Глава 1. Порядки Злого Демиурга
Весенний ветер проносился над ледовыми полями. В щель меж облаками проглянуло солнце, заставляя меня зажмуриться.
Руку нестерпимо жгло. Я едва удержался, чтобы не сунуть пальцы в рот. Следовало действовать быстро: мембрана съедает руку в считанные секунды. Я зубами рванул задвижку вибролезвия; она не поддалась. Противно заныл клык.
Попал, братец… Уже не до руки, самому бы выжить. Я дергал задвижку снова и снова. Неужели всё?
Дно сита отблёскивало свинцом. Я осмотрел его повнимательнее. Синяя губчатая поверхность мембраны была скрыта тонкой металлической плёнкой. Я перевёл взгляд на пораненные пальцы и расхохотался.
Я счастливчик. Проталкивая ком снега, я случайно задел стопор, переводящий сито в режим хранения. Пластина, закрывающая мембрану, защемила мне пальцы. Вибролезвие, конечно же, стало на предохранитель, чтобы старатель сдуру не попортил руку и улов.
Колени мои мелко дрожали. Я уселся в снег. Всё, ребята, сегодня я больше не добытчик… Норму не выполнил, но и бог с ней. Открыть сито мне не под силу. Рунархи обожают механические головоломки. В их инженерии даже ордусцы разобраться не могут. А они доки – говорят, что ордусец может с помощью кувалды и гаечного ключа починить сломанного протея.
Пора возвращаться. Надо ждать антиграв. Меня, конечно, накажут за невыполненную норму. Может – жрать не дадут, а может – назначат в загонщики. Весна наступила, скоро начнётся Дикая Охота. Охранникам хочется развлечений.
Я ещё раз попробовал раскрыть сито, но лишь сломал ноготь. Защемленные пальцы ныли, на кончике среднего темнело коричневое пятнышко. Хороша рунархская техника, ничего не скажешь. Сплюнув, я отправился разыскивать буй.
Индикатора на контейнере с благодатью не предусмотрено. Старатель никогда не знает – выполнил он норму или нет. Это чтоб беспокойства было больше. Я дошёл до оранжевого шара, отщёлкнул с пояса контейнер и, переведя его в стасис-режим, уложил в рюкзак.
Домой, домой… Отдыхать и наслаждаться жизнью.
Скатав буй, я затолкал его вместе с ситом в рюкзак. Затем подключил к генератору термополя дополнительные батареи. Теперь можно погреться.
Обратный путь занял не много времени. Меня знобило – то ли от холода, то ли от пережитого напряжения. Когда я пересекал границу анизотропного снега, пискнул таймер. Хороший знак. Значит, сито защёлкнуло перед самым концом работы. Вряд ли я сильно недобрал норму.
Я бросил рюкзак в снег и уселся. Тело привычно ныло под спрей-комбинезоном. Когда наступят мирные времена, поселюсь на планете, где нет снега и льда. Чтоб тепло, и холод не пробирал до костей. А жизнь не зависела бы от мощности термополя.
Интересно, во что верят рунархи? Один заключённый утверждал, что они воссоздали на Лангедоке загробный мир. Такой, каким он представлялся их древним философам.
Ад – Южный материк. Среди вулканов и огненных морей разбросаны печи и лаборатории. Оттуда нет обратного пути. До сих пор не понимаю, как я оттуда выбрался. Я вообще счастливчик.
Чистилище – плантации Северного материка. Мир льда и тяжёлой бессмысленной работы.
И, наконец, Рай. Орбитальные фермы. Некоторые заключённые отправляются туда. Что там, как, почему – не знает никто. Рассказывают разное.
У каторжников есть своя мифология, свои верования. Один из них пытался обратить меня в свою веру. По его словам выходило, что Лангедок создал злой Демиург, и всё материальное отравлено его дьявольским прикосновением. Лишь души принадлежат благу. А печи и живодёрни служат совершенствованию душ.
Миссионера этого отправили в печь. Тогда же я поклялся, что убегу с Лангедока во что бы то ни стало.
По настоящему убегу. Живым и здоровым.
Потеплело. Антиграв бесшумно плыл над снежной равниной. Задумавшись, я пропустил его появление, почувствовав лишь, как отступает холод. Термополе машины накрыло меня, словно ватное одеяло. У мамы было такое. Из цветных заплат, из обрезков ткани… Оно связывалось в моей памяти с уродливым медвежонком, которого я когда-то сшил из кусочков байки. Мы рукодельничали вместе – я и она. Запах ткани и ваты, снег за окном, потрескивание свечи… Каждый раз появление антиграва вызывало у меня ностальгию.
Антиграв выбросил луч, нащупывая приёмную площадку лифта. Пролился ртутный серпантин, и сверкающие ленты собрались на площадке в тело десятника. Где же Джассер? Ему давно пора быть здесь. Антиграв ждать не будет; десятник зафиксирует побег, и машина двинется дальше. Завтра за беглецом отправят ботик – подобрать труп.
Ночь в тундре нельзя пережить. Разве только в скафандре. Температура падает на несколько десятков градусов, а к утру начинается снегопад.
– Коспотин умник, – десятник двинулся ко мне. – Коспотин умник, ты ещё хотишь? У-у. Шассер топрый. Я пы тепе ношки-то пооткручифал пы.
Болтая, он ни на секунду не прекращает привычных действий: раскладывает приёмник «благодати», достаёт ведомости. Я протягиваю рюкзак. Меня ждёт дотошная проверка. При виде защёлкнутого сита лицо десятника озаряется радостью.
– Коспотин умник! Счастлифчик, та. Пальцы целы, молотец. – Он смотрит с одобрением. Понятно. Для десятника каждый «обожженец» – ЧП. А сгоревшая плантация благодати – это вам не хрен собачий.
– Коспотин умник мноко умничал, – кудахчет десятник, сливая благодать из контейнера в приёмник. Я уже и сам вижу, что норма недобрана. – Коспотин умник мечтал о тефочках и куропатках с коффи. Не сопирал норму, нэт!
– Сито проверь, – советую я. – Там должно остаться.
Десятник ворчит, но сито проверяет. Там действительно осталась «благодать», и немало. К сожалению, для нормы нужно больше.
– Тикая охота, – бормочет гад. – Помпейские тикры. Шанхайские парсы. Прифетите моеко люпимоко слона, макаратши! – Не верю своим ушам: рунархский надсмотрщик цитирует Ильфа и Петрова. – Иской-умник, скоро феликая охота. Ты хочешь стать саконщиком? Охотить Искомую Сверь?
Я молчу. Не ругаться же с придурком. Он и в самом деле может отправить меня на Дикую Охоту загонщиком.
– Я похлопочу. Та, – продолжает он. – Тепя скушают сапачки: аф, аф!
Тут появился Джассер. Последние метры ему пришлось бежать изо всех сил. Лицо рунарха покрывал пот, грудь тяжело вздымалась.
– Опастываем, туша Шассер?
– Я попал в зону мягкого снега, – переводя дыхание, ответил тот. – Разведчик не обозначил её вешками.
Я мысленно присвистнул: мягкий снег. Трясина, в которую даже человека на лыжах утягивает за считанные минуты. А брат Без Ножен выбрался. Молодчина рунарх.
– Хороши, – бормочет надсмотрщик. – Коспотин умник цфеточки нюхает. Шассер – в снешку куфыркается. А норма – ффють. Коментант ищет саконщиков на охоту. Фот перфый кантитат, – он кивнул на меня с лицемерно-сочувственным видом.
Джассер сбросил с плеча рюкзак:
– Возьми, сколько не хватает, смерд. Возьми, и не досаждай нам пустой болтовнёй.
В этот момент им можно было любоваться. Аристократ! Скрипя и бурча, десятник дополнил мою норму. При этом чуть не получил по затылку, когда замешкался, отсоединяя контейнер. К счастью, до мордобоя не дошло. С антиграва за нами следят. Попытка напасть на десятника карается параличом на два часа.
На Южном материке я слышал рассказы об удачных нападениях. Однажды боец утащил десятника под снег и там сломал ему хребет. Лучи парализаторов сквозь снег не проникают. Другой раз месмеру удалось отвести глаза охране. Но такие случаи единичны. Охранники не зря едят свой хлеб.
– Котофо. Норма есть, – объявил десятник, выставляя руну против моего имени. Затем он заполнил графу с кодом Джассера. Брат Без Ножен тоже выполнил урок.
Мы по очереди шагнули на приёмную площадку лифта. Десятник шёл последним: ему предстояло собрать аппаратуру. Антиграв отправлялся в обратный путь.
* * *
Над поселением облака почти разошлись. Снег быстро таял, и под ногами поблёскивали лужи. Заревела сирена. Настал час обеда. Следовало поторопиться. Опоздавших никто ждать не будет.
Потоки людей и рунархов вливались в приземистое сводчатое здание. Пищеблок рунархи уже бог знает сколько времени не ремонтировали. По стенам ползли ржавые пятна, гололозунги над входом горели едва в треть накала.
Я принюхался. Пища, которую рунархи выдают заключённым, мало отличается от синтет-каши моей родины. Лагерные повара руководствуются лозунгом «настоящая еда должна быть невкусной». Бедняги! Не знают, на какой дряни я вырос.
Я свернул к блоку контроля. Чёрный, словно выточенный из обсидиана барельеф изображал девушку с двумя кувшинами. Волны под ногами девушки едва заметно покачивались; едва я останавливал взгляд, картина оживала. Струя, льющаяся из одного кувшина в другой, разбивалась мелкими капельками о горлышко; ветерок трепал край одежды девы. Стараясь не смотреть ей в глаза, я стал коленями на выщербленную плиту анализатора.
– Душа комендант Лангедока, – громко и отчётливо взмолился я. – Очень кушать хочется. Накорми меня, благодетель, век бога молить буду.
Говорить следовало проникновенно: автоматика анализировала обертоны голоса и паузы между словами. Я застыл в позе покорности. Потекли томительные секунды. Долго, слишком долго. Чем-то я не угодил анализатору.
Наконец мигнул огонёк контроля, и появился поднос. На нём – две пустые миски, плоская дощечка и пиала. Цвет их показался мне темнее того, что был вчера.
Ну да. Меня же повысили в ранге.
Поднимаясь с колен, я допустил оплошность. Уронил поднос. Палач-машина немедленно отреагировала. Горло перехватило от нежности и острого чувства вины. Я сожалел о любимом щенке, на которого спросонья наступил. Собирая разбросанные миски, я видел его как наяву: трогательного черныша в белых носочках, с ласковой доверчивой мордочкой. Когда морок развеялся, к ощущению вины добавилось ещё и чувство утраты. За проступки рунархи наказывали с выдумкой. Уж лучше бы током били.
С подносом в руках я отправился к раздаточной. Из ржавой стены рядком торчали кустики хромированных кранов, похожие на сюрреалистические инсталляции. Каждый кустик рос из плиты своего цвета. Первыми шли роскошные фиолетовые и малахитовые рационы, состоящие из восьми блюд. Элита. Предел мечтаний каторжника. Выше этого – лишь орбитальные оранжереи.
На мой поднос отозвалась искорками тёмно-рубиновая плита. Из первого крана полилась бледная комковатая похлёбка с рыбьим запахом. Второй выдал пригоршню зеленоватой кашицы. В нос шибануло перечной мятой.
Салат и макароны особенно испортить не удалось. Киселя, как всегда, оказалось немного больше, чем вмещала пиала, и по подносу растеклась небольшая масляная лужица.
Я вступил на синюю полосу, ограничивающую зону движения. Идти приходилось медленно: густота людского потока здесь была запредельной. И всё-таки каторжники шли, не касаясь друг друга. Временами то тут, то там слышалось знакомое потрескивание: работали палач-машины.
Шагах в пяти от меня сквозь толпу пробивался новичок. Новичков сразу видно: глаза встревоженные, ищущие – как у пса, потерявшего хозяина. Им страшно. Нас они воспринимают как манекенов с каменными лицами.
– Браток! – новенький схватил за рукав коротко стриженного скуластого альтянца. – Браток, да я ведь с Альтеи! Ты же земляк мне, скажи?!
Взгляд скуластого сделался рассеянным и каким-то беспомощным – словно у близорукого, который по недосмотру разрядил свой корректирующий имплантат. Одному богу известно, что с ним сделали палач-машины. Он попытался отодвинуться от опасного новичка и уронил пиалу. По его плечам зазмеились трескучие разряды.
– Ах, суки! – забормотал новичок. – Нелюди!! Продались, гады!..
На рукаве новенького вспыхнули золотые зарубки. Одна, вторая, третья… Охранная система столовой начисляла новичку штрафные очки. Обычно одного отблеска-предупреждения хватает, чтобы утихомирить буяна. Но этот ещё не знает местных порядков.
Вот он выбил поднос из рук рунарха. Белёсые шарики размером с виноград брызнули ему в лицо. Рунарх растерянно сгорбился и побежал к колоннам. Из-под потолка оборвался трескучий голубой разряд. Новенький выгнулся дугой, распялив рот в беззвучном крике. Я перешагнул через сведённую судорогой руку и заковылял в сторону зала, делая вид, что ничего не произошло. Остальные заключённые поступили так же. Интересно, сколько из них заговорщиков?
Вынырнуло сосредоточенное лицо Джассера. Рунарх смотрел сквозь меня, словно не замечая. И правильно. Седьмая нора слева у грязи. Там и поговорим. После зелёной вспышки.
Зелёная вспышка – сигнал к отбою. Она отмечает темное время суток – в точности, как в армейском анекдоте. Выключаются обогреватели надземного пространства, и в течение часа температура падает. Заключённые прячутся по норам. Ночью наружу лучше не выходить – обморозишься. Генераторы термополей мы сдаём по возвращении в лагерь. У меня будет минут сорок на то, чтобы отыскать место сходки. А на деле – ещё меньше. Уже через пятнадцать-двадцать минут становится нестерпимо холодно. Спрей-комбинезон почти не защищает от мороза. Мышцы стынут, и бежать становится неимоверно трудно.
Я выбрал место, где усесться, и опустил поднос себе под ноги. Мир вокруг помутнел, скрытый пеленой экрана. Ложное одиночество – это издевательство рассчитано на рунархов. Экран делает обедающего невидимым для окружающих. Любой может ворваться в скрытую зону. Рунархи-заключённые от этого очень страдают.
Я собрал с дощечки листья салата и по одному запихал в рот. Долго жевать не стоило: рот наполнялся горечью, а вязкий ком с трудом проходил в горло. Отхлебнув киселя, я принялся за рыбную похлёбку.
Следовало кое о чём поразмыслить.
Кто же возглавляет заговорщиков? Сколько их? Кто они?
Брат Без Ножен в вожди не годится. Этот пси-мод рунархов основывается на подростковых комплексах. Джассера можно сравнить с Питером Пеном. Он прекрасный боец, но в душе ребёнок.
Если не Джассер, то кто тогда? И главное, как они рассчитывают убежать с Лангедока?
* * *
Чтобы понять культуру чужой расы, вовсе не обязательно посещать её картинные галереи. Стереатры, библиотеки и музеи – да, это интересно и познавательно, однако же они не дадут вам ровным счётом ничего. В музеях цивилизация отражена такой, какой она хочет себя видеть.
Хотите увидеть её истинный облик – посетите концлагерь. Создатели Бухенвальда, Лангедока, Неблагого Двора на Титании и Крии-Тсии негуманоидного мира Айеста отлично поняли бы друг друга. Ведь цель, которую они преследуют, проста и незамысловата.
Убивать.
Причинять страдания.
Рунархи – гуманоиды. Им (да и нам тоже) никогда бы не пришло в голову мучить военнопленных, рассаживая на деревьях-насестах, как это делают крылатые айестяне. Пыточные колёса, в которых нельзя расправить крылья, нисходящие воздушные потоки – всё это абстракция для бескрылого прямоходящего. В изобретении мучительств разумное существо ограничено рамками, в которые его загнали собственные физиология и психология.
Рунархские лагеря не знают переполненных бараков. Пытка скученностью и произволом авторитетов (таких же каторжников, но понаглее и померзавистее) также вне понимания рунархов. Каждому заключённому полагается индивидуальная нора. Огромный утёс превращён в термитник; ходы тянутся, нигде не пересекаясь. Это правило соблюдается даже в аду Южного материка.
Но в норе нельзя выпрямиться. Нужду приходится справлять в слепом отростке трубы, и ночью бывает не продохнуть от вони. Для чистоплотных рунархов это страшное унижение. Занятая нора ничем не отличается от пустой – поэтому никто не застрахован от случайных гостей. Рунархи живут в постоянном страхе.
Норы живые. Я видел рунархские дворцы из живого пластика – норы лишь жалкая пародия. Говорят, что зимой они иногда убивают своих обитателей. В это не очень-то верится, но возможно всё.
Археолог по одной кости может определить облик динозавра. Экзосоциологу достаточно однажды увидеть рунархскую нору, чтобы понять всю подноготную этой расы.
Люди произошли от обезьян – стадных животных. Предками рунархов были хищники-одиночки.
Рунархи ни при каких условиях не сливаются в толпу. У них отсутствует культ власти. Патриотизм, корпоративный дух, религиозный фанатизм – ничего нет. Счастливцы! Больше всего я завидую тому, что у них нет привычки часами просиживать в форумах и чатах эфиросферы.
Исходя из этого, что можно сказать о неведомом подпольщике? Он избегает действовать сам. Он отлично справляется с задачами стратегического планирования. Ведь заговорщикам удалось отыскать меня и устроить встречу с Джассером.
Кто же их возглавляет? Рунархский душепийца?
Нет: душепийцы не умеют подтасовывать случайности.
Значит, земной месмер? Месмеры – мастера внушения и гипноза. Они умеют создавать иллюзии. Подтолкнуть надсмотрщика, распределяющего заключённых по делянкам, заставить вписать в ведомость другое имя – это несложно.
Но как же поведение палач-машин? Автоматика лагеря не потерпит заговора. Не потому что он опасен, а потому что он объединяет заключённых в группу. Рунархи могут допустить побег одиночки. Это согласуется с их «кошачьим» стилем жизни. Но – никаких стад. Уголовники, пытавшиеся создать лагерную иерархию с буграми, сявками и шестёрками, погибли в первые же дни. Марионетки, не мыслящие жизни без обществ, коалиций, союзов, – тоже.
Друг автоматов?
Друг автоматов может договориться с палач-машиной. Но не со всей автоматикой лагеря. Заговор – это всегда структура. Как только заключённые начнут шушукаться по углам, палач-машины их быстро вычислят.
Мне вспомнилась речь проповедника:
Имена врагов своих запомни крепко: всё это выродки с модифицированным сознанием. Из землян: кинетики, месмеры, срединники, психоморфы. Из рунархов: братья Без Ножен, душепийцы, знатоки пластика и друзья автоматов.
Кинетики, психоморфы и знатоки пластика. Заговор существует – значит, как-то удалось обмануть бдительность охраны. Значит, не перевелись ещё таланты. И побег вполне реален.
Из серой пелены экрана вынырнула большеглазая физиономия. Гость, вернее, гостья споткнулась об меня. Поднос перевернулся, тарелки покатились по полу. Женщина-рунари бросилась подбирать их, а потом осела, сжимая виски ладонями. Тут уж я виноват. Если не хочешь, чтобы на тебя наступили, ешь громко.
Моё наказание также не заставило себя ждать. Навалилась боль. Чувство собственной никчёмности захлестнуло меня. Я ощущал себя восемнадцатилетним юнцом, написавшим слезливый рассказ о щенке со сломанными лапами. Рассказ был ужасен. Критики ругали его на все лады. Яростней всех нападала незнакомая мне светловолосая девочка, заходясь в беспричинной ненависти, так, словно это была собака её врага.
Наконец издевательство прекратилось. Руки мои дрожали; на пластике остались вмятины – так крепко я сжимал поднос. Большеглазая рунари убежала. Я торопливо допил кисель и двинулся к выходу.
После обеда полагались санитарные процедуры. Вместе с десятками других каторжников я вошёл в приземистое бетонное здание. С порога нас встретил едкий запах дезинфицирующих веществ. Мы прошли сквозь стену из льющегося растворителя. От него спрей-комбинезоны стекали с тел, превращаясь в чёрные лужи на полу. Пластик под ногами обжигал холодом, и тёплый растворитель лишь усиливал озноб. Люди всё прибывали и прибывали. На их лицах застыло тупое ожидание.
Серо-розовый поток обнажённых тел уходил в коридор. Я двинулся следом за остальными, и людская река вынесла меня в помывочную.
Мытьё происходит в два этапа: первыми идут рунархи и женщины, затем мужчины и рунари. Когда я впервые это увидел, решил, что произошла административная накладка. Оказалось, нет. Комендант боится рунархских жриц. Жрицы, поклоняющиеся Хозяйке Прайда, не могут исполнять свои священные ритуалы в присутствии мужчин-чужаков. А значит, их могущество слабеет и не может быть повёрнуто против командования лагеря.
Уживаемся мы вполне мирно. У нас нет влечения к рунари, а у них – к нам. Дело не в красоте. Биофизика тела действует таким образом, чтобы не реагировать на женщин чужой расы. Поэтому мы поделили зал на две половины: нам правая, им – левая. И друг друга не обижаем.
Беда в том, что иногда встречаются выродки. Почти всегда это обитатели Лионессе. Насильники и убийцы. Долго они не живут, но дел успевают натворить немало.
Я вошёл в тёмный зал, пронизанный колоннами света. Свет здесь почти не рассеивается. Между лампами темно; слышно лишь шипение льющейся дезинф-жидкости. Волны тумана поднимаются в лучах ламп. Мелькают обнажённые тела. Я беру в автомате лохматую мочалку и брусок вонючего желе – мыло. Осторожно, чтобы не сталкиваться с рунари, иду на правую половину зала.
Дойти я не успел. Кто-то пронзительно завизжал; шарахнулись в белых лучах тени, послышались хриплые ругательства.
Сегодня полосатый день. Вот началась чёрная полоса.
Из клубов пара выскочила женщина-рунари. Лицо её было расцарапано, по плечу текла кровь. Увидев меня, она шарахнулась в сторону и заковыляла прочь – сутулясь, прикрывая грудь. Остальные рунари пронзительно закричали.
Тут я увидел её преследователя. Коренастый парень, огромный, неправильно сложенный. Ростом чуть ниже жертвы. Он сбил девушку с ног и схватил за волосы. Она почти не сопротивлялась.
Атаковал я быстро, почти не думая. От удара голова коренастого откинулась, клацнули зубы. Он так и не понял, что случилось. Глаза его помутнели. Туша обмякла, придавливая девушку. Я схватил его за плечо и поволок в сторону.
Нет, он действительно с Лионессе. Там повышенная сила тяжести, люди не люди – живые танки. Рунари плакала от боли, а я всё не мог перевалить громилу на другой бок, чтобы высвободить её.
– Помогай, – крикнул я какому-то парнишке, тупо стоявшему за спиной. – Не видишь, что ли?
Он словно очнулся от сна. Засуетился бестолково, забегал.
– Вот сволочь, – бормотал он. – Ну и сволочь же…
На вид ему было лет восемнадцать. Он больше мешал, чем что-то делал, но я не прогонял его. Понятно, шок у паренька.
Откуда-то появились рунари. Одна, за ней ещё две. Ни говоря ни слова, они принялись помогать мне. Вот их я боюсь. Наверное какие-то древние обезьяньи инстинкты включаются. Я чувствую себя голым в клетке с тигрицами.
Девушку вытащили. Она открыла глаза и застонала. Старухи что-то шептали ей, уговаривая, затем и увели. Я на мгновение встретился с ней глазами. Ни сожаления, ни ненависти не было в её взгляде. Только усталость и боль.
Рядом с моим недавним противником присел на корточки ещё один здоровяк. Я видел только его спину в россыпи веснушек да лысеющую макушку. Он потряс лежащего за плечо и растерянно, по-бабьи запричитал:
– Господин капитан!.. Господин!.. Ну как же это?.. Как же?!..
– Ты его знал? – спросил я.
Лысеющий не слышал:
– Господин капитан!.. Очнитесь же!..
– Лионессе? – продолжал я допрос, удивляясь, что палач-машины до сих пор не распластали придурка.
– Да!.. Да!.. – отмахнулся он от меня.
– Не трогай его.
– Как?
– Уходи отсюда. Быстро!
– Да вы что, нелюди?.. – всхлипнул он. – Твари! Какие же вы твари!..
Ну как хочешь. Потом не жалуйся. Я шагнул в сторону. Свет сменился дезинф-жидкостью. Теплые тугие струи ударили по плечам, груди, голове. Запоздало затрещал разряд палач-машины. Здоровяк выгнулся, закричал.
Из тумана выступили женские силуэты. Их было много, очень много; вот одна из рунари вышла вперёд и замерла в столбе света. Мужчины испуганно попятились. Я с удивлением понял, что она – та самая, недавняя жертва. С кровавыми потёками на лице, отрешённым взглядом.
Рунари двинулась к лежащему капитану. Пропорции её тела сильно отличались от человеческих. Бёдра – слишком длинны, чересчур круглые груди, нижняя челюсть велика. Лопатки торчат. Кожа блестит от воды, словно лакированная. Всего по чуть-чуть, всего понемножку, но я ощутил себя персонажем картины Босха.
Девушка опустилась на колени и протянула руки к насильнику. Медленно коснулась его щеки – там, где расплывалось пятно кровоподтёка. Капитан дёрнулся и застонал.
Сам не зная зачем, я шагнул ей навстречу. Лицо рунари вспыхнуло радостью; она бросилась ко мне и схватила за руку. Умоляюще глядя в глаза, что-то произнесла на родном наречии. Их языка я не знаю. Так и не понял, что она хотела сказать. Не дождавшись ответа, рунари ушла в темноту.
– Хана тебе, парень, – прокомментировал голос за спиной. – Мужикам своим скажет, сучка. Да что ж это такое, а? Куды ж начальство-т смотрит?
– Заткнись, дурак, – отвечали ему. – Она – Хозяйка Прайда. Те благородство ценят. Повезло мужику.
