Глава 13
На следующий день я чувствовал себя почти нормально. Голова больше не кружилась, кожу не жгло, слабость прошла, только очень раздражали запахи, а глаза слишком реагировали на свет — пришлось наново регулировать очки. И продрых мертвым сном до полудня — действительно, словно умер.
Как обычно, Хан терпеливо дожидался моего пробуждения, разлегшись у порога. Вот его компаньон терпением не отличался, и только я пошевелился, как он кинулся на меня, словно в атаку, — ошалело вытараща глазенки и смешно вскидывая лапы. Но перед последним прыжком Хан настиг его и, безошибочно ухватив пастью поперек туловища, водворил на место. Котенок даже мяукнул от возмущения: как смеют тут дрыхнуть, когда он уже выспался и полон задора!.. Вообще Пират прав: нынче не те времена, чтобы разлеживаться.
Прихватив пару «глазков», я сплавал к месту под обрывом, засеченному накануне, и прикрепил их над самыми обещающими из пещер. Наудачу установил меж «глазками» простенькую ловушку, для приманки употребив зеленуху. Конечно, пудовый скат подошел бы лучше, но где ж его искать? Разыскав оброненное ночью ружье, сразу отступил к дому. Теперь Дворецкому прибавится забот: следить еще и за подводными кущами. Хотя до заката «грива» вряд ли проявится. Но кто сказал, что я вернусь раньше?
Затем скорректировал страж-программу, настроив ее на предельную жесткость. Правда, предусмотрел исключения, занеся туда знакомых, кому доверял или кого хотя бы не опасался. Вот чужакам лучше сюда не соваться — может статься, и хоронить будет некого.
Как следует обезопасив дом, я и себя экипировал по высшему разряду. Для чего распотрошил посылку Аскольда, доставленную позавчера, — к слову, довольно увесистую. «Плавунец» пока отложил, а вторую «стрекозу» наладил за десять минут, уже имея в этом опыт. Затем сосредоточился на боевом скафандре. Какими путями я выходил на него, сколько недель обхаживал изготовителей! Аскольду осталось лишь оплатить и доставить заказ — недешевый, само собой. Зато во всей губернии только мы с ним могли похвалиться такой экипировкой. Помимо самой брони, в комплект входили:
— тактический компьютер-ранец;
— цифровая камера и дисплей, вмонтированные в шлем;
— радиостанция с режимом цифровой передачи и засекречиванием;
— система опознавания «свой — чужой»;
— система поддержания микроклимата;
— тепловизионный прицел, лазерный дальномер, баллистический вычислитель, система навигации.
Впрочем, в ведущих армиях мира такой набор уже делался нормой. Но вот монитор, транслирующий картинку прямо на сетчатку, или мышечные усилители, встроенные в броню, войдут в обиход еще не скоро. Главным ограничителем тут выступает аккумулятор. Предполагалось, что усилители мускулов, основные потребители энергии, требуются лишь изредка, а прочее время боец обходится своими силами.
Облачившись в боескафандр, я впрямь ощутил себя киборгом — неуязвимым, опасным, запредельно могучим. На пике сила возрастала раза в четыре, хотя к этим всплескам еще следовало приноровиться. При всем том скафандр не выглядел громоздким — как и прежние мои доспехи, он неплохо маскировался просторной одежкой.
И вооружился я основательней, благо на скафандре хватало креплений. Вот машину менять не стал — вчера «болид» показал себя совсем недурно. Только навесил на него дополнительные щиты, а боекомплект довел до полного. Затем снова покинул свою крепость, отправясь, как и положено рыцарю, на поиски приключений.
На этот раз, прокатившись по той же магистрали, я даже не стал заезжать в город, объехал по окружной. Хотя направлялся не к памятному заводу, а поближе, в главное логово Аскольда, устроенное в глубине узкого залива, подозрительно смахивающего на фьорд. Как и мой особняк, домина сей угнездился на самом краю скалистого берега, но углублялся в обрыв на много этажей, спускаясь едва не до воды. По соседству, в широком гроте, наладили небольшую пристань, а при входе в бухту даже выстроили грозный фортик. Время от времени, по договоренности с Конрадом, вожаком Семейной гвардии, я пробирался в самые заветные уголки их крепости, почти всегда благополучно минуя все датчики и ловушки, расставленные по моим же рекомендациям. Для меня это было неплохим тренингом, хотя рискованным, для здешней Защиты — отличной проверкой. Как и в стрельбе, тут состязались средства обороны и проникновения, причем постоянно то одно, то другое вырывалось вперед. А на кон обычно ставилась жизнь.
И сегодня я провернул тот же фокус, разыскав Аскольда в его роскошной сауне. К тому ж не одного. Традиция совместных бань, завезенная из Европы, прижилась на нашей почве с особенной легкостью — стоило лишь убрать запреты властей. Правда, западники разумели под этим как раз помывку, а у нас настолько увлеклись средством, что напрочь забыли про цель. И уж раскрепостились так раскрепостились, все приличия поставив на голову. Теперь трусы почитались в сауне едва не вызовом. А потому я ввалился сюда во всем обмундировании, благо скафандр мог погасить и не такой жар.
Вместе с секретарками-близняшками, щебечущими в оба его уха, Аскольд отмокал в округлой ванне, кипящей от пузырьков. Несмотря на умеренный рост, сложение у главаря было отменным: завидные пропорции, а главное — мощный костяк, на котором мясо нарастает почти без усилий. Вот мне пришлось не один год укреплять суставы, чтобы пробиться в силовики, а тут такое — от рождения. И все равно я ушел дальше.
— Ну, еще разик, — азартно уговаривал Аскольд одну из сестер. — За папу, за маму, за дедушку…
Видно, для него было делом чести ублажить обеих до оскомины — кстати, не худшее качество.
— За Родину, за Сталина, — прибавил я, озираясь.
— Шо, опять? — взрычал он, точно волк из памятного мультфильма, всем корпусом разворачиваясь ко мне. — И много еще секретов у тебя в рукаве?
— Зависит от того, насколько ценишь ты свою жизнь, — ответил я, присаживаясь у стены. — Пока они известны лишь мне.
— Торгаш! — фыркнул Аскольд. — Первое дело у них: показать товар.
— Будто сам любишь делиться!
— С тобой, пожалуй, не поделишься… Придешь и заберешь все.
Подозреваю, это одна из причин, по которой главарь предпочитал со мною ладить. Уж он знал, что я не вор и не убийца, но любому станет неуютно, если к нему начнут заходить вот так, без стука и спроса. Когда-нибудь, очередной раз взвесив «за» и «против», Аскольд решится на упреждающий удар… А потом, возможно, кто-то другой взломает его защиту, и вряд ли это будет простым испытанием. Но кто же загадывает так далеко?
— Ладно, — сказал Аскольд, пытаясь выпутаться из чужих конечностей, — что имеешь сообщить нового?
Я расселся, вытянув ноги почти до ванны. Не столько в пику ему, сколько ради экономии сил. Если нынче их потребуется хотя бы вполовину против вчерашнего… А свой отчет начал с кокетливых фраз:
— «Вышло плохо — видно сразу. Я работал по приказу».
— Что? — нахмурился главарь.
Ну времена! Уже и цитируя фильмы, можно прослыть эрудитом.
— Другими словами, за отчетный период возникло больше вопросов, чем ответов. Вроде и узнал не так мало…
— Например?
— Во всяком случае, Калида в этом замешан крепко. Впечатление, будто он гребет под себя городское отребье, всех здешних беспредельщиков.
— И дурак, — бросил Аскольд. — Кому нужна шваль? Половина их психи, остальные — тупари, без соображения и навыков. Из них Семью не построишь.
— Калида и не собирается. Эти ваши братства, знаешь ли… Есть и другие способы держать подчиненных в узде.
— Например?
— Страх, — ответил я. — Старое, испытанное средство. Отлично заменяет и долг, и честь… даже любовь.
— Чтобы боялись, нужна сила. Откуда она у Калиды?
— Ну, видимо, накопил уже достаточно средств, чтоб обзавестись бригадой ликвидаторов. И ребята, доложу тебе, там собрались ушлые — с некоторыми я уже имел дело.
— И?..
— Больше не хочу. Ноги-то, как видишь, унес.
— Если они такие грозные, — усомнился Аскольд, — как же толстячок с ними справляется? Вдруг кто потребует прибавки к зарплате, а заказать его Калида не успеет? Нет… без сильной гвардии не обойтись.
Игнорируя мое присутствие, Аскольд дразнил изнывающих подружек, запустив пальцы под их ягодицы. Или это, наоборот, — демонстрация? И что хочет показать: как мало нуждается в Лане?
— Ничего, что к вам лицом? — спросил я. — Моя трепотня не мешает?
— Присоединяйся, — позвал он. — Что ты как неродной?
— Недосуг, — отказался я, не слишком заботясь, как услышит это Аскольд: одним словом или тремя. — Это вы сплошь родственники. И занимаетесь, как понимаю, кровосмешением.
— Сей орган, как и любой другой, требует тренировки, — наставительно произнес Аскольд. — Не моя вина, что женушка не справляется.
Мне, что ли, ее на путь наставить?
— Лучше бы мозги чаще упражнял.
— Одно другому не помеха.
— А знаешь, что от избытка секса слабеет соображение?
— То-то ты такой умный! — съязвил он.
Двойняшки захихикали в унисон. Маленькая, но аудитория — как же без нее? Я помолчал, с интересом разглядывая их прелести, отблескивающие в сумраке. Затем сказал:
— Есть у собачников термин «развязать» — не слыхал? Так вот я завязал… временно. Голова сейчас важнее головки.
— Понятно, — хмыкнул Аскольд. — В монахи, значит, подался. Из своего гнезда скит устраиваешь. Видел я одну из твоих послушниц — с такой, пожалуй, завяжешь!
— Думаешь, стану метать бисер? — пожал я плечами. — Развратнику нудиста не понять.
Тут меня посетила занятная мысль, и, пока не забыл, решил ее обкатать:
— Насколько знаю, при вхождении в Семью бандята приносят клятву.
— Присягают на верность, да, — кивнул Аскольд, настораживаясь. — Что, наконец самого потянуло?
— Ща, разбежался!
— Тогда при чем тут присяга?
— Хотел узнать, прибавляет ли она верности твоим браткам или остается, как обычно, сотрясанием воздуха.
— А черт его знает! — искренне ответил главарь. — Может, и прибавляет — тем, кто доверчивей. Хуже-то не будет, верно?
— А вот у Калиды присяга работает.
— Как это? Ты ж говорил, страх!
— Любую угрозу можно перешибить другой, прямой и непосредственной. Но тамошние нукеры на угрозы плюют.
— Может, у них родичи в заложниках?
— Это ты у Кобы заимствовал? — полюбопытствовал я. — На многих действует, но ведь не на всех? И уж во всяком случае — не на маньяков.
— Господи, они-то при чем?
— При том, что у Калиды завелись и эти. И не где-нибудь, а в ближнем круге. Как тебе такое?
Аскольд покачал головой. — Храбрецом толстун никогда не был, — заметил он. — Уж не вставил ли в них выключатели?
— Фантастики насмотрелся?
— А разве сложно? Чуть кто возбухнет — р-раз!..
— Говорю ж: дело не только в страхе. Они на самом деле верны Калиде.
— «Но я другому отдана…» — вдруг процитировал Аскольд, совершенно не выносивший поэзии. — Все-таки не мешает одного вскрыть.
— Тебе бы самому не повредил рубильник!
— Можно ж и по науке? Просветить там, скальпельком аккуратно… У меня найдется знакомый хирург.
— Поищи лучше гипнотизера. А то и колдуна.
— Чего-чего?
— Во всяком случае, тут не простое внушение.
— Притормози, — велел главарь. — Это уж не фантастика — фэнтези.
— Сейчас не до терминологии, — пренебрег я. — Равновесие нарушилось, не чувствуешь? Грядет новый передел.
— В чью пользу?
— Будто поверишь, если скажу… Хотя, — я хмыкнул, наткнувшись на довод, — ты не заметил странностей в ухватках Носача?
Аскольд бросил в меня напрягшийся взгляд, будто рапирой кольнул:
— Ты о чем?
— «Моя Земфира охладела», так?
— К чему ведешь, я не пойму!
Я снова ухмыльнулся, не без злорадства:
— Думаешь, Носачом его за шнобель прозвали? Нюх у него редкостный! А к нюху есть полезное качество: он всегда на стороне побеждающих.
— По-твоему, он переметнулся? Да я ж его в землю вобью!
— Чем гневаться, оценил бы: такой чуткий прибор!.. Ты ведь хотел знать, куда дуют нынешние ветра?
— А знаешь, что случилось прошлой ночью? — вдруг спросил главарь.
Еще бы, за эту ночь со мной стряслось столько всякого!
— Ну?
— Потопили одно из моих судов, «Орла». Не выплыл никто, хотя до берега было рукой подать.
— И что это значит? — прикинулся я непонимающим. — Твоя версия?
— Лишь у Грабаря есть подходящая посуда, чтоб устроить абордаж. А свидетелей оставлять, ясное дело, ни к чему.
— Ты сказал: до берега близко. Что, видели зарево?
— Точно.
— И слышали что-то?
— Взрывы.
— А выстрелы? Ночью, да над водой, звуки разносятся на километры.
— Нет.
— Странно, да? — сказал я. — Что за абордаж без пальбы!
— Думаешь, торпеда?
— Ага, и подводная лодка, — подхватил я. — Неслабо разжился Грабарь, и всё, лишь бы тебя достать!..
Лицо главаря потемнело. Но он лишь спросил:
— Тогда что, ракеты?
— Я осмотрел ваше пожарище, — сказал я. — Склад будто атаковали с моря. Но от ракет был бы иной эффект. Кстати, сторож не всплыл?
Аскольд покачал головой, затем добавил:
— Но до того, как полыхнуло, якобы раздалась очередь.
— Прощальный салют. Может, под головешками отыщется ствол.
— Кажись, и у тебя есть версия?
— Тебе ж неинтересны домыслы? По моим ощущениям, парень погиб, а что до виновников… — Я пожал плечами. — Когда в деле фигурируют море и ночь, можно ожидать чего угодно.
— Это похоже на почерк Грабаря. Он давно мне в затылок дышит.
— Много ты смыслишь в почерках, — фыркнул я. — Тоже мне — эксперт!
Не люблю служить громоотводом, но лучше бы Аскольд выплеснул раздражение на меня. Не так опасно для общей ситуации.
— Слыхал же, у Грабаря подстрелили сына? — прибавил я.
— Да хоть всех! Старику давно пора сделать укорот.
— Как бы и он не решил, что это твоя работа.
— Если б я наехал, — снисходительно пояснил Аскольд, — сделал бы умней.
— Это ты знаешь. Возможно, и я. А вдруг Грабарь посчитает иначе?
Нехотя главарь представил, буркнул:
— Ну?
— Ты же мнишь себя умным? Вот и думай! Кому на руку сия чехарда?
— По-твоему, это Калида затеял передел?
— До сих пор ему перепадало, чем брезговал крупняк. А теперь сделалось тесно в своей нише. Вот и решил стравить вас, чтоб высвободить пространство.
— Ты так уверенно говоришь!
— Я знаю Калиду. Хитрым он был всегда, а сейчас накопил силу.
— Да откуда у этого шибздика?
— Вот и я думаю: откуда?
— А чего ты так выгораживаешь Грабаря? Наводит на подозрения!
— Не люблю очевидных решений. Тебя сейчас будто подталкивают к тому, для чего ты уже созрел. Не обидно оказаться настолько управляемым?
— А доказательства?
— Не в суде. Я знаю, ты знаешь… Мало?
Фокус не прошел. Аскольда так просто на кривой не объедешь.
— Как раз я не знаю пока, — отрезал он. — Вообще, Род, разочаровываешь меня. Заявился с домыслами, стращаешь Калидой. Да кто ж его убоится?
— Дерьмо быстро слипается. А рассыпано оно нынче всюду.
— Ты на кого намекаешь?
Я усмехнулся:
— Вообще я имел в виду Калиду и его присных. А ты что подумал?
— Ты понимаешь, что у нас Семья? — сказал Аскольд. — Не какое-то там сборище отребья!..
— Тоже мне, боевое братство! — фыркнул я. — Уж мне известно, у кого тут львиная доля. Не вы первые спекулируете на родстве — японцы тоже на нем экономику поднимали. Но они придумали и другое: четкую регламентацию отношений и поступков — долг, подменивший чувства.
— Как у тебя, что ль?
Помолчав, я спросил:
— Ась?
— Нет, кроме шуток, — сказал Аскольд, посмеиваясь. — Мне интересно, отчего ты честен со мной. И с другими. Ведь тебе плевать на нас.
— Честность — товар, сам ведаешь.
— И на прибыль тебе плевать, — отмахнулся главарь. — Ты на методиках навариваешься нехило — зачем тебе сверх?
— Я эстет, — пояснил я. — Люблю красивое: природу, женщин, поступки…
— Ну да, сакура в снегу, сады из камней, — хмыкнул он. — Самурай!.. Еще и чистюля, верно?
— Верно. А грязь — любая — негигиенична.
— И тут выхожу я, весь в белом…
Красотки вновь захихикали, как по команде. Им бы комедии озвучивать, подсказывая тупому зрителю, где смеяться.
— Считай это патологией, — предложил я. — Зачем усложнять? К тому ж это не единственный мой бзик.
— А что еще?
— Еще я верю в совесть. Слыхал про такое?
— Ну-ну, — проворчал Аскольд. — И с чем это едят?
— Тебе, конечно, трудно поверить, но между всеми людьми — имею в виду нормальных — присутствует связь. Так вот с нею сейчас происходят странные трансформации. В целом ее, видимо, не стало меньше. Но ближних тут впрямь возлюбили как себя — за счет дальних, любовь к которым сошла на нет.
— Надо ж, какой ужас, — вздохнул главарь и потискал двойняшек. — Вам тоже страшно? Ах, мои сладкие!..
Заворочавшись, он вместе с ними перебрался за стол, где поджидали тарелки, полные овощей, зелени, и поднос с ломтями слегка прожаренной говядины. Аскольд и раньше уважал ее с кровью, а теперь заимел привычку рвать мясо руками. И девицы охотно поддержали его в этом. А жирные руки все трое, дурачась, вытирали друг о друга, благо рядом полно воды. Надо признать, такие ухватки вполне гармонировали с наготой, а вот интерьер следовало менять. К примеру, сгодилась бы пещера с жарким костерком по центру и закопченным сводом, в которой я побывал вчера.
— Совесть, хм, — снова заворчал Аскольд. — А кто трындел, что в мистику ни за какие коврижки? Это ж надо — совесть!..
— Я говорил: есть вера, а есть суеверия. Да и в вере разброс адовый. Кто-то верит в бородатого хмыря за облаками, который всем делает «козу»; я — в совесть как объединяющее начало… Ну, для упрощения представь ее как круговую поруку в масштабе Вселенной.
— А шарика тебе уже мало? — спросил главарь. — Ладно, теперь скажи что-нибудь по делу. Нас-то сейчас чего затрагивает?
— Люди перестают реагировать адекватно, понимаешь? Слишком у многих отказывают тормоза. Единственное, что еще удерживает большинство, — тот же страх.
— А разве когда-то было иначе?
— Ну, поздравляю!.. По себе судишь? Тогда с тобой опасно вести дела.
— Есть еще выгода, — успокоил он. — Пока что ты нужен мне.
— Пока — что? Пока и твой ветер не переменится? А есть такие, кто пойдет со мной до конца?
— В дурдоме пошуруй, — посоветовал Аскольд. — Там им самое место.
Секретарки разом засмеялись, не прекращая умасливать хозяина в четыре руки. Похоже, и этому в споре с одиночкой требуется поддержка.
— Жизнь пошла, а? — подивился я. — Маньяки делаются нормой, совестливых записывают в психи.
— Мой бедный Род, — с прохладной улыбкой молвил главарь, — тебе не достигнуть вершин. Слишком отвлекаешься на ерунду.
— Так ведь карабкаемся по разным склонам. Не понял еще?
— Ты о чем?
— Хочется наследить в Истории? Да ради бога! Принимай эти грязевые ванны, пока не пропитаешься насквозь.
— Вопрос в цене, — сказал Аскольд. — Нормальную цену я готов платить.
— Вопрос в цели, — возразил я. — Власть ведь тоже средство, как и секс. Думаешь, достиг вершины, сделался Царем мира? А это сперма прокатывает по бугоркам наслаждения, побуждая всаживать корень снова и снова. Это инстинкт, понимаешь? Живность запрограммирована на продолжение рода, а ты, как бобик, следуешь программе. И еще разглагольствуешь о цене!
— Пусть средство, — уступил он. — Для больших свершений, для благих дел… А?
— Ты ж гордишься холодным умом. Вот и вспомни, скольких ты уже сдал либо столкнул с карниза, пока карабкался наверх. В таких делах либо «холодная голова», либо иллюзия «чистых рук» — третьего не дано.
— То есть или сволочь, или дурак? — уточнил главарь, нехорошо улыбаясь. — И кто я, по-твоему?
— А уж это сам выбери, — предложил я, не мелочась.
— Был бы дурак, давно убрал бы тебя с глаз долой. И не слушал бы ересь.
Краем рта я усмехнулся: «Вот и выбрал».
— Или, думаешь, за тебя вступятся? А это уже напоминало сведение счетов — всплыла давняя обида!
— Давай разберемся, — сдерживаясь, предложил я. — Что выиграешь ты, убрав меня, и что потеряешь… Конечно, если ты еще способен разбираться.
Последняя фраза была, наверно, лишней… а может, и нет. Я ведь впрямь не боялся его, и лучше бы Аскольд это усвоил. Пусть подозревает тут подвох — я ведь спец по сюрпризам, — пусть вспомнит мои приступы ярости, которые не остановить первой пулей. Пусть думает, что за мной большие силы — к примеру, федералы. Или даже ЦРУ.
— По-моему, нас не туда повело, — с неудовольствием заметил Аскольд. — Вообще, я что тебе поручал?
— А и вправду — что?
— Разберись с шарашкой на канале, — распорядился он, явно играя на публику. — Нужно выведать, откуда поступают эти ляльки. Уж не прорыл ли кто тоннель сквозь весь шарик?
Ну да, из самого Сан-Франциско прямиком в наш зачуханный городок.
— Хочешь знать, что говорит мой внутренний голос? — спросил я.
— Ну? — заинтересовался главарь.
— «Да пошел ты!..»
И все ж от логова контрабандистов я двинулся к трехэтажке, где обитали странные ребята. Напрасно Аскольд понукал — меня и самого влекло туда, как магнитом. Хотя все, что можно подглядеть через тамошние окна, исправно поступало к Дворецкому и каждую заснятую сценку я мог просмотреть на любом удалении от объекта. Завесу молчания, окутывающую таинственное здание, удалось обойти без особых проблем, выловив в Океане программку, позволявшую читать с губ. Я даже снабдил озвучивание подлинными голосами, записав их снаружи дома, — благо все четверо, похоже, не применяли повышенные тона. И так же безмятежны, благостны были их лица. За такими лицами можно следить часами, заряжаясь их спокойной уверенностью. Кто бы знал, как утомили меня людские хвори! Ведь почти не осталось полноценных, вменяемых. Маньяки да параноики лишь крайние проявления общего недуга, и чуть не всякий выкажет патологию, стоит копнуть глубже.
Как и ожидалось, картинки не содержали полезной информации. Если не считать имен четверки: Ника, Стелла, Влад, Стас. Никой звали как раз ту, с песочными волосами. Хотя Стелла смотрелась не хуже, на свой лад, — белокожая брюнетка с прекрасным ликом и роскошными формами.
Сегодня я посвятил слежке не один час, благо ребята вели себя активно, разъезжали по городу почти безостановочно. Меня если и замечали, то не обращали внимания, будто успели узнать лучше, чем я их. Впрочем, это было бы не сложно, потому что я не понимал ничего. По первому слою странники гляделись обычно, если исключить безупречный облик. Но чем занимаются, на чем навариваются, как поддерживают достаток? Или им башляют на стороне? Тогда кто: федералы, западники… пришельцы, нечистая сила? Тьфу!
Официозов ребята сторонились, но и с торгашами дел не вели, то есть версия с контрабандой не катит. Если они посещали кого, то не в самых благополучных кварталах; иногда даже вывозили оттуда что-то, чего я не мог разглядеть за темными стеклами, — грузы или людей. А больше всего озадачивали их средства связи. Пару раз я видел, как они переговаривались из машины, забыв или не позаботясь поляризовать стекла, но перехватить разговор не удавалось. То есть я даже не мог засечь источник радиоволн, будто странники применяли иной принцип. Господи, какой!.. Гравитационный, что ли? Но в Океане про это ничего нет.
Так ничего не расчухав тут, я вернулся к своему персональному зверинцу, выбрав для рассмотрения еще один занятный экземпляр.
К гильдии карателей Хвощ прибился не от хорошей жизни. Досталось ему крепко. Сперва квартирные грабилы с бессмысленным изуверством вырезали семью его сестры, затем кто-то изнасиловал дочь-малолетку — прямо в лифте, остановив кабинку между этажами. Понять чувства брата и отца нетрудно, но в данном случае праведный гнев обернулся потребностью убивать. То есть задатки зверя в Хвоще присутствовали изначально — впрочем, как у многих. Но одним для их активации приходится пережить потерю близких, другим достаточно увидеть агонию ребенка, попавшего под машину. И жизнь сразу обретает новый смысл, а сила черпается из умирающих под твоими руками — жуткая сила, несравнимая с прежней. Даже мне знакомы эти ощущения, и вот этого я боюсь в себе больше всего. Когда тобой начинает управлять Голод… Отличить хищников от профи, убивающих за деньги, несложно. Первые всегда стараются сблизиться с жертвой, сомкнуться с нею в момент гибели, чтобы забрать энергию, выбрасываемую при агонии.
Так вот, Хвощ не из тех, кто всаживает пули с полукилометра или минирует машины. Правда, ему-то еще требуются оправдания для свирепости. Но, может, те, кто убил его сестру, тоже себя чем-то оправдывали. Судя по почерку, там порезвились абреки, а уж им есть что предъявить гяурам.
Мы съехались на пригородном пустыре окно к окну и на треть приспустили стекла, чтобы говорить без помех.
— Ну, в чем проблема? — сразу спросил Хвощ.
Он мало изменился, несмотря на новое ремесло. Вполне обыкновенное лицо, даже симпатичное — если не знаешь, кто он. А как узнаешь, начинает работать воображение.
— В сынке Грабаря, — сразу ответил я. — Вам не заказывали?
— Ну-у, Род, — протянул каратель, — кто ж о таком говорит!.. Или не знаешь правил?
— Грабарь ищет убийцу, — пояснил я. — А старик он настырный, сам знаешь. Если не хочешь лишних хлопот, просто скажи «нет», и я перемещу вас в конец списка. Это ведь не против правил?
— Мы не убийцы, — оскорбился Хвощ. — Каждый заказ выносится на рассмотрение трибунала. И только если объект заслуживает приговора…
— Ладно-ладно, народные мстители! Может, и денег не берете?
— Каждый труд требует оплаты. А у нас повышенный риск.
Надо ж, и тут подвели базу!
— Так что там насчет сынка? — напомнил я. — Постигла его ваша кара?
— Ведь он, я слышал, паренек безобидный, — уклончиво ответил Хвощ.
— Ну да, только очень любил девиц, не слишком заботясь о взаимности. А иногда даже забывал расплачиваться. Кто-то ведь мог подумать и решить, что ее изнасиловали. Для вас это достаточное основание? Только не заливай, как скрупулезно вы проводите расследование!
С сожалением каратель вздохнул — видно, на этой теме он и хотел задержаться. Пожевав губу, промямлил:
— Ну, если отягчающие обстоятельства: возраст там, повреждения, особая жестокость… И наказание подбирается соразмерное. Не обязательно же каждый раз умерщвлять?
— Ладно, в теории просветил. Может, скажешь теперь по существу? Что передать Грабарю — что вы не отрицаете участия?
— Отрицаем, — решился наконец Хвощ. — Слово даю: мы тут ни при чем. А слово мое…
— Крепче гранита, знаю. Но вас пока не вычеркиваю — имей в виду.
— Обижаешь, — нахмурился он. — Мы ж не «шакалы», Предел чтим.
Я все не мог отделаться от ощущения, будто разговариваю с нормальным человеком. Хвощ не казался ни грозным, ни даже опасным. Хороший семьянин, деток любит. Ну работа у него такая — убивать. Еще один «карающий меч», палачик эдакий — ничего особенного. У нас же всякий труд почетен.
— Меня еще не обсуждали в вашем трибунале? — полюбопытствовал я. — Чем у вас карается, к примеру, превышение необходимой обороны?
— Да ну тебя! — совсем обиделся Хвощ. — За кого держишь нас?
— За душегубов, — ответил я. — Одно дело — защищаться, другое — карать. А интересно, почем нынче правосудие?
— В смысле?
— Сколько нужно заплатить, чтобы вы отступили от правил? За ненормированные убийства особый тариф, да?
— Думаешь, ты один честный? — кривя губы, спросил он. — А прочие — слякоть?
Самое забавное, что примерно так я и думал. Хотя на дух не выношу самозваных элитчиков. Боже, темны твои пути.
— Может, вы и мстители, — выдал я под занавес, — однако «уловимые» — помни о том. Как бы и с вами не захотелось кому свести счеты. Или направить к великой цели. А может, ваш Совет уже поставили под контроль, ты не думал?
Уезжал с пустыря я не в лучшем настрое: похоже, и эта нить никуда не ведет. Для поднятия тонуса включил музыку. Передо мной, на дисплее проигрывателя, завораживающе плясали огненные столбцы спектрального анализатора, но я глядел больше по сторонам. Не та обстановка, чтобы расслабляться. Пожалуй, теперь пора потолковать с главным подозреваемым. А где найти его, я знал и раньше.
Новый дворец Калиды, возведенный совсем недавно посреди старого городского парка, подле затянутого ряской пруда, сильно смахивал на модель египетской пирамиды, причем изрядных размеров. И, судя по сведениям, собранным мною в разных местах, путь к здешним покоям тоже лежал через лабиринт. Вообще здание смотрелось чудно — что называется, ни окон, ни дверей. За исключением единственной, выходившей к нарядным мосткам, протянутым над прудом. Не мудрствуя лукаво, я сунулся прямо туда. Еще вчера мне это в голову бы не пришло. Видно, очень разозлили меня ночью, если решился на такое. К тому ж и скафандр хотелось опробовать.
В вестибюле меня встречали, и прием оказалась теплым. Четверо сторожевиков уже околачивались тут, а из дверей выскакивали новые, выстраиваясь в полукруг. Никто тут не забивал себе голову рыцарскими бреднями — они бросились на меня стаей, пытаясь смять общей массой, ошеломить лавиной ударов. И это вполне бы им удалось, если б не мой скафандр. Пришлось включить усилители, чтоб выравнять силы и добавить себе скорости. Сравняться в числе ударов, правда, не получилось, зато каждый мой стоил десятка их, пробивая брешь в окружившей меня живой стене. Конечно, брешь тут же заделывали — пока хватало резервов. Я ощущал себя то ли терминатором, то ли робокопом, настолько превосходил сейчас среднего человека. А мои противники не слишком выходили за норму, разве ярились сверх меры.
И в упорстве сторожевикам не откажешь: они отступили не раньше, чем поредели вдвое. Уверясь, что силой меня не остановить, переключились на пальбу. Из-под просторных, как у заговорщиков, плащей возникли огнестрелы, коротенькие, хищные, с торчащими рукоятями, с объемистыми насадками на дулах. И почти сразу машинки пошли в ход.
На такой дистанции приличный стрелок должен вколачивать пули как гвозди — сторожевики и вколачивали, проверяя на прочность каждый стык моего скафандра. Сколько я ни уворачивался, пули оказывались быстрей. К счастью, латы держали исправно, подтверждая заверения производителей, — я ощущал лишь тупые, хотя болезненные толчки, заставлявшие меня вздрагивать. Поневоле пришлось и мне включаться в пальбу. Вражины добивались моей смерти — тем хуже для них. Но становиться с ними на одну доску я не желал и стрелял по ногам, оставляя за собой раненых. Может, я уступал здешним гардам в меткости, но угодить в спичечный коробок с пяти метров, даже и навскидку, вполне способен. А благодаря «стрекозам» я прекрасно «видел поле», замечая каждого противника еще до того, как он вступал в драку. Я продвигался от комнаты к комнате, укладывая одного за другим, и удивлялся: сколько же их! Как и полагалось трусливому ничтожеству, Калида окружил себя не лучшими бойцами, зато многими. Хорошо, я неуязвим, точно герой боевика, иначе пробиваться пришлось бы куда дольше, а Калида тем временем успел бы улизнуть.
Но, оказалось, он не собирался ударяться в бега, а поджидал гостя, рассевшись на возвышении, в вычурном кресле, — видимо, в его представлении эта конструкция смахивала на трон. Вырядился Калида в подобие монарших одежд, свободных и цветистых, — которые, впрочем, могли сойти за домашний костюм. В открытом вороте виднелась мягкая грудь, поросшая русым волосом, — и никаких признаков кольчуги. Вдобавок он был босой, а отросшие ногти на пухлых пальцах отблескивали лаком. Наряд скорее подчеркивал дефекты сложения — дескать, принимайте меня, какой есть. Это мне, чтоб не потерять самоуважение, приходилось по миллиметру, год за годом, наращивать мускулы, растягивать связки, удлинять кости. А Калида любил себя и таким: нескладным, пузатеньким, сутулым — позавидуешь.
Как человек чести, толстячок встречал меня один — если не считать двух слоноподобных истуканов, громоздившихся по обе его стороны и упакованных в тяжелые доспехи. Они впрямь походили бы на статуи, если бы за прозрачными щитками не двигались зрачки, неотступно нацеленные на меня. Каждый сжимал в руках двуствольный убойник, заряжаемый и гранатами, — уж их я не хотел бы испытывать на себе. Хотя исполины и без гранат могли меня сокрушить — одного я даже узнал, по свежим ссадинам. При том, что походили друг на друга, точно двойняшки. Инкубаторские, что ль?
И сразу мне захотелось убраться отсюда. Если эта встреча не готовилась, то я никогда не принимал гостей. Или то была проверка охраны в условиях, максимально приближенных к боевым? На всякий случай я решил пока не удаляться от двери.
— Не опоздал? — спросил у Калиды. — Прием еще не закончен? Сэ-эр!..
Скривив губы, он взирал на меня, точно на блоху, хотя при его росте даже с пьедестала трудно глядеть свысока. Внешне-то Калида остался, каким я помнил: низеньким, пухлым, с невыразительным щекастым лицом, обрамленным шкиперской бородкой. Но в глазах появилась пронзительность, будто он уже налился властью по брови и теперь изливал ее через взгляд. И зубы стали как у акулы, крупные да блестящие, — а ведь прежде гнили через один. Он даже помолодел, хотя с последней нашей встречи прошло немало лет. На самом-то деле звали его Игорь, и с имечком этим мне не везло с детства, будто на него наложили проклятие.
— Убивать пришел? — спросил Калида фальцетом и захихикал довольно-таки мерзко, словно желал утвердить меня в этом намерении. — Ведь ты не состоишь в гильдии — у тебя и права нет!
— Назрела необходимость, — пояснил я сурово. — Уж извини.
— Может, поговорим? — предложил он. — Не бойся, нам не помешают.
— Если вздумал купить меня или запугать, не трать слов. И про трудное детство не трынди — поздно тебя жалеть.
Хамил я не от избытка смелости. Подобным типчикам за чужим бесстрашием чудится сила. Тут уж кто кого сильнее напугает.
— Хочу просветить, — объявил Калида важно. («Слушайте, слушайте!») — Но сперва скажи, кто тебя науськал? Ты так стараешься мне напакостить!
— Когда «так стараются», делают для души, — пояснил я. — А кто проплачивает, не твоего ума дело.
— Будто я не знаю: Аскольд!
Тогда зачем спрашивать?
— А почему не Грабарь? — пустил наудачу. — Ты ж подстрелил его сынка!
— Кто — я? — изумился толстячок с чрезмерной экспрессией.
— Или я работаю на федералов — такое тебе не приходило в голову? Откуда, по-твоему, моя оснастка?
Вот это Калиду проняло — оторопев, он даже захлопал ресницами.
— Ведь ты методист, — возразил он неуверенно. — Все знают!
— А вы — жмоты, — парировал я. — На вас разве заработаешь много?
Я не слишком надеялся, что блеф сработает, но Калида вроде бы заглотнул наживку. Наверно, высокое покровительство вполне объясняло ему мое нахальство.
— Я ж говорил, — сказал он почти довольно, — нам есть что обсудить.
Движением ладони главарь велел своим истуканам отступить к самой стене, демонстрируя доверительность, и указал на креслице, притулившееся возле его пьедестала. Ага, щас! Не хватало мне сюрпризов с люками, распахивающимися в полу.
— Не хочу скрывать: ты симпатичен мне, — произнес Калида. — Мне вообще нравятся люди, почитающие правила.
— Еще бы, — поддакнул я. — Они ведь дают тебе такую фору!
— Но ты сильно промахнулся, выбирая хозяина, — продолжал он, будто не слыша. — Аскольду недолго осталось корчить из себя державного князя. Грядут перемены, после которых ему уготована скромная роль.
Ну прямо мысли мои читает!.. Привалясь спиной к стене, я приготовился к длинной лекции. Калида славился умением подолгу и со вкусом трепаться ни о чем, но, может, теперь в его речах прибавилось смысла?
Сперва-то, как и встарь, он излил на меня немало мутной воды. Затем прорезалось новое — я даже стал вслушиваться.
— Человечество вырождается, — убежденно вещал толстячок, будто знал это по себе. — Оно сделалось беззубым и бессильным, разучилось бороться за выживание. Требуется порода хищников, вожаков, чтобы встряхнуть это стадо. И численность его пора сокращать, пока не разразился всеобщий голод. Или за дело не принялась старушка-Земля. Знаешь, что делает пес, когда ему досаждают блохи? Неспроста ж последнее время так разгулялись стихии!
Надо ж, и этот подвел базу под свое скотство. А замах каков! Человечество, никак не меньше.
— Затем и устраиваешь свои шоу? — спросил я. — Чтоб выявить хищников. Но те пожирают скот, а вожаки ведут за собой. По-твоему, нет разницы?
— Можно жрать слабых и больных, а прочих гнать на сочные пастбища, — осклабился Калида. — Пора, пора заняться селекцией! Для общего блага.
— Может, начнем с тебя?
— Думаешь, это я слабый? — Он снова ухмыльнулся, будто рассчитывал меня крепко удивить.
— Что больной — точно. Психушку давно не навещал?
Вот теперь я действительно бил по больному: в юные годы Игорек попадал туда не однажды. До истоков я не докопался, но подозревал, что причина в маменьке, слишком возлюбившей единственное чадо. Обычно на такие напоминания психи реагируют бурно, но этот и бровью не повел.
— А что, — заметил он радостно, — там собраны недурные болванки. Вон и Алмазин не брезгует!
— Еще бы. Куда ж дерьму стекать, как не в клоаку?
Калида энергично замотал головой, даже ладонью похлопал по локотнику: «Ты не прав, Вася!» Он не научился еще говорить как Аскольд, веско и без суеты, и не пропитался могуществом, точно силой. Хотя звонил складно. Ученый же человек — из универа выперли.
— Не путай божий дар с… тем самым, — призвал он. — Помянутые мной болванки не отходы, просто — иная порода. Так уж ребята устроены, и что? Надо же быть терпимей!
— К людоедам, что ль, к серийщикам? Не эти «болванки» ты разумеешь?
— Как поется в известном шлягере: «темные силы нас… нас! — подчеркнул Калида, — злобно гнетут». То есть приходят-то они изнутри, и с этим ничего не поделать. Думаешь, у «нашистов» в штурмовиках кто? Такие же любители убивать, хотя прикрылись пышными словесами. Уж про карателей не говорю.
— То есть хищников ты собираешься набирать из маньяков?
— А что маньяки? — вскинул он бровки. — Ну что? Из-за чего такой шум, я не пойму! Самый удачливый из этих бедолаг за годы самоотверженных стараний, каждодневно рискуя жизнью, ухайдокает с полсотни бродяжек, шлюх либо дурищ, напрочь лишенных самосохранения, — и все стоят на ушах. А какой-нибудь безмозглый фанатик взрывает квартал, разом отправляя на небеса тысячи, без разбора полов, возрастов, достоинств, и он уже борец за идею, народный мститель. И ведь сколько энергии уходит в пар! Где справедливость? Да если маньяков должным образом организовать, они станут полезнейшими членами общества, этакими селекционерами. Поискать же таких умельцев! Если угодно, это защитный механизм человечества, направленный против перенаселения и деградации. Но до сих пор им лишь не хватало хозяина.
— И ты решил заполнить вакансию, — предположил я. — Хотя погоди… Ты ж имел в виду жизненную энергию, да? Как раз ту, какой питаются маньяки. Ведь все они «рабы лампы», то есть Голода.
— Вот-вот, и стоит получить над «лампой» контроль, — подхватил толстячок, одобрительно кивая, — как весь урожай, который они собирают по губернии, станет стекаться сюда. — Калида ткнул пальцем вниз, едва не угодив в причинное место. — Конечно, за вычетом расходов на собственную подпитку.
— Осталось завладеть «лампой». И как обстряпаешь это?
— А догадайся! — хитренько улыбаясь, предложил он. — Условия задачки тебе известны.
Но я-то видел, как невтерпеж Калиде поделиться знанием. Следовало только дать ему хороший разгон.
— Судя по способности серийщиков аккумулировать чужую энергию, — начал я, — они подключаются к жертвам некими каналами. Вдобавок многие из этих психов «слышат голоса»… то есть контактируют еще с кем-то. Похоже на зачатки телепатии.
— Их беда, что они не могут сохранить свою жизнесилу, — не выдержав, вступил Калида, — а потому вынуждены забирать у других. Серийных убийц величают энерговампирами, но скорее они проводники. Потому что кто-то, куда более могущественный, откачивает у них энергию, впечатления — отсюда и Голод. И сколь ни вылавливай серийщиков, их не станет меньше, потому что загвоздка-то не в них, а во Всадниках.
— Выходит, и тут надо искать заказчиков? Как говаривал Геббельс: вы, мол, убивайте там, не сомневайтесь, а все угрызения беру на себя.
— Наш человек, — одобрил толстячок. — С размахом действовал.
— Такой же урод, как прочая ваша шатия, — подтвердил я. — От Адика до Йоси — сборище неполноценных. Небось и методы их тебе нравятся?
Калида пожал женственными плечами:
— Почти всем требуется плетка.
— Эдак распугаешь вокруг всех.
— «Распугаешь» — ха! Да их за уши от меня не оттащишь. Настоящие звери жить не могут без плети.
— Тут ты, наверно, прав. Я было подумал: речь о людях… И чем приманиваешь предаторов?
Толстячок вдруг визгливо гоготнул, захлебнувшись от ликования.
— Может, я посланник Бога на Земле? — спросил он игриво.
Глянув на него с брезгливостью, я возразил:
— А я никого на Землю не посылал.
Вообще это старая песнь Калиды, исполняемая уж не первый год.
— Впрочем, суть в ином, — добавил он. — Наконец Бог вернулся на Землю.
— Снизошел, что ль?
— Скорее восходит, — поправил Калида с лукавой ухмылкой, будто находил радость в разбрасывании намеков.
— Помнится, лет двенадцать назад ты уже предрекал пришествие.
— Я ошибся лишь в сроке, — с жаром возразил толстячок. — Что такое десяток-другой годков в сравнении с вечностью!
— Расскажи это пацанве, которой задурил тогда головы.
— Я наставил их на Путь, — снова не согласился он. — Посмотри, что творится вокруг, — повальный разврат. Священнодействие, ритуал продления рода они превратили в пошлое отправление потребностей, как еда или сон, в непотребные игрища, в похабщину. Господи помилуй, они даже не стыдятся заниматься этим на людях, а партнерами обмениваются, точно дисками!..
Теперь возразил я, больше из духа противоречия:
— Зачем усложнять? При надежной контрацепции процесс больше не ассоциируется с начальной целью. Источник удовольствия — и только. Чего тут стыдиться, что скрывать?
— Потому и следует запретить контрацептивы! — вскричал Калида. — Люди забыли настоящие чувства…
— Имеешь в виду инстинкты?
— И должны вернуться к истокам!
— И плодить по штуке в год? — спросил я. — Больше детишек, хороших и разных, — на радость тебе и прочим педофилам. А сам не желаешь проходить полжизни беременным? Из тебя вышла бы образцовая свиноматка.
Откинувшись в кресле, Калида закинул ногу на ногу и покачал в воздухе напедикюренным мягким копытом, уставясь на меня, точно гипнотизер. Но хоть я и ощущаю взгляды как немногие, его «магнетизм» не оказывал на меня действия. Уж этому не подвержен.
— А если я все же пророк? — спросил он с той же хитрой усмешкой. — Может, я один вижу Истину? И черпаю в ней Силу, и делюсь с апостолами!
— Сколько их у тебя?
— Двенадцать, как и положено. А у тех — свои.
Калида умолк, будто в азарте сболтнул лишнего. Его беда: больше любит говорить, чем слушать. Хотя кто этим не грешит? И я молчал, прикидывая, не поехала ли у толстячка крыша. Вообще в его внешности будто менялось что-то, штришок за штришком, а голос становился гуще и медленней, словно бы тормозилась запись.
— Но дело даже не в том, — свернул говорун. — Ведь это та Истина, по которой строится мир, а Бог дает мне Силу исполнить предначертание. До сих пор такое не удавалось ни Иисусу, ни Мохаммеду, ни Гаутаме. А вот я стану в божьем царстве истинным помазанником!
— Из грязи в князи, да? — спросил я. — Ведь так не бывает, тюфячок. Из дерьма пулю не вылепишь.
Но Калиду было не прошибить.
— Всё начинается с малого, — заметил он рассудительно. — Знаешь, как рождалась Османская империя? Один мелкий бей, Осман, подмял своего соседа. И пошло, пошло!.. А что получилось в итоге?
— Значит, и тебя греет империя?
— Так ведь без нее не будет порядка! — убежденно воскликнул Калида. — Нашему люду не обойтись без твердой руки.
Кажется, он и впрямь видел себя во главе страны — для начала. Толстячок только коснулся власти, а уж вознесся за облака. Это что, тоже сродни мании?
— А почему не оставить других в покое? — спросил я. — А, толстун?
С сожалением Калида покачал головой: мол, и рад бы, но «труба зовет».
— Человечество губит эгоизм, — посетовал он. — Все пекутся лишь о себе… ну и о самых близких. А кто будет трудиться на общество?
— Папа Карло, — пробурчал я, но Калида не услышал.
— Каждому здравомыслящему должно быть ясно…
— Еще про «людей доброй воли» вспомни! — оборвал я. — И что это каждый тупарь собственную мысль считает самой здравой?
— Включая тебя, да? — хмыкнул толстяк, нажимая клавишу на локотнике.
Из боковой дверцы возникла худенькая девочка в прозрачных одеждах, с рассыпанными по плечам золотистыми локонами. Лицо у нее было свежим и ясным, кожа сияла белизной. Радостно улыбаясь, она засеменила ко мне, бережно неся перед собой гравированный поднос с парой высоких бокалов и фруктами на блюде. Конечно, я отказался. Да еще прощупал кроху взглядом, с макушки до пят, — в поисках подвоха. Тут можно ожидать всего, включая взрывчатку на поясе.
С той же улыбкой девочка устремилась к Калиде. Ехидно посмеиваясь, он снял с подноса бокал, осушил в три глотка, закусил сочным персиком. Второй рукой огладил гриву малышки, затем привлек к себе, чмокнув в гладкую щечку, — точно копировал старую хронику. Тут же выпустил девочку и легким шлепком направил обратно к дверце. Проводив ласковым взором, молвил:
— Вот ее никто не испортит!
— Кроме тебя, — буркнул я. — С чего ты взял, что твои гены стоит множить?
Калида перевел взгляд на меня, и теперь тот весил пуды. Вокруг вроде не становилось темнее, однако глаза толстячка блестели ярче. Действительно, что-то происходило с ним. Будто под прежней оболочкой все прибывало объема, и оттуда, из открывающихся глубин, на меня пялилось чудище.
— Еще одно следствие тотального разврата, — изрек он. — Дети перестали походить на отцов, потому что едва не все матери — порченые. И как тогда достигнуть бессмертия?
— Личного или общего? — уточнил я. — Для вида как раз полезней сложные смеси — эволюция идет быстрее.
Но Калида опять не услышал. Раз так, послушаем мы:
— Еще Гиппократ полагал, будто лучшие качества мужчин через их семя передаются подросткам. Старый гомик, понятно, имел в виду пацанов, но почему это же не отнести к иному полу? Если с первых лет лепить невесту под себя, регулярно впрыскивая гены, то и потомство станет лишь твоим.
Вот и под педофилию подвели базу. Сколько нового узнаёшь от извращенцев! К счастью, немногие из них выбиваются в фюреры.
— И с каких же лет ты собрался… впрыскивать? — спросил я брезгливо.
— С первых, — повторил Калида. — Сперва, разумеется, искусственно — мы ж не звери.
— А кто ж вы? Вся ваша пирамида выстроена на зверстве, и куда ни ткнешь, всплывают параллели с первыми мерзавцами человечества.
— Ведь и ты зверь, разве нет? Я ж видел, как ты дерешься! Вся разница, что ты-то умеешь себя сдерживать, а другим требуется укротитель. Повторяю, Род, ты симпатичен мне. И для тебя нашлось бы место в моем окружении. Мне нужны знающие, умелые, сильные.
Мне показалось, Калида тянет время, — собственно, зачем? Что грядет у нас в ближние минуты? Разве закат.
— Как раз сильным тут делать нечего, — возразил я. — Тем более — умным. Это ты, тюфячок, слишком размахнулся!
— Думаешь, не найду способ избавиться от тебя, если пожелаю?
— Лучше найди способ обуздать свои аппетиты.
— А почему я должен себя насиловать?
— Конечно, других-то насиловать проще!
— Я никого не принуждаю, — объявил он. — Не у одного тебя есть принципы.
— Потому тебя и тянет на малолеток, — пояснил я. — Уж их можно склонить к чему угодно. Особенно если «лепить» с первых лет.
Но Калида гнул свое:
— Бог учит нас следовать Правилам, а преданных награждает Силой. Но любого отступника постигнет кара. По-твоему, почему предателей ненавидят больше и наказывают сильней, чем убежденных, последовательных врагов?
— И поэтому ты решил предать все человечество разом?
— Я решил его спасти!
— Ты не думал последнее время о самоубийстве? — спросил я участливо. — А ты подумай, подумай!..
Вновь откинувшись в кресле, Калида с огорчением покачал головой.
— Вижу, напрасно я тратил время, — сказал он уже чуть не басом. — Слишком погряз ты в заблуждениях и не желаешь принять очевидное.
— Как забавно! То же самое я думаю о тебе… И что будем делать?
Толстячок развел пухлые ладони.
— Ты волен уйти — препятствовать не станут. Разве захочешь попрощаться с приятелем? — Калида издал густой смешок, будто рыкнул, и добавил: — Он-то не прочь — видно, накопилось за годы.
Пожав плечами, я развернулся и «по-английски», благо рядом, отступил в лабиринт, слыша вдогонку:
— Ну покажи, чего стоишь сам, без этих своих подпорок! Ведь так вознес себя, даже угощением брезгуешь, точно Монте-Кристо. Конечно, мы-то не графья! Но удивить найдем чем, если хватит пороху отведать.
Я уходил все дальше, но рокочущий голос преследовал меня, досаждая, словно гудение шмеля:
— Воображаешь себя большим и сильным, а на деле маленький, уязвимый муравей, от коего ничегошеньки не зависит. Даже устранять тебя смысла нет! Ну попорхай вокруг еще — никуда не денешься, сам и спалишь крылья.
Подколки были вполне детскими, дешевыми до смешного, и образ хромал: муравей с крыльями!.. Я понимал это прекрасно и все ж понемногу заводился. Что строит из себя этот паяц?
Я уже достаточно освоил лабиринт, чтобы не плутать по нему, считая тупики, и двинулся к выходу кратчайшим маршрутом. На пути действительно не встретил ни души, даже раненых успели прибрать. И только перед последней дверью, в широком и пустом вестибюле, меня поджидал обещанный сюрприз: щуплая, выряженная в простенькие доспехи фигура с парой кривых мечей, слишком массивных для ее рук.
В следующую секунду я узнал в ней Лазера, канувшего в этот дом несколько дней назад. Это был он и не он. Все вроде бы то же, но чуть модернизированное: плоть тверже, кожа глаже, глаза лучистей. И все равно вызывать меня на поединок было с его стороны отменной глупостью.
— Да брось, — сказал я, нацеливаясь в обход. — Тебя беленой откармливали?
Быстрым шажком «шакал» заступил мне дорогу, поблескивая острыми глазками из-за прозрачного забрала. Лучше бы он не испытывал мое терпение!
— Ты себя ни с кем не путаешь? — спросил я. — Это ж тебе не телок мутузить. Вот там ты герой. Мелкий, но хищник — эдакий хорек.
Так и не произнеся ни слова, Лазер атаковал — кажется, без особенной охоты, будто кто подпихнул его. Выхватив клинок, я послал навстречу волну, рассчитывая первым же махом снести препятствие. Мечи столкнулись и разлетелись — почти с равной скоростью.
Этого я не ждал: Лазер, который был меньше меня вдвое и втрое слабей, вдруг выказал такую же мощь. По-моему, он сам опешил, когда расчухал это. Даже шарахнулся от меня прочь, будто испугался возмездия за дерзость. Ведь еще неделю назад я мог зашибить гаденыша с одного удара.
Чертыхнувшись, я устремился за нахалом, готовый доказать, что мое преимущество не только в силе. И опять едва не лажанулся, потому как, притормозив, Лазер вдруг обнаружил такой уровень мастерства, о котором недавно и помыслить не смел. Так что по-настоящему я превосходил его лишь габаритами. Экий облом!
Чуть позже, правда, выяснилось, что сила не прибавила Лазеру мужества — как и раньше, он избегал драки с равным противником. Даже слабейший мог обратить его в бегство, если бы проявил настоящую стойкость. И умнее Лазер не сделался, а в схватке это качество значит немало. Уяснив новую расстановку сил, как следует прощупав противника, погоняв его на разных режимах, я перестроил рисунок боя и обыграл Лазера вчистую, пользуясь преимуществом в росте, длине рук, весе. Добивать не стал, удовлетворившись ранением, к тому же легким.
Так что реванша у «шакала» не получилось. Но Калида меня удивил, как и обещал. Такое преображение и за такой срок! Если уж из Лазера сотворили бойца за тройку дней, то чего ждать от прочих?
— I'll be back! — посулил я, выходя из дворца. Тоже питаю слабость к эффектным фразам.
