Фальм сразу не понравился Ларафу. Не понравился даже больше, чем в свое время Урталаргис.

Эта комковатая, плотная дымка над землей, бедные строения, все какие-то дикие, дышащие чем-то избыточно первозданным, не ведающие того, что звалось в Варане «культурой». Идолы-обереги подле колодцев… Огромные светло-серые валуны, с высеченными на них незнакомыми знаками и полноростными фигурами неведомых животных…

– Как вы думаете, Йор, это и есть сергамена? – осведомился Лараф, тыча перстом в схематично намеченную на боку валуна каменную фигуру, отдаленно напоминающую агрессивного клыкастого кота небывалых размеров с ярым хохолком на затылке. Фигура охраняла вход в самый представительный особняк Белой Омелы.

– Если верить преданиям, сергамена так и выглядит, – уклончиво ответил Йор. – Шилол бы побрал этих оборотней!

Пар-арценц гадливо сплюнул. Он был уверен: нечисть надо искоренять всегда, везде и сейчас. А в остальном…

Йор не осмеливался перечить гнорру. Но даже он – верный из верных – считал, что экспедиция на Фальм могла бы подождать. Несмотря на решение Совета Шестидесяти, несмотря на договор с баронами. Землетрясение – еще ладно. Но вот мятеж…

Увести изрядную часть войска вместе с «Лепестком Персика» на Фальм – раз. Оставить Пиннарин на попечение всего-то трех пар-арценцев, из которых двое являются таковыми лишь по должности, по званию же – обычные аррумы. Два. И все это в такой шаткий час, фактически в междуцарствие…

А ведь Тернаун и Харренский Союз, да и Ают тоже – только тем и заняты, что ищут слабину, трещину в варанском магическом щите! Это – три, и четыре, и пять.

Впрочем, Йором владела уверенность, что гнорр, каким бы странным он в последнее время ни был, знает что делает. Его поведение в Урталаргисе доказало: Лагха Коалара столь же далек от помешательства, сколь и раньше. Ну, может, пожестче стал чуть – так это он просто взрослеет, рассуждал пар-арценц.

Йору даже показалось, что он разгадал маневр Лагхи – тот, по мнению пар-арценца, умышленно представлял себя как бы больным, как бы слегка чокнутым, чтобы проверить, кто чего стоит, и подгрести под себя еще больше еще большей власти. «Вспомнить хотя бы, как хитро он расправился с этим ублюдочным выскочкой Альсимом», – криво ухмылялся Йор.

Деловитость, с которой гнорр принял решение об уничтожении Сиятельной ради водворения порядка, тоже импонировала Йору. Ведь и сам он сделал карьеру на деловитости в вопросах уничтожения и водворения.

«Недурно сыграно! – восторгался Йор. – Раньше Вараном правила его любовница. А теперь – жена. Раньше недруги имели возможность сыграть против гнорра на ревности одной из бабенок, теперь – нет. И все это без лишнего скандала. Все как так и надо! Даже как-то чересчур хорошо все для него складывается. Теперь бы не обжечься!»

– Не вешайте нос, любезный Йор, – подмигнул пар-арценцу Лараф, с немыслимой фамильярностью похлопывая Йора по плечу. Он заметил, что пар-арценц погрузился в свои думы, и ему, как ни странно, хватило сметки угадать их общее течение. – У меня только что созрел один план.

– Слушаю вас, мой гнорр.

– Мы не будем дожидаться подхода наших союзников, баронов Маш-Магарт. Мы возьмем Гинсавер сами.

– Но ведь это… большие потери!

– Быть может, потери. Зато мы выиграем кучу времени. Если сейчас, забыв о баронах Маш-Магарт, ускоренным маршем бросить все силы на Гинсавер, мы окажемся у стен замка гораздо раньше намеченного срока. Мы возьмем врага внезапностью. Все лавры – и в материальном, и в магическом, и в духовном их выражении – достанутся нам! А баронов поставим перед фактом. Уверен, они не будут возражать. Я сам поговорю с баронессой Звердой.

– Но… неплохо было бы как-то усилить наших людей… Этот случай – с животными… Мне все время доносят: многие ропщут…

«Случай с животными» вышел действительно гаже гадкого, превзойдя самые мрачные прогнозы Опоры Безгласых Тварей. Уже в виду фальмских берегов на всех псов-уродов, именуемых «животными-девять», напала загадочная разновидность бешенства.

Они принялись расхаживать по своим клеткам на задних лапах, что само по себе, с точки зрения Ларафа, было отвратительно, но, по мнению офицеров Свода, входило в круг «ведущих поведенческих обыкновений» этих исчадий. И принявшись расхаживать, начали… разговаривать. Насколько в их хриплых рыках и завоях можно было вообще распознать звуки человеческой речи.

Говорили они – все разом, не нуждаясь, видимо, ни в слушателях, ни в собеседниках – следующее: «Убьем – всех – жрать – убьем – сожрем – дрянь». Пена по углам пастей, глаза забраны желтоватой плевой.

Первые два часа офицеры Опоры Безгласых Тварей, виновато пряча глаза по углам, пытались убедить гнорра, что да, у них и вправду велись работы по развитию у собак мыслительных способностей пятилетнего ребенка. Что это был такой подарок Своду от их родной Опоры, что работам этим уже не один год и что они, простые рах-саванны, не могут знать, отчего пар-арценц о том заранее не доложился.

И главное: «убьем-сожрем» относится, вне всяких сомнений, к злоименным оборотням, коих псы уже учуяли и теперь рвутся в бой. Дай им волю – они достигнут фальмского берега вплавь, и – кто знает? – может, и без помощи людей перегрызут всех Хуммеровых перевертышей до последнего.

В начале третьего часа псы дали себе волю сами. Так никто толком и не узнал, что да как, но вдруг на палубе одного из зерновозов, отданных в распоряжение Опоры Безгласых Тварей, раздались рвущие душу крики, просквозившие туман, перекрывшие привычную музыку флота: скрип рей и весел, гул и хлопанье парусов, матерщину палубных команд.

Животные-девять хозяйничали и в трюме, и на палубе судна. Прежде чем к нему приблизились военные корабли, и команда, и офицеры Свода были уже мертвы. По крутым бортам парусника тут и там стекала темная жидкость – фиолетовая в свете сумерек. По палубе с ошалелым лаем носилась свора людоедов.

Из марса на вершине второй мачты вывалились какие-то мешковатые лохмотья, в которых было невозможно узнать впередсмотрящего. Вслед за тем над ограждением марса поднялась морда псины. «Жрать!» – потребовал воспитанник рах-саванна Егура, плеяде которого как раз и не посчастливилось путешествовать на борту злосчастного зерновоза.

Тут уже не мешкали. И приказа гнорра не дожидались. Зерновоз с мятежной командой псов-убийц засыпали зажигательными стрелами из «скорпионов». Горящие псы сигали в воду, пытались вплавь достичь соседних кораблей, но перепуганные и озленные солдаты пустили в ход все, что было под рукой. Каждой твари досталось по несколько десятков глубоких колотых ран.

А всех бормочущих «жрать-убьем-дрянь» животных-девять на борту других кораблей перестреляли в упор через просветы между прутьями клеток. Твари пощады не просили – только «жрать».

После этого Лараф устроил показательный разнос Опоре Безгласых Тварей. Обещал разжаловать всех в рядовых копейщиков, нет, в пращников (которых в Варане уже давно не было), нет, в «разнорабочих всяких». Но в итоге ограничился только строгим наказом искупить вину в бою и ни в коем случае не выпускать на Фальме животных-семь.

И хотя боевые вороны вели себя тишайше, их рассадили по тем самым клеткам, которые еще смердели свежей кровью животных-девять. Там они и просидели до конца кампании.

Таким образом, злокозненный барон Вэль-Вира – а бешенство на животных-девять было наведено именно его чарами – вывел из строя самых опасных противников еще до начала кампании. Ключ к чарам, а равно указания зачем, когда и как пустить их в ход, Вэль-Вире подарил Адагар. На момент применения таковых – покойный…

«Так что там пар-арценц сказал? – Лараф неспешно покидал пучины своих невеселых мыслей. – Солдаты чем-то недовольны? Тем, что их сожрать хотели, недовольны? „Плох тот солдат, кто жалуется на близкую смерть“, – так, кажется, учил Эллат своих стальных харренитов?»

– Того, кто ропщет, – м-м… – Лараф выразительно провел ребром ладони над кадыком. – Впрочем, вы должны сами знать.

– Я знаю, – кивнул Йор. – Но мы не можем себе позволить ополовинить наше войско в такой момент. Критический момент для всей отчизны, я бы сказал. Сейчас не время для…

– Тем более нужно немедля выступать на Гинсавер. Потому что лучшее лекарство от ропота – добрая битва с врагами Князя и Истины.

Несмотря на все «но», с последним аргументом Йор не мог не согласиться. Лекарство, которое предлагал гнорр, было опробовано многими веками варанской истории.

– Кстати, я тут заодно придумал, как усилить наши штурмовые отряды. – Гнорр задумчиво почесывал затылок.

– И кем же вы их собираетесь усилить?

– Не «кем», а «чем». Я думаю, нужно снять с нашего флагмана «молнии Аюта».

– Они не снимаются, мой гнорр. Там ведь особые, массивные поворотные станины для точного наведения «молний» по горизонту и небосклону. Эти «молнии», в отличие от тех, что стояли на «Зерцале Огня», куда крупнее. И не имеют собственных колесных станков.

– Для наших флотских плотников это не задача. Соберите по два мастеровых человека с каждого корабля, дайте им в помощники сотню обычных пехотинцев. Если к утру «молнии» будут стоять на ходких колесных станках – по три золотых авра премии каждому плотнику и половинку серебра на пехотинца. Не справятся – каждого двадцатого скормите крабам. А потом повторите приказ.

Пар-арценц скосил глаза в сторону.

«Нелады, полнейшие нелады с памятью нашего гнорра. А может, он просто пропустил два года назад эту подробность мимо ушей? В самом деле, под трактатом стоит подпись Сайлы исс Тамай, гнорр договоров с иноземцами не подписывает… Придется кое-что напомнить».

– Да, мой гнорр. Но есть ведь и еще одно «но». Крепежные части «молний Аюта» запечатаны Гиэннерой. По условиям дополнительного трактата к договору о Медовом Береге мы не имеем права снимать печати. Да и нелегко это будет проделать, печати-то со Знаками! Нужно либо рубить корабль прямо по живому, разбирать борта и палубы, либо возиться со Знаками, да как бы не случилось беды… Выходит, для нас «молнии» буквально вмурованы в «Лепесток Персика»!

– Размуровать. То есть вырубить их оттуда. Потом, когда вернемся, поставим на место.

– Едва ли будет возможно снять их все… Полдюжины располагаются довольно низко, у самого трюма… Можно потерять корабль!

– Тогда снимите те, что снимаются без критических повреждений!

Йор тяжело вздохнул и обернулся в сторону моря. Грандиозный «Лепесток Персика» стоял в лиге от берега, под охраной «Венца Небес» и пяти галер. Войти в плюгавую мелководную бухточку Белой Омелы аютский красавец просто не мог.

Йор прикидывал, как осуществить затею гнорра, да и осуществима ли она в принципе.

Аргументов «за» было не больше, чем аргументов «против». Но Йору так понравился авантюрный настрой гнорра на молниеносную войну, что рассудок уступил хотенью. Больше всего на свете Йору хотелось сейчас покинуть Белую Омелу, утыканную жуткими каменными истуканами, от одного вида которых у него, опытного мага, начинала гудеть голова.

Порт Белая Омела был вообще мало похож на порт. В нем имелся один-единственный причал для небольших торговых судов, да пара заякоренных понтонов из пустых бочек. Последние – чтоб было к чему пристать лодкам местной рыбачьей гильдии, если вдруг в то же время к причалу подойдет так называемый круглый терский зерновоз или катамаран аспадских пиратов, которых называют «торговцами» разве только из дипломатических соображений. В остальном же – извольте пользоваться шлюпками да барками, милостивые гиазиры!

И – ни одного человека.

Лараф знал, что так и будет. Ведь Белая Омела принадлежит барону Вэль-Вире и потому ожидать ликующих толп не следует. И все-таки…

Где же подлые предатели местной отчизны, бегущие к варанцам на поклон ради тридцати авриков? Где засады? Где вообще враги? Где хрестоматийные старики, женщины и дети, которых можно попеременно то убивать и насиловать, то миловать и кормить вкусной солдатской кашей?

– Мне кажется, с корабля возможно снять не более шести «молний», – сказал Йор, окончив свои мысленные эксперименты.

– Шести? Да нам и трех хватило бы за глаза! – обрадовался Лараф.

По сердцу была ему идея утереть нос всезнающей баронессе Зверде и ее грубияну-мужу. Показать им, недалеким, чего он на самом деле стоит как полководец и, – Лараф улыбнулся, мысленно поглаживая свою подругу, – как маг.