Я очнулся под вечер. Тихо моросил дождь. Ураган и гроза успокоились вместе с нами. Я пошевелился и вскрикнул от острой боли в раздробленной ноге. Только бы добраться до корабля. И тут же с тоской вспомнил, что яхта осталась где-то там, за границей времени. Я еще не пришел в себя окончательно, поэтому спасительная мысль пришла не тотчас: раз я одолел границу поля, то смогу сделать это и второй раз. Когда же я смог приподняться, то от потрясения даже забыл о боли.

Озеро обмелело. Вся вода ушла в подземные пещеры, а в мокром иле слабо шевелилась мелкая живность и огромные обреченные рыбы. Лес вокруг был "частично прожжен просеками, частично повален. Холмы на той стороне бывшего озера скорбели о своих срытых товарищах. Я все еще держал за волосы голову Мираба, труп которого валялся рядом. Я швырнул голову ему па живот и отвернулся.

Теперь оставалось проползти эти несколько километров до границ поля, перебраться кое-как, вызвать яхту…

Несколько минут я отдыхал рядом с огромным деревом.

Обратный путь…

Я лежал на заплетенном корнями деревьев потолке. Нет. Я лежал лицом вниз и пытался удержать мир на плечах. Небо было тяжелым, и мне было немного больно. Хотя эта боль не шла ни в какое сравнение с болью в раздробленных костях. Но я был жив. Жизнь – это боль, кровь, потери. Не совсем так, конечно. Иногда это встречи, радость, исполнение желаний. Я вспомнил Лену, но нахлынувшая боль отвлекла. И заставила проясниться сознание.

Я подумал, что вместо того, чтобы тупо ползти неизвестно куда, мне следует вызвать яхту сюда, ко мне, потому что формула перехода, которую я бессознательно использовал по пути сюда, вдруг четко, ясно зажглась в мозгу. И, не тратя времени, по узкому коридору я послал сигнал. Яхта откликнулась немедленно. Я отдал приказ. Потом я расширил коридор ровно настолько, чтобы корабль прошел в мое время. Формула перехода еще горела в памяти, когда я неожиданно подумал, что занимаюсь глупыми вещами: вместо того, чтобы просто убрать поле, я делал лишние усилия. И я убрал силовой купол.

Корабль медленно на гравитационных усилителях опустился рядом со мной. Открылся люк, трап скользнул вниз, и по нему быстро спустился медробот. А дальше я уже как-то отвлекся… Помню, как покачивался в коконе робота, как попал в медицинский отсек… заснул… На следующий день – если считать по бортовому времени – я был здоров.

"Мечта" тихо приземлился в секторе частных яхт.

Я сошел по трапу и проследил взглядом за яхтой, которую уже невидимое поле плавно уносило на полидук Внешнего Круга. Вступив на перрон, идущий вниз, я отошел к краю платформы, освобождая место постоянно подлетавшим машинам. Потом я вздумал воспользоваться одной из них, и по моему знаку изумрудная капля скользнула ближе, приоткрыв боковое крыло дверцы.

Я сел внутрь, на мгновение ощутив себя птенцом, оберегаемым крылатой родительницей, – странное чувство, если вспомнить, как давно я вышел из возраста, требующего заботы.

Я распорядился доставить меня ко дворцу Премьер-Министра, меня послушались.

Машина соскользнула с платформы перрона и вонзилась в бледно фосфоресцирующий туннель. В воздухе заполоскались пурпурные и голубоватые газосветные трубки, ребра из кристаллического блеска, черные фронтоны, огромные фигуры в конусах рефлекторов – я живо вспомнил свое первое прибытие в космопорт сразу после Урана, – растерянность, злость, бестолковые поиски себя и выхода из этого гигантского транспортного сооружения. И пока я вспоминал, машина, пронзив очередную фантомную преграду, вырвалась за пределы порта.

Мы быстро двигались по шоссе, почему-то не взлетая. Потом я присмотрелся – все же мы летели, но па высоте не более метра, повторяя все повороты дорожной ленты.

Машина шла на скорости километров сто – мелькали деревья, потом небольшие домики – лиловые, белые, синие, дорога свернула раз, другой, мы увеличили скорость, попадалось много встречных машин, потом их количество уменьшилось, небо стало темно-голубым, поблекли краски домов, показались звезды, а мы все мчались в протяжном свисте ветра.

Все вокруг посерело, дома теряли очертания, превращаясь в контуры, в ряды серых выпуклостей; в сумерках дорога проступала широкой светлой полосой. Вдруг земля быстро ушла вниз, вокруг нас замелькали ярко освещенные разноцветные снаряды машин, внизу россыпью зажигались окна в домах, и я попросил водителя соединить меня с Кравцовым Владимиром Алексеевичем.

Задрожав, виртуальная головка водителя исчезла, и ее немедленно сменило другое лицо – трехмерно всматривался в меня Премьер-Министр, сдержанный, как всегда, но мне все же показалось, страшно удивленный.

– Это вы?! Как?.. Что случилось?

– Я ездил по приглашению Мираба Мамедова.

– Да, мне сообщили. На эту… Сад наслаждений, планету удовольствий.

– Не скажу, что встреча доставила удовольствие, но многое прояснила.

– Что вы хотите этим сказать?

– Мираб Мамедов умер.

Я откинулся в кресле; освещенное изнутри лицо Кравцова не могло скрыть малейших нюансов выражения. Я хотел представить себе, как он отнесся к моему сообщению. Правда, немного зная его, я не рассчитывал на большой объем информации.

– Вы давно прилетели?

– В Мечтоград?

– Да.

– Только что.

– И сразу связались со мной? – спросил он, по-прежнему сохраняя спокойствие. – Почему?

– Мамедов был замешан в убийстве Орлова Ивана Силантьевича. Вашего предшественника.

– Это хорошо, – сказал он, словно не поняв моих последних слов.

Секунд пять он смотрел на меня неподвижно, будто желал убедиться в моем присутствии, но я уже догадывался – он пришел к какому-то выводу. Я не был только уверен к какому. Предугадать его поведение я не мог. Я размышлял, с чего бы начать, а он тем временем разглядывал меня все внимательнее, словно я предстал перед ним в новом образе. Он вдруг решился:

– Ладно, приезжайте сейчас ко мне. Я буду ждать. Вас встретят

– Хорошо, – сказал я, и в то же мгновение вместо Премьер-Министра па меня вновь смотрело пятисантиметровое безволосое и гладкое лицо псевдоводителя.

– Вас встретят, – зачем-то подтвердил он, и тут мы начали снижаться прямо к сгустку драгоценного с различными прослойками сияния. Зернистая поверхность отражала светящиеся ярусы, вплоть до последних, уже еле видимых, словно из подземелий правительственной резиденции пробивался ее рубиновый раскаленный скелет. Трудно было поверить, что эта феерия переливающихся огней и красок – просто место обитания нескольких тысяч имперских управленцев.

Мы сели. Я вышел из машины, попал в окружение мелких и больших роботов, почтительно сопроводивших меня до входа-колонны. Но едва я попал во внутрь, со мной остался единственный гид – родной брат Лениного мажордома, но без излишеств – плывущая жемчужно-серая голова, а снизу, отдельно существующая, но незримо связанная ладонь такого же цвета, почтительно сопровождающая слова головы вежливыми указующими жестами.

– Сюда, пожалуйста, – сказала голова, а рука указала куда взлетели вверх, потом вниз, снова вверх. Голубой транспортер нес нас куда-то в горизонтальном направлении, превратился в эскалатор, немного опустил и вдруг вынес в куполообразный холл, выложенный светло-розовой инверсией.

Кравцов Владимир Алексеевич – худощавый, величественный – ожидал меня в центре. Он внимательно разглядывал меня, пока я приближался.

– Здравствуйте, Николай, – сказал он и тут же объяснился: – Мне как-то привычнее называть вас Николаем. Вы так поразительно похожи… Но если вы против…

– Как угодно, – равнодушно сказал я. – Теперь мне все равно, раз дело, ради которого я прибыл сюда, почти закончено.

– Даже так? Присядьте, пожалуйста.

Мы сели. Меня раздирало внутреннее противоречие – что-то среднее между нерешительностью и одновременно желанием, чтобы все окончилось как можно быстрее и само собой, без моего участия. Это было невозможно, я слегка раздражался.

– Вы сказали, что хотите покинуть нас…

– Я этого не говорил, а впрочем… посмотрим. Я хотел сказать, что теперь, когда умер Мираб Мамедов, осталось наказать двух-трех человек, не более. Тогда возможно…

– Это хорошо, – сказал он и рассеянно спросил через некоторое время: – Мамедова убили вы?

– Да, он на меня напал первым.

– Как же?.. Мамедов был сильным противником. Очень сильным, – добавил он.

– Я ему отрезал голову, – пояснил я. Кравцов вдруг явно забеспокоился, хотя еще не узнал главного.

– Он вам что-нибудь рассказал? Знаете, эти уверенные в себе люди… Он мог перед тем, как захотеть убить вас, многое рассказать…

– Все и рассказал. Зачем ему было скрывать? – сказал я, думая о другом.

Кравцов стал что-то говорить, но до меня доходили только отдельные слова: "петля во времени", «долгоживущий», "высшая справедливость", а желание закончить все быстрее, которое охватило меня, когда я входил сюда, сменилось неожиданной апатией, и я вяло, будто сквозь сгущающийся туман, рассматривал свои руки, лежащие на коленях. Кравцов замолчал, поглядел на меня исподлобья, встал и, повернувшись спиной, отошел, словно желая дать мне время прийти в себя и на что-то решиться. Я стал говорить:

– Мое дело здесь практически завершилось.

– Вам никто не поверит, – вдруг перебил он, так и не повернувшись.

– Это уже не важно. Главное, я сам все узнал. Раньше я всю вину возлагал на Мираба, пока… не увидел его в деле: увлеченный безумец. Имперское хозяйство ему было не по зубам – слишком увлекающаяся натура, хотя и с манией величия. Он не хотел сразу рисковать, поэтому поймал вас. Он разгадал вашу зависть к Ивану Силантьевичу Орлову и сыграл на этом. Он думал, что вы будете его марионеткой, а вы сами стали все прибирать к рукам. Мираб до поры до времени не возражал. Это его даже устраивало. Не смог только предвидеть, что такому человеку, как вы, он станет помехой. Я представляю, как вы обрадовались, когда я тут явился наводить порядок. Конечно, наивный провинциал, каторжник, к тому же на которого все можно будет списать. Вы всех решили убрать рано или поздно. Вы знаете, что лучший свидетель – мертвый свидетель. За мертвого можно самому многое сказать. Наверное, вы в шахматы любите играть – люди для вас фигурки, которых вы время от времени убираете с доски. Могу поспорить, что и Николая вы подставили – ваша была идея. Вовремя узнали, что ваша племянница Марина Вронская, в которую был влюблен Николай, попала под влияние Мамедова в этой его секте, и заставили ее выкрасть бластер. А Николай подумал, что она участвовала в убийстве. Он и молчал на суде, спасая ее… и передал тем власть в Империи вам, Владимир Алексеевич.

– Улики были против него… – хрипло сказал он.

– Не смешите. Кому-кому, но вам ничего не стоило все организовать. И уж, конечно, не вы убивали. Мираб подорвал охрану на мине, а стрелял в Премьер-Министра лейтенант Стражников. Поэтому этот дурак так и обнаглел. Думал, его вечно будут покрывать.

– Да, редкостный мерзавец!

Я вытащил сигарету и закурил. Все было ясно. Кравцов щелкнул пальцем, и снизу, конечно, давно изучив все формы его приказов, выпрыгнул столик с высоким бокалом. Мне он не предложил. А я и не хотел. Кравцов выпил половину содержимого, а остальное поставил па задумавшийся столик. Вдруг Кравцов вновь схватил бокал и торопливо допил.

– Когда я тут появился, вы еще не знали, что я Сергей Волков, а не Николай Орлов. Его вы почему-то ни во что не ставили. Наверное, потому, что он был способен ради девушки отказаться от Империи. Этого вы не могли понять. А тут еще ваша племянница Марина Вронская, изменившая Николаю с этим жирным кабаном, с Мирабом. Николай был морально уничтожен и просто не захотел доказывать свою невиновность. Это вы хорошо продумали.

– Было нетрудно. У каждого свои слабости. У него слабостью была Марина.

– И тогда вы решили просто сломать ему жизнь. Конечно, вы не Бог и даже не Сатана. Мое появление вы предвидеть не могли. Но из всех вы один поняли, что меня надо убрать. Вы не просто Премъер-Министр, вы еще и кукольник, всеми управляете из-за кулис, из тени. Намекнули Мирабу, но он не поверил, что я опасен. Так, лениво попробовал меня убрать в своем квартале. И все. Еще поощряли майора Михайлова из управления по борьбе с особо опасными преступлениями проявлять – будем так говорить – личную активность в борьбе со мной. А еще вы думали отправить меня в паломничество во дворец Бога-Императора, но в этом году паломничество уже было отправлено.

Неожиданно Кравцов вытащил сигарету из кармана и тоже закурил. Мы оба курили и молча смотрели друг на друга. Но он вряд ли что-нибудь видел. Он встал и прошелся перед моим креслом, уже осмысленно поглядывая в мою сторону. Мне показалось – выпитый ли бокал, сигарета, собранная в кулак воля, – но страх его стал проходить. Это мне не понравилось, однако деваться ему все равно было некуда. Он чувствовал это, несмотря па охрану и прочие чудеса правительственной безопасности.

– Когда меня вызвал к себе Мираб Мамедов, тут уж вы обрадовались. Знали, что либо он меня убьет, либо я его прикончу. В любом случае вам это было выгодно…

Я выпал вперед из кресла, на ходу оглядываясь назад. В спинке кресла возникла яркая точка, кресло взорвалось, и клочки вспыхнули. У стены, ярко освещенный огнем, возник силуэт с бластером… И в этот силуэт я, сильно выгнув кисть, чтобы не задеть ладонь, выстрелил веерными ножами… и, пронзенный в голову и грудь, остался стоять к стене пришпиленный лезвиями лейтенант Стражников.

Ужас плескался в только что спокойных глазах Премьер-Министра Кравцова, осознавшего…

– Одна большая шайка, – зачем-то пояснил я. Я встал с пола и, подойдя к лейтенанту, продолжил, будто ничего не случилось:

– Вы тут все ошибались. И главная ошибка – это, конечно, недооценка меня. Все-таки обидно, вы же знали, что я прошел Уран и выжил. Это редчайший случай. Понимать надо.

Лейтенант Стражников тем временем перестал мелко сучить ногами. Агония. Конец. Лезвие торчало из середины лба. Кровь по носу стекала на форменный комбинезон. Мне не нравился запах от него.

– Мираб, конечно, глупость совершил, когда связался с вами, – продолжил я. – Слишком умным быть тоже плохо. Если бы не ваши способности манипулятора и не ваши идеи, все были бы живы. Подумать только! Не появись я, вы и дальше правили бы Империей! Потом убрали бы Мамедова, еще кого из мелких врагов и свидетелей…

Я нагнулся и поднял бластер, выпавший из мертвой руки промахнувшегося убийцы. Мысли о бренности бытия… Сентиментальность победителя… Я оглянулся на Премьера…

Конечно, нельзя отвлекаться, имея за спиной врага. Я отпрыгнул в сторону, и луч огня, сильно зашипев, погас в мертвом теле лейтенанта. Выстрелив и промахнувшись, Кравцов – сказывалось отсутствие боевого опыта – спрятался за куполом локального поля, где и стоял, наблюдая за мной. На лице его была написана решимость отсиживаться в своем непроницаемом убежище, хотя бы даже мир тут обрушился!..

Ухмыльнувшись, я отбросил бластер Стражникова, а потом повернулся и пошел к выходу.

Я слышал – сухо застрекотав, отключилось поле. Я обернулся. Неловко прицеливаясь, Кравцов поднимал бластер. И тогда я поднял руку с вытянутыми пальцами, напряг предплечье, и широкая лента огня ударила в бывшего правителя Империи.

– За Орлова Ивана Силантъевича, – прошептал я, – за охранников и брата Виктора Михайлова, за предательство, а это за Николая Орлова!

Он рухнул раньше своей отброшенной боевым лучом головы. А когда и голова с глухим стуком упала на пол, тишина в пустом зале зазвенела оглушительно, так что в ушах заложило. Лишь мерно, все увеличивая интервал, капала кровь с тела лейтенанта Стражникова: с носа – на живот, с живота – на пол…

Меня никто не пытался задержать, когда я уходил. Да я думаю, что и не сумели бы…