Глава 1
Говорят, что есть почти у каждого человека шестое чувство. Сергеев был в этом уверен.
Собственный опыт, как ни крути, значительно скорее станет критерием истины, чем самый что ни на есть живописно поданный чужой. И все потому, что он выстрадан, выношен и синяки от этого самого опыта с собственного, горячо любимого организма не сходят годами, живо напоминая о промахах и сделанных глупостях.
Иногда опыт прийти не успевает. В некоторых, достаточно специфичных профессиях человек успевает умереть раньше, чем поумнеть. Впрочем, бывает, что и профессия ни при чем. Просто – не задалось, и все. Таких вот невезучих Сергеев на своем веку повидал немало.
Везение ли, провидение ли, обычная ли привычка к соблюдению предосторожности или то самое «предчувствие» – шестое чувство – заставило Михаила вернуться к двери, чтобы подставить под дверную ручку спинку стула, но это спасло ему и Блинову жизнь.
Когда ручка, чуть провернувшись, негромко клацнула по металлической трубке и опять вернулась в исходное положение, Сергеев застыл, не успев дойти до кровати, как первоклашка в детской игре «Замри!». Блинчик, с привязанными к растяжкам руками и ногами, спал беспокойным сном и похрапывал, как сытый поросенок, – снотворное подействовало. И Михаил, глядя на сопящего Блинова, в очередной раз вспомнил о Боге и интуиции.
Его болеутоляющая и снотворная пилюли все еще лежали в маленькой пластиковой рюмочке возле стакана с водой, стоящего на столике, и он подумал, что иногда смерть имеет очень безопасный вид. Две желатиновые капсулы – одна – убийца боли, вторая – убийца бессонницы. В этой ситуации несколько миллиграммов порошка, заключенных в них, были страшнее пистолетной пули, выпущенной в упор.
Бесшумно и стремительно, как большой кот, по недоразумению вставший на задние лапы, Сергеев метнулся к двери и, приникнув к косяку, обратился в слух.
За дверью стояла тишина – все-таки коренастый и высокий были профессионалами, но они пришли сюда, чтобы действовать, а не выжидать. Тем более что в коридоре и на лестнице лежали трупы и времени на то, чтобы затаиться и нанести удар неожиданно, уже не было. Ни коренастый, ни высокий особых ошибок не допустили. Все шло, как шло – просто за спиной у каждого из действующих лиц стоял Его величество случай.
И только Сергееву он вовремя шепнул на ухо: «Берегись!»
Деваться из палаты было некуда.
Просторная, под двадцать пять квадратов, комната. Огромное, в полстены, окно и санузел, начисто лишенный окон. Душевая кабинка, унитаз, возле которого была привинчена к кафелю огромная никелированная ручка, биде, большая ванна и зеркальный шкафчик над умывальником. В ванной было все, но не было жизненно необходимого подземного хода. Из нее можно было только просочиться в канализацию. А из палаты – выпрыгнуть в окно. Обе возможности Сергеева не радовали.
За массивной (слава богу!) дверью зашептались. Потом кто-то снова тронул ручку. Раздалось металлическое полязгивание. Опять шепот.
Михаил, которого когда-то прилежно учили, как надо действовать в подобных ситуациях, прикинул, сколько времени у него осталось на раздумья, и внутренне похолодел. По всему выходило, что лимит уже исчерпан. Если бы дверь открывалась внутрь, а не наружу, концерт бы закончился еще минуту назад.
Ручка опять задвигалась.
«Куда? Куда деваться?»
Сергеев в десятый раз пробежал по комнате глазами.
«Ловушка, да и только! Ясно, что надо привлечь внимание. Разбить окно, например, – шуму будет на всю Феофанию. А самим после этого куда? Еще минута – и они разнесут дверь возле замка. Сколько их там? Двое? В два ствола ударят – войдут, как дети в школу. Проще некуда. Пушки у них с глушителями. Дверь, хоть и тяжелая, но деревянная. Покрошат на щепу. Нужно убежище. А его нет. Думай, Сергеев, думай! Не бывает безвыходных ситуаций, бывают хреновые мыслители!
Стул, две кровати, два столика, две тумбочки.
Хорошо бы привалить дверь шкафом, но он тут стенной, встроенный – не привалишь. Растяжки, на которых висят Блинчиковы конечности, красивы, но бесполезны. Ну и?… Что делать будем?»
Владимир Анатольевич басовито всхрапнул во сне и выразительно зачмокал губами. Сон, скорее всего, был приятный.
Несмотря на то что сердце у Сергеева отстукивало в ритме давно вышедшего из моды диско, сам он сохранял хладнокровие. Скорее, по привычке и по необходимости – страшно-то было по-настоящему. Не от ожидания неминуемой смерти – еще поборемся, если войдут. На коленях умирать никто не собирается! Страшно было от другого… От бессилия. Именно от него страшно сильным людям.
Кровати, на которых они лежали, были массивными, прочными сооружениями на…
«На колесах! На колесах!»
Сергеев невольно расплылся в улыбке и сразу стал похож на рассвирепевшего Чеширского Кота – больно уж широкая, не по ситуации, получилась улыбочка.
Он попытался нагнуться, но в результате тут же рухнул на колени. В повязке, стягивавшей ребра потуже корсета, особо не понагибаешься.
Колеса фиксировались защелками. Зная их расположение, можно было бы и не наклоняться – защелка легко откидывалась ногой, как тормоз на детской коляске. За несколько секунд Михаил высвободил фиксаторы и покатил кровать Блинова в ванную. Господин депутат безмятежно посапывал, и Сергеев подумал, что Блинчика таким нехитрым способом можно было довезти и до Москвы – лишь бы за плечи не трясли.
Размеры умывальной позволяли даже развернуться, что Михаил и сделал, установив кровать параллельно стальной ванне, обложенной дорогой кафельной плиткой. Он тут же вернулся в палату и, клацнув фиксаторами, поволок в умывальную собственную кровать. Хоть вес был небольшим, не успевшие поджить мышцы и сухожилия запротестовали с новой силой. Он уже вволакивал свою ношу в ванную, протискиваясь в дверной проем, когда снаружи застрочили автоматы. Деревянная крошка брызнула вовнутрь, как опилки, летящие от работающей циркулярной пилы. Пули зазвенели о батарею отопления и вдребезги разнесли огромное оконное стекло, что Сергеев примерялся и сам сделать через пару секунд. Осколки блестящим водопадом рухнули вниз, вдоль стены здания, накрыв несколько машин дежурных врачей. Получилось, на взгляд Сергеева, так даже очень удачно – внизу истошно заорали автомобильные «сигналки» и почти сразу зазвучали встревоженные выкрики бойцов службы внешней охраны.
Но помочь это Сергееву не могло. Времени на то, чтобы добежать снизу до их палаты, у охраны не было – одна из пуль угодила в «цугалик» замка, и он вылетел прочь, как пробка из-под шампанского. В тот момент, когда сломалась защелка, Сергеев, хрустя суставами, приподнял один край кровати над головой, насколько мог высоко, и босой ногой, сам удивившись тому, как это у него легко, по-обезьяньи, вышло, захлопнул дверь ванной. И тут же выскочил из-под тяжеленного груза, с грохотом обрушив его на кафельный пол.
– Ты чего, Умка! – прошипел было со сна очнувшийся Блинов и тут же онемел окончательно, увидев белое лицо Сергеева и прилипшую к нему крепче, чем жевательная резинка к брюкам, страшноватую улыбку.
Две кровати, поставленные буквой «Т», поперечина которой упиралась в ванну, а ножка одной стороной в дверь, а второй – в другую кровать, образовали неплохую баррикаду: приоткрыть дверь еще можно, а вот войти было проблемой, решить которую быстро не получилось бы и у Терминатора.
Войти-то было тяжело, но вот стрелять через двери в ванную было легче, чем через входные. Они были более легкими, благо еще, что не филенчатыми – филенка вылетела бы от первого выстрела, и Блинов с Сергеевым оказались бы в роли жестяных зайчиков в тире ДОСААФ.
Блинчик смотрел на Сергеева ошалело, как смотрит на хозяина упавший в воду домашний кот. Он не соображал, что именно произошло, но понимал, что случилось что-то очень плохое. Если бы не седативный эффект от выпитых лекарств, то крику, пожалуй, было бы – хоть уши затыкай!
За дверью затопали.
Сергеев ухватил Блинова за пижаму со сноровкой дзюдоиста, выдернул его из сбруи и вместе с ним рухнул в ванную, накрывая Владимира Анатольевича телом. Гипсовые повязки Блинчика грянули об эмалированный металл, и он заорал, как раненый лось. Было действительно больно, и Сергеев догадывался насколько. Но церемониться не приходилось.
Десятки пуль прошили двери, рикошетируя по умывальной, дробя кафель и пробивая трубы. Со звуком, похожим на щелчок циркового кнута, разлетелся, разбрасывая осколки, унитаз, лопнуло биде. Ударили струи воды, заклубился пар. Рассыпался на мелкие стеклянные брызги, потеряв на лету дверцы, зеркальный умывальный шкафчик.
От прямых попаданий ванна гудела, как колокол. Блинов, придавленный Сергеевым ко дну, ворочаться перестал: только тряс головой, словно извозчичий мерин.
Вызывающе громко залязгали сменяемые убийцами магазины – хотя к этому моменту нагревшиеся глушители уже не полностью скрадывали звук выстрелов, шелест ходящего вдоль затворной рамы затвора был слышнее, чем выхлоп от стрельбы.
Кто-то тяжело, всем телом ударил в дверь – баррикада заскрежетала, но выдержала. Еще удар – опять безрезультатный, и на умывальную комнату снова обрушился свинцовый шквал.
Сергеев представил себе, как сейчас несется по коридорам охрана, в большинстве своем безоружная (разве можно снаряженный кусками резины «газовик» считать оружием?), и мысленно ее пожалел. Летели ребята на шум, как бабочки на горящую лампу, и ждал их плотный огонь двух профессионалов – хорошо вооруженных, безжалостных и обозленных неудачей.
В дверь опять ударили, на этот раз ногой – простреленное в доброй сотне мест полотно лопнуло, но не развалилось.
Блинов замычал и задергался. Ванна начала заполняться водой, брызжущей из разбитых труб, и партийный лидер рисковал утонуть на глубине не более пары сантиметров. Приподниматься Сергееву вовсе не улыбалось – ранение в задницу было бы не только унизительным, но и мучительным. Это только в кино смешно, а на самом деле Михаил знал нескольких парней, которые чуть на тот свет не отправились после ранения в столь пикантное место. А один из них так и остался инвалидом. Но ванна была тесная и мелкая для двоих, учитывая, что габаритами Блинов уж никак не походил на приму-балерину и сам Сергеев не был цветочным эльфом, то ворочаться в ней было занятием небезопасным. Блинов булькал и плевался водой, как закипающий чайник.
Мысленно призвав на помощь фортуну, Сергеев извернулся, для чего таки пришлось приподнять зад над краем ванны, и, ухватив Блинова не столько за остатки волос на черепе, сколько за жирную складку на затылке, приподнял физиономию надежды национал-демократии над водой. С физиономии Блинчика струями текло, он косил глаз на Сергеева, напоминая выражением лица испуганную лошадь.
За дверью заматерились. Опять затрещал автомат.
– Стоять! – закричал кто-то истошно. Зачихал, забухтел, изрыгая свинец, окончательно испорченный глушитель. Тяжело рухнуло тело. Хлестко ударили пистолетные выстрелы. Стон. Опять выстрел. Короткий вскрик, перешедший в хрипение. Сухо, уже без «глушака», затрещал пистолет-пулемет. Кто-то, топая, побежал по коридору.
Внизу, под стенами здания, взвыли сирены: какой-то из многочисленных киевских спецотрядов с пернатым именем летел на выручку. Шума за дверями больше не было. Только в коридоре кто-то плакал. По-детски плакал, жалобно, с подвываниями и всхлипами.
Михаил осторожно поднял голову. Видно вокруг было неважно. В воздухе висела густая взвесь пара и пыли. По всей комнате хлестали струи горячей и холодной воды. Одежда и на нем, и на Блинчике была насквозь мокрая.
– Кажется, все, Вова, – сказал Сергеев и не узнал своего голоса. Звуки из пересохшего горла выходили с трудом. Пить хотелось страшно. – Я встану и осмотрюсь. Ты лежи пока.
– Умка, – сказал Блинов, выворачивая шею на какой-то немыслимый угол, чтобы рассмотреть Сергеева. – Умка, ты же меня опять спас! Я же теперь твой должник по гроб жизни! Ты же мне брат теперь, Умка!
– Лежи уж, брат, – усмехнулся Сергеев, выползая из ванны и стараясь не сильно топтать коленями и так основательно измятого Блинова. – Хорошо хоть не «брателло» назвал. С тебя станется.
– Я тебе должен, Сергеев, – затараторил Владимир Анатольевич.
Похоже, начинался «отходняк»: с истерикой и обильным словоизвержением, как в классических случаях, описанных в учебниках по психологии. Было бы сейчас время «колоть» Блинова – лопнул бы он, как подопревший грецкий орех, с легким хрустом, и выложил бы все, о чем спрашивали. Мужик он сильный. Состояние недержания речи у него долго не продлится – сработает подкорка, и все: закрылась раковинка, сбежал рачок.
– Я тебе по жизни должен. Это же счастье, что я тебя встретил, Сергеев! Мое счастье!
Блинчик попытался перевернуться и сесть, но ничего не вышло – он вошел в ванну туго, как пробка в бутылочное горлышко, – без штопора не вытащишь. В другое время зрелище могло показаться комичным, но сейчас Михаила на смех не тянуло.
Осторожно ступая босыми ногами по скользкому, усеянному осколками стекла и фаянса полу, Сергеев приблизился к двери, выглядевшей, как дуршлаг. Где-то далеко в здании еще хлопали выстрелы. Раненый в коридоре продолжал выть. В плохо освещенной палате движения не просматривалось, но поручиться за то, что из темноты по ним не ударит очередь, Сергеев не мог. А, значит, Владимир Анатольевич, щебечущий, как половозрелая канарейка, должен был пока оставаться в своем металлическом ложе. Вот только переложить его следовало поудобнее – захлебнется скоро, а воду перекрыть негде.
– Потерпи, Вова, – попросил Сергеев и приготовился рывком перевернуть Блинчика, но, к удивлению, сил особых прикладывать не пришлось. Воды набралось столько, что слегка приподнятый вверх Блинов, всплыл на поверхность, как кусок пробки, и так же легко перевернулся. Затянутые в гипс конечности сразу же затонули снова, отчего Блинов принял достаточно нелепую и смешную позу, в которой застыл, преданно глядя на Сергеева снизу вверх. Ну вылитый бульдог в ожидании кусочка сырой печенки!
Такое состояние Михаилу было знакомо. После полной нервной отдачи начинался «расслабон», чем-то напоминающий то состояние, которое наступает после ста граммов спирта, выпитых в тяжелом похмелье, когда к черно-белой, нечеткой картинке внезапно возвращается цвет. Ощущение чудом сохранённой жизни пьянило лучше любой выпивки. Сладостное понимание того, что на этот раз, да, миновало, ты дышишь, ты осязаешь мир, наполняло такой радостью, что эмоции было невозможно удержать под контролем.
Вода, в которой они бултыхались, была холодной. Если бы в ванну хлестало горячей водой, им бы точно не поздоровилось: по трубам тек почти кипяток. У Феофании была своя котельная, и газа там не жалели.
– Ты двери не открывай, – зашептал Блинов, суетливо хватая Сергеева за руки. – Пусть кто-то из наших приедет! Не открывай, Умка! Вдруг они еще там?!
– Никого там нет, – сказал Сергеев. – Ушли. Только раненый кричит. Слышишь, Блинчик?
Блинов закивал быстро, как китайский болванчик.
– Слышу. Не открывай. Я никому не верю. Пусть наши приедут. Васильевич пусть приедет.
– Как я тебе их позову? – отозвался Михаил с раздражением. – По батарее? Мобилки в палате остались. Что нам с тобой тут до утра сидеть?
– Они приедут, – произнес Владимир Анатольевич с глубокой убежденностью в голосе. – Вот увидишь. Обязательно приедут. Они узнают, им позвонят.
Внезапно он начал мелко трястись всем телом, залязгал зубами – звонко, как кастаньетами. «Отходняк» продолжался. Господин Блинов начинал приходить в себя.
Сидеть в разгромленном санузле и дальше было словно прятать голову под крыло. Еще через пять минут Блинчик будет соображать нормально и его можно перенести в палату. К тому же Сергеев был уверен, что те, кто в них стрелял, давно покинули здание. Если смогли, конечно. Стрельба внизу была серьезная.
– Не бойся, Вова, – повторил он и принялся оттаскивать от изрешеченных дверей импровизированную баррикаду.
Воды на полу было почти по щиколотку.
В палате было темно – только из коридора в настежь открытую дверь лился мутный свет ламп накаливания. Пахло порохом, в воздухе висел сизый дымок. Сергеев осторожно шагнул из умывальной, с опаской ступая босыми ступнями по хлюпающему ковролину.
Поперек дверного проема, облокотясь о косяк, полулежал мужчина. Рассмотреть его в контражуре Михаил не мог, но именно его стоны они и слышали. Вокруг него растекалась лужа, казавшаяся черной в тени и становившаяся темно-красной, выползая в коридор. Мужчина все время пытался приподняться, подтягивая к животу ногу, но потом опять ее распрямлял, словно полураздавленный кузнечик.
Второе тело, неподвижно лежащее под стеной, Михаил заметил не сразу. Больше в палате никого не было. Медленно, с опаской продвигаясь к выходу, Сергеев наступил на гильзу и зашипел от боли. Гильзы были повсюду, казалось, ими засыпан весь пол в комнате и коридоре. Нападавшие патронов не жалели.
Сергеев наклонился к раненому, перекрывавшему телом проем, – на нем был «камуфляж» с нашивкой «охрана» на левой стороне груди. Несколько пуль угодили в живот – сколько, Сергеев понять не мог, все было залито кровью, а одна, попавшая в бедро, перебила кость и, скорее всего, артерию. Он поднял на Михаила взгляд, совершенно бессмысленный, пустой – жизнь уже покидала тело, застонал утробно, не открывая рта, и умер.
Сергеев много раз видел смерть. Смерть разную: и бессмысленную, и героическую, и случайную. И свыкся с мыслью, что смерть, в любом из ее ликов, столь же естественна, как жизнь.
– Это две стороны одной медали, – говорил Кудрявый, – как орел и решка. Монета взлетает, падает, и в результате выпадет или одно, или другое. Шансы равны. Точно известно – не будет «рубо». Так чего волноваться?
Говорил он это перед выходом из Новороссийска, за четыре дня до того, как сгорел заживо. И было ему всего двадцать девять лет от роду.
Уходя в отставку, Михаил надеялся, что его жизнь изменится навсегда. Что не будет в ней более ничего такого, что холодными зимними вечерами будит не самые приятные воспоминания. Пройдет несколько лет, и из глубин памяти перестанут всплывать лица тех, кто давно ушел из этого мира. По его, Сергеева, вине или к его же сожалению, но ушли. Он всерьез рассчитывал на это. Но…
Человек только предполагает… Вот, оказывается, как много может изменить одна случайная встреча. Или неслучайная? Скорее всего, начало положил случай. А вот дальше…
Слишком уж хватким, дальновидным и жестким политиком был Блинчик. И как искусно под маской обычной дружбы скрывалась заинтересованность. Если бы не та фраза Рашида! Но из песни слов не выбросишь. Да и все, что произошло далее, вплоть до настоящего момента, ложилось в пробитое словами Раша русло как нельзя лучше. В конце концов, разве не случалось в жизни так, что оброненная в произвольный момент времени монета, лопнувший шнурок, раздавшийся телефонный звонок сдвигал с места целую цепь глубинно связанных событий, цепляющихся друг за друга с неожиданным упорством? Разве не было так, что непроизвольно брошенный взгляд, какой-то жест, слово, произнесенное невзначай, запускали таинственный механизм, вызывающий к жизни множество совершенно необъяснимых с точки зрения банальной логики событий, поступков самых разных людей?
Все это попахивало мистикой, но Михаил твердо знал, что мистики в этом не было ни на грош. Миром правила случайность. Ее можно было назвать вероятностью наступления событий, жребием, судьбой, законами больших чисел – все было бы одинаково правильным, но не было бы правдой. Правды не знал никто.
Сергеев никогда не верил в чудеса и знал, что за маской провидения слишком часто скрывается чей-то жесткий расчет. Очень это удобное место для того, чтобы спрятать плохие намерения. Одно дело – склонить голову под ударом судьбы, и совершенно другое – подчиниться злой воле человека. То, что происходило с ним, после встречи с Рашидом не казалось случайностью. Случайностью было то, что в круговороте событий последних дней он не только остался в живых сам (на что учили, в конце-то концов!), но и выволок Блинчика – личность во всех смыслах, конечно, таинственную, но смертную, как и все.
За последние несколько дней вокруг них с Блиновым умерло столько людей, что Михаилу показалось, что он участвует в небольшом военном конфликте.
Но войны не было. За окнами дремал мирный столичный город. Не Нью-Йорк какой-нибудь, со своим Гарлемом, не Чикаго и не дымный Детройт. Был за окнами город Киев, мирный и слегка провинциальный, и весна года 1999 от Рождества Христова. Весна, которую он мог и не пережить, по каким-то важным для Блинова и совершенно непонятным для него, Сергеева, причинам.
«Ты мне все расскажешь, господин Блинов, – подумал Сергеев, ощущая, что в нем закипает злость. – Хорош же столп новой государственности, если за одно нахождение рядом с ним ты можешь отправиться к праотцам. Вот очухаешься, таинственный ты мой, и сразу все мне расскажешь. Не захочешь – уйду к ядреной фене, пусть тебя достреливают, будешь жалеть об этом всю жизнь – сколько там ее у тебя останется? А, судя по тому, как за тебя взялись, то жалеть тебе придется недолго. От силы – сутки».
Он осторожно перешагнул через замершее тело, стараясь не наступить в густую красную лужу, и выглянул в коридор – пустой и ярко освещенный.
Длинный и широкий проход, застеленный сбившейся ковровой дорожкой, был затянут пороховым дымком, как вуалью.
Еще тело. И еще.
Гильзы – россыпью, по всему коридору. На стене размашистый мазок красным, с брызгами и двумя нечеткими отпечатками ладоней, похожими на следы раздавленных насекомых.
Дальше Сергеев не пошел. Не то чтобы побоялся, нет! По его разумению, бояться уже было некого. С минуты на минуту на этаж влетят спецназовцы и за ними Васильевич. Или, если шеф безопасности у Титаренко правильный, то сначала Васильевич, а уж потом спецназ. Начнется обычное в таких случаях черт-те что – обмеры, замеры, фото, допросы. Метушня вся эта ментовская, поганая до крайности и необходимая, если разобраться.
«Проблема в том, – подумал Сергеев, возвращаясь в ванную комнату, – что и разбираться никто особо не будет. Есть у меня подозрение, что все, ну буквально все, кроме меня, убийцу знают. Или, по крайней мере, представляют себе, откуда у этой истории ноги растут. Один только я, как Рыцарь Печального Образа, размышляю над странной сущностью ветряных мельниц и плюс ко всему рискую получить в организм несколько граммов свинца. Вопрос один – на кой я это делаю? И вопрос два – почему мне до сих пор никто и ничего не объяснил?»
Блинчик уже полусидел-полулежал в ванне, крутя головой в нетерпении. Мужик он все-таки был крепкий – истерика прошла.
«Интересно, – подумал с ехидцей Сергеев, – какую роль в этом сыграла холодная вода?»
– Ну? – спросил Владимир Анатольевич с любопытством. – Что там?
Михаил зажег свет, сначала в гостиной, а потом и в ванной. Надежда на то, чтобы сделать звонки с мобильных испарилась, как только Сергеев увидел, во что пули превратили небольшой столик, на котором они лежали. Вот зарядные сохранились в целости и сохранности, но с зарядного, к сожалению, не позвонишь. У дверей в умывальную одиноко лежала батарейка от его «Нокия». Остальных частей не было видно.
– Ну? – повторил Блинов с нетерпением.
Сергеев промолчал и, поискав в разгромленной палате свои любимые домашние тапки, принесенные заботливой Плотниковой, вытрусил из них воду и обломки чего-то пластмассового, надел на мокрые ноги.
– Что там, Миша? – сказал Блинчик, которому от молчания Сергеева явно стало неуютно. – Есть там кто-нибудь? Что ты молчишь? Никого?
– Ну почему никого? – произнес Сергеев спокойно.
Где-то внизу, на лестнице, застучали сапоги. Помощь спешила со всех ног. Клацнул, включившись, вызванный лифт. На вопросы у Сергеева оставалось едва ли не пара минут. И то, если спецназовцы не рванут по коридору, как стадо буйволов от лесного пожара, а проявят разумную осторожность.
– Есть там кое-кто, – продолжил он, не повышая голоса. – Только уже мертвый. Охрана твоя. Сидорчука ребята, то есть Васильевича, которого ты так ждешь. Все лежат. Больничных положили. Видишь ли, Вова, есть у меня подозрение, что ты ввязался в игру, из которой выход только один – в хорошем костюме и дорогом полированном гробу. То, что ты в эту игру играешь, – дело твое. Как говорил один мой друг, которого ты не знал и, на твое и его счастье, уже не узнаешь: «Ты такой умный, что нам с удовольствием будет тебя не хватать!» Но, ответь: что здесь делаю я? Спасаю? Кого? И от чего? Видишь, сколько вопросов? Блинов, я готов сделать очень много ради старой дружбы, но все-таки умереть за тебя – это перебор. Я не готов пасть смертью храбрых только потому, что мы с тобой когда-то, очень много лет назад, спали на соседних кроватях и ходили вместе пописать, когда приспичит.
– Что ты хочешь узнать, Миша?
– От тебя? Ровным счетом ничего. Я все-таки рисковал ради старого друга. Зачем ставить его в неудобное положение? Но теперь я хочу уйти. Просто уйти. Пока этот шум на лестнице не стал громче. И со мной не случилось что-нибудь еще. Я имею в виду что-нибудь фатальное.
Блинов изменился в лице. Свет от единственной уцелевшей в ванной лампы падал на него сверху, отражался от воды и бросал блики на клубящийся пар, придавая мизансцене демонический оттенок, чего, собственно говоря, Сергееву и надо было. Шум и топот, несущийся снизу, Владимир Анатольевич слышать не мог – мешала хлещущая из пробитых труб вода. Но ситуация была такой, что в слова Сергеева он поверил сразу и безоговорочно. Да Сергеев и не стал бы врать – снизу действительно бежали. Только вот кто?
Блинчик понял все, как было надо Сергееву, – может быть, сказался перенесенный только что испуг, а может быть, умение Сергеева «подать» информацию, но по лицу лидера национал-демократов стало видно, что он помертвел.
– А когда я уйду, – Сергеев тщательно выговаривал, словно бросая их в Блинова, – и ты останешься один на один с теми, кто сюда ворвется, подумай, пожалуйста, о том, что я предлагал тебе объясниться, а ты почему-то предпочел разыграть меня втемную.
– Я не разыгрывал тебя втемную, Умка, – быстро произнес Блинов дрожащим, срывающимся голосом. – Я тебя не разыгрывал, у меня этого и в мыслях не было!
– Да? – спросил Сергеев, иронично приподняв бровь. – Серьезно?
– Я не шучу.
– Чем в действительности занимается Раш?
– Умка, – сказал Блинов испуганно, – ну при чем тут Раш? Что ты мешаешь праведное с грешным?
– Я пошел, – сказал Сергеев. – Надоело. С тобой, как с человеком, а ты… Жопа ты, Блинов! Был ею и ею умрешь!
Увидев, что Сергеев начал поворачиваться к нему спиной, чтобы уйти, Блинов рванулся из ванны, как волк из капкана. Вода плеснула во все стороны, словно упитанного депутата уронили с высоты нескольких метров.
– Умка! – заорал Блинов. – Не уходи! Меня же пристрелят как собаку! Я тебя прошу!
– Раш? – сказал Сергеев через плечо.
– Блядь, – сказал Блинов в сердцах. – Оружие. Оружие – основной бизнес Раша. Ну что, полегчало?
– Ага. Куда?
– Что куда?
– Оружие – куда?
– Хер его знает, Умка! Я-то тут при чем?
– Мне таки уйти?
– Нет. Я точно не знаю, Миша.
– Скажи неточно.
– В Азербайджан, это я знаю.
– Ну, это только ленивый не знает. Еще?
Сергеев прислушался. Шаги звучали пролета на два ниже. Лифты уже стояли в вестибюле на этаже, но шагов тех, кто должен был из них уже выйти, не было слышно. Значит, увидели тела и выжидают.
– Говорят, что талибам. И чеченцам. Ливия. Палестина. Но это говорят. Я не знаю.
– На кого паспорт конечного покупателя?
– Я его не оформлял.
– Ты тянешь время.
– Миша, я решаю вопросы – это правда. Но я не занимаюсь бумагами.
(«Не более минуты, – подумал Сергеев, – ну две. Давай, колись, партийный лидер, как большевик в царских застенках! Времени нет!»)
– Зачем я Рашу? Только не плети, что просто хотел увидеть.
– Он действительно тебя хотел увидеть. Но…
– Живее, – сказал Сергеев как можно более равнодушно. – Я слышу шаги в холле.
И показал Блинову подобранный в коридоре пистолет.
Блинчик от страха уже плохо соображал. Глаза его не бегали – они метались, как испуганные тараканы по широкому, лунообразному лицу господина депутата.
– У него к тебе деловое предложение, – невнятно заскулил он, дрожа подбородком. – Умка, он же наш старый товарищ!
– Хасан?
– Он посредник. На Ближнем Востоке посредник. Он каждый раз сюда прилетает. Раш его называет Нукер. Без его команды не платят.
– Ладно. Потом поговорим. Почему в нас стреляют?
– Это недоразумение! – выпалил Владимир Анатольевич. Чувствовалось, что вопрос он ждал, а вот решить четко, что будет врать, не успел.
– Я пошел, – сказал Сергеев грустно и, повернувшись, исчез за дверью, разом выпав из поля зрения Блинова.
– Сергеев! – заорал Блинов так, что Михаил представил, как влетевшие в вестибюль с лестницы спецназовцы от этого вопля замерли, как мыши в амбаре. – Не уходи! Раш дал больше, и мы сорвали сделку. Крупную сделку! Он дал больше в два раза! Это было не мое решение, понимаешь! Но крайний теперь – я! Я договаривался. Зачем ты в это лезешь? Тебе за одно это знание здесь голову отобьют, к ебеней маме! Я и так между двух огней, так еще и ты, козел любопытный.
– Кто был посредник при сорвавшейся сделке?
– Умка!
– Кто?
– Наши были, – сказал Блинов севшим голосом, – Базилевич. Кузьменко. Бывшие наши. Доволен? Дурак ты, Умка! Честное слово – дурак.
– Руки подними, – попросил Сергеев, отшвыривая пистолет на другой конец палаты, и сам поднял руки вверх.
– Ты что делаешь? – успел изумиться Блинчик, но в комнату уже лезли спецназовцы и среди них Васильевич, на этот раз с лицом насмерть перепуганного Дональда Дака, в криво застегнутом костюме и совершенно неимпозантный.
В глазах Блинова, которого бравые ребятушки в несколько рук тащили из ванны, мелькнуло понимание и, тут Сергеев, конечно, мог ошибиться, даже восхищение. Михаил был готов поклясться: Владимир Анатольевич понял трюк и оценил его. Блинчик, не отрываясь, смотрел на Сергеева, пока его самого, мокрого и растерзанного, укладывали на носилки неведомо откуда материализовавшиеся санитары, и даже умудрился помахать здоровой рукой на прощание.
– Состоялся вынос тела, – сказал вполголоса подошедший Васильевич. – После непродолжительной гражданской панихиды…
– Мрачно шутишь, – заметил Михаил, провожая взглядом носилки. – Не любишь, что ли, Блинова?
– А чего его любить – не девушка ведь? – Васильевич пожал плечами. – Курить будешь?
Михаил кивнул.
– Как я понял, – сказал шеф безопасности, щелкая зажигалкой, – опять ты его спас?
Сергеев не ответил. Сигареты были крепкими. Он выпустил в воздух струйку сизого плотного дыма.
– Значит, ты, – констатировал Васильевич, тоже закуривая. – Второй раз за пять дней. Меня уволить надо. Тебя взять.
– Ты-то тут при чем? Какой с тебя спрос?
– Ты – понимаешь. Они – не понимают. Мне было поручено. Я обосрался.
– Ну, положим, тут бы любой обосрался, – возразил Сергеев. – Много они наколотили по дороге?
– До хера. Мои все готовы. Только один пока жив, но будет ли жить дальше – одному Богу известно. Сколько их было?
– Я не видел. Но, судя по всему, двое.
– Значит, одного только упустили. Зер гут. Видел я покойничка внизу. Долговязый такой, в омоновке.
– А второй? – спросил Сергеев.
– Ушел. И ловко так ушел, сучий потрох, что охнуть не успели. Просто ниндзя!
Он окинул взглядом помещение и наморщил кончик своего утиного носа.
– И ты тоже ловок. В ванне отсиделись?
Михаил кивнул.
– Но если бы не твои ребята, которые на шум прибежали, могли вас и не дождаться.
– Ты себя особо не вини, – сказал Васильевич сухо, – работа у них такая – за других умирать. Но за сочувствие – спасибо.
К Сергееву подскочил врач и санитары с носилками.
– Не смейте курить, – этот моложавый доктор в белоснежном халате и насквозь промокших туфлях был действительно возмущен. – Это же больница!
– Придется бросить, – сказал Сергеев и кинул окурок в плещущуюся под ногами воду. Сигарета зашипела и погасла.
– Ложитесь! – приказал врач неприязненным голосом.
Сергеев подчинился.
– Тебя как звать? – спросил он от дверей. – А то все Васильевич, да Васильевич, как сторожа на ферме. Имя-то у тебя есть?
– Валера, – сказал Дональд Дак, тоже кидая окурок под ноги. – Валерий Васильевич, ежели совсем официально. Но ты можешь и без условностей. Я уж потерплю.
– Зер гут, – сказал Сергеев, усмехнувшись, и Васильевич невольно улыбнулся ему в ответ. – Я и сам не люблю условностей.
