Книга: Распоротый
На главную: Предисловие
На главную: Предисловие

Игорь Дубов
Распоротый

Слушайте, ребята. Я устал. У меня в костях вода. Дайте мне умереть спокойно.
Р. Киплинг
Как я оказался у Фигурного моста, сказать трудно. Так получилось, что я обнаружил себя уже на берегу Я сидел, обхватив колени руками, и отстраненно смотрел, как мерцают световые пятна на матово-черной поверхности реки. Небо, как обычно, было тяжелое, в низких тучах, но на мосту ярко сияли фигуры драконов Нави и Яви, отчетливо отражающиеся в воде как раз напротив меня
Пахло сыростью, гнилью, но зябко мне, как обычно возле воды, не было Скорее даже наоборот. Щеки мои горели, словно я втер себе приличную порцию айи, и на лбу и шее выступил пот. Только я знал, что все это не от айи и не от жары, а от той нервной лихорадки, которая постоянно съедала меня по вечерам, выгоняя на улицу в бессмысленных попытках убежать от самого себя.
Чуть ниже по течению, там, где река впадала в море, располагался порт, откуда доносились деловитая перебранка мегафонов, свистки буксиров и низкий рев сирен покидающих порт пассажирских судов. Весь довоенный порядок был сломан, и сообщение оставалось пока еще нерегулярным, однако в порту лихорадочно и оживленно суетились сотни, а может быть, тысячи людей, тогда как здесь, в каких-нибудь двух километрах от хорошо освещенного залива, царили мрак, одиночество да еще, пожалуй что, тишина.
Впрочем, одиночество, как выяснилось, было скорее кажущимся, поскольку всего через несколько минут после того, как я осознал себя выплывшим из прострации, из-под моста послышалось легкое, деликатное покашливание. Я скосил глаза и увидел темный, едва просматривающийся в тени главного пролета силуэт.
Первым моим побуждением было как можно быстрее слинять. Драться я сейчас был просто не в состоянии, а отдавать деньги без драки было стыдно. Однако та непонятная потерянность, которая несколько часов кружила меня по городу, до сих пор ядовитой отравой плескалась в жилах, и я остался сидеть, вяло соображая, чем грозит мне эта встреча.
— Скучаешь? — спросил силуэт грубоватым, с отчетливой хрипотцой голосом и, скрипя галькой, двинулся ко мне из темноты.
Сосредоточившись, я рассмотрел в призрачном свете сияющих на мосту фигур крепкого, невысокого мужчину с крупными чертами лица, большим носом и полными, чернеющими в полутьме губами. На нем были тонкие гзитовые шаровары и светлая майка с драконами на груди и спине. С виду он не казался бездомным бродягой, но и на полноценного члена общества тоже никак не тянул. Я понял, что бояться его не стоит. Что-то в нем было неубедительное, только я никак не мог понять что.
— Ну, в общем… — неопределенно отозвался я.
Разговаривать мне с ним не хотелось. В эти вечерние часы нелепость и непоправимость происшедшего ощущались гораздо сильнее, чем днем, подходила и становилась за плечом Марта, и поэтому трудно было отвечать связно.
— Ты, братка, только не вздумай топиться, — продолжал мужчина, придвигаясь еще ближе. — Выпей-ка скруша, сразу полегчает, я тебе правду говорю.
Только теперь я разглядел зажатую у него в руке многоразовую армейскую фляжку с завинчивающейся крышкой.
— Спасибо, — сказал я. — Сейчас не хочу.
— Как знаешь, — миролюбиво отозвался мужчина, снимая крышку. — Дракон свидетель, я не настаиваю. — Он сделал глоток и звучно рыгнул. — Я вот когда с войны вернулся, — сказал он, — много вливал. Теперь ничего. Привык.
— Привыкнуть не сложно, — заметил я, — терпеть труднее.
Сам не знаю, почему у меня это вырвалось, но мужчина обрадовался.
— Вот-вот, — поддержал он. — Лучше налиться, только б не видеть. Подруге говорю: не буду я вместе с ними сходить с ума, так весело было, я два раза короля брал. А она мне, представляешь: мы должны восстановить разрушенную страну. Я, говорит, через неделю еду в деревню. В деревню! Кому она там нужна? С кривушами, что ли, трахаться?
— У каждого свой дракон, — неопределенно заметил я, надеясь, что он отстанет.
Только сейчас, когда он сказал про короля, я понял, с кем сижу рядом. Это был карнавальный клоун — последний осколок довоенной жизни, матрос, запертый в трюме тонущего корабля.
— Плохо тебе, — продолжал он. — Не ври старому, я все вижу. И мне плохо. А им хорошо! Бывает так, что всем хорошо, а одному плохо?
Я закрыл глаза и почувствовал, как обмерло разом сердце, словно грудь изнутри окатили ледяной водой.
… Когда я уходил вечером, Оклахома уже привел двух или трех девчонок, и в Озерном зале у них вовсю шло веселье.
— Эй, рулевой! — крикнул он, заслышав, видно, мои шаги. — Куда бежишь, иди к нам! Мы тебе тут все неполадки поправим. Если, конечно, — тут он радостно заржал, — главный орган в порядке…
— Нет, — сказал я, — не бывает. Когда всем хорошо, и тебе должно быть хорошо.
Клоун внимательно вгляделся в мое лицо, насколько позволяла темнота.
— Слушай, — сказал он. — Пойдем посидим немного, Я знаю рядом местечко.
Я покачал головой. Сегодня был День Поминовения, первый с того дня, как погиб "Трезубец". И хоть я понимал, что мне будет паршиво, следовало отдать долг.
— Это недалеко, — продолжал настаивать клоун. — Всего два квартала. Поможешь мне заодно.
Я вдруг представил себе жуткую тишину гостиницы, медленно оплывающие в тоскливом полумраке свечи и безнадежный, нескончаемый диалог с Мартой. Это было совершенно невыносимо, и я почувствовал страх.
— А что надо делать? — спросил я колеблясь. — Я, понимаешь, недавно из госпиталя.
— Нет, нет! — воскликнул клоун. — Ты не думай. Ничего такого, один разговор. Ты только рядом постоишь.
— Ну ладно, — наконец согласился я. — Только не беги быстро.
Мы встали, клоун подтянул штаны и грузно полез по откосу.
— Воевал? — спросил он, когда мы выбрались наверх.
— Как все, — ответил я, не желая вдаваться в подробности.
Тошно было. Я шагал по слабо освещенной улице, увязая в теплом и влажном воздухе, безуспешно пытаясь вглядеться в тени, мелькающие за матовым напылением окон. Я плохо знал этот район. До войны тут жила всякая рвань, обычно промышлявшая случайными заработками. С наступлением сумерек ходить здесь не рекомендовалось, особенно если ты был хорошо одет. Прилетая сюда отдыхать, мы старались искать развлечения более безопасного свойства. Однако теперь улочки были пусты. Видимо, многие не вернулись с войны, а те, кто вернулся, скорее всего пристроились к делу.
— Сейчас чем занимаешься? — снова потянулся с вопросом клоун. — Торгуешь?
После того как, выброшенный из жизни, я забился, лишившись смысла существования, в первую же попавшуюся нору, мне никто еще не задавал подобного вопроса.
— Владелец гостиницы, — растерянно отозвался я. — Напротив парка. Будешь рядом, заходи.
Клоун, не поворачиваясь, кивнул головой и что-то невнятно пробурчал в ответ. Я чувствовал, что ему очень не хочется идти и он изо всех сил борется с собой. Тем не менее шагал он достаточно быстро и скоро остановился у довольно обшарпанной забегаловки с гордым названием "Утес". Традиционный дракон над входом был сильно изъеден ржавчиной. Клоун на секунду замер, а потом, быстро пробормотав: "Ты, в общем, не обращай внимания", — решительно толкнул дверь.
Маленькая зала, обитая грязноватым чатом красного цвета, была почти пуста. Так же, впрочем, как и окно напротив двери, где должна была торчать хозяйка. Я почти не успел рассмотреть сидящих в зале, заметил только толстую желтоволосую тетку в домашнем платье и старика у входа, как клоун решительно пересек пустое пространство в середине и остановился у столика, расположенного прямо возле буфетного окошка. Стоя за ним, я оказался к зале спиной, рефлекторно ежась от неприятного ощущения между лопаток. Меня слишком долго учили не оставлять за спиной пустого пространства, и я до сих пор не мог от этого отвыкнуть.
Женщина, сидевшая за столиком, когда-то, несомненно, была хороша собой. Даже сейчас у нее сохранилась великолепная фигура, а кожа на шее и на руках была гладкая, словно у молодой девушки. Судя по всему, это была та самая подруга клоуна, которая собралась ехать в деревню.
— Здравствуй, Беш, — хрипло сказал клоун. — Это я.
— Ну, что тебе нужно? — глядя мимо него, сказала женщина. — Я ведь тебе все уже объяснила
— Давай попробуем договориться, Беш. — В голосе клоуна звучало отчаяние. — Ты же знаешь, что я без тебя не могу. Останься со мной, вот увидишь, я буду другим.
Я отвернулся и стал разглядывать силуэты драконов, там и сям разбросанные по обивке. Я знал, что все это безнадежно, потому что сам несколько раз переживал такое. Чем больше клоун говорил, тем больше он проигрывал, но пытаться остановить его было бессмысленно.
— Ты хочешь, чтоб я пожалела тебя? — медленно спросила женщина. — По-твоему, я мало видела сопливых мужиков? Хочешь быть со мной, поехали вместе.
Было ясно, что эту партию клоун проиграл бесповоротно. Сидящая за столиком женщина уже рассталась с ним. Даже выполнив все требования, он бы ее теперь ни за что не вернул. Однако сам он этого пока не понимал.
— И что же я буду делать там? — отчаянно пытался доказывать клоун. — А ты? Ты же фея девятой ступени. Ну кому ты там нужна?!
— Люди везде есть, — сказала она, пожимая плечами. — Одна-то уж я не останусь.
В этой эмансипированной и сексуально раскрепощенной культуре супружеские пары мало что связывало друг с другом. Два дня, ежемесячно принадлежащих мужу в период, когда женщина могла забеременеть, практически не накладывали ограничений на личную жизнь. Тем более мне была непонятна необычная настойчивость клоуна.
— Шесть лет! — взывал он. — Мы были вместе шесть лет. Ты же не можешь их вот так запросто вычеркнуть из своей жизни.
Я хотел было взять клоуна за рукав и увести, но понял, что он не пойдет. Он долго готовился к этому разговору, и теперь его несло. О том, что будет с ним на следующий день, я не хотел даже думать.
Поскольку я выполнил свою задачу, поддержав клоуна в самом начале, и теперь не был ему больше нужен, я решил присесть за соседний столик и выпить бокал скруша. Скруш почти не действовал на землян как наркотик, но хорошо тонизировал, а сейчас мне это было просто необходимо. Разговор, которому я стал свидетелем, снова вернул меня к Марте, и я почувствовал, что могу больше не выдержать. Надо было срочно вернуться домой и, нацепив дриммер, как можно быстрее утонуть в компенсирующих полетах. Однако домой в таком состоянии я мог и не дойти.
Девушка с пепельными волосами, сидящая за моим столом, уже дважды взглядывала на меня. На лбу у нее не было светлого пятна брачного периода, и я понимал, что сейчас она пригласит меня с собой. Но я ошибся. Вздохнув, девушка вынула из кармана газету и углубилась в объявления. Здешние девушки всегда хорошо чувствовали неудачников и никогда не предлагали себя им. Да и какой толк предлагать себя тому, у кого восемнадцать часов из двадцати яйца сжимает бессильным холодом поражения.
Краем уха я слышал клоуна, который уже начинал понимать безнадежность разговора и потому горячился.
— Почему в деревню? — вопрошал он. — Почему работать? Откуда этот энтузиазм? Разве до войны мы жили бедно? Еды всем хватало. Строились дороги. Электромобиль вот придумали. Почему теперь все, как один? Я знаю, что надо восстановить разрушенное. Но разве нельзя веселиться? Почему бы, как раньше, не плясать на карнавалах, втирать айю и пить скруш? Я хочу просто жить!
— Мы плохо жили, — убежденно отвечала ему женщина. — Мы были ленивы и праздны. Каждый делал что хотел, и у каждого был свой дракон. Ты пересек войну, но так ничего и не понял. Если все зададутся одной целью, и цель эта будет возвышенна, мы построим сказку. Война началась из-за противоречий, мы все хотели разного. Теперь люди очнулись и поняли, что лучше действовать заодно. Жаль только, что пришлось так дорого заплатить за это.
Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Страна явно сходила с ума, и никто не пытался этому помешать. Когда я покупал гостиницу, я вспоминал веселую и беспечную планету, несущуюся в вечном танце. Но прилетел я в совсем иной мир.
Может быть, в том, что происходило, и не было ничего особенного. После прилета я уже запрашивал по этому поводу Амалазунту, но она не нашла в моем сообщении причин для тревоги.
— Кто-нибудь заставляет их делать то, что они делают? — спросила она.
Я вынужден был признать, что нет. Но ни тогда, ни сейчас я не мог избавиться от ощущения, что здесь что-то не так. На мой взгляд, граждане Керста пытались сотворить утопию, а я не помнил случая, чтобы такая попытка оканчивалась добром. Впрочем, зональному Гроссмейстеру должно быть виднее. Кроме того, у меня хватало своих забот. Поэтому Амалазунту я больше не беспокоил.
— Ты же знаешь, что хайси душит поля, — говорила женщина. — Если мы все не выйдем на борьбу с ним, что будут есть наши дети в сухой период?
— Твои дети уже взрослые, — отвечал клоун. — Они сами позаботятся о себе.
Девушка напротив меня наконец решилась. Она сложила газету и подалась вперед.
— Привет, — сказала она. — Я Шор. А тебя как зовут?
— Тера, — ответил я тоскливо. — Извини, Шор, но меня сегодня уже ждут.
По земным меркам девушка была очень хороша собой. Здешние девушки вообще выгодно отличались своей изящной хрупкостью от женщин моей расы. Но сегодня я никого не хотел.
— Мы можем никуда не идти, — настаивала Шор. — Здесь есть комната. Неужели у тебя не найдется полпериода?
Я подумал, что, наверное, следует сказать, что на войне меня ранило в пах и я теперь ничего не могу, но вместо этого кивнул головой и встал.
— Иди туда, — Шор махнула рукой на штору в левом углу. — Я сейчас. Только возьму ключ.
Я двинулся в указанном направлении. Продолжавший спорить со своей феей клоун этого не заметил.
За шторой обнаружился слабо освещенный коридор, оканчивающийся выкрашенной в белое дверью. Я медленно пошел по нему и, не пройдя и половины, услышал стук каблучков Шор.
— Хозяйка сказала, что тоже придет, — заявила она, поворачивая ключ. — Только оставит вместо себя мужа.
Дверь распахнулась, и я увидел огромную кровать, занимавшую практически всю комнатушку. Кровать была застелена красным покрывалом с клановыми драконами Южной марки. Из-под него небрежно свисал край простыни, сделанной из грубого полотна. На таких простынях всегда стесываешь себе локти, но здесь выбирать не приходилось. Кроме кровати, в комнате больше ничего не было. Я вздохнул и стал раздеваться.
— Ты чем-то расстроен, — сказала Шор, садясь на постель и расстегивая замочки на туфлях. — Случилось что?
— Да вроде нет, — я пожал плечами. — Видно, просто устал.
— Ну, — Шор засмеялась, — сейчас мы это поправим. Я тебя взбодрю.
Она скинула свою разлетайку и, подойдя ко мне, распахнула рубашку, которую я как раз закончил развязывать.
— Ух ты! — поразилась она. Я подождал, пока она оторвется от шрама, пополам рассекавшего мне грудь.
— Не очень-то приятно, да? — спросил я, надеясь, что она согласится и я, может быть, смогу уйти. Шрам, на мой взгляд, выглядел отвратительно.
— Так ты — Распоротый?
— Выходит, что так.
Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, и ждал, когда она закончит осмотр.
— А ты откуда знаешь про меня? — спросил я, чтобы прервать молчание.
— От подруг, от кого же еще?! Шор наконец подняла глаза, но вместо ожидаемого омерзения я увидел в них восхищенный огонек.
— Что же мы стоим! — спохватилась она. — Давай наконец ляжем.
Я откинул пахнущее свежестью красное покрывало и пожалел, что здесь негде принять душ.
— Где это тебя так? — поинтересовалась она, забираясь в постель. — На войне?
— На войне, — сказал я и зажмурился, вспомнив на мгновение тот ужас, который пережил, зажатый дверью рубки "Горностая", когда смотрел на крохотное отверстие излучателя, направленного мне в грудь.
Шор, кажется, хотела спросить меня о чем-то еще, но в это время дверь распахнулась, впуская хозяйку. Хозяйка была женщиной солидной, и в иной ситуации я вряд ли когда-нибудь отозвался бы на ее призыв. Однако сегодня мне было уже все равно.
— Ты посмотри, кто с нами! — восторженно сказала Шор.
— Кто?
— Распоротый!
— Очень интересно, — вежливо отозвалась хозяйка, развязывая тесемки.
— Ты не слышала о нем? — поразилась Шор. — Тебе Лаш не рассказывала? Ну, ничего, сейчас сама все поймешь.
То, что я приобретал здесь известность, вряд ли понравилось бы службе внешнего контроля. Пожелай я вернуться в ойкумену, мне не удастся исчезнуть незаметно, пойдут круги по воде. Да вот только вряд ли я когда-нибудь захочу вернуться. Ни на Земле, ни где бы то ни было меня никто не ждет. А умирать там, где тебя не ждут, плохо. Правда, доктор Егоров обещал мне, прощаясь, лет десять. Но я видел, как невесело ему врать.
— Ну, давай, — пригласила Шор, забирая в горсть мою уже набухшую плоть. — Ты, говорят, умеешь творить чудеса.
— Боюсь, что ты ошибаешься, — возразил я, приподнимаясь на локте. — Кто-то тебя обманул…
Нельзя сказать, чтобы я лукавил. Заматерев с годами, я действительно мог не останавливаться несколько часов кряду до тех пор, пока не начинали ныть мышцы спины. Однако беспечная радость наслаждения, переполнявшая меня в юности и совершенно необходимая для сотворения волшебства, выгорела теперь дотла, оставив после себя одни головешки. Я и раньше не строил особых иллюзий по поводу причин, которыми руководствуются женщины, во всяком случае, земные, даря мужчинам свою благосклонность. Но Марта, с которой у меня был подписан настоящий контракт, сломала меня окончательно.
— Ой! — взвыла Шор. — Нет, нет, не вынимай! Но только осторожней!
Влагалище у аборигенок было гораздо уже и глубже, чем у обитательниц ойкумены. Хорошо это или плохо, я твердо сказать не мог. Рассчитанный на просторные входы землянок, мой член, как правило, нравился большинству девушек Керста. Однако в прошлые свои прилеты я уже успел несколько раз повстречать и таких, у которых для достижения пика надо было возбуждать самую дальнюю часть. В этих случаях мне приходилось засчитывать себе поражение, о чем я долго потом не мог забыть.
— Драконий хвост! — стонала мечущаяся подо мной Шор. — Чтоб мне взорваться от твоего семени!
В комнате было жарко и душно, и мы, мгновенно смяв простыни, взмокли до того, что было слышно, как хлюпает при каждом соединении пот в пупках. Несколько раз я собирался прерваться, но Шор цеплялась за меня, не боясь сломать ногти, и поэтому я смог оставить ее, только когда она была не в силах даже стонать.
Мне давно пора было уходить. Но следовало еще обслужить хозяйку, терзавшую между ног вытащенный из-под головы Шор валик. Сжав зубы, я повернулся к ней.
— Ну, давай, давай, — сказал я, притягивая ее к себе за шею. — Время идет, а я тороплюсь.
Здесь я не стеснялся быть грубым. Это помогало мне хоть на какое-то время выдавить из себя Марту, которая обычно остро реагировала на любые слова. Когда мы с ней познакомились, я принял это за особую душевную чуткость. Тогда я еще не знал, что душевная чуткость выражается совсем в другом.
— Животное… — восхищенно шептала хозяйка. — Зверь… Но мне нравятся такие звери.
Она кончала, трясясь всем своим расплывшимся телом и закатив глаза так, что видны были только белки. Это выглядело несколько жутковато, но я старался не обращать внимания. За последнее время я научился мириться с неизбежным. Те, кто этого не умеет, как правило, лишаются всего, что у них есть. К сожалению, я понял это слишком поздно.
Потом я лежал, прислушиваясь к резко стучащему сердцу и слушая вполуха бездумный щебет обвивших меня женщин.
— Оставлю заведение на мужа и поеду, — говорила хозяйка. — Все уже уехали. Кеш уехала, Тина уехала, Шил Тес Борха ушла с Митой к чистильщикам…
— Я слышала, Принцепс заявил, что в сухой период потребление тока будет ограничено…
— Если это необходимо для восстановления… Брызни-ка на меня пахучкой…
Пот высыхал, неприятно стягивая кожу. Я встал, поднял свалившееся на пол покрывало, вытерся и начал одеваться.
На улице уже сгущался туман. Я почувствовал, как быстро моя рубашка и шорты пропитываются влагой, и пожалел, что не взял накидку. Уходя из дому, я собирался вернуться еще засветло, но, как всегда, ничего из этого не вышло. Впрочем, меня это уже не удивляло. Когда ты плохо представляешь себе, зачем и куда идешь, не стоит даже загадывать, где ты окажешься через час.
В гостинице было шумно. Оклахома Эл веселился вовсю. Озерный зал Оклахома уже успел загадить, и, поскольку роботы не могли убирать при посторонних, ему пришлось переместиться в свою собственную спальню. Мне не хотелось видеть Оклахому, я до сих пор чувствовал себя потерянным среди веселящихся людей. Однако дверь к нему оказалась распахнутой настежь, и незаметно пройти мимо не удалось.
— Гляди-ка! — завопил Оклахома, сталкивая с себя восседающую на нем девчонку. — Рулевой! Давай к нам! Посмотри, какие малышки! И ни одна не замужем. Ты, кстати, не хочешь стать мужем?
Я остановился на пороге. Кроме Оклахомы, лежавшего, как царь Соломон, в окружении четырех разноцветных девушек, в постели еще находился обрюзгший дядька с опухшими от постоянного втирания айи ушами. Когда я вошел, дядька созерцал свой похожий на карандаш член. Композицию, напомнившую мне доброе старое время, завершал маленький мальчик, сидевший возле кровати на залитом скрушем ковре. Мальчик с идиотским видом ковырял у себя в носу, держа в свободной руке большое музыкальное яйцо.
— Привет, — сказал я, стараясь, чтобы моя улыбка выглядела настоящей. — Все в порядке?
— У меня? — удивился Оклахома. — У меня всегда все в порядке. Не то что у некоторых.
Механически продолжая улыбаться, я глядел на Оклахому, думая о том, что через несколько дней он улетит отсюда навсегда. Оклахома пил скруш, а не втирал айю, и я знал, что он абсолютно трезв. Раньше в такой ситуации я, наверное, заставил бы его пожалеть о своих словах. Но сейчас меня мало что задевало.
Одна из девчонок развела колени и принялась ласкать себя.
— Завидую тебе, — сказал я, поворачиваясь, чтобы уйти.
Едва переставляя ноги, я дотащился до своего кабинета, откуда можно было попасть в настоящую гостиницу, спрятанную техниками в четвертом измерении. Мертвящий свет радужно переливающихся стен резал мне глаза, пока я устало шагал по внутренним коридорам к трем небольшим комнаткам левого рукава, где вот уже шестьдесят две ночи находилось мое скрытое от посторонних глаз убежище. Именно там я часами бессмысленно раскладывал незатейливые компьютерные пасьянсы или погружался с помощью дриммера в пугающие насилием видения, прежде чем забыться характерным для депрессии обморочно коротким и не приносящим отдыха сном.
Рекордер у входа коротко пискнул, привлекая внимание. Несколько часов назад меня вызывал Давантари, чтобы сообщить, что ночью прибудет заказанный мной грузовик. Я посмотрел на таймер. В запасе оставалось совсем немного времени, однако я не собирался спешить.
Прежде всего я достал и установил на столе, прислонив к экрану дисплея, объемки ребят, скопированные мной из их личных дел. Перед каждой обемкой я поставил по маленькому титановому стаканчику из стандартного комплекта и еще один стаканчик поставил себе. После этого я вынул из стенного шкафчика присланную с Земли бутылку водки и заказал в синтезаторе ржаной хлеб. Конечно, синтезатор мог изготовить и водку, но я видел особый смысл в том, чтобы эта бутылка пришла ко мне через космос. Наполнив стаканчики до краев, я накрыл те, что стояли у объемок, кусками хлеба. Этот ритуал придумали, вероятно, на заре цивилизации. Однако те, кто в далеком прошлом впервые собирался разговаривать с мертвыми, нашли удивительно верное решение. Неразбавленная водка и черный ржаной хлеб. Только их пропускает горький комок в горле, душащий тебя в подобных случаях.
Я понимал, что вряд ли кто-нибудь из погибших друзей окажется сегодня здесь, рядом со мной. Скорее всего их биоплазма уже растворилась в информационном поле далекого Канопуса. Но я все равно действовал так, будто все они плавали над головой.
В черном зеркале монитора я хорошо видел себя в мокрой, прилипшей к плечам рубашке, с отблеском света на все еще влажной коже лба. Точно так же я усаживался когда-то в передней подвеске, глядя на свое отражение в выключаемом перед взлетом экране внешнего обзора. Вздрогнули, непроизвольно примериваясь к клавишам отсутствующего пульта, пальцы, зябко пробежала по затылку морозная предстартовая дрожь, и я снова услышал невнятное бормотание пробуждающихся двигателей. Все вернулось, звездное небо распахнулось передо мной, и я опять почувствовал себя капитаном "Трезубца". Ссутулившись, я сидел перед объемками своих погибших товарищей, отчетливо понимая, что вряд ли смогу заговорить с ними вслух. Возможно, это случится, когда я выпью, но пока что я еще был трезв.
— Ну что, — тихо сказал я, — вот мы и встретились.
Я поднял стаканчик и, помешкав, выпил его залпом. Водка непривычно обожгла мне горло. Последний раз я пил несколько месяцев назад, еще в той своей жизни.
Взгляд мой задержался на Хартахае, стоявшем посередине, и я вспомнил, как, собравшись в кают-компании, мы обсуждали подробности операции. Тогда, начиная преследование, мы твердо знали, что обречены. «Горностай» числился в реестре, и я хорошо представлял его боевую мощь. Три палубы «Горностая» перекрывали нас на сорок мегатонн, а от оставшихся в живых на Леде стало известно про его дополнительный свертыватель. Никто не посмел бы упрекнуть меня, если б я отказался от задания. Бессмысленно умирать лишь потому, что в этом секторе не оказалось тяжелых патрульных судов. Но Хартахай не согласился со мной.
— Я могу рассчитать, — волнуясь, говорил он, время от времени помогая себе рубящим движением руки. — Мы сядем на хвост, настроимся, а потом подскочим и выйдем так близко, что помнем его волной. Если нас при этом расплющит, он все равно уже не сможет нырнуть и зависнет до подхода крейсеров. А если мы уцелеем, то пойдем на абордаж.
Он был прав, и, как только мы осознали это, у нас появился долг. Теперь, когда наша возможная смерть перестала казаться бессмысленной, мы обязаны были атаковать "Горностай".
— Ведь все шло хорошо, — сказал я Хартахаю. — Вы победили и захватили пиратов. Я наверняка знаю, что все было именно так — иначе вы не смогли бы уложить меня в анабиоз. Но потом… — Я стиснул стаканчик, который продолжал держать в руке, точно боялся его уронить. — Кто мне расскажет, что случилось потом? Как вы могли погибнуть после победы?!
Я глядел на ставшие мне за несколько лет родными лица, и сердце клешнило от отчаяния. Прибывшие корабли патруля обнаружили беспорядочно летающие в пространстве, раскиданные взрывом оплавленные обломки «Трезубца» и брошенный неподалеку "Горностай", на борту которого, кроме меня, плававшего в глубокой заморозке, не оказалось ни одного человека.
— Плохо как, — пробормотал я. — Напрасно меня не было с вами. Зачем мне теперь все это?
"Прекрати, — сказал я себе. — Не будь смешным. Лучше выпей еще. Тебе не в чем себя упрекать. Ты не виноват в том, что они погибли, а ты нет. Ты сделал не меньше, чем они, а может быть, даже и больше. Другое дело, что ты, наверное, мог поступить там, на "Горностае", иначе. И тогда, может быть, с «Трезубцем» ничего б не случилось. Но у тебя совсем не было времени размышлять. Ведь дверь закрывалась…"
— Дверь закрывалась, — сказал я. И вдруг понял, что они хотят сделать. Для них это был единственный выход. Будь я на их месте, я бы действовал так же. У кораблей такого класса рубки могут отстреливаться. Перед этим они подняли бы стержни, и реактор мгновенно пошел вразнос. Они бы удрали, а мы вместе с «Трезубцем» через несколько минут превратились в облако радиоактивного пара. Это был отличный замысел. Но я успевал им помешать.
Я вспомнил медленно движущуюся по пазам дверь и ставшие вдруг абсолютно ватными мои ноги. Я неоднократно попадал в разные переделки, и всякий раз нервное возбуждение делало мои реакции быстрыми и четкими, концентрировало энергию и волю, поднимая меня над зыбкой неопределенностью повседневного бытия. Теперь же, когда счет шел даже не на секунды, а на какие-то мельчайшие их доли, ноги вдруг отказались повиноваться мне. И
связано это было, видимо, с тем, что там, на пороге, на самом конце последней моей дистанции в два десятка коротких шагов, меня абсолютно точно ждала неминуемая смерть.
В том времени, в котором я находился, все это длилось неимоверно долго. Я помню, что, стиснув изо всех сил зубы, ругался последними словами, безуспешно пытаясь отодрать от пола словно приклеившиеся к нему подошвы. И только клацающий топот ботинок догоняющих меня ребят, тех самых ребят, которых я вот уже два года учил не щадить себя, помог мне снова овладеть телом и, нелепо взмахнув рукой, броситься вперед.
Я еще успел один раз выстрелить в полутьму рубки, перед тем как вогнать себя в медленно сужающуюся щель. В памяти отпечатался мертвенно-белый свет экранов, нервное мельтешение призрачных на их фоне фигур в черно-белой униформе, чей-то хриплый вскрик, хруст сминаемого скафандра и ослепительная вспышка бластера прямо перед моими глазами. Последнее, что я помню, было сложное сочетание боли, бессилия и осознания непоправимости происходящего, возникшее, когда я увидел протыкающий меня насквозь тонкий плазменный шнур.
Только сейчас я заметил, что продолжаю держать пустой стаканчик. Поставив его на стол, я налил себе снова и, отломив кусок хлеба, стал медленно жевать. Плохо мне было, и я не мог понять почему. Мы сделали то, на что не смели даже рассчитывать. При этом никто не струсил и никто никого не подвел — во всяком случае, в той части, которую я знал. Наверное, я мог этим гордиться. Но вот все погибли — и наша победа обернулась поражением. Со временем горький привкус скорее всего пройдет, и я еще буду рассказывать об этом в надежде на восхищение окружающих. Но сейчас, когда жизнь, которой я жил когда-то, закончилась, я думал о том, что, может быть, было бы гораздо лучше, если бы я тогда тоже погиб.
Я выпил два раза подряд, почти опустошив бутылку, и снова пожевал черную корку. Такой хлеб когда-то любила Марта. Она, как правило, забывала, какие блюда нравятся мне, и заказывала, ориентируясь на свой вкус. Когда я говорил ей об этом, она возражала, что трудно запомнить пристрастия мужчины, который по три месяца болтается в космосе. И домой приезжает, как в гости. Спорить с этим было очень трудно. Поэтому уже через полгода я перестал обижаться и молча ел то же, что и она.
— И Марта ушла, — сказал я, обращаясь к выстроившемуся у компьютера экипажу. — Я прилетел, а она уже со Стефаном. Говорит, думала, я погиб. И ведь контракт был…
Горький комок в горле разросся, и я поспешно сделал большой глоток из стаканчика. На какое-то мгновение мне полегчало, но я понимал, что это ненадолго.
— Конечно, я дурак, — продолжал я, не в силах остановиться. — Но ведь не может женщина, если любит, не узнать все до конца!
— Мне сообщили, что все погибли, — сказала она тогда. — Я неделю ревела, как сумасшедшая. И потом я видела в новостях обломки твоего "Трезубца". Как ты мог заставить меня так страдать!
— Оказывается, я был виноват, — сказал я, обращаясь к ребятам и чувствуя, как на глазах, помимо моей воли, выступают слезы. — Я заставил ее страдать!
Я вдруг понял, что меня несет так же, как клоуна в забегаловке, и остановился.
— Извините ребята, — пробормотал я, вдавливая пальцы в уголки глаз. — Кажется, мне пора. Грузовик сядет через час. Не обижайтесь, ладно?
Прежде чем взлететь, мне пришлось дойти до парка, расположенного на берегу протекающей через город реки Ясоко. Конечно, получать грузы у выхода из четырехмерного коридора, который открывался на маленьком безлюдном островке в восьми тысячах километров отсюда, было безопаснее. Но я боялся, что гравигенераторы могут слишком жестко прижать сердце, и попросил констабуларий сажать грузовики в лес рядом с городом.
Туман все так же заполнял пустынные в это время улицы, и я без всякого риска мог подняться вверх прямо от дома. Однако тяжелая практика Пограничья научила меня не нарушать инструкции без особой нужды, и я потратил не меньше десяти минут, прежде чем смог спрятаться в надежной темноте парка. В результате от всего этого вышла польза, поскольку по дороге я почти протрезвел, хотя, выходя, боялся, что в теплом влажном воздухе поплыву еще сильнее. Поднявшись, я обнаружил, что над деревьями дует заметный ветерок, рассеивающий туман, и даже видны луны. В результате я смог добраться до установленного места, ни разу не зацепившись за высоко торчащие метелки.
Самым сложным в этих ночных полетах для меня была посадка. В темноте садиться в джунгли оказалось гораздо труднее, чем даже на скалы. В горах опасен только момент соприкосновения с поверхностью, поскольку скалы редко бывают надежны, особенно когда ты не видишь, как они выглядят. Конечно, на поиск площадки уходит обычно много времени, да и летящие в пропасть камни создают ненужный шум. Зато спуск при этом проходит гладко и относительно быстро, чего не скажешь о спуске в густом лесу.
Садясь в джунгли, ты сразу проваливаешься, как в болото, в бесконечное месиво лезущих в рот листьев и царапающих кожу ветвей. Пробираться сквозь десятки метров этого остро пахнущего лабиринта приходится в страшном напряжении, поскольку надо постоянно менять скорость и направление, и никакие инфракрасные очки здесь не помогают. Не знаю, как у кого, а у меня обычно после такого спуска долго дрожат и ноги, и руки.
В итоге, когда я сел и настроил маяк, грузовик был уже на подходе. Я не успел даже осмотреться, как он, свистнув по-птичьи, скользнул над головой, сделал разворот и, с треском ломая ветки и обрывая лианы, свалился в грязь. Сегодня заказ мой был невелик, и я решил, что перетащу его на антиграве за один раз. Происходящее здесь продолжало удивлять и тревожить меня, и я попросил прислать материалы по сходным процессам в других культурах. Подсвечивая себе фонариком, я списал на рекордер все, что Давантари посчитал нужным загрузить по моей просьбе в память грузовика. После этого я захлопнул створки, проводил грузовик взглядом и, прицепив антиграв под грязное дно выглядевшего как чемодан контейнера, потащился домой.
В гостиницу я вернулся уже под утро, однако, кинув в утилизатор одежду и приняв душ, вдруг понял, что совсем не хочу спать. Глаза жгло, рот был полон кислой слюны, и под черепом перекатывалась гулкая пустота, но я знал, что ложиться сейчас бессмысленно. После катастрофы такое случалось со мной постоянно. Днем я бывало засыпал в самых неподходящих местах, не в силах бороться со склеивающимися веками, а ночью ворочался на скомканных простынях, безнадежно пытаясь понять, как теперь надо жить.
Стараясь справиться с охватившей меня нервной дрожью, я сел к компьютеру, сбросил в него снятую с грузовика информацию и начал просматривать то, что мне прислал Давантари. Пакет оказался достаточно большим, но совершенно неупорядоченным. Кроме трех с лишним десятков монографий, посвященных революциям и тоталитарным режимам Земли, Меркевепуну и Шакшарта-Д, в нем содержалось около двухсот мегабайтов документов, в основном программных заявлений ведущих политических сил и постановлений правительств, относящихся к экономике их стран или планет. Работать без внутреннего систематизатора с таким пакетом было крайне сложно, и я с тоской подумал о том, что прочитать всю эту груду материалов мне не удастся, видимо, никогда.
Я сидел у компьютера, бессмысленно проглядывая файлы, механически раскрывая и тут же убирая текст, когда что-то засевшее в уголке сознания, словно соринка в глазу, заставило меня остановиться.
У меня сложилось впечатление, что я только что просмотрел что-то важное или по крайней мере необычное. Колеблясь, я еще раз прислушался к себе, устало потер виски и попросил компьютер дать реверс. Сначала мне показалось, что я ошибся. Два последних файла были абсолютно не интересны. Один из них представлял собой земной документ середины двадцатого века о необходимости добровольных пожертвований для фронта, а второй — монографию какого-то веганина, посвященную самоуничтожению из религиозных соображений одного из народов Шакшарта-Д. Зато третий файл оказался как раз тем, что я искал.
Слегка ошарашенный, я смотрел на экран, удивленно разглядывая длинный и бессмысленный ряд компьютерных символов, и думал о том, что, наверное, стал уже засыпать, раз не обратил на это внимание сразу. Файл назывался по пяти первым значкам ряда J7b14 и помещался в списке по алфавиту.
Однако полная его абсурдность свидетельствовала о том, что Давантари скорее всего не имел к нему никакого отношения. Что это был за текст и вообще была ли эта запись осмысленным текстом, оставалось только гадать.
"Завтра, — сказал я себе, — завтра ты все узнаешь. А сейчас пойди и попробуй уснуть. Для тебя это гораздо важнее, чем любой файл, и даже важнее, чем судьба местной цивилизации. Ты у себя один, другого такого нет".
"Завтра, — продолжал думать я уже в постели. — Новый день, новый круг. Бесконечные круги отчаяния, от которого никак не избавиться. А ты образовался, дурачок! Непонятный файл — может быть, хоть он отвлечет тебя немного? Нет, не отвлечет. Ничего тебе не поможет. Ни вся эта морока с умными книгами, ни девки, ни купленная тобой гостиница. Ты порченый, гнилой изнутри, с рваным сердцем. Ты зря выжил, толку от тебя уже не будет. Хорошо хоть, что ты догадался оставить ойкумену. По крайней мере ты теперь в этой твоей гостинице не мешаешь жить другим. А то один твой вид вызывает рвотный рефлекс. У Оклахомы, например. Забейся в дыру и сиди. Это теперь твой удел — сидеть в дыре. Ты только досиди достойно, немного вроде осталось…"
Мысли спутались, и я наконец провалился в темную пучину сна, который, как всегда, должен был окончиться кошмаром. Однако просыпаться было еще хуже, чем видеть сны. Даже акулы, прижавшие меня к рифу, были приятнее ожидающей меня действительности. И только когда я понял, что давно уже разговариваю с Мартой, отчаянно пытаясь доказать, что она всегда была ко мне несправедлива, я сел, стараясь открыть слезящиеся от рези глаза.
Не одеваясь, я добрел до кресла напротив кровати и рухнул в него, с омерзением глядя на разобранную постель. Смятые, пожелтевшие простыни не менялись вот уже три дня. Я запретил уборщику часто перестилать их. Чистое белье кололо мне тело и напоминало погибший "Трезубец", который я, не жалея энергии, заставлял вылизывать дважды вдень. Я понимал, что все это должно плохо кончиться, но ничего не мог поделать с собой. Я устал бороться, тем более что шансов у меня не было никаких. Я медленно дрейфовал к последней гавани, и мне было абсолютно все равно, какие простыни окажутся подо мной в последнюю ночь.
"Но ведь ты еще не умер! — сказал я себе. — Это морок и бред. Они развеются. Надо только время, и ты придешь в себя. Начни с малого. Убери, например, постель. Или по крайней мере перепрограммируй уборщика. Ну! Давай же!"
Но ничего такого я не сделал, а только, поморщившись от нелепого пафоса, потянулся к лежащим на полу шортам. И тут вдруг вспомнил, что хотел связаться с Давантари. Воспоминание о вчерашнем файле быстро привело меня в чувство. Было в этой истории что-то тревожное, проступающее сквозь непонятный текст, как тайные знаки дьявола на нагретом пергаменте. Однако информация моя, похоже, совсем не заинтересовала Давантари.
— Да мало ли что это может быть, — сказал он, и мне показалось, что в тоне его проскользнуло раздражение, вызванное необходимостью тратить время на пустяки. — Но ты не волнуйся, я все проверю и вечером сообщу.
— Хорошо, — согласился я. — Но если будет что-то серьезное, не оставляй на рекордере, скажи лично мне. Не хочу, чтоб мой жилец знал.
Выходя, я прошел мимо двери Оклахомы. Как и вчера, она была открыта настежь. Оклахома сладко спал на своей необъятной кровати, обнимая одну из девчонок. Другая занималась рядом любовью с двумя новыми парнями. Кроме них, в комнате больше никого не было.
Выйдя на улицу, я медленно двинулся вдоль Разделителя, потом свернул в узкие проходики между разноцветными домами Нижней части и углубился в район втирален, время от времени покупая «хлопок» и задумчиво наблюдая, как взвивается к небу выпархивающий из него ароматный дым. Экипажи и троллейбусы, которые здесь называли "перевозками", не допускались в центр города. Поэтому по улицам внутри Разделителя обычно бродило множество людей, большей частью красивых и нарядно одетых женщин. Во влажный период красивых женщин почему-то всегда намного больше, чем в сухой. Раньше я бы обязательно не удержался и подсек какую-нибудь на вечер. Но сейчас я только фиксировал мимоходом привлекательное сочетание черт, тут же забывая попавшееся мне на глаза лицо.
Если бы меня спросили, куда и зачем я иду, я бы не смог ответить. Но я помнил, что доктор Егоров на прощание посоветовал мне как можно больше гулять. Таким образом, мое бесконечное кружение по городу полностью соответствовало предписаниям врачей. Часто я осознавал себя стоящим у какой-нибудь абсолютно неинтересной витрины, иногда меня заносило в небольшие магазинчики и лавчонки, где я бесцельно перебирал ненужные мне вещи, а случалось, и замирал под чьим-нибудь окном, слушая музыку или пение птиц. Однажды я даже простоял около часа на митинге чистильщиков, прежде чем понял, где нахожусь.
Все это время я непрерывно думал о Марте и разговаривал с ней. Это были длинные и однообразные монологи, в которых я пытался убедить себя, что она поступила абсолютно правильно, быстро и решительно устроив свою судьбу.
— Мне уже двадцать пять, — говорила она мне в нашу последнюю встречу. — Я старею, посмотри, у меня на груди уже перетяжки. Еще немного, и мне было бы не на что рассчитывать. И к тому же мне надо было кормить ребенка. Твоего ребенка! — подчеркнула она, считая, видимо, это неотразимым аргументом.
Я сидел, сжавшись в невероятно тугой комок, чувствуя, как безжалостные пальцы медленно стискивают у меня в груди едва залеченное сердце. Все свои силы я тратил на то, чтобы казаться спокойным, зная при этом, что долго я так не выдержу.
— Но почему Стефан? — глухо спросил я. — Неужели ты не могла выбрать кого-то другого?
— Он меня любит и… — горячо начала Марта и остановилась, не закончив фразу.
Тогда я не обратил на это внимания. Теперь я думаю, что она собиралась сказать "и всегда любил".
Я привык к пешим прогулкам. Вначале меня пугало это бессмысленное бродяжничество, но сидеть в гостинице было вообще невмоготу, и я перестал бороться с собой. Иногда меня заносило так далеко, что, когда я уставал, я ложился на землю в каком-нибудь тихом месте и засыпал. Поэтому я совсем не удивился, обнаружив себя далеко за городом, на дороге, ведущей в Хармонгское ущелье. Горы здесь подступали к самому морю, и когда я пришел в себя, то обнаружил, что успел забраться достаточно высоко.
Отсюда открывался очень красивый вид, и какое-то время я сидел на краю обрыва, рядом с каменным, покосившимся от времени драконом, разглядывая крошечные суда у горизонта, сонные улочки безлюдного в это время города и кипение жизни в порту и в карьерах, расположенных у подножия огибающего долину отрога.
— Спать мне еще не хотелось, и, поднявшись на ноги, я пошел, минуя лес, дальше. Теперь передо мной было начало серпантина, ведущего вверх, к первому на этой трассе перевалу. Раньше по дороге на Хармонг часто ездили экипажи, возившие любителей плеснуть кровью на конус тамошнего оракула. Война разрушила привычный образ жизни, и сейчас дорога была совершенно пуста. Если бы у меня вдруг случился сердечный приступ, то труп мой мог пролежать здесь несколько дней, а то и больше.
"Труп, — сказал я себе. — Да ты и так уже труп! Жалкий, ни на что не годный калека. Именно поэтому Марта даже не заикнулась о возвращении. Хотя ты, безусловно, простил бы ей все".
Согнувшись и сцепив руки за спиной, словно за плечами у меня висел тяжелый рюкзак, я устало брел по казавшейся мне бесконечной дороге. Однажды дриммер загнал меня на такую же длинную, медленно ползущую в гору дорогу. Я шел по ней в окружении закованных в бронзу легионеров, лениво подгоняющих меня ударами и тычками древков своих копий. Взгляд мой, пробивающийся сквозь мутные разноцветные пятна близкого обморока, выхватывал только путающиеся в рваной хламиде костлявые ноги да сандалии, мягко впивающиеся в белесую пыль.
Так получилось, что это погружение я запомнил почему-то лучше других и в поздних моих воспоминаниях видел себя в этом сне словно со стороны: маленького, изможденного, со спутанной, остро торчащей бороденкой, изо всех сил старающегося вызвать в себе любовь к тем, кто остается жить. Ему было легче, чем мне, этому человеку из спроектированного сна. Он знал меру и цену своих страданий и верил, умирая за грехи человечества, что смерть его не будет напрасной. А кроме того, он точно знал, когда для него все закончится.
Голгофа! Когда-то это слово представлялось мне символом и чуть ли не синонимом мучений и страданий. Теперь же я знал, что на самом деле оно означало избавление от мук.
Я дошел до нескольких громадных валунов, вросших в осыпь у края дороги, и, присев возле них, вытащил из кармана сандвич. Здесь, у валунов, росли зеленые и фиолетовые цветочки, типичные для этого ландшафта, напоминающего земные альпийские луга. Там все было точно так же, за исключением разве что этих самых ярко-зеленых цветов. Земные пчелы не смогли бы реагировать на сливающиеся с травой цветы. Здесь же, среди черно-желтой растительности, зеленые цветы были как кусочки изумруда на изъеденном кислотой старом столе ювелира.
"Ты потому и труп, — продолжал думать я, — что сам по себе ты не можешь жить. Тебе нужна Марта. Без нее тебя нет. Крепко она тебя накрыла. Всего один раз, но зато уж насмерть. Это верно, что так могут ударить только самые близкие. Если бы мне сейчас предложили выбирать между смертью и предательством, я бы выбрал смерть. Смерть не так мучительна. Я пережил и то, и другое и думаю, что могу судить об этом".
Донесшийся откуда-то сверху шум отвлек меня от моих безрадостных мыслей. Я выглянул из-за валуна и высоко вверху увидел спускающийся с перевала маленький серебристый электромобильчик, который сопровождали два внушительных броневика с прицепленными сзади тележками для пропитанных смолой брикетов. Броневики, шипя и посвистывая, энергично парили котлами. Я сразу понял, кто это. В газетах много писали о поездке нового Принцепса в районы, наиболее ожесточенно борющиеся с сорняками. Теперь Принцепс возвращался в столицу.
В своем теперешнем состоянии я не хотел попадаться на глаза его охране. Поэтому я протиснулся в щель между валунами и залег так, что меня не было видно с дороги. Легенда моя была в полном порядке, вживляли меня надежно, но страшно было даже представить, что меня будут о чем-то расспрашивать. Сейчас я просто не смог бы говорить.
Из-за броневиков кортеж ехал чрезвычайно медленно, и должно было пройти не меньше четверти периода, пока они наконец поравняются со мной. Время от времени я высовывался из своего убежища, чтобы посмотреть, где находятся машины. Между камнями было довольно сыро, и меня уже начинало знобить. Поэтому я с нетерпением ждал, когда кортеж проедет мимо, чтобы быстрее выбраться наружу и тогда уж решать, стоит ли идти дальше.
Машины прошли уже большую часть пути до моих валунов, когда я почувствовал знакомое сгущение среды. Внешне видимый мир оставался таким же, как прежде, однако в мозгу все отчетливее звучал тревожный сигнал, словно вспыхивал на пульте красный индикатор опасности. Я отчетливо ощущал, как меняется вокруг информационный континуум, свидетельствуя о грядущем катаклизме. Что произойдет, я еще не знал, эпицентр пока не локализовался, но произойти могло что угодно, вплоть до падения болида из низко висящих облаков.
Я приподнялся на локте и стал озираться по сторонам, пытаясь поймать направление на источник флюктуации. Что-то было выше меня и правее, только я пока еще не понимал что. Тем не менее я знал, что ситуация определится с минуты на минуту. Нейропсихологи не зря гоняли нас в школе на дроттерах, развивая возможности, заложенные в гиппокампе. Мое шестое чувство уже не раз спасало мне жизнь в космосе, а теперь вот пригодилось и на земле.
Между тем поля продолжали сгущаться, складываясь в четкую кризисную структуру. Я сжался и закрыл глаза, изо всех сил стараясь представить содержание надвигающейся опасности. Какое-то время мне трудно было сконцентрироваться на происходящем, но, собрав всю волю, я наконец настроился. Сперва я не ощущал ничего, кроме обычного шума. Но вот привычно кольнуло за левым ухом, дыхание на секунду замерло — и мгновенное постижение истины заставило меня вздрогнуть, как от удара.
Беда зарождалась на склоне горы. Там, на похожей на застывший каменный поток осыпи, медленно, по микрону в секунду, двигались, нарушая давно сложившееся равновесие, нагревшиеся за день камни. Еще немного — и невидимые глазу процессы скачком усилятся и перерастут в сокрушительной силы обвал.
Укрывшись под валунами, я видел эту осыпь, начинающуюся недалеко от гребня и сползающую вниз почти до самой дорожной ленты. Вероятно, с тех пор, как была построена эта трасса, обвалы никогда еще не захлестывали полотно шоссе. Однако на этот раз накопленный потенциал был исключительно велик, и я не сомневался, что сорвавшаяся лавина не только накроет верхние петли серпантина, но и ринется дальше, сметая хрупкое ограждение вплоть до того уровня, на котором находился я. Собственно, сам я мог не волноваться, поскольку понимал, что все это случится в стороне от моего убежища. Беда была в том, что кортеж Принцепса двигался как раз туда.
Броневики с электромобилем пыхтели уже совсем близко, и я знал, что должен выползти из-под камней и, выбежав на середину шоссе, остановить кортеж. Знал — и не мог даже пошевелиться, ощущая во всем теле ту самую слабость, которую не так давно испытал в коридоре перед рубкой "Горностая". Мой собственный мир был расколот вдребезги, и чужое несчастье теперь не задевало меня.
Лежа на спине, я глядел на мутные облака в щели над головой и пытался оправдать свою вялость. Конечно, земная этика требовала, чтобы я остановил Принцепса. Но в то же время закон запрещал серьезное вмешательство в дела неприсоединившихся миров. Кроме того, доктор Егоров запретил мне любые эмоциональные встряски. Следовало также учесть, что гостиницу, если я засвечусь, придется бросить, а это для меня означало остаться без всяких средств к существованию.
С трудом оторвавшись от темно-зеленого кусочка неба, я скосил глаза вниз, собираясь сесть, насколько это позволяло узкое пространство между камнями, и вдруг увидел свои безвольно вытянутые вперед тонкие ноги. По какой-то непонятной мне сразу причине — может быть, из-за больших и грубых ботинок, а может, из-за тонкого манжета над коленом — они выглядели бесконечно жалкими, и, следовательно, таким же жалким был и я сам. Я вдруг увидел себя, бывшего капитана уничтоженного рейдера, со стороны, а точнее, сверху, с той самой высоты, с которой уходящая в информационный континуум биоплазма шепчет последнее прости покинутому телу. Забившегося в щель, растоптанного нравственно и искалеченного физически, постыдно радующегося, что на этот раз его не должно задеть.
И тогда я испытал ужас. Происходящее как бы подводило черту под моей прошлой жизнью, в которой я был нормальным человеком со всеми присущими нормальным людям человеческими чувствами, моралью и принципами. Я вдруг понял, что от прежнего меня осталась только старая оболочка, под которой пряталось призрачное существо, утратившее способность действовать и сопереживать. Этот ужас нисколько не походил на мгновенно парализующий страх смерти. Наоборот, перемешанный с острым чувством стыда, он заставил болезненно забиться мое сердце, отчаянно напряг мышцы рук и ног, скрутил скулы и сделал прерывистым дыхание.
Обдирая плечи, я протиснулся в щель и стал слепо карабкаться вверх по склону к дороге. При этом происходящее никак не складывалось в цельную картину. Я стремился куда-то, воспринимая окружающее разорванными фрагментами. Сперва я ударился о валун плечом, потом из-под ноги у меня выскользнул камень, потом я оказался на дороге и пошел навстречу гудящему за изгибом кортежу.
Мне было трудно сосредоточиться на том, что я делаю, внутри у меня плескалась горечь, я думал о Марте и о том, что мне теперь все равно. Я шел, сводя и разводя над головой руки, и плохо понимал, зачем я влез в это дело, и не лучше ли было бы, если б вывернувшийся наконец из-за поворота головной броневик ехал себе спокойно дальше.
Из-за большой массы он проехал достаточно далеко и замер, выпуская с шипением клубы пара, лишь в нескольких метрах от меня. Однако еще до этого в верхней его части прорезалась горизонтальная щель, откуда в сторону склона выставилось широкое дуло бомбомета, а из раскрывшейся задней двери выскочило несколько человек, почти бегом устремившихся ко мне.
Я стоял и ждал, будучи не в силах даже сосчитать, сколько же их на самом деле, понимая, что наконец вляпался, и чувствуя одновременно полное безразличие к своей судьбе. Ощущение было таким, словно я наблюдаю за событиями из-за толстого пуленепробиваемого стекла, обеспечивающего мне полную безопасность. Несмотря на то что угрюмое лицо переднего не оставляло никаких сомнений в его намерениях, я был абсолютно спокоен. На фоне пережитого мной ранее все происходящее сейчас на дороге казалось игрой, которую в любую минуту можно прервать.
Понятно было, что сейчас я получу пару раз по ребрам, после чего меня положат на землю и обыщут. Это была обычная, выверенная временем и в общем-то абсолютно оправданная процедура. Ни один человек, прошедший школу патруля, не усомнился бы в этом. Тем более что в труднодоступных районах до сих пор скрывались остатки уничтоженных в гражданской войне кланов — сбившиеся в стаи "волчата", а место здесь идеально подходило для засады. Конечно, мне следовало хорошо подумать, прежде чем принимать решение. Теперь придется наесться пыли.
Однако выскочившие из броневика не собирались приближаться ко мне вплотную. Они остановились в нескольких метрах, расположившись зловещим полукругом — ноги на ширине плеч, ладони на рукоятках кнопочных пистолетов. И только шагавший впереди них невысокий, коренастый и некрасивый офицер в черно-желтой форме полевого конвоя направился ко мне. Взгляд мой задержался на бугристых мышцах подбородка и остановился на серых колючих глазах, сразу же отбивающих у собеседника охоту спорить или улыбаться. Он смерил меня с ног до головы мрачным взглядом, однако не отдал при этом никакой команды, а вместо этого резко спросил;
— В чем дело?
На мгновение я замялся. Этому человеку бессмысленно было говорить о предчувствиях. Если через несколько минут на дороге ничего не произойдет, он заставит меня сесть в броневик и повезет вместе с собой навстречу если не обвалу, то по крайней мере весьма неприятному допросу. Однако отступать было поздно.
— Опасность! — сказал я. — Стойте! Дальше нельзя…
— Кто такой? — перебил меня офицер, не дав договорить.
— Тера, — сказал я озадаченно. — Владелец гостиницы…
У него была хорошая хватка. Если человека удается сбить, то вероятность услышать правду резко возрастает. Главное — перехватить инициативу, а потом быстро и правильно задавать вопросы. Я часто сам применял этот прием. А теперь почему-то растерялся.
— Куда направляешься? — продолжал конвойный, сверля меня глазами.
— Никуда. Просто гуляю…
— Не лучшее место для прогулок. Ты один?
Мне очень не нравился этот взгляд — в упор и немного исподлобья. Но я совершил ошибку, выбежав на дорогу, и теперь приходилось терпеть. Впрочем, когда ни к кому не спешишь и никуда не опаздываешь, терпеть нетрудно. Разве что очень хочется поскорее остаться одному.
"Какого черта, — думал я, — меня сюда понесло? Чтобы стоять, как мальчишка перед наставником? Так всегда бывает, когда лезешь с добрыми делами. Как только все это кончится, пойду обратно и там усну. Где же наконец этот обвал?"
— Один, — сказал я устало. — Послушай, конвой, я не зря остановил вас. Сейчас что-то произойдет. Я это чувствую, понимаешь. Только доказать не могу. Задержись, пожалуйста, я не вру. Опасность вполне реальна.
— Что?! — раздраженно сказал офицер, и я понял, что он не захотел склонить свое ухо. — Какая еще опасность?
Едва заметно дрогнула земля, и возник пока еще слабо ощутимый гул. Стоящий передо мной штандартер не обратил на это никакого внимания, продолжая что-то говорить. Однако через мгновение земля дрогнула сильнее, и он замер с открытым ртом, слушая, как высоко наверху трогаются и, медленно набирая скорость, начинают свое грозное движение вниз, к шоссе, тонны несущего смерть гранита. Прошло еще несколько секунд, гул перешел в грохот — и я наконец увидел, как метрах в трехстах от нас пронеслись, высоко подскакивая, первые камни, а затем весь в облаке пыли с грозным ревом пошел основной поток. При той скорости движения, что была у кортежа, он сейчас находился бы как раз на пути камнепада. Осознав это, офицер побледнел.
Сколько это продолжалось, сказать трудно. Думаю, что недолго. Однако этого времени хватило, чтобы дорога перестала существовать. Камнепад накрыл по меньшей мере три витка серпантина. На расчистку их от валунов бригаде рабочих потребовалось бы несколько дней.
— Интересно… — услышал я позади себя и обернулся.
Полный невысокий человек с живым лицом и редкими фиолетовыми волосами стоял позади нас, задумчиво озирая, словно полководец после боя, открывшуюся нашему взору картину разрушений. Я понял, что это сам Принцепс. Он был достаточно молод, точнее, я знал, что он достаточно молод, но из-за полноты он не производил впечатления молодого человека. Естественно, у Давантари было на него подробное досье, однако меня до этого дня Принцепс не интересовал. Я вдруг со стыдом осознал, что не знаю даже, как его зовут.
Конвойный офицер наконец пришел в себя и вытянулся, ожидая приказаний. Но увидев, что Принцепс молчит, начал рассказывать сам.
— Вовремя остановились, — сказал он. — Вот этот человек, — он показал на меня, — предупредил нас. Если бы мы продолжали ехать, нас бы как раз накрыло.
Принцепс внимательно посмотрел на меня.
— Тера, — представился я, — владелец гостиницы.
— А что, — поинтересовался Принцепс, — об этом было известно заранее? Злая воля "волчат"?
— Нет… — Я поискал слова. — Дело в том, что мне иногда удается почувствовать приближение опасности. Не могу объяснить как, но удается.
— Отличное качество, — сказал Принцепс задумчиво. Видно было, что он думает о чем-то другом. — Нам всем очень повезло. Как же теперь спускаться? — обратился он к офицеру.
Я понял, что во мне больше не нуждаются, и отошел в сторону. Собственно говоря, склон здесь был не очень крутой, и, поскольку я передвигался на своих двоих, добраться до уцелевших петель серпантина не составляло труда. Однако прямо сейчас я не мог уйти. Во-первых, меня могли задержать, и это было бы не совсем приятно, а во-вторых, мне казалось, что уход через две минуты после знакомства с Принцепсом может быть воспринят как нарушение приличий.
Поэтому я сел на обочине дороги, лицом к морю, слушая вполуха, о чем говорят на шоссе. Тучи над головой несколько поредели, как это бывало всегда после полудня, и обнаженные куски неба цвета бутылочного стекла стали гораздо больше. Эта планета была очень красива, может быть, даже красивее Земли, но только красота эта меня не грела. Мерз я здесь, словно в глубоком космосе, и мерз изнутри.
Броневик за моей спиной фыркнул, разворачиваясь поперек шоссе. Я оглянулся. Охрана Принцепса пыталась вывернуть и втащить на шоссе один из валунов, под которыми я прятался полчаса назад. На этой планете до сих пор не изобрели радио, и, не имея возможности вызвать помощь из города, они приняли абсолютно разумное решение: укрепив один из броневиков, спустить с помощью его лебедки второй броневик без прицепа на тот уровень шоссе, до которого не достал обвал. Принцепс стоял в стороне и внимательно слушал начальника охраны, Вздохнув, я поднялся и, приседая на пятках, стал спускаться вниз.
Через полчаса я уже шел по дороге. С моря на город наползал обычный вечерний туман, но здесь еще было ясно, хотя тучи над головой снова стали тяжелыми, скрыв за собой пронзительную зелень атмосферы. Дул легкий, приятно освежающий тело ветерок. Отчаяние и чувство безнадежности на время исчезли, оставив давно позабытое ощущение спокойной усталости, похожее на то, что испытываешь, возвращаясь без потерь из рейда на базу.
Знакомое пыхтение за спиной заставило меня обернуться. Меня догонял броневик. Задуманная операция удалась, и теперь Принцепс торопился в город, стараясь наверстать упущенное. Чтобы пропустить броневик, я стал на обочину. Однако, едва миновав меня, броневик выпустил клубы пара и, противно скрипя металлом, остановился. Оказавшаяся прямо передо мной задняя дверца открылась, и голос начальника охраны Принцепса позвал из темноты:
— Эй, владелец… Давай залезай. Я не стал спорить. Во-первых, мне не хотелось тащиться до самого низа пешком, тем более что я уже основательно проголодался, а во-вторых, это было просто небезопасно. Поэтому я уцепился за специальную скобу внутри броневика и, протиснувшись между двух конвойных, кидающих в топку высококалорийные брикеты из опилок со смолой, примостился на крохотном кусочке обитой кожей скамейки.
Гремя и присвистывая, броневик покатил вниз, а я сидел и ждал, пока мои глаза привыкнут к темноте. Я никогда еще не был внутри местного броневика. Собственно, он воспроизводил поиск военной мысли на многих планетах. Та же теснота, те же наклонные плоскости, выполненные под нужными углами отражения летящего со всех сторон металла. Рядом с водителем я заметил аккуратно завитый темно-фиолетовый затылок Принцепса. Принцепс молча глядел на дорогу. Я вдруг вспомнил, что еще полтора года назад Принцепс был третьестепенным работником Командного Центра, отвечающим за снабжение армии. То, что он сумел так быстро преодолеть десяток ступеней, отделявших его от верхушки пирамиды, свидетельствовало в его пользу.
— Ты где живешь? — дружелюбно спросил сидевший напротив меня начальник охраны.
От его былой враждебности не осталось и следа. В общем-то это можно было понять. Он, как и все остальные, был обязан мне жизнью. Однако думаю, что главную роль в смене его отношения сыграла какая-нибудь фраза, брошенная Принцепсом.
— Пятый уровень, — сообщил я. — К востоку от Разделителя… Но это не важно. Я дойду…
— Ничего, ничего. — Начальник охраны даже подался вперед, чтобы похлопать меня по колену. — Доставим в лучшем виде. Ты сегодня заслужил.
Я хотел сказать, что не служу никому, но не стал этого делать, а только улыбнулся в ответ и посмотрел через плечо Принцепса на дорогу. Мы уже въезжали в город. Пошли брошенные сады, следом должны были начаться карантинные бараки для беженцев, потом фабрики промышленного пояса, а там до административного центра было уже рукой подать. Я вдруг понял, что смертельно устал и очень хочу домой.
— Дом, — сказал я себе. — Быстро же эта гостиница стала тебе домом! Ты ведь всегда считал своим домом "Трезубец". Вспомни, что кричала тебе Марта при расставании. И она, очевидно, была права. Но вот прошло три месяца, и ты уже позабыл его. Впрочем, это неудивительно. «Трезубца» давно нет.
Туман к этому времени заметно сгустился, и мелкие капельки покрывали переднее стекло. Я подумал, что сегодня я опять без накидки, а идти от административного центра до моей гостиницы никак не меньше двадцати минут. И как только я вспомнил о гостинице, вновь навалилась забытая на время тоска. Ничего хорошего меня впереди не ожидало. Только пустые комнаты и очередной бессмысленный вечер наедине с компьютером. Конечно, сейчас еще не поздно было найти себе девушку. Но за девушкой предстояло идти в харчевню или в сиделку, а на такое усилие я был просто не способен. Я даже есть не хотел — так я устал.
Когда мы наконец въехали на главную площадь, стало совсем темно. Броневик затормозил у входа в Желтый дворец, и я уже собрался поблагодарить, что меня подвезли, но тут Принцепс повернулся, и я отчетливо увидел его улыбающееся в сумерках лицо, а потом услышал тихий и мягкий голос.
— Не зайдешь ли сейчас ко мне? — сказал Принцепс.
Словно во сне, я поднялся в сопровождении начальника охраны по лестнице дворца. Принцепс мелькал где-то далеко впереди, но я не спешил догонять его. И действовал я так вовсе не от усталости.
Я никак не мог решить, насколько опасно для меня это приглашение и не стоит ли мне попытаться удрать. Поэтому я почти не воспринимал многочисленных служащих, которые, согласно ритуалу, выбегали из боковых коридоров, спеша приветствовать вернувшегося из путешествия главу государства.
— Сюда, — сказал начальник охраны, услужливо распахивая дверь и пропуская меня вперед.
Первое, что я увидел, были глаза. Абсолютно прозрачные, наглые, безумно красивые. На какое-то мгновение они остановились на мне, завораживая своим гибельным разрезом, а потом равнодушно скользнули в сторону. Обладательница глаз сидела перед дверью, за которой угадывался кабинет Принцепса. Точеный нос, безупречно очерченный рот, ослепительный каскад серебристо-синих волос. Левая рука ее легко поглаживала чешуйчатую голову лежащего на столе вазгифа. Потрясенный, я замер на пороге.
— Что? — радостно спросил начальник охраны, огибая меня и проходя вперед. — Понравилась? Это Таш. Таш Тер Мерке. Учти, ей предлагать бесполезно. Она всегда выбирает сама. И всегда непонятно почему. Я вот до сих пор жду своей очереди. — Он коротко хохотнул. — Главное, имей в виду: выбирает она только на раз. Так что неясно, что лучше: ждать и надеяться или все же получить и потерять надежду. Я правильно все сказал?
Таш не ответила и даже не посмотрела на него.
Я продолжал любоваться ее невиданной по земным меркам красотой. Впрочем, судя по словам конвоя, она считалась очень красивой даже здесь. Природа долго примеривалась, прежде чем взмахнуть резцом.
— Драконы увидят обманщицу, — продолжал гнуть свое начальник охраны.
— Я тебе ничего не обещала, Кора, — заметила Таш, отрываясь на секунду от бумаг. — Хотя если ты будешь хорошо себя вести, может быть, я тебя и позову.
— Я буду себя хорошо вести! — воскликнул начальник охраны, в священной клятве прижимая руки ко лбу.
Я подумал о том, что на Принцепса это правило насчет одного раза скорее всего не распространяется, и удивился, не обнаружив в себе зависти. Была легкая грусть, немного иронии и, может быть, даже снисходительное одобрение, Но зависти не было. До катастрофы с «Трезубцем» я сошел бы с ума от невозможности овладеть этой девушкой. Сейчас же я смотрел на секретаршу Принцепса только как на прекрасную картину, которую случайно увидел в чужой кают-кампаний.
Звякнул сигнал.
Таш подняла голову.
— Принцепс готов к беседе, — произнесла она официальным голосом.
— Иди один, — сказал начальник охраны.
Я кивнул и прошел в кабинет.
Принцепс утопал в глубоком кресле возле окна с красивым видом на город. Сам кабинет был обставлен роскошно. И дело было даже не в мебели, выполненной из тончайшей лозы вьющегося локса, который при обработке фтором становится тверже стали. На всем свободном пространстве кабинета громоздились деревянные и каменные скульптуры, глиняные и фарфоровые вазы, сакральные тотемы, трофейные штандарты и семейные оракулы. Стол Принцепса был уставлен какими-то статуэтками и фигурками, а из-за его кресла высовывался ритуальный шар культа Каса с ослепительно сияющим драконом. Я бы в таком кабинете работать просто не смог. Он мне напоминал даже не музей, а свалку. Однако Принцепс, судя по всему, чувствовал себя в нем комфортно. Увидев меня, он доброжелательно улыбнулся.
— Располагайся, — предложил он, кивая на второе кресло, стоящее у окна. Я осторожно сел.
— Так, значит, ты говоришь, что можешь чувствовать опасность?
— Ну, это не совсем так, — осторожно сказал я, следя за тем, чтобы фразы получались, как этого требовал этикет, совершенно безличными. — Редко, В особых случаях… Вот как сегодня.
Я понимал, куда он клонит, и не испытывал по этому поводу ни малейшего восторга.
— И давно ты это заметил у себя?
Принцепс излучал живейший интерес. Он продолжал обаятельно улыбаться, но я уже разглядел за его приятными манерами жесткую и уверенную в себе волю.
— На войне, — сказал я. — Это однажды спасло мне жизнь. Весь комплект погиб, кроме меня. Могу рассказать при удобном случае.
— А где ты воевал? — поинтересовался Принцепс.
— В горно-ударных, — живо отозвался я. — Щит Южной Марки. Седьмой специальный. Наводчик орудия.
— И как ты считаешь, — спросил Принцепс, — это твое чувство… Оно касается только физических явлений или может относиться, скажем, к принимаемым решениям?
Я честно задумался. Я понимал, почему он спрашивает, и мне надо было решиться.
— Не знаю, — сказал я. — Вполне может быть. Мне как-то до сих пор не удавалось проверить. Решения должны быть значительными, а я таких не принимаю.
— Вот и хорошо, — сказал Принцепс. — Значит, ты сможешь лучше узнать себя. Дело в том, что последнее время многие наши акции приводят к негативным последствиям. Я подумал, может, ты сумеешь распознать опасность еще в ходе обсуждения. Наши консультанты оказались несостоятельны. Ты, конечно, имеешь право отказаться. Но я надеюсь, что ты согласишься. В этом случае я назначу тебя своим советником.
— То есть мне надо будет присутствовать на заседаниях Административного совета?
— Да. И Высшего Собрания, если понадобится. Но я тебе доверяю: ты спас мне жизнь.
— Большая честь, — сказал я задумчиво. — А если я не оправдаю? Я ведь не оракул.
— Значит, не оправдаешь.
Я потер кончик носа. Мне очень не хотелось влезать во все это. Напрасно я поддался минутному импульсу там, на шоссе. Однако в то же время я понимал, что еще немного, и я сойду с ума в своей четырехмерной келье. Может быть, так мне удастся хоть на время сбежать от отчаяния. И кроме того, мне очень хотелось разобраться в происходящем. Страна медленно сползала к катастрофе — притом, что путь ее был буквально выложен благими намерениями.
— Решайся, — поторопил Принцепс.
— Ну что ж, — согласился я. — Можно попробовать. Только договоримся сразу: я ничего не обещал.
— Вот и хорошо, — сказал Принцепс. — Очередное заседание — завтра. Рубеж — пятый период.
Он встал, подошел ко мне и вдруг, обняв, потерся щекой о щеку. Я удивился и, почувствовав некоторую брезгливость, поймал себя на том, что хочу вытереть лицо. До сих пор я не встречал такого обычая.
Но именно это обстоятельство помогло мне понять его смысл. Я становился чем-то средним между вассалом и самураем. И как только я понял это, мне стало не по себе. Давая согласие Принцепсу, я вовсе не думал, что дело закончится этим. Наверное, Принцепс сказал какую-то формулу, которую я просто не понял.
Когда я вышел из кабинета, Таш играла сама с собой в шарик. Вазгиф ее висел рядом на стене и, судя по всему, спал. Увидев меня, она зевнула.
Туман на улице сразу пропитал насквозь тонкую одежду. Вода, конденсируясь, неприятно стекала мелкими струйками по рукам и ногам. Но я почти не замечал этого. Этот безумный день кончился, обозначив достаточно резкий поворот в моей жизни. Я отчетливо понимал, как легко можно сорваться в штопор на таком вираже. И тем не менее я знал, что поступил правильно. Предложение Принцепса давало мне шанс убежать от самого себя. Другого шанса у меня скорее всего не будет.
Подходя к гостинице, я невольно замедлил шаг. Повседневная реальность снова приблизилась ко мне, нависла липкой паутиной вечернего кошмара. Мятые от бессонницы простыни, осточертевшие игры с компьютером и безобразный Оклахома в постели с девками… Когда я вышел из госпиталя, я был счастлив, что сумел выжить. Мало кому удается обмануть смерть, а я обманул. Естественно, тогда у меня было ощущение, словно я выиграл главный приз. Теперь же мне все чаще казалось, что лучше было бы умереть.
Я вспомнил Йоко, умолявшую меня убить ее. Это было пятнадцать лет назад, и я многое позабыл из того времени, но Йоко запомнил навсегда. Она выглядела бесконечно смешной и жалкой в своем отчаянии, которое мне представлялось истерикой. Я был уверен, что никогда не буду таким. Однако судьба распорядилась иначе.
"Держись, — сказал я себе. — Скоро все кончится. Тебе недолго осталось. Соберись с духом и терпи. Это единственное, что тебе осталось, — терпеть и молчать".
Поднявшись к себе, я увидел сигнал на рекордере и понял, что ночью и утром беспокоился зря. Если бы странный файл в памяти грузовика представлял хоть какой-то интерес, Давантари обязательно выполнил бы мою просьбу и связался со мной лично. Поэтому я не спеша набрал на синтезаторе ужин и только после этого уселся в кресло напротив медленно проступающего на экране лица.
— Андре! — Давантари выглядел таким взволнованным, что я мгновенно ощутил, как дрогнули мои руки и холодная пустота выстудила изнутри грудь. — Жди в десять по единому у дальнего выхода.
Изображение исчезло, а я продолжал сидеть у подернутого дымкой дисплея, продолжая осмысливать услышанное. Только чрезвычайная опасность могла заставить Давантари говорить так, как он говорил. Во-первых, он просто ничего не сказал, и можно только догадываться, кого или чего он боялся. Во-вторых, он вызывал меня к дальнему выходу. Несмотря на бушевавший там вчера шторм.
Что же оказалось в том коротком файле? Я посмотрел на часы. Сообщение пришло в шесть пятнадцать по единому. Сейчас было почти девять. Через полтора часа я уже буду все знать.
Механически, не замечая вкуса, я жевал великолепную свинину, тушенную в кисло-сладком соусе "дунь", и продолжал размышлять о том, что будет ожидать меня через час на том конце четырехмерного тоннеля. Вряд ли это каким-то образом связано с моим знакомством с Принцепсом. Давантари
никак не мог получить информацию об этом. И кроме того, я пока еще не нарушил ни одного интегрального закона. Может быть, что-то случилось на Земле? Но что там могло случиться такого, чтобы Давантари не сообщил мне об этом открытым текстом?! Гражданская война? Чушь какая! Тогда, может быть, неприятности в констабуларии: нападение космических пиратов или, скажем, взрыв реактора? Тоже вряд ли. Как раз об этом кричат на весь эфир. И уж по крайней мере не отправляют посылок через открытое пространство.
Поев, я заказал синтезатору теплую накидку на случай шторма и, открыв личным ключом дверь, ведущую в гипертоннель, пошел к спрятавшемуся за кожухом гравитационной машины выходу. На какое-то мгновение я ощутил беспокойство, но тут же подавил его. Конечно, разница гравипотенциалов при расстоянии в восемь тысяч километров даже при искривленном пространстве серьезно влияла на органику. Поэтому я и летал принимать грузовики за город и именно по той же причине ни разу еще не проверил тоннель, хотя как раз в пазухах выходной камеры острова были спрятаны доставшаяся мне по наследству универсальная лодка и разные тяжелые инструменты, вроде плазменного резака. Однако сильно переживать по поводу подобной опасности показалось мне недостойным. Я положил ладонь на грудь и, не торопясь, двинулся к пульту управления.
Датчики на пульте показывали отсутствие крупной биомассы возле выхода, поэтому я безбоязненно набрал код. Тонко пропели гравигенераторы, и тяжелая дверь с легким чмоканьем отъехала в скалу. В нескольких метрах от меня в предрассветной мгле громко волновался океан. Я глубоко вдохнул прохладный воздух и шагнул вперед.
До назначенного времени оставалось минут пятнадцать. Я поплотнее завернулся в накидку и присел на лежащий рядом со входом камень. Когда я только собирался сюда, я хотел, воспользовавшись случаем, осмотреть свои закрома. Но выйдя из пещеры, я вдруг почувствовал такую тревогу, что мне сразу стало не до осмотра. Сидя на камне, я с огромным трудом смирял свои готовые заплясать руки, с ужасом ощущая, как быстро заводится и набирает обороты сердце, поднимаясь на полном столбе с места сразу в зенит.
События обгоняли меня, а я не люблю, когда события управляют мной. Правда, в случае с Принцепсом еще сохранялась какая-то иллюзия, что это я сам решил действовать именно таким образом. Однако то, что стояло за запиской Давантари, властно вторгалось в мою жизнь, не спрашивая у меня на это разрешения.
Если бы я мог, я бы сбежал. Мне уже с головой хватало потрясений. Единственное, чего мне сейчас хотелось, это зарыться куда-нибудь и отлежаться, зализывая раны. Я рассчитывал сделать это здесь, на Керсте. Но, видимо, звезды не отпустили мою судьбу. А дальше бежать было некуда.
Я вдруг поймал себя на том, что наряду с раздражением мной владеет и некоторое нетерпение. Вначале я удивился, но тут же понял, что ничего странного в этом нет. За прошедшие три месяца я уже успел почувствовать ту глухоту ко всему происходящему, которой страдали отшельники в своих пустынях, забывавшие в конце концов человеческую речь. Раньше мне почему-то казалось, что потерять все — это большое облегчение, граничащее со счастьем. Видимо, когда-то я прочитал нечто романтическое на эту тему.
На самом же деле, когда ты теряешь все, то вместе с работой, домом, женой и друзьями ты теряешь все ниточки, которые связывали тебя с реальностью. Возникает своего рода сенсорная депривация, только намного более страшная, чем та, которую мы испытывали на тренировках в соляных камерах. Ты чувствуешь себя так, словно у тебя вдруг прогорел ранец и тебя стремительно засасывает бездонная пустота открытого космоса. Такое одиночество не лечит. Страдание разрастается в нем, как раковая опухоль. Я испытал это на себе.
И вот теперь, когда внешний мир снова протянул ко мне свою руку, я поймал себя на желании схватить ее и пожать. Прекрасно понимая при этом, что она может оказаться стиснутой в кулак.
Сидя на мокром валуне и предаваясь философским размышлениям, я даже не заметил приближение грузовика. Он тихо вынырнул из мрака и сразу сел вплотную к скалам, стараясь затеряться среди камней. Я посветил фонариком в сторону темного силуэта и изумленно присвистнул. Это был армейский грузовик типа RG, маленький, бесцветный, больше всего похожий на перекошенную каплю. Давантари, видимо, занял его у патруля. У самого Давантари таких грузовиков не было.
Увидев патрульный грузовик, я насторожился. Его присылка означала, что Давантари предполагает наличие на этой планете радаров. Я вспомнил, что грузовик подошел на бреющем, да и сам остров, находящийся сейчас на линии терминатора, был выбран Давантари, судя по всему, не случайно. Незримая опасность расправила свои крылья над моей головой, и я ощутил легкий, но неприятный зуд на руках выше запястий. Это встали дыбом растущие там волоски.
Патрульные грузовики открывались не так просто, как обычные транспорты. Более того, иногда они были настроены на взрыв в случае неверных действий на входе. Давантари не сказал мне код, но я догадался набрать на замке люка свой бывший патрульный шифр, после чего грузовик лопнул, выплюнув на гальку средних размеров контейнер. Не став ждать, пока грузовик закроется и улетит, я подцепил контейнер на антиграв и поволок его к себе.
Когда я загружал капсулу в рекордер, у меня дрожали руки.
— Теперь о том, что мы обнаружили. — Давантари словно продолжал прерванный на секунду разговор. Вероятно, так оно и было. Отправив прямое сообщение, он стал диктовать текст для грузовика. — Твой файл — запись куска передачи. Ты, наверное, не обратил внимания. Этот файл сидел вне пакета. Грузовик подхватил его случайно, пройдя сквозь луч…
— Какой передачи? — удивился я вслух. — Здесь же нет радио!
— К сожалению, — продолжал говорить Давантари, — передача велась дискретными импульсами, и вряд ли мы сумеем ее расшифровать.
Передача дискретными импульсами! Этого я не ожидал. Пытаясь вместить услышанное, я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Такая передача не могла вестись с Керста. Но тем не менее она велась. Значит, на Керсте сидели люди из ойкумены. Люди, о которых ничего не было известно службе внешнего контроля. Теперь становилось понятно, кто дергает за невидимые ниточки, пытаясь разбалансировать экономику страны. Вот только зачем им это понадобилось?
— Поскольку это случилось уже на посадке, — говорил между тем Давантари, — район передачи можно локализовать достаточно точно. Он — в горах, строго на юго-запад, я отметил его на карте. Обрати внимание: на границе квадрата небольшое селение.
Я слушал его, не понимая, какое отношение это все имеет ко мне.
— Наш патруль, — Давантари зачем-то понизил голос, — уже начал готовить рейд. На это уйдет несколько дней. Юкира собирался поговорить с тобой, но я сказал, что сделаю это сам. Работа тебе предстоит простая: надо поставить детекторы по периметру отмеченного квадрата. Но только будь осторожен. Может так случиться, что там, в горах, у них не лагерь, а настоящая стационарная база. Так что не лезь на рожон.
Я с изумлением воззрился на Давантари. Он говорил так, словно я до сих пор состоял на службе. Но мой жетон давно уже покоился в архиве. Я никому не был должен. Сейчас я хотел только одного — спрятаться в своем углу, пока не утихнет боль.
— Теперь связь. — Давантари тряхнул головой, отчего его длинные смоляные кудри ссыпались ему прямо на глаза. — Связь будем поддерживать раз в сутки. Только одна минута, и каждый раз на час позже. Точка отсчета — сегодняшний разговор. Таким образом, завтра — в одиннадцать. Но если ты согласен, не жди сеанса, а прямо с утра приступай. В контейнере есть все, что надо для этого. Плюс альпинистское снаряжение.
Капсула щелкнула и, гудя, начала свертываться обратно, а я остался сидеть, глядя на потухший экран. Периметр квадрата вряд ли составлял меньше сорока километров. Я не должен был браться за это задание. Доктор Егоров запретил мне даже отжиматься от пола.
— Сукин ты сын, — обратился я к исчезнувшему изображению. — У тебя, по-моему, отвязался фал.
Какого черта ты решаешь за меня? А если я тоже хочу жить?
Однако я уже понимал, что сделаю все, о чем просил Давантари. Раз меня до сих пор не вычеркнули из списков, я должен был доказать, что они не ошиблись.
Внезапно я вспомнил о Марте. Уже несколько часов я не разговаривал с ней, оглушенный лихорадкой событий. Такое было со мной впервые. Перехваченная передача помогла мне на время отвлечься от изматывающих мыслей. Но теперь Марта снова стояла рядом.
— Ну что, — обратился я к ней, — видишь, во мне нуждаются. Значит, я пока жив. Конечно, тебе было бы легче, если б я умер. Но я жив — назло твоим ожиданиям. И даже готов воевать.
Проведя десять лет в патруле, я не боялся роя. Однако я хорошо понимал, чем все это грозит мне, кроме разрыва сердца. Если здесь их база, значит, их много и они хорошо оснащены. Я был один, а одному всегда трудно. Пока я буду выслеживать их, они выследят меня. Тем более что о гостинице моей можно узнать из любого справочника.
Эта мысль до сих пор не приходила мне в голову.
"А что, если я давно уже на контроле? — спросил я себя. — Кто может поручиться, что гостиница не нашпигована "жучками"? Или что Оклахома не подсажен ко мне роем?"
Кисло поморщившись, я вошел в задание кибер-ремонтникам и поручил им завтра же ободрать драпировку в этой комнате и снять все панели. Я хорошо представлял, что будет ожидать меня по возвращении домой. Но иного выхода я не видел.
На главную: Предисловие