Она очнулась. Мягкий сумрак окутывал ее. Было тепло и удобно, как в материнской утробе. Но первое же воспоминание разрушило иррациональное чувство безопасности и защищенности. До этого, пребывая в каком-то полусне, она парила над океаном, который казался ей сгустившейся любовью. Упасть в него означало испытать невыразимое блаженство. Может быть, и невыносимое…

Однако уже через секунду после пробуждения Дина поняла, что чудесный, золотой, медоточивый сон — чужой (будто она «подсмотрела» его, спрятавшись в спальне), не вполне принадлежит ее подсознанию и является лишь способом отвлечь ее, заставить забыть о чем-то важном. Например, о том, что кто-то устроил настоящую охоту за ее сыном.

Она резко села, и кокон мнимого покоя, в котором измученному телу было так хорошо, сразу же разорвался. Болели порезы, ломило в суставах, давящая тяжесть всколыхнулась в голове лужей расплавленного свинца… Сколько она была без сознания — час, ночь, сутки? Где Ян? И где она сама?..

Первое впечатление — запахи. Не то чтобы неприятные, но какие-то странные. Смутно знакомые и все-таки экзотические. Эти запахи исходили отовсюду — от белья, на котором она лежала, от связок высушенных растений, развешенных на стенах, на двери и на переплетах оконных рам. Кстати, за окнами было темно — то ли стояла ночь, то ли были закрыты ставни…

Дина внимательнее присмотрелась к обстановке. Широкая, низкая и очень удобная кровать, комод, шкаф. Вся мебель была старой, но не производила впечатления тяжеловесности или ветхости. Вероятно, это светлое, будто сохранившее запекшийся солнечный свет и слабо сиявшее даже в полумраке дерево и есть карельская береза, которую Дина, дитя пластмассового века, видела разве что на фотографиях…

Она редко чувствовала себя хорошо в чужих домах (особенно в чужих постелях), и это же относилось к купе поездов, а также гостиничным номерам, но в этой комнате ничто не отталкивало ее. Во всяком случае, пока…

Что, если ей просто давали небольшую передышку, возможность прийти в себя, отдохнуть и восстановить силы? Следует ли благодарить за это неизвестного благодетеля? Она будет благодарна, бесконечно благодарна, если с Яном все в порядке. Если же нет… Любая мысль о сыне обжигала, подгоняла, как удар плетью, заставляла двигаться. Ловушка… Они оба попали в уютную ловушку…

Дина опустила босые ноги и осторожно коснулась подошвами пола. Тот оказался не таким уж холодным и тоже был сделан из светлых пород дерева. Все доски тщательно подогнаны друг к другу и отполированы.

«Ну и куда ты пойдешь раздетая?»

Только теперь Дина обратила внимание на огромную пижаму, просторные брюки и шерстяные носки, в которые ее обрядили, пока она была без сознания. Нагрудный карман пижамы украшала какая-то вышивка — но не буквы, а знак. При таком тусклом свете толком не разглядишь.

Между прочим, свет теплого, оранжевого оттенка, как на полотнах средневековых мастеров, исходил от странного ажурного фонарика с занавешенными оконцами, внутри которого теплилась свечка. Силуэты теней напоминали Дине что-то из полузабытого прошлого. Пламя колебалось, и силуэты начинали двигаться. Это были огромные, но бесплотные птицы. Может быть, фламинго… Опять фламинго…

Дина выпрямилась и почувствовала ту самую боль, которую ожидала. Именно боль всякий раз возвращала ее к действительности. Она поднесла к лицу забинтованные руки. Кое-где на умело наложенных повязках уже проступили коричневые пятна…

Она сделала шаг по направлению к двери и ощутила непривычную тяжесть на шее. Кончиками пальцев, торчавшими из бинтов, она прикоснулась к плоскому камню с иероглифами, окаймленному металлическим кольцом. Теперь он висел на кожаном шнурке, завязанном так, что в петлю невозможно было просунуть голову.

Черт возьми, и это тоже сделано без ее согласия! Попав в зависимость, Дина во всем усматривала покушение на свою несуществующую свободу. Первая реакция была самой простой. Она раздраженно дернула за тонкий шнурок, но разорвать его у нее не хватило сил. Вместо этого шнурок болезненно впился в поврежденную кожу.

Она почувствовала себя то ли окольцованной птицей, то ли сломанной куклой, но в любом случае — игрушкой, которую нарядил опасный сумасшедший по своей необъяснимой прихоти и только ради одному ему ведомой игры…

Дина вплотную приблизилась к двери. Запах трав усилился. Приятный запах. Хотелось вдыхать его снова и снова. От него легкие будто наполнялись прохладой. Прохладой ночного луга… Лиловые цветы под бледной луной… Фиолетовые тени… Машущий куст… Опахало черного раба… Вверх-вниз, вверх-вниз… Уплывает тревога, растворяется в вечных сумерках волшебного луга…

Дина пересилила желание постоять здесь подольше (остаться навсегда?), хотя это желание в любой момент могло смениться противоположным. «Что ты будешь делать, если тебя заперли здесь? ЗАПЕРЛИ, понимаешь?!» Она решительно взялась за ручку и потянула дверь на себя.

Та была плотно прикрыта, но не заперта. Дина зажмурилась от брызнувшего в глаза яркого света. Потом поморгала и постепенно привыкла. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — она находится в огромном доме. Сделав два тихих, крадущихся шага, она уперлась в перила балкона, на который вели две лестницы. Внизу располагалась большая и светлая гостиная, обставленная во вполне современном стиле. Шторы были раздвинуты, и сквозь широкие окна падали снопами золотистые лучи солнца.

Всего Дина насчитала пять дверей — две на балконе и три внизу. Она могла попытаться тайно обследовать другие помещения. Главной ее целью было найти Яна. А если получится, то и сбежать отсюда. Она подумала, что хозяева вряд ли настроены враждебно — судя по всему, до сих пор с нею неплохо обращались и, как выяснилось теперь, предоставили относительную свободу передвижения. Не стоило играть в шпионку — ведь она всего лишь жалкая жертва обстоятельств. Но если они недооценили ее? Решили, что она еще долго проваляется в постели и не сумеет очухаться так быстро? Тогда у нее есть мизерный шанс, и фактор неожиданности на ее стороне… Потом ей пришлось напомнить себе, что снаружи — зима.

— Эй! — негромко позвала она. — Есть тут кто-нибудь?

Собственный голос показался ей слишком робким и слабым. Она начала спускаться по лестнице, тяжело опираясь на перила. Внизу ее нога ступила на мягкое ковровое покрытие. Диван, стоявший посреди гостиной, был таким огромным, что на нем могли бы свободно разместиться человек шесть. В матовом экране телевизора с роскошным корпусом из красного дерева ничего не отражалось. Картины на стенах были в основном пейзажами. Только на одной был изображен табун диких лошадей, бешено несущийся прямо на зрителя. Работа далеко не ремесленная. Дина почти услышала храп и топот копыт. Возникало ощущение надвигающейся беды и вместе с тем — осознание ее смехотворности и легкий стыд от собственной чрезмерной впечатлительности. Казалось бы, она уже видела нечто худшее и гораздо более реальное. И все-таки… Разве в комнате не запахло внезапно конским потом? А откуда ей известен запах конского пота?! Возле этой картины становилось не по себе, и она поспешно отошла.

Когда Дина увидела телефонный аппарат, первым ее порывом было тотчас же позвонить домой. Потом она вспомнила свой последний разговор («Твой щенок — следующий!»), и это слегка охладило ее. К какой линии был подключен теперь ее домашний телефон? Может быть, угроза не миновала, и Яна прячут здесь? Тогда надо хотя бы позвонить в клуб. Зачем? Чтобы найти Марка или чтобы подтвердилось самое худшее?..

Она все-таки решилась набрать номер. И услышала длинные гудки. Никто не ответил ей, даже охранник. Такого еще никогда не было.

Дина бросила трубку и открыла ближайшую дверь, которая, как оказалось, вела в кабинет. Яркий свет был приглушен шторами. Вдоль стен — стеллажи с книгами, почти посередине — стол, на полу — большой ковер. В углу — пара кресел и кушетка; круглый столик возле дальней стены. На нем стоял бронзовый подсвечник, лежала раскрытая книга, по виду антикварная, и еще кое-что. На столе — дорогой письменный набор, пресс-папье и компьютер с модемом.

У Дины мелькнула мысль связаться по сети со своим агентством. Но что она сообщит, даже если эта затея удастся? «Меня увезли на катафалке в неизвестном направлении?» Шеф не оценит черного юмора…

Неизвестность и бессилие. Желание дать знать о себе любым способом было навязчивым, но не настолько, чтобы рисковать сыном, которого она до сих пор не нашла.

Дина потеряла интерес к кабинету, однако ее взгляд зацепился за какую-то деталь. Постепенно, по мере того как ржавые шестеренки со скрежетом прокручивались в адской машинке памяти, эта в общем-то малозаметная деталь приобрела огромное, почти зловещее значение.

На столике рядом с фолиантом лежал сафьяновый несессер. Изящная и явно старинная вещица с закругленными краями, потертая и на вид слегка шероховатая. Праздник для гурмана тактильных ощущений.

Теперь Дина внезапно вспомнила, какой предмет она видела шесть лет назад в руке человека, одетого в зеленый макинтош, буквально за несколько минут до его смерти. Не футляр для очков, как могло показаться издали, не кисет, не портсигар и не сложенная вдвое брошюра. Она была уверена, что не ошиблась, хотя тогда, в парке, расстояние было гораздо большим.

Она сделала несколько шагов по кабинету. Здесь застоялся другой запах — едва уловимый аромат дерева и кожи. Дина мельком взглянула на книги. Среди них было много толстенных томов с потемневшими от времени переплетами и без всяких надписей на корешках. Книги, которые не удержит на весу женская ручка. Скорее можно было представить себе вцепившиеся в них пальцы старика, изуродованные артритом. Каждая хранила какую-нибудь тайну. Это была коллекция призрачных голосов, предназначенных не для веселой праздной болтовни, а для серьезной и долгой ночной беседы, и собранных в тихом месте, где хозяин предавался в уединении меланхолическим размышлениям. В уютном полумраке мертвые нашептывали ему свои сожаления с запыленных страниц…

И все же книги были лишь дополнением, обрамлением для несессера, в котором заключалась некая сакральная суть. Дина поняла это интуитивно; почти забытое чувство не обмануло ее. Подозрение? Догадка? Незначительная подробность, намекающая на нечто важное? Или нить, за которую она боялась потянуть? Лишь бы не вытащить из темноты… Что?!

Она взяла предмет в руки. Вес несессера не вполне соответствовал его размерам. На ощупь сафьян оказался именно таким, как она ожидала. Мечта фетишиста. Она невольно провела по нему кончиками пальцев, и — странно! — боль притупилась в израненных руках, исчез абразив, царапавший изнутри…

Она открыла несессер. Внутри, пристегнутые кожаными ремешками, лежали шприц, набор игл и пара ампул без маркировки.

Дина испытала одновременно и надежду, и разочарование. И, конечно, легкую брезгливость. При виде шприца будто зажглось где-то вдали предупреждающее табло, а она все еще не могла различить надпись. О чем ее предупреждали? Чего ей бояться? Вроде бы отыскался ключик, но не замок, который им отпирается. Это был пока не испуг, во всяком случае, не очередная волна страха, поднимавшаяся над тем, почти незаметным в обычных условиях, уровнем, который существовал как фон всех ее ощущений, всегда и везде, — страха глубинного, неподвластного доводам рассудка.

Она почувствовала что-то вроде прикосновения холодных мокрых ладоней к спине. Или прямо к сердцу. А надежда заключалась в простом вопросе: может быть, хозяин — обыкновенный наркоман?

«Кто же еще, идиотка?!» — сказала она себе, глядя на ампулы. На их стеклянной поверхности мягко переливались световые блики. Жидкость была прозрачной и вязкой…

Нет, судя по тому, что она здесь увидела, он не обыкновенный наркоман. Если можно так выразиться, утонченный. А такие бывают? Ну как же — Кольридж, Бодлер, Готье, Верлен, де Куинси, Хаксли, Блейк. Не говоря уже о ее любимых рокерах. Неплохо, если учесть, что голова раскалывается от боли. Она ведь образованная девочка… «Что еще ты можешь вспомнить, образованная девочка? «Искусственный рай», Ксанаду, врата восприятия и все такое… Тебе от этого легче? Пожалуй, нет. А брезговать никем нельзя. Ты у нас такая правильная… И что ты будешь делать теперь, когда наркоманы, кажется, спасают твоего сына? Вот только зачем он им нужен?.. Что-то не складывается, малышка. Попробуй еще раз…»

Она закрыла несессер и положила его на место. Затем, стараясь ступать неслышно, вышла из кабинета.

Снаружи донеслись какие-то неясные звуки; один раз ей даже показалось, что она слышит детский смех. Ее сердце слегка оттаяло. Она поспешила к окну и увидела заснеженные деревья, в просветах между стволами — пологий склон холма, а еще дальше — лес.

Иней искрился, как россыпи алмазов. Черная птица снялась с ветки, стряхнув сверкающую пыль. Раздался заливистый лай — теперь уже совершенно отчетливый. Каждый звук сопровождался в морозном воздухе звенящим эхом…

Ждать чего-то или кого-то в пустом доме было невыносимо. Дина заметалась в поисках выхода. Другая дверь оказалась той, что нужно. В прихожей тихо гудел какой-то агрегат, пульт управления которым находился около входной двери. Тут же обнаружилась ниша в стене, прикрытая декоративной панелью. Отодвинув ее, Дина увидела, что ниша завалена разнообразной одеждой и обувью. Чего тут только не было — от канадской дубленки до детского комбинезона и от женских туфель на шпильках до болотных сапог. Этот набор на все сезоны смахивал на театральный реквизит. А иначе зачем и кому он мог понадобиться?

Она без труда отыскала свои сапоги, но шубы среди прочего барахла не оказалось. Впрочем, как раз это объяснимо — шубу вряд ли можно было очистить от крови и грязи. Дина с трудом натянула сапоги на распухшие ноги и надела первый попавшийся полушубок из овчины.

В прихожей висело большое зеркало, и она не удержалась от соблазна заглянуть в него. И ужаснулась. На осунувшемся бледном лице резко выделялись порезы и кровоподтеки. Если забыть, что это ее собственная физиономия, то надо признать, что некоторые синяки даже выглядели живописно, словно шокирующий макияж. Нет, на такое лучше не смотреть…

Двойная входная дверь была снабжена внушительными замками с десятками тысяч комбинаций, но и она оказалась незапертой. От внешней металлической створки повеяло холодом. Открыв ее, Дина вышла на прямоугольную веранду, с которой убрали снег. Солнечный свет брызнул в глаза. Она зажмурилась.

Первое, что она услышала, был голос Яна, вопившего от восторга.

Прищурившись, она посмотрела в ту сторону, откуда донесся крик. Уже знакомый ей цыган, водитель катафалка, помогал ее сыну взобраться на белую лошади. Молодая овчарка носилась вокруг, совершая головоломные прыжки и, по всей видимости, разделяя с людьми удовольствие от забавы. Ян, кажется, был в полном порядке.

Убедившись в этом, Дина испытала громадное облегчение, но зато сразу же растворился хрупкий костяк, на который опиралась ее воля. Теперь она вспомнила о Марке. Наверняка Ян еще ничего не знает о его возможной смерти. Она разрыдалась и ничего не могла с собой поделать. Ее мозг плодил жуткие фантазии. Она хотела избавиться от внезапного наваждения, но его можно было лишь загнать вглубь. Оно поднималось из подсознания, набухало, как зловонное темное тесто…

Ян спрыгнул с лошади. Цыган ловко подхватил его и поставил на ноги.

В тот момент, когда Цезар поднял руки, Дина заметила у него под курткой кобуру.

Ей снова стало не по себе. Ее бросало то в жар, то в холод, и причина была не только в лихорадке. Возносясь на волне надежды, она уже в следующую минуту проваливалась в бездну отчаяния. И не знала, долго ли еще будет продолжаться эта игра…

Пес прыгнул к Яну в объятия, и оба упали в сугроб. Глядя на сына, играющего с овчаркой, Дина снова со всей определенностью почувствовала, что однажды придется с ним расстаться. Разлука неизбежна, как исполнение отсроченного приговора. Уже сейчас он будто находился за сотню световых лет от нее, забыл о ее существовании и не замечал ничего вокруг. Конечно, это только лишний повод упрекнуть себя в материнском эгоизме, но ей было по-настоящему больно…

Снег был не очень глубоким, и белый конь двигался легко и красиво — животное, порабощенное для того, чтобы всадник мог испытать иллюзию свободы… Дина вытерла слезы забинтованными кистями и кончиками пальцев. Нужно держаться — хотя бы ради сына. Он обязательно перерастет ее, станет чем-то большим, чем личное, принадлежавшее ей душой и телом существо, которое она воспитывала по своему образу и подобию (а по чьему же еще?!), — и однажды ей придется отпустить его, проводить в неизвестность с чувством невыносимой потери, с пониманием того, что она сама лишается смысла существования. Зеркало, в котором видна бесконечная череда собственных отражений, протянувшаяся в будущее, вдруг потускнеет, а лицо, в котором она мнит найти свое прямое продолжение, исказится, приобретет непостижимые черты или станет попросту неразличимым… Это все равно что узнать о бессмертии души, но одновременно и о том, что душа претерпевает в вечности необратимые изменения. Образ куколки, ждущей в коконе своего часа, был самым подходящим, однако не исчерпывал и десятой доли того, что она испытала, став невольным свидетелем мирной, почти идиллической сценки…

Спасаясь от внезапно нахлынувшей тоски, она попыталась привести мысли в порядок, зацепиться за что-нибудь обыденное, сиюминутное, пусть даже примитивное. Пользуясь тем, что ее до сих пор не увидели, она прошлась по веранде от одного края до другого.

Дом господствовал над окрестностями, будто помещичья усадьба вековой давности. Дальняя часть двора не просматривалась из окон. Собственно, назвать двором огромный неогороженный пустырь, лишь кое-где поросший кустарником, было бы не совсем верно. Плоский участок между холмом и лесом, как догадалась Дина, был замерзшим озером. Посреди него торчало что-то вроде беседки, к которой вел мостик на сваях.

Дубовая аллея протянулась в противоположном направлении. Сейчас черно-белый застывший пейзаж выглядел как гравюра. Каждая голая ветвь казалась глубоким следом резца в бледно-синем небе. Крики ворон звучали повторявшимся без конца эхом старого проклятия…

Дина спустилась с веранды на протоптанную в снегу дорожку. Она уже чувствовала, что замерзает, но могла позволить себе недолгую прогулку поблизости от дома.

Цезар заметил ее первым, и на его смуглом лице вспыхнула неотразимая улыбка. Он нагнулся и что-то сказал Яну. Тот с радостным криком побежал навстречу маме. Овчарка бросилась вслед за мальчиком, но цыган отозвал пса.

Они неловко обнялись. Ее руки налились свинцом. Она выставила их, как клешни обороняющегося краба. Каждое движение причиняло боль. Кроме того, она чувствовала себя тут лишней и завидовала той легкости, с которой Ян принял новую реальность. Казалось бы, его неподдельное счастье должно было развеять ее затаенный страх, но вышло наоборот — она заражала ребенка своей подавленностью, ему передавалось ее состояние нервного ожидания. Чего она ждала теперь? Может быть, чего-то худшего, чем то, что уже случилось.

Впрочем, она действительно не хотела втягивать в это сына. Однако его втянули ОНИ…

Лучше всего было бы увезти Яна куда-нибудь на пару месяцев, но у Дины не осталось родственников. У Марка был дядя по отцовской линии, всегда слишком занятый, чтобы поддерживать с ним постоянные отношения. Она и видела-то его лишь однажды…

В общем, уповать на то, что кто-нибудь спохватится, или на чью-либо помощь ей не стоило. Если Марка уже нет в живых, то пройдет достаточно много времени, прежде чем ее и сына начнут искать. Они оба вполне могли считаться пропавшими без вести.

И опять ее мысли вернулись к самому худшему. Обрывки страшных историй о людях, похищенных и проданных в рабство, всплывали в памяти. До сих пор она думала, что это случается где-то в других местах и с теми, кто был хуже защищен. Что ж, она могла ошибаться…

— Как вы себя чувствуете? — спросил Цезар вполне по-светски, ласково поглаживая морду лошади, из ноздрей которой валил пар.

— Голова трещит, — сказала она и пошатнулась. На всякий случай.

Пусть думает, что ее состояние хуже, чем на самом деле.

— Это от переутомления. А вы молодец, хорошо держитесь! Бабушка Нина опасалась, что вы можете заболеть, но я видел, что вы сильная женщина. — Он дружески подмигнул ей. О неведомой бабушке он говорил с неподдельным почтением.

— Когда вы отвезете нас домой?

Лицо цыгана омрачилось. Казалось, он был искренне огорчен.

— Но вам нельзя домой. Разве вы не понимаете?..

«Ага, я так и думала». Дина испытала странное торжество, будто доказала себе, что дважды два — пять.

— Что я должна понимать?

Он помедлил, всматриваясь в ее лицо. Потом сказал:

— То, что началось шесть лет назад, продолжается.

У нее перехватило горло. Он знал! Откуда? Неужели Марк?!. Наверное, спрашивать бесполезно. «Спроси лучше, как давно он ширяется!»

— Значит, нас держат тут под замком?

— Господи, конечно, нет! Здесь ваш сын в безопасности, только и всего.

— А как насчет моего мужа?

— О нем нам пока ничего не известно.

— Кому это «нам»?

Он снова сделал паузу, потом осторожно проговорил:

— Если все закончится хорошо, вы узнаете.

Она горько усмехнулась. «Закончится хорошо»? За минувшие сутки ее врожденный оптимизм подвергся необратимой эрозии. Впрочем, она тут далеко не на первых ролях. По-настоящему ИХ интересовал только ее сын. Ну а с ним-то, похоже, действительно все прекрасно. Он здоров, сыт, весел, и возврат к природе явно подействовал на него благотворно. Он в восторге от лошади и здешнего полудикого простора. Легко ли обмануть ребенка, увлечь его, влюбить в себя? Она так не думала, но у водителя катафалка это, кажется, получилось. В течение нескольких часов. Но, если честно, несмотря на сделанные открытия (Наркоман! Да еще с оружием!), и у нее самой цыган не вызывал ни антипатии, ни явного страха.

А что подсказывала знаменитая женская интуиция? Вполне вероятно, интуиция не срабатывает, когда чувствуешь себя драной больной кошкой. И все же… Дина могла трагически ошибаться в своих знакомых, кое-что, очевидное для других, навсегда оставалось для нее тайной за семью печатями, но опасность, исходящую от мужчины, она чуяла всегда. Вероятно, эта рудиментарная способность передалась по наследству от предков. Сейчас она чувствовала себя загнанным в угол животным. Покров человеческого очень тонок и вот-вот прорвется. Животное может не знать врага, даже не видеть его, но появление опасного зверя обязательно вызывает беспокойство, смятение или панику…

— Хотите поесть? — прервал Цезар ее сумбурные размышления. — Ян, кажется, уже проголодался.

Заботливый красавчик! Теперь, когда он напомнил о еде, она действительно ощутила голод. В любом случае не мешало бы набраться сил. Кроме того, такая процедура, как завтрак, могла отвлечь ее от непрерывного изматывающего допроса, на котором она была и подозреваемым, и следователем, и адвокатом.

Если бы позволяло физическое состояние, она не возражала бы и против самой тупой, однообразной работы — лишь бы не сорваться, не дать отчаянию обглодать душу, а червям сомнения превратить ее в ветхое решето, не способное удержать ничего: ни хорошее, ни плохое…

— Хочу, — сказала она, жмурясь от яркого солнца. — И неплохо было

бы выпить чего-нибудь покрепче.

— Вот это дело! — обрадовался Цезар. — Сейчас организуем. Обещаю кофе с бальзамом. Или бальзам с кофе… Бабушка Нина делает такой бальзам, м-м-м-м! Не выздоравливают разве что покойники. Старые рецепты…

«О Господи, — подумала Дина, пропустив мимо ушей образчик специфического юмора. — Если он еще раз вспомнит эту чертову бабушку, я взвою».

— Дядя Цезар, а у тебя йогурты есть? — встрял в разговор Ян, обожавший йогурты, мороженое и фруктовые соки.

— А как же, дорогой?! Найдем все, что ты захочешь. Кстати, компьютер тоже в твоем распоряжении.

— Это здорово!.. Мама, мне здесь нравится. — Он снова схватил Дину за руку, и гримаса боли, исказившая ее лицо, напомнила ему, что далеко не все в порядке. Тогда он, не стесняясь цыгана, вдруг поцеловал ее ладонь, обмотанную бинтами, и прижался щекой к бедру.

У нее защемило сердце, и слезы снова выступили на глазах. «Ты совсем раскисла, девочка. Так не пойдет».

Она смахнула с ресниц тяжелые капли и заставила себя улыбнуться. Потом взяла сына за руку и повела к дому. По пути он потянул ее в сторону, чтобы показать стойло Гермеса и вольер Ванды. Убедившись, что коню и овчарке не грозит голодная смерть, он успокоился. Но Дину заинтересовало кое-что другое.

За домом она увидела гараж с открытыми воротами. В глубине поблескивали бампер, решетка радиатора и фары того самого черного автомобиля, на котором ее привезли сюда, — или его близнеца. Впрочем, два одинаковых катафалка — это многовато даже для трагикомического фарса, если только цыган не является владельцем целого похоронного бюро. Прежнее подозрение пополам с опаской снова шевельнулось в ней.

Ведь, в конце концов, и со скотиной неплохо обращаются и сытно кормят перед тем, как зарезать.