Слова падали из окружавшей ее темноты — сначала как бессмысленная капель, затем она стала узнавать их. Незнакомый голос тихо, успокаивающе бормотал:

— С нею все будет в порядке. Но ты поступил опрометчиво.

— Я не ожидал, что она решится… — Кажется, голос Цезара.

— Молодой ты еще, а я видела и не такое. Она мать, помни об этом.

Для нее нет ничего невозможного, и она готова жервовать собой. На этот раз ей просто повезло…

Дина понимала, что говорят о ней, но оставалась безучастной. Даже самым простым мыслям было слишком трудно продраться сквозь вязкий туман в сознании.

— Нет, — проговорил мужской голос. — Это не везение. Мария ее прикрыла.

— А что с Марией?

— Плохо. Посмотришь ее?

— Конечно. Почему ты сразу не сказал?

— По-моему, уже поздно. Все равно спасибо тебе, бабушка.

«Бабушка!» Как бы ни было тяжело, надо открыть глаза, увидеть ту, которая, возможно, была причиной всех несчастий или по крайней мере знала причину.

И Дина сделала это.

В первое мгновение ей показалось, что слегка размытый по краям белый силуэт излучает свет. Но полуденное сияние солнца лилось из окон, превращенное шторами в мягкий золотистый поток…

Та же гостиная, тот же диван, на котором она заснула вечером. Да и было ли все на самом деле — бегство, Марк, гараж, катафалк, существо в гробу и ледяной кошмар? Во всяком случае, она провалялась без сознания часов двенадцать.

К ней приблизилось смуглое лицо старой цыганки, покрытое сеточкой морщин. Потрескавшийся глиняный рельеф… Жуткий лиловый шрам пересекал правую щеку, слегка оттягивая вниз уголок глаза. Если женщина приобрела такое «украшение» в молодости, то это могло искалечить всю оставшуюся жизнь. Или направить ее в другое, не вполне обычное русло. Вероятно, так и произошло…

Дина попыталась произнести ее имя, но получился только вздох.

— Не надо, дочка, — сказала бабушка Нина, улыбаясь, и накрыла сухой твердой ладонью ее лоб.

Дине сразу стало легче, как будто прохладная тень упала на нее в самый разгар палящего зноя. И в голове прояснилось.

— Отдохни еще немного, — предложила цыганка. — А потом мы поговорим обо всем. Теперь у нас будет много времени для разговоров… С твоим сыном все в порядке. Хочешь увидеть его?

Эта старуха понимала ее, как родная мать. Или сестра милосердия — в зависимости от того, что произойдет, когда она возьмет Дину за руку и потянет за собой. Куда? К покою или к новой муке?..

Дина кивнула, и уже через минуту Цезар привел в комнату Яна. Тот постоял в изголовье дивана, схватившись за ее руку. Он молчал, понимая, что ей тяжело говорить. На его щеках были видны следы высохших слез.

Под взглядом этих громадных невинных глаз она успокоилась и поверила в то, что у нее теперь действительно есть время. Она закрыла глаза, уплывая в забытье, и капли дрожали на ее ресницах, рассеивая золотистый свет…

Цезар помог ей встать и напоил бальзамом из чашки. На часах было семь, но Дина не знала — утра или вечера. Теперь она на самом деле чувствовала себя намного лучше и даже смогла дойти до туалета без сопровождения.

На обратном пути все поплыло перед глазами и пришлось опереться на стену. Цезар подскочил к ней, готовый поддержать ее, но она жестом отказалась от помощи, преодолев головокружение, обычное после длительного пребывания в постели. Тем не менее он держался рядом, пока она снова не опустилась на диван.

В гостиной ее уже ждала бабушка Нина. Старая цыганка заняла глубокое кресло, повернутое спинкой к окну, и ее лицо оставалось в тени. Оно казалось почти мрачным. Причина не просто в недостатке света, а в усталости, тяжести, плохих ожиданиях…

Окна были зашторены. Глухонемая девушка не появлялась. Приглушенный голос, доносившийся из радиоприемника, тревожно и настойчиво предупреждал о беспрецедентных угрозах для атомных электростанций. Для ВСЕХ станций в Европе без исключения.

Дина поздоровалась и поблагодарила за спасение своей жизни и жизни сына.

— Не спеши благодарить, — прервала ее цыганка. — Тебе предстоит кое-что узнать.

Дина насторожилась. Она слишком расслабилась за последние часы, а может быть, и дни; решив, что все позади, подставила миру мякоть, и теперь у нее появилось ощущение невероятной уязвимости. Она ожидала очередного удара, и предчувствия не обманули ее.

— Прочти это. — Старуха протянула ей лист, сложенный пополам.

Дина взяла его кончиками пальцев. Прекрасная бумага; краешком можно порезаться. Она развернула лист и увидела отпечатанный на принтере текст. Насколько она могла судить, это было сообщение, полученное по электронной почте. Дина пробежала взглядом первые несколько фраз и на минуту закрыла глаза. Она не знала, что думать, как отнестись к этому.

Дурацкие стереотипы крепко засели в сознании. Если бы она увидела печатные буквы, выведенные фломастером, или отдельные слова, вырезанные из газетных статей и наклеенные на оберточную бумагу, она поверила бы скорее. Но почему-то не могла принять всерьез послание, пропущенное через компьютерные потроха и содержащее исключительно правильные выражения. Разве такой вид имеют подобные письма?

«А какой же вид, идиотка?! Много ли ты их получала? Кажется, это первое в твоей жизни, не так ли?..»

Смысл… Смысл ускользал от нее до тех пор, пока она не наткнулась на ключевые слова. Она поняла, что находится только в самом начале страшного пути, который надо пройти полностью. Худшее было в последних строчках письма: «…если вы не примете наши условия, то мы пришлем вам его пальцы, а затем вы получите его голову…»

Дина смертельно побледнела.

— Скажите, что мне делать? — прошептала она.

— Отдай им ребенка! — сурово сказала цыганка.

— Я не могу, — выдавила из себя Дина слабым, осипшим, до неузнаваемости изменившимся голосом — будто какая-то кукла с батарейкой говорила изнутри. Уже само обсуждение подобных требований чудовищно.

Но, похоже, она услышала окончательный приговор. Если эти двое не могут помочь ей, значит, не поможет больше никто. Приговор был вынесен силами добра (скорее всего кажущегося), и от этого становилось еще хуже…

— Ты должна, — твердо сказала старуха. — Твоя слепая любовь укорачивает его дни!

— Как вы смеете?.. — прошептала Дина, чувствуя, что симпатия к цыганке сменяется ненавистью.

— Понимаешь, девочка, я пытаюсь быть справедливой, хотя это не более, чем слова. Вероятно, ему действительно будет лучше с… с этими людьми. Он — из их породы и все больше отдаляется от тебя. С каждым днем ему труднее жить по обычным законам. И среди таких, как ты.

Дина замотала головой.

— Не понимаю! Не хочу понимать! Какая порода? Какие люди?..

Старуха переглянулась с Цезаром. Он еле заметно пожал плечами, а она положила свою темную руку на бескровную и покрытую свежими шрамами ладонь молодой женщины. Дина содрогнулась от этого прикосновения.

— Ты помнишь, каким он родился? — спросила Нина. — У него была пленка на голове?

Дина неуверенно кивнула. Цыганка продолжала:

— Это незначительный и не обязательный признак, но тем не менее.

Я не буду напоминать тебе о том, что ты тщетно пытаешься забыть, прогнать от себя. Ты закрываешь глаза и не хочешь принять очевидного. Ничего удивительного — это нормальная реакция любой матери… Ты не желаешь признавать, что твой сын — необыкновенное существо. В этом его проклятие, но и его сила. Он изгой, обреченный на изоляцию своим редчайшим даром, и этого уже не поправить материнскими слезами. Мне хорошо знакома твоя боль, я ведь тоже мать здухача. Я преодолела ее и смирилась… Твой сын — здухач.

Дина снова дернулась.

— О Господи, кто?! Скажите хоть что-нибудь такое, что я могла бы понять!

— Для этого ты здесь и находишься, но понять все до конца ты не сможешь. Даже он сам не знает еще почти ничего о природе той силы, которой обладает. Эта сила сверхъестественна и капризна. Она входит в тех, кого сама выбирает. Ее нельзя приобрести по собственной воле, и она неисчерпаема. Ее источник неизвестен. Она управляет здухачем чаще, чем он управляет ею. Я еще не встречала человека, который полностью подчинил бы ее себе, а я долго живу на свете. Может быть, слишком долго… Здухачи пользуются силой, но никто не понимает, как это происходит. Избежать ее влияния не удавалось даже старикам, не говоря уже о маленьком мальчике…

Дина саркастически кивала, находя в сарказме последнее убежище:

— Сейчас двадцать первый век, бабушка, если вы забыли…

Цыганка поднесла палец к ее виску.

— Я слежу за временем, дочка. А ты постарайся выключить свой ум, приспособленный только для того, чтобы расчленять реальность. Слушай меня сердцем. Сердце соединяет все, что разбито умом на части. Сердце склеивает осколки. Любовь заживляет швы и сращивает края ран. Ты вся изранена; никто не поможет тебе, кроме тебя самой… Слушай, детка, слушай внимательно — ведь ты этого хотела. Сила действует, когда тело здухача спит. Дух выходит из него и странствует свободно. Не только в ЭТОМ мире. Для него не существует преград, однако его странствия по большей части случайны. Сила выбирает места, эпохи, измерения. А он — будто слепая крыса в бесконечно сложном лабиринте — готов сражаться в любую секунду, однако не знает, с кем и ради чего. В этом смысле он марионетка, но даже мне не известно, куда, к КОМУ тянутся нити. По правде говоря, я и не хотела бы это знать. Посмотри на меня. Мне много лет. Поверь, я видела ужасные вещи, но клянусь духом моей матери, Я НЕ ХОТЕЛА БЫ ЭТО ЗНАТЬ!..

Дина долго молчала. Она не могла переварить услышанное, как невозможно при всем желании переварить проглоченный стальной шарик. Этот «шарик» жег внутри, словно был раскаленным или, наоборот, обледеневшим. Он причинял физическую боль. И в то же время Дина все еще отказывалась верить в его существование…

— Да, во сне… — наконец проговорила она. — Я видела это… Он…

— Не надо, — прервала ее Нина. — Не мучай себя. Я знаю, как проявляет себя сила… Гораздо хуже то, что другие здухачи пытаются его убить. Насколько я понимаю, пытаются давно. Войне не видно конца…

— Вы хотите сказать, что… — Дина запнулась, оглушенная внезапно открывшейся перед нею истиной. То, что дремало в подсознании, выбралось на поверхность, как молодая гадюка из гнезда. В глубине души Дина знала все это, знала уже несколько лет — чуть ли не с тех самых пор, когда ураган в парке едва не покончил с нею и с младенцем, — но старательно воздвигала стену между собой и болезненной правдой.

Старуха кивала, будто прочла ее мысли.

— Теперь ты, кажется, уловила главное: степень опасности. Они — я даже не знаю, кто ОНИ, потому что по ТУ сторону здухачи не имеют постоянных обличий, — либо уничтожат его, либо вовлекут в свой круг. Стихийные бедствия — еще не все, на что они способны.

— А вы? — почти истерично воскликнула Дина. — На что ВЫ способны? Сами-то вы — кто? Для чего вам нужен мой сын? Во что вы его втягиваете?..

— Ты имеешь право задавать вопросы, — спокойно сказала бабушка Нина, и ее спокойствие погасило разгоравшийся пожар истерики. — Конечно, мы тоже здухачи. От ТЕХ мы отличаемся лишь одним: по какой-то случайности мы оказались на твоей стороне. Могло быть иначе; тогда ты сидела бы не здесь…

Как видишь, я с тобой вполне откровенна.

— А шприц? — быстро спросила Дина. — На кой черт нужен шприц? Я же видела!..

— Ну, это очень просто. — Бабушка Нина грустно улыбнулась. — Ты слушала невнимательно. У здухачей есть одна слабость. Они могут действовать лишь тогда, когда спят. Только дух спящего обретает свободу. Чтобы освободить его, люди тысячи лет ищут различные способы. Но и сегодня шприц — самый простой и быстрый. До сих пор не придумано ничего лучшего. Я не припоминаю никого, кто научился бы погружать себя в сон без внешнего воздействия… Теперь ты знаешь все, что тебе нужно знать.

— Для чего? — В голосе молодой женщины осталась только горечь.

— Чтобы принять решение.

Дина оцепенела. Тело налилось свинцом; сердце едва трепыхалось под этой сдавливающей тяжестью; потолок, казалось, придавил голову…

— Неужели нет никакого другого способа? — в отчаянии проговорила она. Выбор, который стоял перед нею, был слишком тяжел. Впрочем, на донышке разума покоился готовый ответ. Она уже знала, каким будет ее решение, причем знала давно. Еще с того времени, когда в ней зарождалась новая жизнь. Она до последних дней ощущала нерасторжимую связь со своим сыном. Связь, которая теперь была под угрозой.

И все эти люди… Для чего они находятся рядом? Не для того ли, чтобы окончательно разрушить ее хрупкое существование?.. А если она сделает выбор, то как будет жить с этим ПОТОМ? Легче умереть самой, чем приговорить к смерти одного из любимых людей…

— Другой способ? — переспросила цыганка. — Может быть, и есть, но он не годится для нашего случая.

— Почему?! — Дина подалась вперед. В ней промелькнула слабая искорка надежды. — Я справлюсь!

— Дело не только в тебе. И даже совсем не в тебе… Пойдем. Ты должна кое-что увидеть.

С того момента, как Дина фактически доверила бабушке Нине судьбу своей семьи, в словах и жестах старой цыганки появилась спокойная властность. Она приняла на себя ответственность за чужие жизни и осознавала, что это всегда дорого обходится.

Вместе они прошли в ту часть дома, где Дина еще не успела побывать. Бабушка Нина привела ее в маленькую спальню, в которой помещались только кровать, тумбочка и нечто, похожее на игрушечный алтарь. Свет единственной лампочки был приглушен абажуром. В этом тусклом свете все казалось серым и безжизненным.

Дина остановилась на пороге, потому что шестым чувством ощутила близость смерти. Старуха жестом поманила ее к себе. Преодолевая отвращение, Дина вошла и замерла у изголовья кровати. Потом заставила себя опустить взгляд.

Сколько можно играть в прятки с собственным подсознанием? Рано или поздно ужасные вещи все равно становятся очевидными — рядом с тобой, поодаль от тебя или… в зеркале.

То, что неподвижно лежало перед ней, было человеческой руиной. Дина с трудом узнала глухонемую девушку в обтянутом кожей скелете землистого цвета. Правда, теперь никто не назвал бы несчастную девушкой. Существо без возраста и пола, почти мумия, оболочка, из которой кто-то одним вдохом, длившимся целую ночь, высосал жизнь. Глаза оставались открытыми, только это ничего не меняло — они казались двумя обломками раковины, покрытыми грязным перламутром. Но кое-что осталось на самом донышке выжженного сосуда и теперь дотлевало внутри, словно замурованное заживо, и слабо дышало сквозь ноздри, как через отверстия в глиняной стене…

Дине было страшно, но теперь она не могла оторвать взгляда от тяжелобольной или умирающей. Второе, пожалуй, было намного ближе к истине. Но как называется смертельная болезнь? Да и болезнь ли это вообще?! Бактериологическое оружие? Какой вирус убивает за сутки? Может, и есть такой, однако в этом доме никто и не думает об опасности заражения…

А видимые симптомы? О них почти нечего сказать. Крайняя изможденность и абсолютно пустой взгляд, направленный в потолок. На появление двух женщин лежащая никак не отреагировала. Вряд ли она ощущала хоть что-нибудь.

Дина не могла понять, действительно ли она улавливает запах тления, витающий в комнате. Во всяком случае, через минуту ей стало дурно, и старой цыганке пришлось поддержать ее под локоть. Потом Нина сказала:

— Прошлой ночью она спасла тебя и твоего сына.

Дина была потрясена тем, что увидела. Но еще больше тем, что абсолютно чужой человек пожертвовал ради нее всем.

— Неужели… Неужели ей нельзя помочь?

Старуха покачала головой.

— Вряд ли. Слишком много энергии потеряно. И утечка продолжается; я не могу перекрыть канал. Одной ногой она уже ТАМ и, кажется, сама не хочет возвращаться… Такое случается. Этот мир далеко не лучший… Мне очень жаль. Меня и Цезара не было рядом, чтобы прикрыть тебя и твоего сына. Внезапная атака. Несчастная приняла весь удар на себя.

Дина зажмурилась, чтобы сдержать рыдание. Цезар неслышно приблизился сзади, взял ее под руки и вывел из комнаты, где умирала Мария. Проводил по длинному коридору, напоминавшему теперь переходы морга, и снова усадил в кресло. Предложил выпить, но она отказалась.

Бабушка Нина пришла и села напротив; ее лицо превратилось в маску, не выражавшую никаких эмоций. Она не могла себе этого позволить.

— Я виновата… Это все из-за меня… — прошептала Дина. — Я идиотка. Я ведь пыталась сбежать…

— Глупости, — оборвала ее цыганка. — Я показала тебе Марию не для того, чтобы ты до конца жизни терзалась чувством вины. Это противостояние отличается жестокостью и безжалостностью; бедняжка знала, на что шла. А ты, кажется, не знаешь до сих пор… Ты спрашиваешь, есть ли способ. Есть. Этот способ — война. Прошлой ночью ты побывала в эпицентре сражения, почувствовала, каким может быть нападение здухача, а ведь это еще цветочки… Сейчас силы почти равны, и если твой сын будет с нами — в чем я, кстати, не уверена, — то мы скорее всего победим. Однако цена победы может оказаться слишком высокой. Например, с ним случится то же самое, что случилось с Марией. Я не говорю о миллионах других жизней. Как тебе такой исход?

— Война?.. — оторопело переспросила Дина.

(Ее все еще не оставляло дурацкое подозрение, что она смотрит мистический фильм и по-детски отождествляет себя с главной героиней, а на самом деле все происходит не с нею… Кроме того, многие слова звучали просто дико в устах помрачневшей старухи. «Эпицентр», «противостояние», «канал»… И потом, кажется, что-то о «гравитационных аномалиях», «вспышках на солнце», «нарушениях физических законов»… Нет, это не фильм. Это изощренный, циничный и точный репортаж о том, что произойдет вскоре. Неотвратимость? Дина поняла, что это означает. И еще открыла для себя абсолютную достоверность предчувствий… Репортаж из будущего. Вот только репортер, сообщавший «плохие новости», почему-то напялил на себя нелепую личину, к которой больше подошли бы забубонный лексикон старых проклятий и психологическое оружие темных суеверий…)

— Да, — со вздохом подтвердила цыганка. — Но война за пределами твоего понимания. Ни стрельбы, ни танков, ни бомб, ни ракет. Ничего подобного. Вместо этого — ураганы, землетрясения, наводнения, извержения вулканов, ледниковый период, катастрофы и черт знает что еще. В общем, ад покажется санаторием. Результат тот же — смерть. Тихая, без крови — для здухачей. Чаще всего такая, какая ждет Марию. Для обыкновенных людей — взбесившийся мир, извращенная природа. В конце концов уничтожение без всякой надежды на спасение. А таким, как ты, уготовано безумие. Догадываешься, почему? Да-да, твой сын. Все из-за него. Он будет спать, и ему будут сниться СНЫ. Ужасные, кошмарные, неописуемые и непереносимые вещи. Но что хуже всего, он будет терять энергию, отдавать собственную жизненную силу в обмен на силу здухача. Ты справишься с этим? Представь себе, что ты почувствуешь, когда увидишь, как из твоего сына по каплям уходит жизнь… И у тебя уже не будет возможности его разбудить. Разбудишь — и потеряешь его сразу же. Навсегда.

Дина молчала, уставившись в одну точку. Безумие? Цыганка напрасно пугала ее этим. Она и так балансировала на грани.

Оказывается, пропасть совсем близко. Один шаг — и станет легче. Намного легче. Она была уверена в этом… И кроме того, за гранью можно будет спокойно относиться ко всему. Жизнь, смерть — какая разница?.. Один шаг — и уже нет искушения закрыть глаза, спрятаться в снах, забыться в пригрезившемся океане любви; ничего не поможет — в том числе ласка ладони, дарующая отдохновение…

Старая цыганка продолжала медленно убивать ее:

— …Существует древняя легенда о Последнем Здухаче, который будет обладать такой силой, что разрушит планету, не желая этого… Порой я думаю, не совершаю ли роковую ошибку…

Она осеклась, а у Дины заледенел позвоночник и свело скулы от того, что скрывалось за этой неоконченной фразой и последовавшей за ней многозначительной паузой. И надо было молчать, не выдавать своего ужаса, чтобы какой-нибудь дурацкой репликой или даже прорвавшейся наружу дрожью не подтолкнуть цыганку к непоправимому поступку. А впрочем, что вообще было «поправимым»? Рано или поздно все будет разрушено. Включая, оказывается, и планету.

(«…Смещение оси вращения… Земная кора лопнет, как кожура гнилого плода…»)

«Слоны в посудной лавке, — внезапно пришло Дине в голову. Она могла произнести это только про себя, продолжая разговор в уме. — Каждый из вас — слон в посудной лавке, какими бы всезнающими и добрыми вы ни казались. И я тоже, но я слаба и потому не могу натворить много бед… Маленький такой, смехотворный слоник из бумаги. Если я что-то и разрушаю, то скорее саму себя. И плачу слишком дорого за каждый разбитый «горшок» или «тарелку»… Мой сын — Последний Здухач, подумать только!.. Последний…»

— Извини, — сказала бабушка Нина. — Я знаю, что это страшная правда.

— Не извиняйтесь, — выдавила из себя Дина. — И спасибо вам за все.

— За что ты меня благодаришь, дочка?

— Как за что? — Она пожала плечами. — За то, что не умерла намного раньше. Насколько я понимаю, возможностей было хоть отбавляй…

Она робко хихикнула, а затем засмеялась, откинув назад голову. Ее смех звучал так, словно ложка скребла по дну кастрюли.

Старуха смотрела на нее, как на сумасшедшую. Дине было безразлично даже это. Она-то знала про себя, что может выдержать и не такое. Сейчас ее психика ставила защитный барьер, и тот, кто понял бы это, дал бы ей посмеяться вдоволь или предложил бы, например, сыграть партию в шахматы.

Но и бабушка Нина, и Цезар оказались слишком суровыми людьми. Милосердие имело в этом доме другое измерение. Милосердие было не сентиментальным чувством, а действием. Воплощение подлинного милосердия сейчас умирало в соседней спальне, превратившись в обтянутый кожей скелет…

Одновременно для Дины прояснилось и кое-что другое.

— Я не отдам им своего сына, — сказала она, внезапно обрывая смех.

В ее голосе появилась сталь, закаленная в слезах, и бабушка Нина почувствовала: на этот раз решение окончательное.

— Если так, то я обязана предупредить тебя, что ты скорее всего больше не увидишь мужа.

— Я знаю, — сказала Дина, снова уставившись в стену помертвевшим взглядом.

— А твой сын, может быть, не выдержит долго…

— Я знаю, не повторяйтесь!

— Тогда и тебе не уцелеть.

— Я знаю!!! — закричала Дина.

Цезар подошел сзади (ох эти его хищные повадки и бесшумная походка!), положил ей руки на плечи. Она вздрогнула; в голове с бешеной скоростью проносились хаотические мысли: «Вот оно, началось!.. Старуха сама признала, что они — из ЭТИХ. Все маньяки одинаковы. Они кажутся абсолютно нормальными до определенного момента, пока в башке не щелкает выключатель и не гаснет свет… И от них действительно не скроешься. Нигде. Бесполезно сопротивляться…»

Но молодой крепкий цыган, который мог задушить ее одной рукой, и не помышлял о насилии. Он всего лишь хотел утешить ее, и постепенно она ощутила, как из груди уходит мучительная тяжесть, будто чужие ладони впитывали ее в себя…

Когда наступило спокойствие, все стало казаться таким элементарным и сводилось, в сущности, к тому, что уже от нее не зависело. Она не могла ничем помочь Яну ни в его потусторонней борьбе, ни в угрожавшем наяву безумии.

«Разве ему нужна моя помощь или — ха! — мое разрешение? — с горечью подумала она. — Чего же ждут от меня эти люди? Неужели они до сих пор не понимают, что я — меньше, чем пешка в этой игре? Я не гожусь даже для того, чтобы пожертвовать мною ради более крупной фигуры. Жертвой будет Марк… Почему же они возятся со мной, прикрываясь фальшивыми масками добра, когда, как выяснилось, между добром и злом трудно уловить разницу? Что у них за странная мораль, черт подери?!»

Ей хотелось бросить эти вопросы им в лицо, но не осталось сил.

Разговор измотал ее сильнее, чем она предполагала, а то, что показалось вначале спокойствием, было безмерной усталостью души, копившейся много лет…

Но любовь… Любовь останется в ее сердце, пока она жива. Эта любовь не нужна Яну; любовь нужна ей самой, чтобы хоть иногда дуть на гаснущие угли.

— Ты знаешь, что означают эти иероглифы? — Старуха вдруг резко изменила тему и ткнула пальцем ей в грудь.

Очередное открытие? Последний удар, который ее доконает? Что ж, она готова…

Дина только теперь вспомнила, что все еще носит на груди подарок Яна. Она коснулась пальцами теплого черного камня. Ощутила что-то вроде легкого приятного покалывания. Стоило опустить веки, и в мозгу возникало некое видение. Другое место. Совсем ДРУГОЕ место… Преисподняя, единственным обитателем которой остался ее сын. Если он действительно Последний Здухач…

Ей стало слишком жутко, и она открыла глаза.

Старуха смотрела на нее с сочувствием. Дина отрицательно покачала головой.

— Священный ветер. — Бабушка Нина произнесла два слова шепотом, словно катала их на языке, пытаясь распробовать, но они не имели никакого вкуса. Гладкие мертвые камни, отшлифованные бессильным прибоем времени у берегов вечности. — Эта вещь — ОТТУДА, хотя и сделана человеком. Очень давно. Я не понимаю, как она вернулась в наш мир, и не знаю, как попала в твои руки, но амулет может спасти тебя, если дело дойдет до… Не имеет значения. Не снимай его ни в коем случае!..

— Меня уже предупредили об этом, когда я спала. Или бредила, не знаю.

Нина посмотрела на нее чрезвычайно пристально, потом щелкнула пальцами.

— Это Мария. У нее было другое лицо, и она умела говорить, но это была она. На той стороне все мы меняем лица… Как видишь, она оказалась права.

Дину не покидало ощущение, что разговор идет по кругу, вращаясь на орбите около некоего центра, скрытого за черным непроницаемым туманом неизвестности. Не узнаешь, что там, пока не окунешься с головой, но тогда уже будет поздно. Возврат невозможен…

И все-таки она решила рискнуть. Что она теряет? Прежняя жизнь не вернется никогда, а ужасом и напряжением постоянного бегства она была сыта по горло.

Война?

Пусть будет так.

«…Страшно подумать, что ОНИ сделают с матерью-Землей», — лицемерно сокрушалась старуха. Но Дине уже не было страшно. Запредельное изнеможение и непреодолимый материнский инстинкт соединились в странный коктейль.

«ЭТО все равно случится, но среди НИХ будет мой сын». Ее сын… Непостижимое существо, с которым она надеялась сохранить хотя бы кровную связь. Теперь не важно, что он такое на самом деле. Может быть, только замочная скважина, через которую она заглянет в новый, чужой мир. Кровь стыла у нее в жилах при мысли о том, КАКИМ будет этот мир… Война? Но последняя война уже началась…

Ураган «Янус» шел с запада, разрушая все на своем пути.

Май 1999 г. — сентябрь 2000 г.