Глава 8. РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ

Валентина продержалась три дня. На четвертый Ворохова, с головой ушедшего в новую повесть, оторвал от компьютера телефонный звонок.

— Слушаю, — буркнул Ворохов, тоскливо глядя на монитор: почти треть его занимало длинное, очень сложное по структуре и все еще не законченное предложение. За время разговора стройная цепочка заключительных слов, которую он мысленно выстроил, но еще не успел набрать, могла рассыпаться — и тогда снова напрягай мозги…

— Здравствуй, Андрей. — Бесстрастность в голосе Валентины была деланной — чувствовалось, что затянувшаяся игра в «Кто первый позвонит?» заставила его подругу изрядно понервничать.

— Здравствуй.

— Я решила… — Она замялась, не зная, как обосновать свой звонок, чтобы он не походил на капитуляцию.

— …Разведать обстановку на линии фронта? Не стесняйся, называй вещи своими именами.

— Не очень удачная формулировка. Я женщина не воинственная. Но если тебе угодно выражаться именно так… — Он представил, как она пожимает плечиками. — Ты прочел мою записку?

— Прочел.

— Ну и?..

— Как видишь, пока не позвонил.

— Что значит «пока»? — В ее голосе прорезались знакомые ему нотки раздражения. — Ты хочешь, чтобы я предоставила тебе на раздумье целый месяц и ежедневно, как дура, справлялась, не приблизилось ли ваше величество к окончательному ответу?

— Бог с тобой, Валя. Ничего я не хочу. Зачем отнимать твое драгоценное время? Считай, что, сказав «пока», я просто оговорился. Не было этого слова. Не было! Если уж совсем откровенно, то я как-то и не ждал твоего звонка. Сейчас пишу новую повесть. Мысли прут, работа кипит…

— Вот как? Ну что ж, непоколебимый Андрей Ворохов… Честно говоря, мне не верится, что ты приковал себя цепями к компьютеру. Ты всегда предпочитал совмещать духовные радости с телесными. Дай-ка попробую угадать. Наверное, уже подцепил какую-нибудь длинноногую дурочку. В отличие от меня с ней всегда легко и приятно, потому что из всех писателей она знает только Льва Толстого — в школе проходила — да теперь еще Андрея Ворохова. Ты будешь по-прежнему выстукивать свои нетленные повести, а она — превозносить их до небес, просто потому, что нельзя перечить своему божку. Ну что, угадала?

— Занятно, занятно. В таком случае позволь и мне блеснуть даром ясновидения. Ты, конечно же, сошлась с очень крутым и невероятно образованным писателем. На досуге он любит почитать Пруста и Пелевина. А потом берет отбойный молоток и начинает по трафарету вырубать из каррарского мрамора широкоплечих суперменов, в одиночку спасающих мир. Именно таких героев сейчас остро не хватает нашей литературе, а потому труд писателя достойно оплачивается. У него уже есть дачка, «тачка» и собачка. А теперь ему достался особо ценный приз — очаровательная интеллигентная подруга, тонко улавливающая, как шуршание бумаги, выходящей из принтера, плавно переходит в приятный хруст дензнаков.

— Перестань ерничать! — взвилось в трубке совсем не колоратурное сопрано. — Какая же я была идиотка… За столько времени не смогла понять, что тебе до конца жизни строить воздушные замки! Все, я сыта по горло. Прощай, Андрей. И никогда — слышишь? — никогда мне больше не звони! — Наступила пауза. Валентина, видимо, в запале успела позабыть о том, что сама, не вытерпев, позвонила первой. Теперь до нее дошло, как глупо выглядит последняя фраза. Она лихорадочно соображала, как исправить свой ляпсус, выдать напоследок нечто очень едкое, чтобы Андрея действительно задело. Но ничего не придумала и наконец в сердцах бросила трубку.

«Вот и все, — подумал Ворохов. — Еще одна женщина отказалась потакать монстру, отвергшему все попытки сделать его человеком. Что ж, оно и к лучшему. Уж слишком разными были у нас представления об облике синей птицы. Она свою, конечно, поймает — хватка есть. А я?..»

Как ни странно, все эти дни Ворохов старался не вспоминать об удивительном вечере у «мечтателей». Видимо, так до конца и не поверил, что розданные ему щедрые авансы — не плод больного воображения. Слишком часто приходилось разочаровываться. Стоило какому-нибудь издательству «обнадежить» Андрея ничего незначащей фразой «Ваша рукопись принята к рассмотрению», как он немедленно начинал строить радужные планы, прикидывать, что еще можно предложить добрым столичным дядям.

Но «рассмотрение» всегда заканчивалось не в его пользу. Вместо того чтобы посмеяться над своей наивностью и тут же предпринять вторую попытку, Ворохов неизменно начинал хандрить, надолго выбиваясь из колеи. И все же в конце концов он, кажется, научился воспринимать неудачи философии. А вместе с тем — не особенно обольщаться, когда изредка фортуне надоедало хмуриться.

Ворохов снова уселся за компьютер, но через полчаса телефон опять зазвонил. На этот раз Андрей хладнокровно «добил» предложение и лишь затем взял трубку.

— Алло!

Из трубки послышалась музыка. «Та-та-та, та-та-та, та-та-та!» — задорно пели скрипки. Начало второй части Восьмой симфонии Бетховена — то самое жизнерадостное аллегретто, мелодию которого главный «мечтатель» избрал для своего дверного звонка. Только сейчас оно, несомненно, звучало в исполнении симфонического оркестра.

— Кирилл Ильич? — вырвалось у Ворохова прежде, чем он понял свою ошибку. Председатель, казалось, больше всего боялся, что его сочтут излишне серьезным — отсюда и постоянная улыбка, и слова с уменьшительными суффиксами, которыми он усыпал свою речь. Но почему-то создавалось впечатление, что все это не от чистого сердца. Не выпячивая особо свое руководящее положение, Кирилл Ильич на самом деле, похоже, упивался им. А значит, старался соответствовать статусу. Председателю приличествует, приглашая нового человека на заседание клуба, послать официальное письмо. Так он и сделал. После того, как знакомство состоялось, можно и позвонить. Но такому человеку несолидно начинать с намеков, подносить телефонную трубку к проигрывателю — дескать, прояви смекалку, догадайся, кому понадобился! Нет, так мог поступить только рядовой член общества! Но кто именно?

И вдруг его осенило.

— Марго? — взволнованно спросил он. — Марго, это ты?

Музыка сразу зазвучала тише — раза в два.

— Марго, я знаю, что это ты. Слушаю тебя!

Музыку выключили.

— Ты снова угадал, — послышался в трубке голос Марго.

— Как и тогда на вечеринке. Молодец!

— Слушай, а почему ты была так уверена, что мне врезалось в память звучание этого звонка?

— Ну вот, перехвалила, — вздохнула Марго. — Сам же мне об этом сказал в перерыве между танцами. Забыл?

— Ах да… Но зачем такая таинственность?

— Видишь ли… Ты мог бы оказаться не один. Я подумала: ты обязательно догадаешься, кто звонит, и, если у тебя дама, как-то дашь это понять. Тогда бы я повесила трубку и перезвонила в другой раз. Зачем создавать тебе проблемы?

— Слушай, Марго, на данном историческом отрезке у меня никого нет.

— Правда? А я думала… Хорошо, могу я сейчас к тебе приехать?

— Ко мне? — Ворохов обалдел. Ай да Маргарита Николаевна! Даже до дома себя проводить не разрешила, а теперь сама напрашивается в гости к малознакомому мужчине. Это, безусловно, что-нибудь да значит…

— Конечно, конечно, — торопливо ответил он. — Жду! Адрес знаешь?

— Знаю. Только ничего не готовь — я не задержусь. До встречи!

Ворохов победно отстучал у себя на груди внезапно ставшую родной мелодию и пару раз от избытка чувств крутанулся на пятке. Затем кинулся наводить в квартире хотя бы подобие порядка и, справившись с этим минут за семь, начал ожесточенно гладить брюки. Когда раздался дверной звонок, Андрей был уже полностью экипирован.

— Так вот как живет современный Мастер! — сказала Марго, войдя в комнату и критически оглядев ее. Чувствовалось, что на языке у нее так и вертится фраза киношного Ивана Васильевича: «Хоромы-то тесные!»

— Бедность — сестра таланта, — отшутился Ворохов, переиначив пословицу. — Так было, есть и будет. Больше шансов выиграть в лотерею, чем заработать рубль своим трудом — это Булгаков точно подметил. Но пока мне хватает и этих апартаментов. Садись сюда, — он показал на диван-кровать, — а я сейчас что-нибудь сварганю. Чай, кофе?

— Спасибо, ни того, ни другого. Мы просто поболтаем.

— Как соблаговолите, сударыня! И о чем же?

— Обо всем. Хочется узнать о тебе побольше.

«Замечательно! — подумал Ворохов. — События неудержимо развиваются. Только бы не оказалось, что она всего-навсего выполняет задание Кирилла Ильича — такого унижения я не перенесу. Я зачем-то нужен председателю. Очень нужен — это бесспорно. Но прямо обозначить свои интересы он не решается. А потому прибегает к испытанному приему — вызывает „штатную“ обольстительницу и поручает ей что-то из меня вытянуть. Что именно? Компромат на одного из политиков, с которыми я общался по долгу службы, работая в газете? Но я никогда не копался в чужом грязном белье. Есть много других журналюг, которые делают это с удовольствием и заколачивают неплохие бабки. Да, что-то я стал мнительным. Прямо-таки шпиономанией заболел после встречи с „мечтателями“!»

Между тем Марго высмотрела коробку с компакт-дисками.

— Так, — сказала она, — классика у тебя на почетном месте. Ну, я в этом и не сомневалась. А вот эта попса… Готова поспорить: сам ты ее не слушаешь, купил, чтобы услаждать слух бывающим здесь мамзелям. А заодно — другим гостям, людям с простым здоровым вкусом, которых при звуках виолончели тянет удавиться на ее струнах. Верно?

— Примерно так. Хочешь что-нибудь послушать?

— Хочу. Выберем золотую середину. Вот… «Пинк Флойд» — их, я уверена, ты слушаешь сам. Пусть играет, только негромко.

— Знаешь, а ведь у нас с тобой много общего, — сказала она, когда ее желание было исполнено. — Музыкальные пристрастия — только один пример. А вот скажи: как ты относишься к рекламным клипам?

Ворохов удивился. Марго изволит шутить? Неужели нет более подходящей темы для разговора?

— Как я могу к ним относиться? Ненавижу, как тараканов, как загаженный подъезд, как политику, как… Смотришь телевизор — вдруг появляется этакий упитанный барашек и начинает доказывать, что без новейшей машинки для завязывания шнурков ты просто мужлан. Ну, сходить на кухню, поделать что-нибудь, пока этот тип не исчезнет. Только усядешься снова — буквально через пять минут возникает разряженное, как попугай, юное существо и с той же отштампованной на лице улыбкой уверяет, что если уж давиться дерьмовыми, наполовину состоящими из сои сосисками, то исключительно фирмы «Пупс энд Хрупе». Хоть убей, не понимаю: неужели эти идиоты-рекламодатели думают, что после такого надругательства над моей психикой я хоть раз в жизни куплю их товар?

— Между тем рекламный бизнес — один из самых прибыльных, а самые процветающие фирмы — те, которые заказывают больше клипов. Как тебе такой парадокс?

— Это для меня непостижимо. Я признаю только информативную рекламу: то-то и то-то вы можете приобрести там-то и там-то, телефон такой-то. И все! Но ведь клипы не несут абсолютно никакой информации, они просто обрабатывают мозги с единственной целью — чтобы в них отложилось название фирмы.

— Так ведь и откладывается, и люди раскупают то, что им навязывают, на «ура»!

— Не понимаю. По логике, все должно быть наоборот.

— Так ты никогда не покупаешь товар только потому, что его рекламируют?

— Никогда. У меня совсем другие критерии. Или я на собственном опыте успел убедиться, что вещь хорошая, или спросил у тех, кто ею пользовался. Но чтобы идти, как слепой щенок, на поводу у рекламы? Ни за что! Если я вижу в магазине шампунь, два года маячивший на экране и убивший у меня черт знает сколько нервных клеток, то обязательно обойду его стороной. Я его уже возненавидел — вот и все, чего добились производители! Есть много других шампуней, которые столько не рекламировались и не успели меня озлобить. Они ничуть не хуже, да ты и сама это знаешь. Да вспомни хотя бы эти хваленые «марсы» и «сникерсы»! Я как-то попробовал из чистого интереса, убедился, что эта дрянь в подметки не годится нашему шоколаду, — и больше ни разу не покупал. Тут хоть зарекламируйся — ничего не изменится, потому что я привык доверять своим вкусовым рецепторам, а не байкам с экрана.

— Отсюда вывод?..

— Он очень простой: если бы все потребители поступали так же, как я, то промышленные гиганты, ухлопавшие на рекламу миллиарды долларов, рухнули бы, как карточные домики. Уже через неделю мы не видели бы на экране ни одной рекламной вставки!

— Конечно, не видели бы, потому что экран был бы пустым. Телевизионщики ведь как раз живут за счет рекламы.

— Ничего не хочу знать! Пусть выпутываются как хотят, создают платные каналы по интересам и живут за их счет… Что, я им должен подсказывать? Да лучше заплатить какую-то сумму за отсутствие рекламы, чем постепенно сходить с ума от ее засилья.

— Успокойся, Андрей. Я думаю точно так же и тоже не могу понять, почему в массе своей обыватели клюют на рекламу и этим взращивают монстра на свою голову. По большому счету, рекламу не любит никто, но каким-то образом она все же воздействует на людей. На нас с тобой нет. Это довольно редкое качество. Идем далее. В своей тираде ты упомянул и политику.

Ворохов скривился, будто отведал какой-то гадости.

— Самая грязная штука, придуманная человечеством! Впрочем, не знаю, как в других странах, я там не бывал. Думаю, разница невелика. Во всяком случае, наша, российская политика — это нечто кошмарное. Пауки в банке. Сплошной хруст челюстей! Я никак не могу понять, почему мы неизменно выбираем в органы власти самых отъявленных подонков и тупиц.

— Всемирный пиар! На тебя он не действует?

— Абсолютно! Это та же реклама, а мое отношение к ней ты уже знаешь. Я всегда помню о том, что кристально честных и умных людей в любом обществе ничтожно мало. С другой стороны, их все же достаточно, чтобы занять депутатские кресла. Поэтому голосовать буду только за тех, в чьем уме и честности успел убедиться. Все бы поступали так — и было бы у нас самое правовое государство в мире! Так нет же: выныривает откуда-нибудь проходимец с криминальным прошлым, щедро трясет бабками, на трибуне бьет себя кулаком в грудь, обещая избирателям рай земной, — дело в шляпе! Где логика?

— Снова полностью согласна. Выходит, мы с тобой и тут в меньшинстве — на основную часть населения предвыборные технологии действуют, да еще как! Теперь поговорим об астрологах, хиромантах и прочих предсказателях будущего.

Ворохов пожал плечами.

— Вселенная сложна. Может, где-то действительно существуют некие «петли времени» и есть люди, способные по ним путешествовать — например, Нострадамус. Но гадать по звездам, по руке, на кофейной гуще… Чушь собачья!

— Тут мы с тобой тоже сходимся, хотя я не верю и в Нострадамуса. А что думаешь о служителях культа?

— Я, Марго, всегда был убежденным материалистом. Надо думать, и ты тоже?

— Угадал.

— Так вот, если даже Бог существует, он для нас — нечто непознаваемое. И вдруг появляется группа людей, которые самовольно, неизвестно на каком основании, объявляют себя посредниками между человеком и божеством. Они откуда-то узнают, для чего именно Господь сотворил Вселенную и человека, как будто он регулярно нашептывает им свои планы на ушко. Откуда-то проведывают, как следует и как не следует молиться Всевышнему, словно он дал им на сей счет какие-то указания. Откуда-то вытаскивают идею, будто заповеди человеческого общежития дарованы нам Богом. А ведь абсолютно ясно, что они возникли в процессе развития общества — просто потом выяснилось, что без некоторых табу это общество не смогло бы функционировать, осталось стадом приматов, расшибающих себе головы в погоне за жратвой. О том, что нехорошо и убивать, и воровать, люди знали задолго до Ветхого Завета. Никто им не спускал с неба никаких ЦУ — сами научились ладить друг с другом, жизнь заставила.

Но самое смешное — находится другая группа людей, которая утверждает, что и замыслы у Всевышнего были иные, и поклоняться ему следует не так. Третья группа жрецов дудит в свою дуду, с ней не согласны четвертая и пятая… Получается, что Господь один, а учений о нем — множество. Нужно ли лучшее доказательство, что все они ложные? Вот, например, математика — она и в Африке математика, а дважды два и в Антарктиде не будет равняться пяти. Причем любая наука базируется на прочном фундаменте и подчиняется строгой логике. В религии логику искать бессмысленно, только и остается воскликнуть: «Верую, ибо абсурдно!» Да и фундамента никакого нет — абсолютно все строится на догадках. Захотелось одной жреческой касте, чтобы Бог был един — пожалуйста, он един. Пожелала другая, чтобы был триедин, — извольте! Для меня это все равно что гадать об облике жителей Альфы Центавра. Причем не имея ни малейших доказательств, что там вообще есть жизнь. Короче говоря, все жрецы, как бы они себя ни называли, пытаются разъяснить нам то, о чем сами не имеют понятия. И никогда не будут иметь. В конце концов, на Альфу Центавра можно слетать. А где искать Бога? В себе? Так это и доказывает, что пока не было людей, не было никаких богов!

— Вот до каких высот мы с тобой поднялись! — удовлетворенно сказала Марго. — Мне тоже не нравится, когда попирается логика. Только я не люблю спорить. Если кто-то верит — значит так ему легче и уютнее в жизни. Разубеждать его было бы слишком жестоко. Да он и не примет никаких доводов: пока жив — будет верить в бессмертие души, когда умрет — уже не сможет убедиться в обратном. А теперь давай спустимся с небес на землю. Нас ведь роднит и еще кое-что. Мы оба не курим, не пьем крепких напитков. Так?

— Так.

— И еще: наверняка ты никогда не пробовал наркотиков.

— Боже упаси!

— То же могу сказать и о себе. Тебе не кажется странным, что у нас так много общего?

— Ну почему же? Рано или поздно я должен был встретить такую женщину. — Он хотел добавить: «Как Мастер — Маргариту», но сдержался. Однако провести Марго было не так-то просто.

— Ты снова проявляешь излишнюю самоуверенность. Сразу скажу: у меня и в мыслях не было разгуливать с букетом мимоз, чтобы привлечь твое внимание. Между прочим, ты любишь мимозы?

— Терпеть не могу. Вообще срезанные цветы вызывают у меня скорбные чувства. Я люблю, когда они живые — в поле, на грядке, на клумбе…

— Я — тоже…

Он даже не удивился очередному родству душ.

Марго откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза, словно отдаваясь во власть плавной мелодии «Пинк Флойд». Сегодня ее наряд был вовсе не эротичен: черные брюки и переливающаяся светло-фиолетовая кофточка. Но что значит наряд? Марго вызывала желание, даже если бы ей пришла в голову блажь надеть глухое «старушечье» платье или забрызганную робу маляра.

Вдруг Ворохов почувствовал, что теперь она не оттолкнет, не скажет сухо и надменно: «Я же тебя предупреждала…»

Он встал со стула, подошел к Марго. Опустился рядом. Нежно обнял за плечи и поцеловал.

Невероятно — она ему ответила! Совсем не так страстно, как он, поддавшись минутной фантазии, представлял на вечеринке, а как бы спросонья, разбуженная на рассвете губами возлюбленного. Но и этого было достаточно, чтобы Ворохов потерял голову. Однако приступить к более решительным действиям Андрею не удалось: Марго вздохнула, открыла глаза и освободилась от его объятий,

— Слушай, — сказала она так, как будто ничего не случилось, — ты не прочь прогуляться?

— Прогуляться? Куда? Она ответила не сразу.

— Я посмотрела компакты. Ты любишь серьезную музыку, но не всю. Только тех композиторов, которые, как ты бы выразился, разместились на определенном историческом отрезке. Так?

— Да.

— А как насчет современной музыки? Самой современной, начала двадцать первого века?

— Хм! — Ворохов встал и прошелся по комнате. — Честно говоря, я не понимаю даже музыку второй половины двадцатого. Она кажется мне жесткой, механической, напрочь лишенной мелодичности. Слушать ее для меня пытка. Может, Шнитке и гений, не буду спорить. Но его сочинения меня мало трогают.

— Да? А я как раз хочу сводить тебя к одному современному композитору. Думаю, тебе будет интересно.

— Тоже гений? И я, журналист, о нем ничего не знаю? Занятно. Как его зовут?

— Леонид Сергеевич Гудков.

— Что?! — Ворохов остолбенел. — Тот самый господин в бабочке, похожий на пианиста? Значит, я не ошибся — он и в самом деле имеет отношение к музыке… Ладно, Марго, ты меня действительно заинтриговала. А он нас ждет?

— Я была у него сегодня, сказала, что постараюсь привести тебя. Он ответил, что будет очень рад. Ты тогда собирайся, а я сейчас ему позвоню. Да и машину надо вызвать.

Ворохов насупился.

— Значит, поедем с этим… твоим знакомым?

— Он что, все покоя тебе не дает? — улыбнулась Марго. — Нет, за нами заедет водитель фирмы, на которую я работаю. Я его часто эксплуатирую, хотя сама в офисе почти не появляюсь. Может быть, даже непозволительно часто…

Она подошла к телефону и стала набирать номер.