при низком-то усвоении питательной ее части?
Глаза Игоря Игоревича разгорались яркими звездами, он казался попавшим в родную стихию, и не похоже было, чтобы собирался в ближайшие часы закругляться.
Однако лекция затягивается, – подумал я. Любознательность любознательностью, однако мне вовсе не улыбалось провести еще часок-другой, изучая на голодный желудок особенности строения внутренних систем и органов прабобров, а также их отличия от организмов земных и близрасположенных к земным. И я пошел на коварный выпад в духе фрейдизма. Стоило Игорю Игоревичу примолкнуть на секундочку, переводя сбившееся от волнения и научного азарта дыхание, как я невинно поинтересовался:
– Игорь Игоревич, извините мое праздное любопытство, а кем вы были до войны?
Удар был силен и пришелся ниже пояса.
Игорь Игоревич поник и, опустив глаза, нервно забарабанил пальцами по краю пульта управления изображением. Потом выхватил из внутреннего кармана початую кубинскую сигару, прикурил от охотничьей, не гасимой ветром и дождем спички, уставился на меня своим немигающим взглядом и сказал хрипло:
– Я был тем орнитологом, вторым.
ГЛАВА 3
Рука, полная силы, может сделать больше, нем целый мешок, набитый нравами.
Макс Штирнер
Завтрак оказался замечательным: половина цыпленка-гриль, внушительная порция отварного риса, салат из свежих овощей и полулитровая кружка душистого земляничного йогурта. Сок, чудесный апельсиновый сок в запотевшем стеклянном кувшине, без труда мог утолить жажду и у египетской мумии периода первой династии.
– Если вам хочется чего-то еще, скажите Клавочке, – посоветовал Филиппу Игорь Игоревич, когда тот, отдуваясь – перестарался-таки, пожадничал, – отвалился на высокую мягкую спинку необычайно удобного стула.
Клавочка, приятная полная женщина с добрыми, как у многих поварих, глазами, улыбнулась Филиппу из-за чистенькой стойки и, приглашая продолжить трапезу, качнула кудрявой головой в кружевном крахмальном колпаке. Он, притворно изобразив ужас, замахал руками и закатил глаза: Что вы, что вы, хозяюшка, куда же еще-то?!
Хозяюшка, кажется, всерьез огорчилась отказом. Филипп почувствовал угрызения совести и ухватил румяное яблочко из глубокой соломенной корзинки, стоящей на столе. Захрумкал, брызжа прохладным соком. Вкуснотища!
Игорь Игоревич безразлично поглощал капустный салат, один только капустный салат с зеленым луком и оливковым маслом, хоть и в совершенно потрясающих количествах, запивая его чистой водой.
Вегетарьянец, значица, али постует, – подумал с уважением Филипп. Сам он никогда бы так не смог. Точно.
Он покрутил головой.
В небольшой столовой было пустовато. Пара вполне земных парней, того же примерно, что и Филипп, возраста, похожих как близнецы и одетых в знакомое темно-зеленое трико, попивала дымящийся темный напиток, кофе, вероятно, и с любопытством поглядывала в сторону новичка. Филипп кивнул им приветственно. Близнецы заулыбались в ответ, но подойти знакомиться не спешили – Игорь Игоревич, наверное, пугал не только Димчика.
Вышеозначенный родитель ужаса прервал между тем на мгновение завтрак, извлек из внутреннего кармана – того же, где упокоилась недокуренная сигара – тоненькую стопку бумажных (или похожих на таковые) листов и подтолкнул к Филиппу.
– Простите, Фил, я чертовски проголодался и поем еще немного. А вы можете пока ознакомиться с контрактом. Если условия вас удовлетворят, распишетесь. Вот перо. – Он протянул охмуряемому рекруту солидно, очень солидно выглядящий Паркер.
– Там кровь?! – прошептал Филипп восторженно.
– Нет, но если желаете… – Игорь Игоревич пожал плечами. – Во время медицинского обследования у вас возьмут немного. После проведения анализа попросим: медики, думаю, уступят нам пару миллилитров. – Он наконец мигнул и расцвел вампирской улыбкой, глядя на ошарашенного Капралова.
– Обойдусь, чего уж там, – сказал тот и углубился в изучение контракта.
Контракт выглядел вполне приемлемо: ни тебе подводных камней, допускающих разночтения, ни запутанно-многозначительных отступлений, склонных обернуться в самый неподходящий момент своей противоположностью. Нанимаемый обязуется выполнять приказы, наниматель – платить в срок. Срок – тысяча земных суток, отсчет – с момента подписания. Оплата – двести пятьдесят тысяч евро. (Ого!!!) В случае гибели – вся сумма плюс еще двадцать процентов переходят наследникам (указать наследников). В случае ранений, повлекших за собой ухудшение здоровья, срок контракта сокращается; проценты (сверх основной суммы) – уточняются. Контракт разрывается без компенсации в случае предательства, невыполнения приказа, дезертирства. По окончании контракта легионеру предоставляются любые документы и гражданство любой страны. Подписи, печати… Все чин чином.
А ведь убивать придется, – подумал Филипп. – Хорошо, если только раков. Готов ли ты к этому, Филипп Артамонович? Генка Саркисян, которого я знаю, конечно, не стал бы воевать за гнусное дело, это факт. Но не изменился ли он? В жизни всякое случается. Да нет, наверное, фотографию вон сохранил ведь… Ну, решайся, парень! Работа черна, зато денежка бела!
Он вздохнул поглубже… и расписался, запоздало соображая: Ну а откажись я, тогда что?… Плазменный разряд в башку?
Потолок не рухнул, а Игорь Игоревич не набросился на него с возмущенным: Как смеешь сидеть, солдат, в присутствии офицера?! Он меланхолично продолжал хрустеть витаминным своим овощем, лишь кивком головы продемонстрировав, что заметил решительный шаг, совершенный Капраловым.
Ребятки за дальним столиком однообразно показали новоиспеченному легионеру большие пальцы в знак одобрения и неспешно удалились. Надеюсь, – подумал Филипп, – они не были подсадками, генерирующими в новичках заряд оптимизма…
Игорь Игоревич заглотил еще стакан воды, отделил один экземпляр контракта для Филиппа, собрал оставшиеся листы в аккуратную стопочку и убрал в неизменный внутренний карман.
– Можете задавать вопросы. – Он доверху наполнил стакан пузырящейся кристальной жидкостью и поднес к губам.
– А мамку на присягу пустят? – живо полюбопытствовал верный себе Филипп.
Игорь Игоревич от неожиданности поперхнулся водой и пораженно уставился на него.
Ражий детинушка, пышущий силой и обаянием, с густыми каштановыми волосами до плеч и очень юным, почти мальчишеским лицом, с мягкой, но вполне мужественной линией подбородка, соболиными бровями, румянцем во всю щеку, смеющимися серыми глазами и серебряным кольцом в ухе, терпеливо ждал ответа на свой идиотский вопрос. Его плутовато-дурашливая непреходящая полуулыбка и манера певуче говорить, слегка окая и употребляя не всегда верно ударения, могли бы принадлежать деревенскому простачку. Как и огромные мозолистые руки, привыкшие к тяжелому и постоянному крестьянскому труду, – настоящие стальные грабли с короткими крепкими ногтями, узловатыми пальцами и жилистыми загорелыми предплечьями. Да вот только простачком-то Филипп как раз не был. Игорь Игоревич знал об этом превосходно, лучше, чем кто бы то ни было. Агенты, работавшие со сбором информации, давали характеристики скорее обратные…
* * * * *
Валов Вадим, 59 лет, начальник группы, ГНИИТП. Филипп? Кулаки пудовые, голова кудрявая, слава богу, что еще пока что не дырявая! Песня. Он же и поет частенько… Бабы его любят!… Язык без костей. Да, болтун, я это и имел в виду. Нет, инженер он как раз неплохой. Что там, – хороший, цепкий.
Пивоваров Павел, 41 год, военный пенсионер. Капралов – солдат от бога. Чутье у него на опасность – просто отменное. Выдержка. И стреляет… Глаз – ватерпас! И надежный. Но трепло-о… К этому я долго привыкнуть не мог. То хочется ему рот заткнуть, а то уши – себе. Поет еще здорово.
Савченко Никита, 24 года, охранник. Капрал? Капрал – это черт! Никому не говорил, а вам скажу: он же, пес, меня в любом виде, как сраного, бьет! А я его на 30 килограммов тяжелее, понятно?! Со мной Долото в спарринг идти опасается, у меня удар – центнер с лихуем! А он только ржет. И к Маре моей он яйца подкатывал, кобелина… Не-ет, я его все равно порву, пса!
Надкорытов Дмитрий, 30 лет, инженер, сосед по общежитию,…ха, супермен, везунчик. А с девчонками он знаете как! И ведь ни одна на него не в обиде. Казанова!… Я свою Ксюху с ним наедине ни за какие ковриги бы не оставил, хоть она меня и любит. Почему? Говорю же, везунчик, особенно с женщинами. И поет, как Орфей. И мышцы, ого-го!
Сафиуллина Анжелика, 28 лет, владелица тренажерного зала FLEX-2000,…сложение превосходное, пропорции – находка, мускулатура сухая – ярко выраженный мезоморф; силовая выносливость нечеловеческая. Не был бы ленив, стал бы чемпионом. По бодибилдингу, конечно! Ах вас это интересует в последнюю очередь!… Что же в первую? Понимаю. Да, мы были вместе. Недолго. О, Фил – это нечто! Глаза его, волосы, голос, пластика… а красив! И все-таки хорошо, что мы расстались. С ним было восхитительно, но – непосильно. Детства в нем много, что ли?… Нет, не объяснить.
Капралова Полина, 53 года, мать.…чуть какая обида – в слезы; нюня был страшный! Но заметьте, только от обиды, от жалости; от боли или страха – никогда. Теперь-то вырос, конечно, однако подозреваю – мягкость эта в нем осталась; а куда ей деться? Никто этого, конечно, не знает. Ну, ему и не к лицу слабость свою показывать. Еще бы: мышцы, медаль, ранение, – мужик! Дрался мальчишкой часто, в драках тоже не ревел; весь в синяках придет, губы разбиты – как оладьи, сам смеется. Везло ему всегда, это точно. С девочками вот только нехорошо себя ведет. Знаете, какая его любимая частушка? Я гуляю, как собака, только без ошейника. Не бросайтесь вы, девчата, под меня, мошенника! Поет он здорово. И на баяне… Стреляет – лучше меня, а я ведь мастер спорта по биатлону, до сих пор еще могу кое-что.
Капралов Артамон, 57 лет, отец.…горжусь, а что? – он истинный Капралов – сильный, умный, красивый. Совсем как я, ха-ха-ха! Девок зело любит… А девки – его! Работящий, но – в меру, в меру… Независимый, побеждать обожает, но не лидер, нет. В рыбалке ему везет – всегда, зато охоту недолюбливает. Зверушек ему жалко. Минусы его тоже фамильные. Хвастун, высоты боится, горе если какое – слезки на колесках. Ну, да это мужику не зазорно, богатыри вон былинные, витязи разные – тоже плакали частенько.
И еще десятки предельно откровенных характеристик, данных родственниками и знакомыми, забывшими об этом, разумеется, напрочь. И сотни часов наблюдений, и анализы, и тесты, и прогонка результатов через компьютер. И, наконец, вывод о пригодности кандидатуры Капралова – условно-положительный.
* * * * *
Условно… Не свалял ли я дурака, вербуя этого субчика в Легион? – подумал вдруг Игорь Игоревич.
– На присягу? – хмуро переспросил он. – Что вы имеете в ви… а, вон оно что! Шутить изволите. Нет. Присяги не будет. Обойдемся контрактом. Вы же наемник, привыкайте, – жестко проговорил терранин, но, заметив, как опасливо подобрался Филипп в ответ на перемену тона, отреагировал мгновенно, явив благодушную улыбку: – Что еще, мой любознательный друг? Валяйте, спрашивайте, я же вижу: у вас целый ворох Почему? накопился.
Филипп молчал. Мальчишка, корил он себя, поставили тебя на место, так тебе и надо; контракт подписал, субординацию изволь соблюдать. Значит, шутки в сторону. Он сказал:
– Растолкуйте вы мне подоходчивей, господин офицер, как все-таки выглядит наш мир в продвинутом терранском представлении? Если это не военная тайна, конечно.
– Да какая там тайна! – удивился Игорь Игоревич. – Барахло ваш Мир, барахло и рухлядь, как вам только не совестно людей на него посылать?
Он насладился мгновенным замешательством и растерянностью собеседника (ничья, один – один!) и продолжил:
– Ну а если серьезно, то выглядит все примерно так… – Он замялся. – На словах, понимаете, трудно, я не настолько хорошо владею русскоязычной научной терминологией… Как, возможно, и вы. Фильм тоже не готов. Вы меня простите, Фил, если я предельно утрирую для наглядности?
Филипп поспешно закивал: Разумеется.
Игорь Игоревич выхватил сигару, но не раскурил, а принялся ловко, точно престидижитатор, крутить между пальцами. Сигара мелькала, рисуя замкнутую и перекрученную линию: указательный – средний, средний – безымянный, безымянный – мизинец. Назад. В стакане с недопитой им водой лопались пузырьки. Клавочка с точностью автомата рубила широким сверкающим ножом салат. Посерьезневший Филипп сосредоточенно ожидал раскрытия секретов Природы.
– Оставим пока в стороне сложные структуры мироздания, такие, как вертикальные кальки или совсем уж экзотические э-э-э… эйдетические сингулярности, и не будем покидать плоскости планетарной эклиптики с ее трехмерным пространством и преимущественно однонаправленным временем, хорошо? – спросил Игорь Игоревич.
Филипп кивком подтвердил, что да, хорошо, конечно, и сказал:
– Эйдетические сингулярности – это круто! Пусть непонятно, зато круто. Это, Игорь Игоревич, впечатляет! Спишете потом слова на бумажку, а? Буду перед девушками эрудицией щеголять.
– Да будет вам, – смутился Игорь Игоревич; даже сигару выронил. – Это же чистейшей воды катахреза, если разобраться. Я ее ради красного словца, знаете ли… Не боитесь, что найдутся девушки, которые над вами потешаться за нее будут?
– Во-во, катахрезу тоже напишите, – сказал Филипп, поднимая сигару с пола и подавая собеседнику. – А с девушками я уж как-нибудь разберусь.
– Ладно. – Игорь Игоревич снова посерьезнел. – Итак, наличие множественности последовательных (или параллельных, если хотите) миров примем как данность. Обитатели всякого мира, если он обитаем, локализованы в потоке времени планетарного и о соседних пространствах чаще всего не подозревают. – Игорь Игоревич говорил монотонно, без выражения; было заметно, что ему скучновато рассказывать прописные истины человеку любопытному, но не подготовленному к полноценному их восприятию. – Причем отдельные миры-планеты – домены не только соприкасаются, но и пересекаются, взаимопроникают, а возможно, и вообще занимают одно и то же место. Разделены они… ну, скажем, пространственно-временными сдвигами. Так будет почти верно. Границы между доменами чрезвычайно тонки и, представьте себе, проницаемы, в чем вы уже имели счастье убедиться… Вдобавок плоть мироздания полна всевозможных инообразований: каверн, вздутий, лакун, пронизана прихотливо переплетающимися тоннелями, соединяющими подчас весьма удаленные друг от друга домены. Часть инообразований – суть пресловутые каналы, связывающие миры. А также торный путь завоевателей-хонсаков…
– Кого? – переспросил Филипп удивленно.
– Хонсаки, Фил, это принятое в русскоязычном Легионе вульгарное и упрощенное название наших членистоногих противников, – сказал Игорь Игоревич, допивая воду. – Научное же терранское звучит труднопроизносимо даже для меня. Хотя корень хонс имеется и там.
– Хонсаки, – попробовал Филипп на язык имечко будущих своих смертельных врагов. –
– Так вот, ваши органы чувств не умеют замечать сопространственных каналов вовсе. – Игорь Игоревич, покончив с водою, возобновил краткий курс природоведения. – Органы чувств хонсаков замечают лишь самые крупные, соединяющие малую часть миров, каналы. Мы же умеем находить проходы между большинством соседних, разделенных буквально микроскопическими, микросекундными сдвигами; в чем, признаюсь, главная заслуга замечательных приборов с искусственным интеллектом, первые модели которых относятся еще к позапрошлому веку Терры. И не только находить, но и пробивать, ежели такая нужда появляется. – Он зажег спичку и ткнул ею в ломтик сыра, подхваченный с отдельной тарелочки (заваленной, помимо сыра, хрустящими хлебцами и нежирной ветчиною). Затем, от той же спички, прикурил.
Дыра в результате пробоя получилась весьма впечатляющая, с оплавленными и закопченными краями.
– Дым столбом, – похвалил Филипп. – Зеленые Терры, должно быть, в панике?
– Как обычно, – сказал Игорь Игоревич, пожав монументальным плечом. – Как и везде… Но не будем о грустном. Дыма, возмущений то бишь, – минимум, – заверил он, пуская красивые голубые кольца. – Функция, выражающая количество и порядок флуктуации (при разумно малых значениях псевдоплощади канала), стремится к нулю. Главная проблема, конечно, энергия. Энергия. Всегда ее не хватает, а уходит – уйма. Выход? Мы стараемся не тратить попусту имеющиеся запасы и пользуемся пробоем только в экстренных случаях. Вас, вероятно, интересует источник? Ничего сверхнеобычного. Мирный атом, дорогой Фил, – грандиозная сила в умных руках, поверьте! Вам не мешает то, что я курю? – озаботился он вдруг.
– Мешает, – с некоторым вызовом сказал Филипп.
– Так я и думал, – печально сказал Игорь Игоревич. – Мне, право, неловко. – Он выпустил целую вереницу дымных колец, одно крупнее другого. – Отвратительная привычка и крайне вредная, но чертовски приятная, поверьте. Ни за что не брошу! – Он словно продолжал привычный спор с кем-то. – Нет, ни за что… Простите, я отвлекся. Структурно компания третьих планет от Солнца сходна с тором, пустотелым бубликом, полным мыльных пузырей – доменов; но это не Кольцо вокруг светила, как у Саймака, а скорее… – Он прикрыл глаза и надолго смолк, очевидно, подбирая достаточно простые, но емкие слова русского языка.
Филипп терпеливо ждал. Молчание между тем затянулось. Когда оно стало почти неприличным по отношению к Филиппу, он все-таки не сдержался:
– Что скорее?
– …кольцо вокруг ничего, – сказал Игорь Игоревич, открывая глаза, в которых плясали бесенята усмешки. – Бублик, вращающийся вокруг дырки, диаметр которой пульсирует, безусловно, тем не менее, существуя; а центр – если искать его в евклидовом пространстве – мним. Помните поиски геометрами квадратуры круга и компромисс в итоге – число (? Так и центр вращения Кольца: вычислен, но ни один серьезный математик Терры в здравом уме не назовет его окончательно определенным. Знаете, в нашем языке его общепринятое название звучит довольно остроумно; его можно приблизительно перевести на русский как точка косности воображения упертого индивидуума, стремящегося непременно овеществить и заключить в клетку слов все на свете. Примерно так, хоть и значительно короче. Нравится?
– Замечательно, – согласился Филипп.
– Спасибо. Хонсаки движутся по Кольцу в направлении, совпадающем с вращением связки доменов, которое почему-то чудесно постоянно в этом изменчивом мире. Первая наша встреча произошла в домене СП №162. СП – стандартный межпространственный переход от Терры; причем положительным принято считать направление перемещений навстречу вращению Кольца. Сейчас они докатились до рубежа СП №158. База, где мы с вами сейчас находимся, располагается на сто пятьдесят шестом СП. Надеюсь и верю, что дальше хонсаки не пройдут.
– Но пасаран! – с пылом поддержал его Филипп. – Не совсем только понимаю, что мешает захватчикам подобраться с тыла, против хода доменов? Неужели существуют физические ограничения?
– Ограничение существует. Рукотворное скорей всего. В нескольких СП за Землей, которая в свою очередь – СП минус восемь, все каналы кем-то закупорены. Пробой границы невозможен, попытки приводят к необратимым поломкам оборудования. Во всяком случае, попытки на сегодняшнем уровне энерговооруженности Терры. Пардон, Легиона. Терру этот район, называемый Зоной недоступности, не интересует совершенно. Мы же думаем, что его сооружение – дело рук цивилизации. Вполне возможно, сверхцивилизации. Выяснить точно пока не представляется возможным.
– Пусть так, – сказал Филипп. – Оставим небожителей. Вернемся к титанам. Зачем вам нужна тривиальная пехота? Не оператором же тактического, а тем более стратегического своего супероружия вы меня нанимаете? И почему бы не решить все проблемы именно с его помощью? Хлоп, ядерный заряд – и блюдо готово: раки, запеченные в собственном панцире!
– Никто нам не позволит швыряться ядерными бомбами, а в первую очередь мы не позволим этого себе сами, – воскликнул Игорь Игоревич, размахивая сигарой, – в каждом из терран с рождения живет императив гуманности. И второе, радиоактивная пустыня взамен гниющей помойки? Кому это надо? Во всяком случае, не нам. Мы лишь выдавливаем противника назад с помощью несколько модернизированных перфораторов – аппаратов, формирующих штреки между мирами. Цель наемной пехоты – так называемая зачистка. Вас, дружище, наняли добивать разбросанных флуктуациями (Которых вроде как и не было, к нулю они стремились еще минуту назад, – язвительно напомнил себе Филипп), создающимися при действии перфоратора, одиночек. Добивать в исходном мире – том, из которого их выбили, и в нескольких прилежащих, куда их может закинуть искривлением метрики пространства.
– Добивать… – протянул Филипп. – Не жестковато ли для носителей-то императива гуманности?
– Не вам нас судить! – вспылил вдруг Игорь Игоревич. – Демагог! Отчего человечество без тени сомнения уничтожает саранчу, колорадских жуков, черт-те кого еще – сотни видов так называемых вредителей? Сорную траву с поля вон! Безмозглые насекомые даже не догадываются, что мешают вам. Крысы и волки, возможно, подозревают о чем-то подобном, прячутся, убегают, но и это не спасает их. У них отсутствует разум? Довод небесспорный. Кроме того, имеются жертвы и среди вполне разумных, более того, единоутробных братьев! Американские индейцы стояли на пути европейских первопоселенцев. Они были хозяевами, но пришельцы были сильнее. Где сейчас остатки гордых краснокожих людей? Спиваются в резервациях. Человек всегда уничтожал тех, кто претендует хотя бы на часть его будущего, хотя бы на мизерную часть благополучия его детей! Запомните, Фил, это верно и для вас: космические войны в любой форме – неизбежны, ибо звездные расы вынуждены будут заступить друг другу дорогу. Особенно, если они будут идентичны биологически. Когда перед вами встает вопрос: жизнь вашего ребенка или жизнь пришельца, любого пришельца, вы выберете всегда только одно. Иначе и быть не может! Закон сохранения популяции, инстинкт самосохранения – назовите, как хотите, только помните: это не дано перешагнуть никому. А как же самоубийцы? – говорите вы? (Филипп не говорил ничего, смятый ураганным напором терранина.) Но на суицид идут уставшие от жизни люди, а таких не было, нет и не будет на передовой освоения новых пространств. Там всегда герои. Только герои! И они нажмут на спусковой крючок, когда встречный разум заявит о своем праве на будущее – вопреки праву на будущее их детей. Даже если это вопреки будет только в их головах. Помните, Фил, вы цинично шутили о печальной участи воробьиных полисемей? Стоило мне намекнуть, что ваши племянница и мать могут разделить их судьбу, как вам стало не до шуток… Великие гуманисты ошибались – мира без войн не будет никогда. Тот, кто первый положит оружие, – погибнет или, если сумеет отгородиться от прочей вселенной, утопит себя и своих потомков в трясине мещанства. Что сейчас и происходит с терранским обществом. Когда у нас вывалились зубы, мозги впали в спячку. Сотни лет мы топчемся на месте, перетирая уже разжеванную до потери вкуса кашицу. Никаких гениальных прозрений. Никаких гениальных произведений искусства. Никаких ярких личностей. Подлинная красота заменена приторно-слащавой красивостью. Война всех против каждого кончилась, но на поле прошедшего сражения – только смердящие трупы. Некому идти вперед… Интенданты, дезертиры да тяжелораненые – вот те, кто остался. Раненые – это мы, и мы умираем. Интенданты… дезертиры… они считают, что смогут договориться с любым, что обладают таким даром. Да, им по силам купить мир – у подобных себе. Но хонсаки не подобны им, это жадные дикари и они выжгут, вытопчут на своем пути все, что не смогут сунуть в заплечную сумку или сожрать! Их не интересуют наши ценности, они до них еще не доросли, они их даже не видят! Или не желают видеть. Что им ценности культуры? Само человечество, – человечество как таковое, как биологический вид, – ничто для них! Доказательства? Сколько угодно! Только зачем вам отвлеченные сведения из терранской истории, пусть и новейшей? Хотите еще один пример из земной? Может быть, вы читали Алексиса де Торквиля, Фил?
Филипп, поняв, куда он клонит, неохотно кивнул:
– Было дело, баловался. Демократия в Америке – довольно модная вещь в студенческих кругах.
– Вот и превосходно! Вспомните, что Торквиль пишет об американских индейцах: Они не просто не хотят приспосабливаться к нашим нравам, но дорожат своей дикостью как отличительным знаком своей расы и отталкивают цивилизацию не столько из ненависти к ней, сколько из страха стать похожими на европейцев. И это те же люди, одна плоть и кровь! Что говорить о хонсаках… Да, древний Рим и древний Китай ассимилировали в себя кочевников. И древняя Русь, собственно, тоже. Но в нашем-то случае ассимиляция невозможна принципиально! И поэтому мы не собираемся торговаться. В конце концов, мы правы, потому что право на самозащиту – священное право всякого живого организма или сообщества! В этом смысл нашей жизни и борьбы, это клятва на знамени Легиона! Она жестока, но она справедлива, Фил, и мы не отступим от нее, пока не победим или не погибнем!
Он замолчал. Филипп выждал некоторое время и осторожно заметил:
– У вас превосходная память на цитаты. Что же касается тезисов… Эмоционально и крайне сумбурно. Похоже на прокламацию.
– По большей части это и есть прокламация. Я участвовал в ее написании, – сказал Игорь Игоревич и, отложив сигару, спокойно продолжил жевать свою капусту. – Можете пока позвонить домой. – Он подал Капралову изящный мобильник Сименс. – Код межгорода не нужен. – Он улыбнулся. – Только ваш номер.
Филипп набрал пять знакомых цифр.
В трубке мелодично забулькало, и раздался нежный детский голосок:
– Говорите. Вас внимательно слушают!… – Племяшка была как всегда предельно серьезна.
– Машенька, дитятко, будь любезна, позови бабулю. – Филипп почувствовал, что помимо воли расплывается в умильной улыбке.
– Ой, дядюшка Филя! А бабули нет, она Жданку доит. Деда дровишки колет, а мама с папой в баньку ушли, – сразу уточнила девочка свое главенствующее – в доме без взрослых – положение.
– Тогда позови деду, – попросил он, решив, что дровишки подождут, а Жданка – едва ли.
Пока племяшка бегала выполнять поручение любимого дядюшки, Филипп гневно шипел и брызгал. Ну и зятек у нас! Старый немощный тесть машет колуном, а он в это время парит свою Оленьку… Прелюбодей ненасытный! Потом до него дошло, что помимо зятя-прелюбодея у немощного старичка, вяжущего и посегодня гвозди морскими узлами, имеется еще и сын-лоботряс, в двадцать пять лет никак еще не наигравшийся в войнушку. А зять, слава тебе Господи, водит Ольку через день да каждый день в баню не в силу супружеской обязанности, а от великой любви. Зря, что ли, Машенька вышла такой умницей да красавицей?
Наконец донеслись звуки хлопнувшей двери и торопливых шагов. Запыхавшийся немного отец спросил обрадованно:
– Филька, ты, что ли? Здорово! Че ты там наделал?
– Ничего. – Удивление далось Филиппу относительно легко.
– Какого тогда лешего участковый у нас с самого утра толкется? Говорит, ты депутата чуть не убил и телохранителей его, едва не до десятка, изуродовал. Врет он, что ли? Как дело-то было?
– Ах вот ты о чем, – сообразил Филипп. – Знаешь, батя, меня институт по обмену опытом на три года в Италию направил, на фирму Марчегалия – как молодого специалиста. Ну, я в ночь перед отъездом и не удержался – дал пару раз в рыло одному мудозвону. Откуда мне было знать, кто он такой, и что те бугаи, которые вокруг крутились, – его телохранители? Полезли – получили. Все по твоей науке!
Батя хмыкнул с сомнением.
– Ну ладно. А тебя из Италии-то твоей прямиком в каталажку не увезут?
– Руки коротки! Депутат этот сам под статьей ходит, куда ему за границу соваться. – Филипп почувствовал, что начинает терять почву под ногами, и резко сменил тему. – Как здоровье-то? Я аванс скоро получу, переведу на Ольгин счет в банке, она знает. Пускай не все на тряпки тратит, половина ваша.
Он хотел сказать еще о многом, но батя буркнул: Опять участковый прется, позвони потом, если сможешь, – и положил трубку.
Филиппу стало грустно. Тысяча дней, это ж почти три года! Машка уже в школу пойдет…
Игорь Игоревич тактично кашлянул.
Дипломат! – вспыхнул Филипп. – Носитель гуманности! Подставлять мою буйную головушку под гнев сильных мира нашего – это ли не вершина человеколюбия и нравственности?
– Можете перевести аванс на счет моего банка? – не слишком дружелюбно спросил он вероломного работодателя. – Сколько там?
– Переведем, куда скажете. Только… Большинство наших новичков часть денег используют для приобретения личного оружия. Может, и вы желаете?
Филипп встрепенулся.
– И вы позволяете носить его при себе?
– В пределах базы – только в тире, ну а на заданиях – само собой!
Велик ли аванс? – судорожно начал соображать Капралов. – Хватит ли на то, что я действительно желал бы купить?
– Аванс – десять тысяч, – успокоил его проницательный змей-искуситель. – Диктуйте, я запишу. Или вам нужно время, чтобы подумать?
– Нет! – быстро выпалил Филипп. – Пишите: Универсальный боевой нож фирмы Рэндал или аналог; автоматический пистолет УСП фирмы Хеклер и Кох – двенадцатизарядный, калибра 45АКП плюс три магазина и тысячу штук патронов. И – гулять так гулять – семь пар шелковых боксеров серо-жемчужного цвета от Кельвина Кляйна! Сорок восьмого размера. Да, еще механические часы и флакон Богарта, – спохватился он, – мой почти опустел.
– Часы вам здесь выдадут… Боксеры, это что? – поинтересовался закончивший писать Игорь Игоревич.
– Трусы, – сказал Филипп, – знаете, с ширинкой такие…
– А, – усмехнулся Игорь Игоревич, – с ширинкой! Это, конечно, здорово! Вообще-то мы обеспечиваем легионеров нательным бельем, хоть и не шелковым. Оружием тоже обеспечиваем, но почему-то все считают своим долгом обзавестись дополнительным. Даже меня заразили. – Он вытащил из-за пазухи девятимиллиметровую красотку Беретта Кугуар. – Как мне взбрело в голову обзавестись этой штукой, до сих пор не понимаю. Я же в боевых действиях практически не участвую.
– Право на владение оружием – священное право всякого мужчины, – столь любимым Игорем Игоревичем лозунговым стилем заявил Филипп. – А почему у вас не такой пистолет, как у того дядьки со шрамом и протезами?
– Слишком он велик и тяжел, да и нельзя мне с таким к вам на Землю являться. Понимаете, почему?
– Вестимо. Кстати о Земле, – оживился Филипп. – Не подскажете, где это в окрестностях моей Петуховки из мира в мир шмыгнуть можно? И часто ли открыта волшебная дверца?
– Кажется, у местных жителей это место Крутеньким ложком называется, – сообщил Игорь Игоревич. – А канал, как и все естественные, открывается и закрывается время от времени, причем без сколько-нибудь научно выводимой систематичности. Между прочим, открытие канала сопровождается сильнейшим инфразвуковым ударом, да и последующий звуковой фон не настраивает на прогулки поблизости. Так что волшебная дверца умеет держать любопытных на расстоянии.
– Понятно… – кивнул Филипп. Действительно, где и быть межпространственному каналу, как не в Крутеньком. Самый нехороший лог изо всего набора поганых.
Крутенький… Так уж исторически сложилось, что бесчисленные поколения юных петуховцев таскаются в Крутенький испытывать собственную отвагу. Некоторым везет – они ничего там не видят. Ходят потом, понятно, гоголем. (Филиппу, например, в свое время повезло. Ходил. Гоголем.) Другим не везет – они что-то видят. И чувствуют. Что? Да ничего, говорят, особенного – клочок тумана на дне, фигуры какие-то колеблющиеся… И до кончиков пальцев на ногах пробирающее ощущение жути и желание немедленно бежать. Бежать, чтобы больше никогда не возвращаться. А смелость испытать, говорят они, можно ведь и в другой раз. И где-нибудь в другом месте. На полночном кладбище, например.
И еще с логом этим связана одна правдивая история. Страшилка. И надо сказать, что (принимая во внимание наличие волшебной дверцы) выглядит она не такой уж фантастичной.
Дело было в тридцатые годы. Три брата-акробата (а может, гимнаста) по фамилии Теплых (пламенные комсомольцы, ворошиловские стрелки, осоавиахимовцы и т.д. и т.п.), решили, как последовательные материалисты-безбожники, раз и навсегда развенчать поповские сказки об ужасах Крутенького. Снарядили они для того научную экспедицию в плохое место, сзывали желающих, да, к счастью, не нашли. Плюнули героические пролетарии на трусливых земляков и отправились одни, распевая Интернационал и неся на палке приговоренное к сожжению во глубине пресловутого лога чучело мироеда-пузана. Ночью отправились, разумеется. И сгинули в Крутеньком без следа. Многодневные поиски ничего не дали. Пришлось по тогдашней традиции свалить всю вину на волков и врагов народа. Неизвестно, как с врагами, а волков в тот год действительно было очень много. Постреляли их под горячую руку без счета… Врагов, кстати, постреляли не меньше. Так-то вот.
Понятен и выбор средства доставки к входу в канал: УАЗ ведь не только малозаметен, он еще и проходимостью отличается просто исключительной, куда там до него многим крутым внедорожникам! А в салон задний очень даже легко подпустить толику газку дурманящего, и – вперед! Без страха перед автоинспекцией и упреков от прикорнувшего пассажира. Ловко!
– Послушайте, Игорь Игоревич, – сказал Филипп. – Может, напрасно вы мне столько разных разностей рассказали? Вдруг я, когда закончится контракт, захочу этими знаниями неприемлемо для Легиона воспользоваться? Разболтаю о нем, например, компетентным органам. Им-то положено к сумасшедшим прислушиваться. Или среди легионеров выживают немногие? Или… – напрягся он, – никто?!
– А почему вы думаете, Фил, что, вернувшись домой, не станете вспоминать эти три года именно как служебную командировку на фирму Марчегалия? – спросил Игорь Игоревич невинно.
ГЛАВА 4
Я был здоров, здоров как бык,
Здоров как два быка, -
юбому встречному в час пик
Я мог намять бока.
Владимир Высоцкий
Полусфера силового поля, покрывающего базу, оказалась не так велика, как почудилось мне ночью, с перепугу. Метров четыреста в диаметре, может, меньше. Прозрачная, зеленоватая, блики гуляют, тоже зеленоватые. По всему ее периметру, через равные промежутки, торчали высокие черные кочки, похожие формой на суточные грибы-боровики, – штук с дюжину. Станции натяжения, – пояснил Игорь Игоревич. Территория базы была сплошь засажена кустарником – сирень, черемуха, вишня, можжевельник. Кусты низкие, аккуратно подрезанные. Травка жемчужная, тоже подрезанная. Тишина, моторы боевых машин не ревут. Птички свистят. Ветра нет, тепло. Зеленоватое – сквозь поле – солнце не слепит глаз.
Мы направлялись к отдельно стоящему строению, немного менее плоскому, чем прочие. У него был второй этаж, мансарда и пристрой в виде внушительного, метров десяти в диаметре и десяти-пятнадцати в высоту, стеклянного фужера, перевернутого граненой ножкой вверх. Тоже какая-нибудь станция.
– Это офицерский корпус, в нем вы пройдете своеобразную призывную медкомиссию, – сказал Игорь Игоревич, когда мы подошли к дому с мансардой.
– Что же там у меня будут своеобразно исследовать? – зябко поежившись, поинтересовался я. (Ненавижу медкомиссии.)
– Практически все: физиологию, антропометрию, ритмы мозга…
– Странно, – удивился я. – Лошадь позади телеги. Контракт-то уже подписан. А вдруг я окажусь негоден?
– По моим сведениям, вы вполне здоровы. А если и обнаружатся какие-либо мелкие неполадки, наши лекари быстро и надежно избавят вас от них.
– Безболезненно, надеюсь? – спросил я, не на шутку обеспокоившись.
– Вполне! – уверил он.
* * * * *
Не сказал бы, что офицеры жили более комфортно, чем рядовой состав: те же ковровые дорожки на полу, те же деревянные панели на стенах, тот же слабый аромат цветов и свежести.
Медицинская часть располагалась на втором этаже.
Белоснежный холл приютил очень молодую и симпатичную девчушку-блондиночку в очень коротеньком белоснежном халате, открывающем очень стройные и загорелые ножки. Она, весело смеясь, ползала по полу на коленях и играла с нашим старым знакомым Бобиком, абсолютно, по-моему, септическим.
– Осторожнее, ради бога! – взмолился я. – У него могут быть блохи! Куда смотрит руководство? – обратился я уже к Игорю Игоревичу. – Девушка обязательно должна пройти курс техники безопасности при общении с земными собаками! По счастливой случайности вы имеете первоклассного кинолога в моем лице! Рад буду предложить свои услуги!
Девушка поднялась с колен и звонко спросила:
– Это и есть вновь прибывший? Как вас зовут, мсье кинолог?
– Для вас, мадемуазель, Филиппом! – склонил я голову, стараясь, чтобы великолепные мои волосы рассыпались вокруг нее наиболее выгодно и стильно. Кажется, это мне вполне удалось, потому что девушка отреагировала восхищенным:
– Превосходные волосы, Филипп! Интересно, нет ли в них каких-нибудь паразитов? Игорь Игоревич, вы не станете возражать, если мы эту излишнюю роскошь сейчас удалим?
Игорь Игоревич, глядя на мое полное бескрайнего ужаса лицо, добродушно промолвил:
– Ну что вы, Вероника, не будьте такой суровой! Думаю, можно обойтись и без этого. Познакомьтесь, Фил, с Вероникой Владимировной. Она – наш главный эскулап, ангел-хранитель нашего здоровья! Подчас, знаете ли, она бывает весьма грозна, но, к счастью, недолго.
– Понимаю, – проблеял я, все еще полный тревоги за свою каштановую красу и гордость. – Милосердие – главное оружие врача… – Я умоляюще посмотрел в огромные голубые глаза Вероники Владимировны. – Не так ли?…
Девушка улыбнулась:
– Конечно, так. Раздевайтесь, Филипп. Донага! – уточнила она твердо.
Насколько эстетично выглядит голый мужчина? В большинстве случаев на этот вопрос можно ответить практически без слов: ха-ха-ха! Я чувствовал, как все мои безукоризненно пропорциональные с точки зрения античных идеалов мышцы стремительно дрябнут, сморщиваются и прекращают существование. Зато на передний план победоносно выплывал некий, обычно весьма малозаметный орган. Я стыдливо пытался прикрыть его руками, но все равно казалось, что он настойчиво пытается вынырнуть из-за преграды, как бы заявляя гордо: Вот он я! Полюбуйтесь! Каков молодец?!
Игорь Игоревич смущенно кашлянул и сказал:
– Думаю, я здесь больше не нужен. Буду ждать вас внизу, Фил. – И он спасся бегством.
Наверное, представил себя на моем месте.
Вероника поправила высокий чепец и распахнула передо мной стеклянную дверь:
– Прошу! Входите-входите, не бойтесь, обещаю: кудри ваши останутся целы!
Как мне хотелось в тот миг, чтобы они не только остались целы, но и единомоментно удлинились до колен!
Следующий удар подстерегал меня возле зловещего сооружения, чертовски напоминающего дорогой гроб. Вероника Владимировна откинула его полупрозрачную, ровным глянцем отсвечивающую крышку и скомандовала:
– Полезайте внутрь! Ложитесь на спину; руки по швам, ладонями вверх; глаза не закрывать, рот широко открыть!
О, поза музейного экспоната! Не забуду тебя до конца дней своих, – подумал я и, жарко покраснев, принял требуемое положение.
Крышка захлопнулась.
В глаза сверкнуло, в отверстия дунуло, в ушах зазвенело, а зубы заныли. Все тело нестерпимо зачесалось, правую ягодицу что-то больно кольнуло. Захотелось пукнуть и чихнуть. Чтобы я случайно не удержался от того или другого, мышцы живота получили несильный, но действенный электрический удар, а в носу запершило…
Напоследок я обильно вспотел.
Из гроба я вылезал, простите за каламбур, таким, что краше в гроб кладут. Я потупил глаза и дрожащим голосом спросил:
– Что дальше? Дыба?
– Можете одеваться, – смилостивилась очаровательная повергательница мужской гордости в прах. – Погодите-ка. – Она ловко приклеила к моей уколотой заднице кусочек пластыря.
В шортах и майке я почувствовал себя совсем другим человеком, – таким, чье имя звучит гордо. При виде смеющегося лица Вероники гордости поубавилось.
– Итак? – спросил я. – Неужели годен?
– По всем статьям, – сказала она. – Даже зубы здоровые! Вот уж редкость, так редкость!
– Могу гвозди рвать, – похвастался я. – Вам не нужно? – и завертел головой в поисках торчащих шляпок.
– Нет! – засмеялась она. – Жалобы какие-нибудь имеете? Плохой сон? Плохой аппетит? Жидкий стул? Частые запоры?
– Есть одна. – Я сделал озабоченное лицо. – Время от времени начинают по мне бегать какие-то животные. Мелкие такие, то с хоботками, то с рожками. Я и название знаю, специально в медицинской энциклопедии смотрел! Насилу, правда, запомнил: делириумы какие-то, тременс… Не поможете ли избавиться?
– Для нашей медицины нет ничего невозможного, – сказала Вероника Владимировна. – Слушайте и запоминайте! Перво-наперво – ежедневная трехразовая клизма. Затем – касторовое масло – перорально, сорок миллилитров за один прием, – так же трижды в день. Ну… и инъекции витаминов группы Б внутримышечно – очень, знаете ли, способствует! Назначаем? – Она вопросительно и строго посмотрела на меня.
– Пожалуй, не стоит. Подумаешь, чертики-слоники… Не извольте беспокоиться, сам справлюсь! – бодро пообещал я и поспешно ретировался под ее заливистый хохот.
Игорь Игоревич дымил чудовищной своей сигарой и улыбался каким-то мыслям. Если не ошибаюсь, я даже знал, каким именно.
– Куда теперь?
Он разогнал рукой голубое облачко табачного дыма.
– На склад, за обмундированием и амуницией. Вы еще не проголодались?
– Нет, а вы?
– А я бы чего-нибудь съел… Ну, да это подождет. Идемте!
С капусты-то, пожалуй, много не набегаешь, – подумал я и зашагал за ним следом.
– Вам понравилась Вероника Владимировна? – спросил он меня вдруг.
– Очень! – сознался я. – У вас все женщины такие прелестные?
– Пожалуй… Большинство, я думаю.
– Интересно, как они относятся к нам, представителям отсталых народностей? – словно бы в пространство, задумчиво спросил я.
– С огромным интересом!
– Исследовательским?
– Не только… Между прочим, Вероника – лишь наполовину терранка. Отец ее был русским. Но она вам не по зубам, Фил, – поспешил проявить заботливость Игорь Игоревич. – Об нее уже многие эти самые зубы сломали. Предостерегаю по-дружески.
Ой-ой-ой! – понял я его. – Значит, и ваши обломочки, Игорь Игоревич, там валяются. И пенечки-корешки, в деснах оставшиеся, еще побаливают.
Вслух же я только промычал невразумительно. Пусть как хочет, так и понимает.