И вот на горизонте показался всадник. Ветер взлохмачивал рыжую голову спешащего в мою сторону ланселота. Он летел ко мне, как стрела, конь под его чутким руководством в стремительном беге не касался земли.

Спешившись со своего верного вороного, он распахнул двери и свежим летним ветром ворвался в мои покои.

— Йо, простите, что так бесцеремонно врываюсь в ваш дом и что беспокою вас, но у меня чрезвычайная радость, коей я просто не могу не поделиться с вами!

Предвкушая событие, я улыбнулась ему своей самой очаровательной-зачаровательной, обаятельной-обонятельной улыбкой и спросила:

— Так что же у вас стряслось, мой солнечный друг?

— Амурлия прислала мне письмо! И не просто письмо! Она отправила свою любовную записку на крыльях голубицы! Какая фантазия! Какая эстетика! Я же говорил, что она — божественна!

Меня как окатили холодной водой из ведра, нет, из двух ведер.

— Натир, вы уверены, что письмо от Амурлии, а не от… какой-нибудь другой женщины?

— Да! Да!

Огонек слабой надежды вспыхнул в моем сердце: а вдруг это просто совпадение?

— Там стоит ее подпись?

— Нет, но никто на свете, кроме Амурлии, не мог так написать, так изысканно изложить свои эмоции, даже легкая рассеянность, присущая всем тонким натурам, живущим в утонченных сферах бытия, придает посланию свое непередаваемое очарование! Эта легкая небрежность, эти опечатки словно говорят о том, что не это главное, они говорят, что суть между строк! И между строк я читаю, что она меня тоже любит! Нет никаких сомнений! Вот послушайте сами:

Восторженный юноша закончил зачитывать вслух письмо и посмотрел на меня.

— Что с вами? Вы вся так покраснели.

— Я… не обращайте внимания, это я от… сосредоточенности, — еле выдавила я. Но Натир не унимался:

— Вы правда себя хорошо чувствуете?

— Да. Я себя и вас хорошо чувствую.

— Меня?

— Ой, простите, оговорилась, наверное, я чувствую себя плохо.

Моя рассеянность стала приобретать нервозно-истероидный характер. Еще б немного, и я разрыдалась бы в плечо Натирчику, но в комнату с веником наперевес вошла Ясна:

— Я подмела комнаты!

— Что? А, хорошо… Проводи, пожалуйста, гостя. У меня поднялось давление и опустилось настроение, и… очень… очень плохо мне, чувствую себя… очень…

Ясна, недоумевая, смотрела то на меня, то на Натира.

— Понятно, — резюмировала малышка.

— Что понятно? — спросил рыцарь.

— ВСЕ! — медленно произнесла Ясна.

— Я покидаю вас, до встречи, волшебницы, — стал пятиться к двери Натир. — Вы принесли мне удачу! — И, уже закрывая за собой дверь, закончил: — Турнир через два дня. До свиданья.

Рыцарь, как ошпаренный, выскочил во двор.

Ясна подошла ко мне:

— Что произошло?

— Ой, и не спрашивай. Я… я… — и вот тут я разрыдалась.

Малышка успокаивала меня, как могла. Сквозь слезы я поведала ей свою печаль, снова попросила блокнот и свой любимый черно-белый карандаш и наплакала еще пару афоризмов:

Мысли похожи на нити, выпутываемые из какого-то гигантского клубка. Порой мне хочется верить, что это клубок Ариадны. А иногда мне кажется, что я просто вечно тку паутину, из которой сама же и не могу выбраться.

А еще мысли похожи на рыб — все время ощущение, что они знают что-то очень важное, но прислушаешься — чешуя да хвост!

Эх, что там говорить, мысли назойливы, как комары, — писку много, а толку мало. Только мозги после них зудят, а почесать нечем!

Потом Ясна уложила меня спать. И проснулась я уже только поздно вечером под сильный стук в дверь.