Он лежал на спине и слушал тишину, открывая в ней колодцы, гроты и опасные норы. Он был достаточно хорошим музыкантом, чтобы не только знать, как играть, но и понимать, когда нужно делать паузы. Отсутствие звука может быть так же ценно, как сам звук. Возникает некое натяжение, напряжение, накопление энергии, «вдох», прежде чем вещество начинает вибрировать…

Оказалось, что эта тайна похищена у самой природы. В безмолвии прятались невероятные, невыразимые призраки, дразнящие прекрасной бледностью обертонов на пороге слышимости. Если материя — это возбужденный вакуум, то сейчас он присутствовал при зарождении возбужденной тишины.

Потом она была нарушена поднявшимся ветром. Ветер разбил отражения грезившего в лунном зеркале. Земля плыла куда-то под шелест листьев (в середине зимы!), и звезды в черном океане сулили покой. Но, возможно, это было остаточное влияние наркотика. Или чем там его накачала эта сволочь…

У сволочи было имя и лицо. Лицо проступало из темноты так же, как звуки приходят из разрушенной тишины. Его память сложила перемешавшиеся осколки мозаики… Гоша. Бывший тапер. Гениальный музыкант. И ублюдок. Ну как же! — «Руки Орлана»…

Но кто пришил мерзавцу чужие руки, а заодно и приделал чужое лицо?

…Звезды сместились за окном. Когда небо чуть посветлело, выяснилось, что на окне — решетка. Он взаперти.

Это его не удивило. Планка упала гораздо раньше. Если началось то самое, о чем его вежливо предупредили еще в клубе, шансов у него маловато. Зато и терять нечего. Наконец свободен? Он понял, чего подсознательно боялся всю свою жизнь: такой вот свободы от своего фальшивого «я», когда жизнь становится щепкой в грязных водах анархии. А ведь судьба еще не приложила его как следует, смерть пока не дышала в затылок, и не надо было драться, защищая себя и свою семью.

Он попытался встать. Тело было каким-то чужим. Приходилось таскать его с собою, будто чуресчур просторный мешок, в котором беспорядочно болтаются внутренности.

До этого он валялся на жесткой кровати без матраса и постельного белья. Теперь с трудом переставлял ноги на голом холодном полу. Маленькое окно было расположено высоко под потолком — не дотянуться. Но даже если дотянешься, что толку? Стальная решетка на вид прочна и абсолютно надежна.

Постепенно серый свет зимней зари проник через окно в комнату — обычную комнату третьеразрядного отеля, но с детскими рисунками, сплошь покрывающими стены. Чуть позже стали различимы персонажи мультфильмов и сказок.

Во что пытались превратить эту комнату? Кого держали здесь прежде? Похищенного ребенка или талантливого шизофреника? Во всяком случае, веселые картинки придавали заключению абсурдный оттенок.

Впрочем, Марк мог представить себе и кое-что другое: как он сам, просидев в этой комнате (камере?) лет десять, начинает медленно сходить с ума и ногтями, из-под которых сочится кровь, соскребает чужие рисунки со стен… Или нет, не соскребает — исправляет. Рисует заново. Новые образы заполняют его сознание…

Дверь казалась ему лишь частью стены, обведенной прямоугольным контуром. На ней тоже было кое-что нарисовано. Вровень с коленями — черепахи, а чуть выше — Винни-Пух с шариком, изображающий тучку. Мурашки по коже — при мысли о том, что все это, кажется, малевало безумное дитя. Мочилось под себя, ело краску, звало маму и выло от страха…

На двери не было ни ручки, ни замочной скважины. Для очистки совести

Марк пнул ее ногой. Она даже не дрогнула. Все равно что пинать глубоко врытый в землю могильный камень…

Он отошел от двери и сел на кровать. Никто не спешил принести ему еду и воду. А в глотке было сухо. Так сухо, что десны казались кусками пемзы. Видеокамеры наблюдения вроде нет, но, может быть, где-нибудь установлена скрытая. Впрочем, это ничего не меняет…

Он медленно и тщательно обыскал свои карманы, заметив кстати, что на нем надето все то же самое, в чем он явился в «Махаон». Спасибо, хотя бы не раздели. Но он понимал: это к худшему. Значит, им нужно от него что-то другое. И он догадывался, что именно. Тот разговор, который начался на клубных задворках, будет продолжен — и теперь Марку придется выслушать их предложение до конца. Предложение, от которого он не сможет отказаться… Прилетел на свет, безмозглый мотылек? Похоже, тут тебе слегка подпалят крылышки…

Если его и обыскали, пока он был без сознания, то сделали это деликатно, не нарушив образующегося за много лет порядка, в котором люди хранят и складывают всевозможные мелочи, не придавая этому никакого значения. Деньги были на месте, хотя кто знает, понадобятся ли ему деньги! Фотографий жены и сына он с собой не носил, считая это слишком большой уступкой сентиментальности. Теперь же почувствовал, что был бы не прочь взглянуть на них.

Марк закрыл глаза и попытался вспомнить лица. Они вспыхнули слишком ярко, как два солнца на фоне чего-то изумрудного — кажется, морской воды, — и пронзительно-синего — конечно, летнего неба. На фотографиях даже цвета были насыщеннее, чем в жизни. Еще одна уловка системы, еще один невинный маленький обман…

Но Марк вспомнил и кое-что другое. Это «другое» было настоящим, хотя и окрашенным всего лишь в один цвет. Теперь он мог повоевать с памятью, заткнуть ее гнилую черную пасть, нашептывавшую совсем не то, что он хотел бы услышать.

Как? Да, это трудно, но он знал способ. Примитивный способ, превращающий мозг в спичечный коробок. Надо всего лишь перекладывать спички. Считать их. Одна, вторая, третья… И так далее. Если понадобится — считать до тысячи. Почему бы нет? У него теперь куча времени. А потом он почувствует голод или жажду, и ему станет не до воспоминаний.

…Однажды ночью он досчитал до четырех тысяч, но так и не сумел заснуть. Прошлое назойливо возвращалось, отягощенное десятками документальных кадров. «С чего начнем? — шептал двойник, идеальный внутренний враг, злорадно потирая ладошки. — Ну, хотя бы вот с этого…»

Кажется, это было… Ах да — эпизод в детской. Он же эпизод первый. До того случая все «странности» были слишком незначительными. Они кое-как укладывались в рамки допустимого и объяснимого. А после Марк уже смотрел на сына совсем другими глазами.