Если бы на заставу был прислан новый ее командир, а не новый интендант, он бы несомненно вызвал всеобщее любопытство. Всякому интересно знать, по чьим началом отныне служить придется. Но едва ли кому интересен по-настоящему новый интендант: едва ли он окажется лучше прежнего, а остальное… остальное, впрочем, особого значения не имеет. Какая разница, высок ростом новоприбывший или низок, дороден или худощав — успеем еще насмотреться, успеем даже и наскучить его обликом.

Вероятно, так — или почти так — рассуждали новые сослуживцы Шеккиха, и оттого его прибытие на заставу произошло тихо и ничьего внимания не привлекло. Впоследствии пограничники локти себе кусали с досады, что не дали себе труда сразу же присмотреться к новому интенданту — а значит, никто не видел и не слышал, как именно происходил разговор нового интенданта с прежним. Хотя окно по случаю летней жары было распахнуто настежь, никто не пробегал по ним как бы случайно, никто не останавливался поправить пояс или якобы между делом осмотреть оружие, прислонясь к стене.

Однако заключительная часть представления разыгралась в такой непосредственной близости к окну, что ползаставы сбежалось поглазеть и послушать. К немалой досаде запоздавших зрителей, глазеть им пришлось недолго. Развязка не заставила себя ждать.

Новый интендант схватил прежнего за грудки, несколько приподнял и встряхнул. Раздался треск рвущейся материи, и интендант Ветт, лысеющий сорокалетний красавец, очутился на свободе. Зрители под окном затаили дыхание.

— А за порчу казенного имущества в лице моего мундира вы еще ответите, — тихо и злобно произнес Ветт, ясноглазый, как нашкодивший щенок.

И вот тут-то новый интендант вновь схватил Ветта и отправил его за окно таким движением, словно горшок с помоями выплескивал. Не успел еще Ветт весь выплеснуться, как новый интендант перемахнул через узенький подоконник и устремился за ним следом с криком: «Убью гада!» Ветт несся по двору огромными скачками, не разбирая дороги, словно безголовая лягушка. Поймать его было мудрено: его ошалелые метания из стороны в сторону были совершенно непредсказуемы. Однако пограничники не стали чинить ему препятствий, хоть и натерпелись от него немало. Навалиться скопом на одного, чтобы изловить и выдать на расправу… не воинское это дело. Да и по справедливости говоря, если уж никто из них до сих пор не придушил мерзавца, то весь он с потрохами принадлежит тому, кто имел достаточно смелости поднять на него руку. Тому, кто крикнул: «Убью гада!» — лишь он один имеет право покарать вора и лихоимца. Вот никто и не вмешался, предоставив двоим интендантам гоняться друг за другом, как им заблагорассудится.

Обнаружив, что никто не собирается его ловить, Ветт сдуру вообразил, что зрители на его стороне, и заметался еще пуще. Во всю глоту голося: «Помогите! Убивают!» Когда же никто и не подумал откликнуться, Ветт от ужаса окончательно потерял голову. Вместо того чтобы ринуться прочь, он опрометью понесся на Шеккиха и наскочил на него с разбегу.

— Убива-а-ют! — истошно заверещал Ветт.

Крик его несколько отрезвил Шеккиха, и бывший разведчик понял то, что должен был понять минутой раньше: уж если он не пристукнул негодяя на месте, то на самом деле не собирался убивать вообще. Трудно ли вчерашнему бойцу «Шелеста», пусть даже и контуженному, догнать какого-то интенданта? Пары шагов хватило бы, чтобы настигнуть… но ведь не настиг же… потому что в глубине души и не собирался. Собственный гнев ввел его в заблуждение. А теперь… ну поймал он Ветта — и что он делать с ним будет? Преглупая ситуация, да вдобавок еще и безвыходная. Глупо и гнусно убивать это ополоумевшее ничтожество, глупо и гнусно оставить его в живых.

— Да брось ты эту мерзость смердючую, — посоветовал чей-то незнакомый голос, и рука Шеккиха, дотоле державшая Ветта за шиворот, незамедлительно разжалась. Оттого ли, что звук чужого голоса отозвался в голове Шеккиха болью, или же недавний разведчик просто был рад последовать совету, тот и сам не знал.

— Нашел об кого мараться! — обладатель голоса, молодой бледный лейтенант, быстро шел к Шеккиху, чуть приволакивая правую ногу. — Оставь его.

— Так просто и оставить? — сиплым от неловкости голосом растерянно произнес Шекких, глядя то на собственные руки, то на скрюченного паникой подвывающего Ветта.

— Так просто и оставить, — криво усмехнулся лейтенант. — Конечно, морду набить ему хотя бы для приличия следовало бы… ну, да пес с ним! Довольно с него и той чести, что за ним не кто-нибудь, а настоящий воин гоняться не погнушался. Сам когда-нибудь поперхнется… не все ж ему в три горла жрать.

Лейтенант с отвращением посмотрел на Ветта и явно с трудом удержался, чтобы не пошевелить его носком сапога, как кучу тряпья.

— Пшел вон, — негромко приказал лейтенант, и Ветт опрометью бросился прочь, то и дело оглядываясь на бегу — видимо, не очень веря в оказанное ему брезгливое милосердие.

Лейтенант, прищурясь, посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на Шеккиха и улыбнулся, забавно сморщив нос. Лицо его сделалось озорным, совсем мальчишеским. А ведь он и есть мальчишка, внезапно понял Шекких. Он куда моложе, чем мне казалось. Ему еще и двадцати не исполнилось.

— Добро пожаловать на Лазаретную заставу, — сказал лейтенант, весело блеснув зубами. — Кстати, а что у тебя за контузия… если не секрет, конечно?

— На голову я контуженный — разве не видно? — шутливо проворчал Шекких, невольно подчиняясь заразительной веселости лейтенанта. — А почему застава Лазаретная?

— Скоро поймешь, — вновь ухмыльнулся лейтенант. — Пойдем, покажу тебе твое хозяйство… раз уж этот слизняк уполз.

Застава прозывалась Лазаретной неспроста. Война длилась не год и не два — где же набрать для охраны только что восстановленной границы крепких здоровых парней, да еще чтоб и воинами были опытными? Нелегко сделать выбор между новобранцами и подранками. На разных заставах выбор этот и совершался по-разному. На Лазаретной опытных бойцов было разительно больше, чем здоровых. Никто уже не помнил, какой остряк дал заставе такое прозвание — и тем более никто не помнил, как она называлась до войны.

Когда лейтенант поведал Шеккиху, откуда взялось столь странное название, тот подумал, что сам рассказчик, несмотря на свою крайнюю молодость, не из числа здоровых. Значит, опытный? Пожалуй, что так… да нет, не пожалуй — наверняка! Ногу приволакивает, а шаг быстрый, словно хромота ему почти не мешает. Быстрый и бесшумный. Вот, значит, где служил лазаретный лейтенант… там и только там можно приобрести такую легкость походки. И лицо его почти не тронуто загаром, словно лунный свет касался его чаще, чем солнечный.

— «Паутина»? — внезапно перебив лейтенанта, произнес Шекких скорее утвердительно, нежели вопросительно. В ответе он не сомневался: эльфийских отрядов было всего два, и в одном из них он служил сам.

Лейтенант кивнул и пристально взглянул на Шеккиха.

— «Шелест»? — спросил он в свою очередь тем же самым тоном и тоже дождался ответного кивка.

Самые лучшие разведчики и диверсанты, непревзойденные ловцы черных магов, получались все-таки из эльфов. Людей среди «паучков» и «шуршунчиков» было очень мало, все до единого наперечет. А потому стоило лишь человеку удостоиться чести служить в одном из этих отрядов, и весть о его назначении облетала всю армию мгновенно. Разумеется, имена их считались военной тайной — и конечно же, всякий знал, как их зовут, сколько им лет, откуда они родом и где служили раньше, какого они нрава и обличья.

Шеккиху и лейтенанту понадобилось очень немного времени на размышление.

— Шекких! — удивленно и радостно воскликнул лейтенант — и в то же самое мгновение Шекких окликнул его: «Лейр!» — Вот и познакомились, — усмехнулся Лейр.

Они снова взглянули друг на друга с любопытством — но уже не так, как незнакомые люди, которых неожиданно свела судьба. Скорей уж так смотрят давние приятели после долгой разлуки, узнавая и не узнавая старого знакомца одновременно, выискивая привычные черты, удивляясь перемене облика и гадая невольно, какие же события послужили причиной этой перемены. Лейр, известный Шеккиху по рассказам других, отличался от лейтенанта Лазаретной заставы не очень разительно. Он был чуть выше ростом и уже в кости, чем Шеккиху представлялось. И Шекких не мог даже помыслить, чтобы в голосе того, другого Лейра могли прозвучать нотки горькой брезгливости или презрения. Вот, пожалуй, и вся разница — черт сходства было гораздо больше, и не только в обличье, но прежде всего в повадках. Знакомая Шеккиху только по слухам мальчишеская веселость Лейра осталась прежней; прежней осталась, несмотря на ранение, и его невероятная беспечная удачливость. Шекких нутром чуял тех, кому сопутствует везение, и с первого же взгляда понял, что пограничный лейтенант принадлежит именно к этой породе людей. Он и сам не мог бы сказать, откуда возникла в нем эта уверенность — но он был уверен, что лейтенант удачлив — дерзко, размашисто, весело удачлив. Похоже, молва не лгала… и служить под командованием лейтенанта Лейра будет очень и очень не скучно.

— С таким интендантом мне скучать не придется, — усмехнулся Лейр, словно эхом откликаясь на его мысль. — Хотя это я сразу понял… после такого представления! — Он восторженно замотал головой.

Шекких слегка покраснел: гнева своего он не стыдился, но был недоволен, что не сумел сдержать его. Кротостью нрава Шекких не отличался и раньше, но после контузии он сделался вспыльчив куда больше прежнего, а сдержать свою горячность ему стало против обыкновения трудно. Впредь надо стараться обуздать себя… хотя сегодня не вспылить было невозможно. При одной только мысли о поганце Ветте ярость вновь заворочалась в нем, и Шекких даже губу прикусил, чтобы не взъяриться вновь, вспоминая, как он выскочил в окно вслед за Веттом, бросив все свои пожитки…

— Постой, — спохватился Шекких, — мне ведь нужно вещи свои взять… совсем я о них забыл.

— Еще бы, — фыркнул Лейр. — Ветт у нас неотразимчик. Стоит с ним хоть чуток поговорить, и обо всем на свете забудешь. Только и будешь думать, как бы шею ему свернуть.

Шекких согласно кивнул.

— Откуда он взялся на твою голову?

— Не он на мою, а я — на его, — поправил Лейр. — Меня сюда совсем недавно назначили. Раньше ему здесь раздолье было, а я его попытался малость поприжать. Повздорили мы с ним крепко. Мое счастье, что тебя прислали на его место. Иначе мы бы с ним точно друг друга поубивали.

Значит, это везение Лейра приманило Шеккиха на Лазаретную заставу? А лейтенант и впрямь удачлив. Это хорошо. Боец должен быть везучим, а командир — тем более.

— Вот и пришли, — объявил Лейр, останавливаясь возле того самого окошка, откуда так недавно вылетел Ветт. Он положил руки на край окна, подтянулся и легко перемахнул через низкий подоконник. Шекких, усмехаясь в душе его озорству, последовал его примеру. Слишком легко было у него на душе, чтобы степенно, как и подобает, войти через дверь. Душевная муть, скопившаяся от разговора с Веттом, исчезла бесследно.

Не тронутые никем, пожитки его так и валялись в углу, куда он отбросил их, разгорячившись: небольшой вещевой мешок и тяжелый даже на вид меч в новеньких дешевых ножнах. Лейр уже склонился над мечом, взирая на него с живейшим интересом. Шекких открыл было рот, чтобы упредить его, но не успел.

— Только не лапай — не люблю! — прогудело на всю комнату, словно огромный шмель завел басом недовольную бранчливую песню.

— Ч-что это? — с трудом вытолкнул из себя оторопевший лейтенант.

— Честь имею представить: лейтенант Лейр — мой боевой трофей! — церемонно произнес Шекких, едва удерживаясь от смеха. Он слегка выдвинул меч из ножен, и басовитое гудение сменилось строгим звоном.

— У меня, между прочим, имя есть! — горделиво прозвенел меч. — И кто из нас чей трофей, к слову сказать, — вопрос спорный.

— Его зовут Айхнел, — сообщил Шекких, и Лейр судорожно сглотнул. Ему доводилось слышать в детстве легенды о светлом и прекрасном мече, украденном в незапамятные времена черными магами чуть ли не прямо из кузницы. Тот меч тоже прозывался Айхнел… но ведь не может же быть… или может? Какой-то интендант запросто препирается с легендарным клинком, словно с парнем из своей деревни… но ведь Шекких пришел на Лазаретную заставу из «Шелеста»… неужели и правда он взял с бою такое сокровище? Возможность у него была, Лейру ли о том не знать — сам бывший «паучок», сам не раз по черным замкам хаживал. Если кто и мог наткнуться на древний Айхнел, так только его собрат, такой же разведчик-диверсант, как и он сам. А может, это другой какой-то Айхнел, названный так в честь того самого, из легенд? Вроде как у людей водится… называют ведь внуков иной раз в честь дедушки… тьфу, ну надо же было такое сморозить — откуда у меча дедушка?

— …И не так еще надо было интенданту этому вмазать! — ярился меч. — Хоть бы по загривку его мною плашмя огрел, что ли! Эх, такую потасовку пропустил…

— Вот такой у меня меч, — весело скалясь, объявил Шекких. — Склочник первостатейный. Каков он в деле, честно говоря, не знаю, не пробовал еще — но подстрекать великий мастер. Чуть где драка…

— Хамство и клевета, — хладнокровно возразил Айхнел, — О чем я и говорю, — невозмутимо продолжил Шекких. — Кто из нас чей трофей — это и впрямь еще вопрос. Он-то считает, что я ему принадлежу, а не наоборот.

— Конечно, — подтвердил меч. — Тебе-то этого не понять, ты по сравнению со мной сосунок несмышленый.

— Вот-вот, — кивнул Шекких. — А потому он считает, что если уж он меня старше, то непременно умнее. Брюзжит, воспитывает, жить учит… вот ей-же-ей, Лейр, родись он человеком — с таким талантом распекать через неделю в сержантах бы ходил.

— Можешь приделать мне сержантский значок на ножны, если это тебя утешит, — не остался в долгу Айхнел.

— Никак нельзя, — ответил Лейр, наконец-то вернувший себе дар речи. — Производством в следующее звание интенданты не занимаются. Придется тебе в рядовых походить. Шекких тебе звание присвоить не вправе — сам еще чином не вышел.

— Так пусть дослужится, — незамедлительно потребовал меч. — И как я с этим недотепой уживаюсь?

— Думаю, неплохо, — хмыкнул Лейр.

— Скажешь тоже, — звякнул Айхнел. — Бросил меня в углу, сам помчался бить морду какому-то ничтожеству… нет бы позаботиться сначала, где мы тут жить будем! Ни себя, ни меня обиходить не в состоянии. Жилье подыскать…

— А чего искать? — перебил его Лейр. — Здесь вы и будете жить. Ветт свои пожитки загодя упаковал, так что сюда он и носу не сунет, а к вечеру и духу его на заставе не будет.

Шекких поднял меч и аккуратно повесил его на стену напротив окна, откуда Айхнел мог бы наблюдать за происходящим во дворе, если заскучает.

— Мешок свой с пола подбери, неряха, — умиротворенно прогудел меч. — Учу тебя, учу…

— Разрешите войти? — послышалось из-за двери, и в комнату вошел крепкий мосластый парень со столь угрюмым выражением лица, словно на свете никогда и нигде не происходило ничего смешного.

— Что случилось, Динен? — спросил лейтенант, когда мрачный парень отдал честь.

— Ветт смылся, — хмуро сообщил Динен. — Сказал, что вечерней подводы дожидаться не станет, своим ходом доберется. С одним из деревенских срядился, баулы свои на телегу нагрузил, и поминай, как звали.

— Счастье-то какое, — блаженно вздохнул Лейр.

— Счастье, конечно, счастьем, а сапоги — сапогами, — с мрачной рассудительностью возразил Динен. — Он ведь и третьего дня сапог не выдал, и в запрошлый раз…

Шекких невольно поежился. Ай да Ветт! Если бы его, Шеккиха, неотвязно преследовало это сумрачное создание, он хоть из-под земли, а раздобыл бы сапоги и выдал их Динену. Иначе даже в ночных кошмарах заунывный голос Динена вопрошал бы его: «А как насчет сапог, господин интендант?» Невозможно устоять перед подобным угрюмым напором — но Ветт устоял. Как же должна быть сильна в человеке жажда неуемного стяжательства, чтобы не пожелать купить себе избавление ценою пары сапог?

— Да пес с ним, с Веттом, — махнул рукой Лейр. — Новый у нас теперь интендант — вот он тебе и выдаст.

— Или не выдам, — возразил Шекких. — Пока не выдам. Сомневаюсь я, что тебе и впрямь удалось приструнить Ветта. Скорей всего он просто нашел другие способы. Надо еще посмотреть, может, и нет сапог.

— Да как же нет?! — возмутился Динен. — Десять дней, почитай, как отгрузили. Ветт их еще даже не распаковывал.

При этих словах Лейр и Шекких нахмурились одновременно.

— Пойдем-ка, посмотрим его хозяйство, — озабоченно произнес Шекких.

— Теперь уже твое, — поправил его Лейр.

— Идите-идите, — язвительно тенькнул Айхнел, но так тихо, что стоящий чуть поодаль Динен его не услышал.

— Да ты только посмотри на это! — взвыл перекошенный от гнева Лейр.

— Зачем? — флегматично отозвался Шекких, — Гнилья я, что ли, на своем веку не видел?

Немудрено, что Ветт даже и не пытался распаковать присланные сапоги. Вонь из ящика шла несусветная. На такой омерзительный запах вся застава бы сбежалась. Уж на что Лейр и Шекких по замкам черных магов всякого нанюхались — а и их едва не вывернуло.

— Так сгноить даже и ношеные сапоги умудриться надо, — с отвращением вымолвил Лейр, захлопывая крышку ящика.

— И где он только раздобыл такую заваль? — покачал головой Шекких.

Сапоги были не просто ношеные — чтобы так обувь истаскать, четыре поколения владельцев должны пребывать в ней круглосуточно. Притом же носили многострадальные сапоги наверняка не люди, а какие-нибудь небывалые чудища, у которых даже ноги потеют чем-то таким… магическим и очень мерзким. Трудно сказать, сколько десятилетий назад ящик открывала рука достаточно бестрепетная, чтобы попытаться если и не вынуть пару сапог, то хотя бы отделить их друг от друга. Теперь же это было решительно невозможно. Дратва давно сгнила, лежавшие вперемешку подметки и голенища срослись меж собой самым прихотливым образом. Когда бывшие разведчики открывали ящик, от крышки отлепилась одинокая подметка и вывалилась наземь. И Лейр, и Шекких старались не глядеть, как ветерок колышет длинную плесень по краям подметки. Поднять ее, открыть кошмарный ящик и закинуть ее туда у них духу не хватало.

— Зря я все-таки его не пришиб, — вновь нарушил тягостное молчание Шекких. — Такая падаль на свой лад пострашней черного мага будет.

— Я и сам рад бы ему шею свернуть, — откликнулся Лейр, — да что поделаешь…

— Но почему? — Шеккиха мутило, и не только от запаха. Он вспоминал Ветта, и тот представлялся ему таким же невыразимо гнусным, как и смрадное содержимое ящика.

— Почему… — тоскливо вздохнул Лейр. — Если хочешь знать — изволь…

История Ветта особой таинственностью не отличалась. Наоборот, все было очень просто и очень противно. Ветт даже и сейчас еще был весьма недурен собой, хотя и на довольно пошлый манер. А в молодости этот лощеный сердцеед девушкам головы кружил с легкостью — и с разбором. Опытных женщин он избегал — они-то ни на мгновение не обманывались его заученными речами и показной галантностью. Зато умные, романтически настроенные молоденькие девушки пленялись восхитительным кавалером и влюблялись всерьез. Ветту удалось обворожить совсем еще юную дочь одного из магов.

— Называть его не буду, — хмуро произнес Лейр. — Незачем его срамить. Он славный старикан, и позора такого не заслужил.

Ветт рассудил весьма основательно: времена бывают всякие, и тот, кто в мирное время был человеком влиятельным, в военное время иной раз и плевка не стоит. А стоит окончиться войне — и великий военачальник, спаситель целой страны, мигом стушуется перед каким-нибудь сутягой. Нет, будущих родственников надо так выбирать, чтобы от них во всякое время польза была. Старый, искусный в своем деле маг — самый подходящий тесть. Что бы ни случилось, его влияние непоколебимо.

Ясное дело, старому магу смазливый слизняк вовсе не пришелся по сердцу. Но свадьба все же состоялась. То ли девушка так уж отчаянно влюбилась, то ли по какой другой причине… трудно сказать. Ветт-то в любом случае остался в выигрыше. До начала войны он сделался вхож в самые знатные и родовитые семейства — из уважения к тестю принимали и зятя. Военной службы Ветт ухитрялся избегать очень долго — даже дольше, чем холеные придворные щеголи. Когда он все же угодил в армию, нашлись доброхоты, пристроившие его интендантом в надежде, что он замолвит за них тестю словечко. Напрасные обольщения: если бы Ветт и был способен хлопотать не за себя, единственного и неотразимого, а за кого-то другого, тесть бы его не послушал. Старый маг презирал зятя. С назначением его старик, впрочем, смирился: и то уже ладно, что трусливый захребетник не станет срамиться, хватаясь за оружие своими неумелыми руками. Какой из него воин — позору не оберешься!

Ветт, хотя и испугался поначалу, с новой должностью освоился быстро. Крал он беззастенчиво и нагло, полагаясь на могущество и связи тестя: не захочет же старикан единственную доченьку печалить. Тесть-то, может, и захотел бы, но до его ушей известия о проделках Ветта не дошли. Покой и сосредоточенность престарелого мага оберегали очень тщательно: он был лучшим в королевстве мастером по магическому переносу. Совсем не просто во мгновение ока перенести с места на место целую армию — особенно если по пути нужно пересечь области, магически защищенные. Малейшая ошибка — и бесчисленные жертвы неизбежны. Будучи не в духе, к такому делу не приступишь. Хорошее настроение старого мага стоило больше, чем Ветт за всю свою жизнь наворовать успел бы. Скандал замяли, а Ветта отправили в захолустье, на маленькую заставу, предполагая, что уж здесь-то ему не развернуться. Ограбленные скрежетали зубами — а треклятый Ветт еженедельно отсылал домой обстоятельные письма о своем житье-бытье… так что прихлопнуть его без ведома старого мага представлялось невозможным.

— Иначе я бы его на своей заставе не потерпел ни дня, ни часа, — закончил свой рассказ Лейр. — Сам уговорил тебя отпустить его подобру-поздорову… потому что нельзя иначе… но вот попадись он мне сейчас — живым бы не ушел. Его счастье, что не знал я про эти сапоги!

— А что бы ты с ним сделал? — вздохнул Шекких.

— Сожрать заставил бы! — рявкнул Лейр. — До последней подметки! Здесь ведь не вражеский тыл, а приграничная полоса! Здесь без сапог все равно как без ног остаться.

— Это еще почему? — удивился Шекких.

— А потому, что даже самый глупый маг самому себе капканы под ноги ставить не будет. Ему ведь тоже ходить где-то надо. А где прошел маг, и мы пройти сможем. Скажешь, нет? А здесь не маг свое жилище обустраивал, здесь армия отступала. И проходы за собой закрывала намертво. В здешних лесах ловушка на ловушке — ступить некуда. И ловушки эти совсем другого разбора. — Лейр примолк на мгновение и зябко передернул плечами. — Не знаю, как тебе, а мне на задания случалось и вовсе налегке хаживать. Бывало, что и босиком.

Шекких кивнул: ему тоже не всегда доводилось очутиться в замке черного мага при полном снаряжении. И всякий раз, когда он лишался части своей амуниции или был вынужден избавиться от нее сам, он люто досадовал: большинство магических ловушек срабатывают от прикосновения к живой плоти — а обувь и одежда изрядно смягчают удар. Схватись голой рукой за дверную ручку с наложенным на нее заклятием — и тебя мигом разнесет в клочья. Но задень ее случайно рукавом — и только дырку в рубахе прожжешь. Если в приграничном лесу такие ловушки понаставлены…

— Вот я как-то раз и навестил одного мага босиком. И наступил у него в коридоре на ловушку. — Лейр невольно взглянул мельком на свою изувеченную ногу и тут же отвел взгляд. — Ничего, жив, как видишь. Покалечился только малость. А в лес наш я и сам босиком не пойду, и парней своих не пущу. Тут ведь не на одиночек, вроде нас с тобой, ловушки понаставлены. Это не штучный товар, а ловушки армейского образца. На такую босой пяткой наступи, попробуй — она на одного тебя, она сотню человек положит. А у нас в лесу этой дряни столько понапихано — три дивизии выкосить можно. Наследство со времен второго Юго-Западного прорыва.

Шекких только вздохнул: Юго-Западный прорыв мог оставить по себе очень тяжкое наследство. То была единственная в своем роде военная операция. Противник отступал, его гнала победоносная армия освободителей. Победоносная, голодная, оборванная и разутая. О чем разведка противника доносила своему командованию неустанно. И отступающий враг усеивал землю за собой магическими ловушками. Наступление захлебнулось. А спас его некий столичный купец, потерявший на войне двоих старших сыновей. Все свое состояние на это дело ухнул, ни гроша под ноготь не зажал. Две дивизии на свои деньги одел-обул. Купцу за Юго-Западный прорыв пожаловали дворянство. Мага, совершившего стратегический перенос сапог, штанов и всяких прочих портянок, тоже как-то наградили. Участникам прорыва орденов навесили, сколько на грудь поместилось. А ловушки остались, где и были. Не все, конечно, — по меньшей мере половина из них окончила свое существование под солдатскими каблуками. Но те ловушки, на которые никто не наступил ненароком, по-прежнему ждали своего часа.

— Нам как раз и положено эти ловушки обезвреживать, — хмуро произнес Лейр. — Из-за них я сапоги и затребовал. Одних докладных понаписал столько — отсюда до деревни дорогу выстелить можно. И все впустую. Денег у командования на нас не осталось и до зимы не будет. Последние гроши Ветт в свой карман положил… а нам взамен подсунул эту тухлятину! — лейтенант с ожесточением прицельно сплюнул в самую середину подметки.

— А если на свои деньги… в складчину как-нибудь? — неуверенно предложил Шекких.

— Да ты что, «шуршунчик», какие деньги? — перекривил рот Лейр. — Нам по случаю очередного грандиозного прорыва за два месяца жалование не плачено. Жрать скоро нечего будет… Тут тебе не «Шелест», так что привыкай.

Что верно, то верно: в «Шелесте» Шекких ни с чем подобным не сталкивался. Эльфийские отряды всегда были на особом положении. Кормили-поили, что называется, от пуза, и жалованье всегда выплачивали вовремя, день в день — хотя нужно эльфам то жалованье, как одеялу тетива… но все равно платили его исправно: не то как бы чего не вышло. И обмундирование всегда новенькое, с иголочки, и оружие всякое… а как же иначе — самолучшие бойцы, гордость и надежда, все до единого сплошь герои…

Надо признать, обещание свое показать Шеккиху войну полковник Кейрист сдержал, и даже с лихвой. Вот, значит, как выглядит война — не в особом отряде, не в направлении главного удара, а на обочине, на маленькой пограничной заставе, позабытой богами и начальством.

Покуда Лейр изливал свою досаду, солнце уже успело порядочно сместиться на небосклоне. Крохотный солнечный зайчик пристроился Шеккиху на самый кончик носа.

— Одним словом, ни сапог, ни денег, — подытожил Шекких, медленно, словно нехотя, потянулся и встал.

— Ты куда? — не подымая головы, осведомился Лейр.

— Посмотреть, под каким кустом у вас тут сапоги произрастают, — отозвался Шекких так мрачно, что даже у Динена получилось бы не в пример веселее.

Дорогу, ведущую к деревне, Шекких отыскал с легкостью, да и шагалось по ней легко. Деревья и травы вдоль дороги росли по большей части незнакомые, и Шекких то и дело нет-нет, а взглядывал на них с таким пристальным любопытством, словно и впрямь надеялся обнаружить кустик, нагусто усыпанный спелыми сапогами. Мрачное настроение миновало бесследно. Ну и что с того, что денег нет? Все равно он сапоги раздобудет. Навряд ли это намного трудней, чем раздобыть морионовый чародейный перстень прямо с руки черного мага — а ведь перстень Шекких в свое время стянуть ухитрился. Просто теперь у него другое боевое задание, только и всего. И обстановка боевая в какой-то мере схожая: в деревне, как и в замках всевозможных магов, вести себя следует тихо и вежливо, и шуму не подымать. Жаль только, что искомый предмет нельзя позаимствовать без ведома владельца. А хотелось бы. Очень уж велико искушение. Деревня и сама могла бы додуматься помочь заставе в нужде. Тем более такая деревня…

Уже сам вид дороги — широкой, плотно утоптанной, с глубокими колеями от тележных колес — навел Шеккиха на догадку о том, что вскорости предстанет его взору. И деревня не обманула его ожиданий. Она оказалась в точности такой, как Шекких себе и представлял. Небольшая, но опрятная и никак уж не голодная. Здесь даже колья в ограде выглядели сытыми. Маленькая приграничная деревушка из тех, кого война обошла стороной. Шеккиху и раньше доводилось видеть подобные деревни — и всегда возле самой границы. Если село оказалось на пути захватчиков — оно обречено. Однако если такая деревенька притулилась в стороне от главного удара, ничего непоправимого с ней не сделается. Да кому она нужна, мелочь придорожная, чтобы ради нее с пути сворачивать! Кто станет тратить на нее время и силы, когда впереди поджидают баснословные сокровища беззащитных в своей беспечности городов? Городов, задыхающихся от своего неимоверного богатства, словно боров от лишнего жира… да пес с ней совсем, с этой жалкой деревушкой! Может, определят в ней кого на постой, а может, и того не случится. Совсем рядом — рукой подать — война перекатывается с брюха на спину и обратно… а местным жителям и горя мало. Торговлишка, конечно, плоховато идет, потому как дороги перекрыты… ну ничего, дайте только срок, и маленькая тихая деревушка не сплошает. Наверняка местные умельцы мастерят что-нибудь из старых, довоенных еще запасов в ожидании ярмарки. И если в этом захолустье найдется хоть один сапожник…

— Эй, парень, — окликнул Шекких конопатого мальчишку, пасущего на лужке возле дороги задиристых гусей, — не подскажешь, как мне сапожника отыскать?

Мальчишка ткнул своим длинным прутом куда-то перед собой.

— Вот по этой улице четвертый дом будет, — сообщил он. — У него еще башмак деревянный над крыльцом приспособлен.

Для форсу, не иначе: и без вывески в селе всякий знает, где живет сапожник, а где колесник. Или сапожник приезжий, из городских — и дом обустроил по прежнему своему обыкновению? Над этим стоит подумать, прежде чем заводить разговор. Мелкая вроде деталь, а тоже может оказаться небесполезной.

— Благодарствую, — рассеянно ответил Шекких и направился к дому сапожника, прикидывая, как завести беседу и что предложить в промен на сапоги.

Однако все соображения вылетели у Шеккиха разом из головы, едва только он увидел, чем занимается сапожник.

Сапожник пытался выжать небольшую делянку перед домом. Судя по каплям пота, усеявшим его голую спину, занимался он этим уже давно. Неизвестный Шеккиху злак отличался высокими и завидно крепкими стеблями — но умелыми руками да хорошим серпом такую делянку в два счета выжать можно. Так то — хорошим серпом… Шекких глаза от изумления выпучил. Такого дикого зрелища он даже и вообразить не мог. Серп был изъеден ржавчиной почти до дыр и зазубрен самым невероятным и прихотливым образом. Он не срезал, а с усилием рвал крепкие стебли, то и дело застревая в них намертво. Сапожник остервенелым рывком высвобождал застрявший серп и снова опускал его в гущу упрямых колосьев. С тем же успехом он мог жать их собственной ладонью.

— Послушай, — вырвалось невольно у Шеккиха, — это не серп, и это не жатва.

Сапожник натужно разогнулся.

— А ты кто таков будешь, умник? — со злостью сказал он.

— Я с заставы, — неопределенно ответил Шекких. — Новенький…

— А-а, — проворчал сапожник таким тоном, что у любого бездельного зеваки мигом отбил бы охоту глазеть и потешаться. — Ну так и иди себе на свою заставу.

Шекких не двинулся с места.

— Ступай, говорю, с миром, — почти выкрикнул сапожник. — Нашел, понимаешь, забаву… Ступай прочь! Не видишь — делом человек занят!

— Да от такого дела, хозяин, недолго и ноги протянуть, — Шекких толкнул калитку и вошел. — Как это вас так угораздило?

Он шагнул навстречу сапожнику и улыбнулся. Больше всего на свете сапожнику хотелось бы сейчас поднять свой ржавый иззубренный серп и обрушить его на эту улыбку… хотелось бы — не будь эта улыбка такой сочувственной и понимающей, лишенной малейшей тени насмешки.

— Обыкновенно как, — буркнул сапожник, отводя взгляд от незваного гостя. — В первые же дни войны всех кузнецов и шорников — на нужды армии. А как мы обойдемся, никому и дела нет.

Неправ оказался Шекких в своих предположениях — война все же затронула деревню.

— Шорничать я сам помаленьку выучился, — не без гордости сообщил сапожник. — Ремесло хоть и не ближнее, но и не самое дальнее. А вот по кузнечной части… — он сокрушенно вздохнул и развел руками, зацепившись злополучным серпом о штанину. Почему-то именно эта незадача и переполнила окончательно чашу его терпения. Сапожник беззвучно выругался одними губами, размахнулся и отшвырнул серп, не глядя. Шекких изловил серп за рукоять, внимательно оглядел его и тихо, безнадежно присвистнул.

— Хоть бы ярмарку поскорей объявили, — помолчав, горестно произнес сапожник. — У меня из старых запасов целая кладовая сапог да башмаков нашита. Авось бы хватило… что там серп — ты еще не видел, чем по нынешним временам косить приходится! А как по весне пахать будем, если ярмарку не. откроют, я и вовсе ума не приложу.

Целая кладовая, доверху забитая сапогами… у Шеккиха пересохли губы от неожиданности.

— Неужто от прежнего кузнеца ничего не осталось? — хрипло спросил он.

— Осталось, — уныло протянул сапожник. — И кузня осталась, и инструмент кой-какой… да что толку?

— А то, — ответил Шекких, вновь улыбнувшись широко и беспечно, — что в цене мы, если не ошибаюсь, сойдемся. Никто в накладе не останется.