11

То ли от последних событий в Осколкове, то ли сам несчастный вид Оскола навевал некоторое оцепенение мысли, но Сторчак поначалу никак не мог сообразить, с какой стати сейчас надо без промедления оставить все дела и устраивать экскурсию в новгородский музей Забытых Вещей. Прочитав распоряжения в присутствии их молчаливого, беспомощного автора, он сначала и это все отнес к старческому маразму, за исключением содержания первых двух пакетов. Однако же покивал, заверил больного, что все исполнит в точности, и уже в своем кабинете еще раз внимательно изучил рукописное завещание, вложенное в третий конверт.

Вероятно, осторожный Церковер доверил все это бумаге, предчувствуя скорый приступ, и уже не обладал здравым умом, твердой памятью и прежней концентрацией мысли. Рука еще не дрожала, почерк был напористый, ровный, но сознание заметно трепетало, прыгало, стремясь из некоего множества выхватить лишь самое важное, и Сторчак вынужден был прыгать по его заячьему следу. Он и в самом деле сразу же начал исполнять распоряжения Оскола и в первую очередь велел убрать останки железной руки. А сам продолжал разгадывать ребус, полученный в наследство – пойди туда, не зная куда, – и одновременно ждал отчета о первой встрече Корсакова с западными партнерами.

Разведка Оскола, как показалось вначале, работала безукоризненно, и через несколько часов после этой встречи явился ее начальник Филин.

– Зачем вы сказали Церковеру о хищениях? – сразу же спросил Сторчак. – Можно было пожалеть больного, не расстраивать его! Хотя бы повременить…

– Я обязан докладывать обо всем, что происходит в Осколкове, – бесстрастно заявил тот, отчего-то заслоняясь портфелем, как щитом. – Этого требует предписание.

Он и раньше вызывал неприязнь, а тут Смотрящему захотелось взять и разорвать этот картонный профиль человека.

– Вы поступаете под мое начало, – мстительно проговорил он. – Я потребую полного подчинения.

– Мне об этом известно, – невозмутимо прошелестел Филин. – Готов доложить текущее состояние дел в полном объеме. По каждой операции отдельно.

Его голос напоминал визг автомобильных колодок при экстренном торможении.

– Слушайте… откуда вы такой взялись? Вы кто?

– Можете ознакомиться с моим послужным списком. – Филин полез в портфель. – Сейчас это называется – резюме.

– Да не хочу я вашего резюме! – морщась, как от зубной боли, сказал Сторчак. – Говорите по делу!

– Пришел отчет о переговорах Князя, – скупо сообщил он и опять полез в портфель. – В связи с болезнью господина Церковера предписано доложить вам лично…

– Докладывать не нужно! – перебил его Смотрящий, испытывая отвращение. – Сам прочитаю.

Главный разведчик Осколкова положил бумаги на стол:

– Если возникнут вопросы… потребуются пояснения – я у себя.

Сторчак в ту минуту даже не предполагал, что может быть в этом отчете, поэтому пробурчал, что не потребуются, и отправил этого неприятного, шуршащего, как старая картонная коробка, человека восвояси.

Однако вскоре пожалел об этом.

Западные партнеры, активно ищущие прямого выхода на Осколково и Сторчака, свою активность утроили и откровенно потянули на себя одеяло. Их предложение выманить Алхимика в Румынию и там устроить встречу отца и сына можно было расценить однозначно: полностью хотят перехватить инициативу. Через своего агента Симаченко Смотрящий поставил основное условие – узника тюрьмы в Гуантанамо следует доставить в Россию, причем в ближайшее время, и поместить в специальном отсеке зоны Д Осколкова. И партнеры еще недавно соглашались, даже обозначали конкретные сроки, однако при этом требовали гарантий и контакта со Сторчаком не через агентуру, а посредством полномочного доверенного лица. Оскол еще тогда заподозрил подвох и придумал ход – в качестве такого лица послать Корсакова, но не наделять его полномочиями, а подставить под вербовку и вынудить партнеров раскрыться, вытащить из них истинные намерения.

Судя по отчету, можно было считать, что Князь, сам того не ведая, задачу выполнил. Партнеры рассчитывали не только заполучить Алхимика, но еще и использовать самого Сторчака в качестве источника влияния на первых лиц государства. Теперь надо было продумывать последующие шаги завязавшейся игры, и у Оскола наверняка были какие-то замыслы, но подкосил паралич, а его излишнее скупердяйство – выдавать информацию в строго ограниченном количестве и в нужное время – полностью сейчас перекрывало перспективу. Надо было призывать Филина и теперь с ним разрабатывать ход дальнейших действий, однако от одной мысли, что придется находиться с ним в одном помещении да еще что-то обсуждать, вызывало у Сторчака тошноту.

Распоряжения Оскола были пронумерованы в порядке важности исполнения, поэтому Смотрящий отложил третий пакет, хотя мысленно продолжал разгадывать ребус с музеем Забытых Вещей, и взялся за первый.

Свободная от службы внешняя охрана Осколкова достаточно легко извлекла жестянку из руин, поскольку колосс был выеден до основания, затем сплющила ее ногами, сложила вчетверо и уже с помощью резиновых молотков превратила в бесформенный, неаккуратный брикет. Аналитики не советовали пихать его под кузнечный пресс, который при ковке мог нарушить кристаллическую структуру и вызвать коррозию. Уже перестраховываясь, Смотрящий приказал вынести из зоны Д эталонный образец железа, упаковать, загрузить все в бронированную инкассаторскую машину и в сопровождении автоматчиков лично доставил и положил в банк на ответственное хранение.

Второе распоряжение Оскола касалось его секретной зоны, которая переходила под полное подчинение Сторчака. Он и раньше имел доступ в эту заповедную часть Осколкова, но бывал там редко, по необходимости и только в кабинете Церковера, строго следуя джентльменскому соглашению о разграничении полномочий. Он особенно не вникал в суть решаемых там вопросов, только понаслышке знал, чем занимаются подчиненные Осколу личные службы, и теперь испытал такие же ощущения, как много лет назад, когда благодаря своему тестю попал в команду реформаторов и внезапно оказался в Кремле. Ощущения, надо сказать, неожиданные, сходные с теми, что испытывал революционный матрос, ворвавшийся в Зимний дворец и узревший там не таинственную природу власти, не мужей, наделенных божественными полномочиями, а самую обыкновенную контору, порядком замусоренную, поскольку сбежали уборщицы, и со следами неких торопливых сборов. И если в кремлевских палатах оставалось еще былое величие этой власти вроде золоченых вензелей в залах и портретов некогда царствовавших партийных вельмож и вождей, то здесь все оставалось, как в НИИ зернобобовых. Прижимистый Оскол даже ремонта в своей вотчине не сделал, мебель не поменял, должно быть полагая, что старым, советским ученым и обстановка должна соответствовать. Даже свой кабинет не стал обустраивать, разве что поставил новое японское кресло и завел современный телевизор размером в полстены. В общем, закрытая стороннему глазу, вотчина Церковера более напоминала филиал музея Забытых Вещей.

Вероятно, сотрудники первой шарашки уже были извещены о воле Церковера и встретили Смотрящего как действующего шефа, с неким проявлением уважения: по крайней мере, каждый руководитель подразделения считал своим долгом провести ознакомительную экскурсию. Раньше эта компания замшелых аналитиков взирала на известного реформатора с нескрываемой ненавистью. Все они когда-то и чего-то лишились – ректорства в вузах, должностей в Академии наук в связи с сокращением научных программ, директорства в НИИ и оборонных предприятиях. А все вместе – элитарного положения в обществе, к коему привыкли и кое выпестовало в них навязчивый снобизм. Пригретые Осколом, они чувствовали его покровительство и защиту, поэтому иногда вели себя вызывающе: могли надменно молчать, если Сторчак к ним обращался, или вовсе по-мальчишески издеваться, демонстративно выворачивая свои карманы в его присутствии.

И лишь сейчас, оказавшись в зоне Д полноправным управляющим, он сразу же заметил, как преобразилось это отрепье империи. Несколько человек изъявили желание уволиться, а остальные начали лебезить и заискивать, чуя, как очень легко можно расстаться с масляным бутербродом соцпакета. Сторчаку было наплевать на ярую ненависть и заискивание, и выгонять никого он не собирался, даже ненавистного Филина: Церковеру действительно удалось собрать в одном месте много продуктивных мозгов, и ценить следовало их серое вещество, а не эфемерные, даже очень сильные чувства.

Ни с кем из зоны Смотрящий и словом не обмолвился о третьем пакете распоряжений, однако через час пребывания в среде аналитиков и начальника разведки прыгающая мысль Оскола обрела логику и равновесие, а многоходовая операция в Болгарии как-то незаметно отодвинулась на второй план.

По крайней мере, именно в зоне Д у Сторчака впервые появилась мысль, что ответ на все оставленные Осколом загадки следует искать здесь.

Ворчащие, насквозь советские, эти старики продолжали жить в своем мире, без компьютеров, без какого-либо программирования, без цифровых технологий и даже со старыми фотоаппаратами, заряженными еще черно-белой пленкой. Они не утратили главного качества ученых – способности анализировать и мыслить (чего не наблюдалось уже в стае молодняка, не приобретшего этих навыков по причине всеобщей компьютеризации), и делали всё по старинке, насыщая среду обитания самой разной информацией, которая всегда была перед глазами, тем самым включая подсознание. Стены в рабочих комнатах были увешаны чертежами, схемами, фотографиями и лозунгами, видимо еще их студенческих времен, однако именно такая наглядность вдруг подсказала Сторчаку ответ, почему следует не откладывая ехать в Новгород.

Оказывается, аналитики и разведчики Оскола давно и упорно изучали музей Забытых Вещей и вывели целую философию его существования, причем наглядную, отраженную на фотобумаге. Многие снимки успели выцвести и покоробиться, приклеенные к бумаге дешевеньким канцелярским клеем, однако эта их старина казалась еще более выразительной. Кроме общих видов здания музея, парка, вспомогательных построек и детальной фотолетописи залов с экспонатами, была целая галерея портретов, мужских и женских, людей пожилых и не очень, сделанных в одном ракурсе, на три четверти оборота, развешанных на стене в некоем строгом порядке. Если смотреть из одной точки, обведенной на полу белой краской, можно одновременно поймать взгляд всех этих людей и тем самым как бы оживить их. Излучение их взоров с простых черно-белых фотографий даже у толстокожего к чужим чувствам Сторчака вызывало непроизвольный и необъяснимый озноб. Неизвестно, кто из аналитиков и бывших чинов разведки открыл этот эффект, кому пришло в голову свести воедино их взгляды, но это было открытие, не подвластное никакой компьютерной программе. Самые разные люди объединялись по неожиданному признаку и качеству – одухотворенности, которое ничем иным нельзя было выявить и замерить, как физическую величину.

Этот экспериментальный тренажер психоаналитики так и назывался – «одухотворенный ряд». Стоило заменить хотя бы один портрет, повесить, например, любой другой, случайный или даже известной, но не вписывающейся личности, как этот массированный гипнотический сеанс разрушался, что аналитики Смотрящему и продемонстрировали. И тут один из ученых, какой-то невзрачный бородатый старикан, не удержался от полускрытого издевательского намека.

– У вас случайно нет с собой портрета? – спросил он. – Можно поэкспериментировать, пополнить ряд…

– Спасибо, случайно нет, – выразительно промолвил Сторчак.

Судя по надписям на снимках и узнаваемости некоторых лиц, большинство сфотографированных относились к совсем простым людям – смотрительницы, научный руководитель, два старика-посетителя, директор музея. Правда, в общем ряду тут были еще боярыня Морозова со знаменитой картины, первый космонавт Гагарин, Ломоносов, маршал Жуков, певец Тальков, артист Шукшин и еще несколько знаменитых персон.

Но что в первую очередь притянуло внимание Сторчака – Алхимик! Он не выпадал из этого ряда, не искажал гармонии, а напротив, весьма органично вписывался.

Что также продемонстрировали аналитики…

Церковер много раз говорил ему о некой «третьей силе», которая давным-давно негласно существует в России, независимо от властей, режимов и времени. Он со своими сидельцами первой шарашки вычислял ее не только теоретически, но скрупулезно собирал любые, самые косвенные доказательства существования, в основном по фактам неожиданного вмешательства в тот или иной процесс. Занятый своими проблемами, Смотрящий не особенно-то старался вникнуть в суть; он и в существование Алхимика поверил не сразу, считая его фантастическим измышлением.

И только сейчас, в зоне Д, выяснилось, что фото гения у Оскола было задолго до того, как его выявил Корсаков. Причем аналитики и разведчики, действуя архаичным способом, до смешного просто выделили его из посетителей музея Забытых Вещей и еще тогда взяли под контроль. Молодой человек в течение нескольких дней дважды приходил на экскурсию, что прочие делали в редчайших случаях. Поход в музей – вообще дело разовое, если ты не ученый, не вор, присматривающий добычу, и не шизофреник. Конечно, старики не в состоянии были отследить, куда потом исчез этот любитель старины из Новгорода, след его потерялся, но они могли подхватить его уже в Москве, ибо, двигаясь параллельно с группой Корсакова, отрабатывали тему «одухотворенного ряда», анализировали все места, где такие люди могли проявиться. И практически вышли на певцов в подземных переходах, так называемый «неформат», – по крайней мере, уже начали подвергать анализу тексты их песен. Рано или поздно, но они бы вычислили барда из перехода на Пушкинской.

Вероятно, поэтому Церковер особенно-то не переживал, когда сорвалась операция, даже за сердце ни разу не схватился; он точно знал, где можно искать Алхимика, куда он придет, чтобы, к примеру, еще раз взглянуть на экспозицию. И не надо проводить сложнейшей операции по заманиванию его в какую-либо страну, не надо привлекать западных партнеров, используя их «золотую акцию» в виде узника тюрьмы Гуантанамо! Все равно переиграют, перехитрят или силой возьмут в последний момент.

Наверняка Оскол давно уже считал музей в Новгороде глубоко законспирированным центром этой самой «третьей силы», опираясь на тот факт, что в его стенах существует слишком много людей, легко вписывающихся в «одухотворенный ряд». И делал на него основную ставку! А операция в Болгарии, засылка туда Князя с Княгиней, вербовка и последующая игра – всего лишь отвлекающий маневр, операция прикрытия! Причем изощренная, ловко поданная, беспроигрышная и придуманная конечно же не самим Осколом, а его искушенным в шпионских играх начальником разведки. Корсаков со своей девицей таким образом оттянет на себя все внимание западных партнеров и тех, кто ищет Алхимика с его соларисом, дабы заполучить новейшие технологии, и всю международную нефтянку, для которой гений со своим топливом несет смерть.

После впечатляющей экскурсии по кабинетам аналитического отдела Сторчак запросил все имеющиеся агентурные материалы по музею Забытых Вещей и очень скоро их получил лично от Филина. Даже беглый просмотр тщательно собранных документов говорил, что фигурой его директора Строганова разведслужба Оскола начала заниматься еще до создания технопарка в Осколкове: кому-то из авторов проекта «одухотворенного ряда» пришло в голову повесить портрет Строганова на чудотворный стенд. А последующая проверка выявила странность его поведения.

Однако более убедительный аргумент Оскол извлек из информации, пришедшей к нему незадолго до инсульта: Юрий Никитич Строганов выехал в Китай около месяца назад, якобы для помощи в организации подобного учреждения культуры. На запрос в еврейскую общину Шанхая Церковеру сообщили, что «новгородский посадник» – под таким условным псевдонимом проходил директор, – на самом деле контактировал с министерством культуры Поднебесной, провел несколько семинаров, читал лекции на исторических факультетах, много ездил по стране с музейными работниками, подбирая старые вещи для экспозиции. В том числе посетил провинцию, где расположен химический завод, на котором, по предположению Оскола, производят опыты по использованию и производству альтернативного топлива. Посещал ли он секретную лабораторию, а также с кем встречался, установить не удалось, но сам факт вояжа «новгородского посадника» говорил о многом.

Ряд подобных совпадений не бывает случайным, особенно когда речь идет о незримой «третьей силе», – напротив, выдает системность поведения, не требующую дополнительных доказательств. Даже если исключить весь навязчивый конспирологический флер, сухой остаток получался настолько значительным, что превосходил весь багаж информации, накопленной за несколько лет.

По агентурным донесениям разведки Филина, Юрий Никитич Строганов возвращается из Китая через два дня и приступает к своим обязанностям в Новгороде!

Причем сотрудники музея об этом пока не знают.

Церковер предписывал в своем завещании щупать «новгородского посадника» тепленьким, то есть наведаться к нему сразу же после возвращения, пока он не отдышался от дальних дорог, не сморгнул с глаз увиденного, пока у него в голове еще бродят обрывки фраз, сказанных или услышанных на тайных встречах. Потом, когда все это осядет, сотрется, зашлифуется обыденностью, вытащить что-либо из человека, приученного к двойной жизни, станет невозможно. Оскол, вероятно, по себе это знал и так же настоятельно рекомендовал ехать к директору самому Смотрящему, поскольку считал его единственной фигурой, способной говорить на равных, и обозначил круг вопросов, которые можно обсудить уже на первой встрече. И ни в коем случае не ходить вокруг да около, ничего не просить, не шантажировать, не кичиться информированностью и – боже упаси! – не угрожать. Давить исключительно на патриотические чувства и требовать передачи технологии топлива вместе с гениальным изобретателем, соглашаясь на самые значительные экономические и политические уступки. Вплоть до реставрации советских ценностей сталинского периода! Если дело потребует.

По косвенным свидетельствам, изложенным в материалах наблюдения, представители скрытной «третьей силы» воспринимают разговор с властью только в открытой форме. Это кажется парадоксальным, если не учитывать их многовековой образ традиционного существования. Они настолько глубоко владеют тайнами камуфляжа, в том числе психологического характера, что не опасаются в какой-то момент раскрываться, если чувствуют перед собой достойного друга или даже врага. А по свидетельствам тех, кто когда-то вступал в контакт, общение с ними в первую минуту вызывает некую мистическую оторопь, которой не следует бояться. Во время контролируемого сознанием разговора может произойти внезапная смена декораций, например сильно, до неузнаваемости, измениться внешность собеседника, обстановка, но на это не нужно обращать внимания. Не исключено, будет даже кратковременная потеря памяти, рассудка, самообладания, расстройство психики, навязчивые желания. Мало того, можно очнуться совсем в другом месте, в другой одежде и не помнить, что с тобой произошло.

Следует отчетливо понимать: подобные вещи – не что иное, как воздействие мощнейшего излучения энергетического, пока еще не установленного, поля на подсознание любого непосвященного человека. Они таким образом проверяют стойкость твоих убеждений и чистоту помыслов. Поэтому в разговоре нужно быть максимально искренним, открытым и честным, то есть полностью соответствовать их требованиям к личности. И ни в коем случае не нужно обижаться, если назовут изгоем: в их понимании это значит, что вы когда-то тоже были гоем, однако ввиду утраты исконно природного, ведического мышления, поддались искушению золотого тельца и стали воспринимать драгоценные металлы как денежную единицу, на которую можно приобрести блага для тела, а не духа.

То есть у этой «третьей силы» специфическое отношение к золоту, деньгам и прочим знакам капитала, представляющим драгоценность для изгоев. Люди Оскола, кто выходил на контакт, предупреждали также об особом их отношении к солнцу, хлебу и соли. И еще к женщинам, которые, по убеждению гоев, являются чуть ли не воплощением связи мужчины с космосом и существуют на свете не только для продления рода человеческого, и уж никак не для удовлетворения плотских страстей.

И тут Церковера подвели скупердяйство и маниакальная игра в конспирацию: если бы он раньше открыл все эти таинства общения, и даже не Сторчаку, а непосредственному исполнителю операции – Корсакову, то не случилось бы провала. Смотрящий совершенно иначе выстроил бы отношения с Алхимиком. Так нет – Оскол, наверняка с подачи своего начальника разведки, вздумал запараллелить действия и к зоне Д бывшего начальника охраны не подпустил. Хотя Марату было не отказать в ясновидении, он почуял, откуда можно подпитаться необходимой информацией, и не раз просил Сторчака походатайствовать о допуске к личным секретным архивам, аналитикам и самому Филину.

Впрочем, возможно, Оскол и тут рассчитал все верно, обеспечив таким образом операцию прикрытия и отвлекая внимание западных партнеров.

Итак, чтобы взять «новгородского посадника» тепленьким, оставалось менее двух суток! То есть времени на долгие размышления почти не было, но убеждение, что Смотрящему не следует соваться в музей лично, пришло как-то сразу и впоследствии лишь укреплялось.

Мудрый Оскол не учитывал одного важного момента: ненависть в обществе к личности реформатора была настолько острой, кровоточащей и массовой, что вряд ли миновала провинциальный Великий Новгород, тем паче учреждение культуры, влачащее жалкое существование. Это ректоры университетов, выскочившие на волне перемен, из подхалимских соображений кликали Сторчака академиком, зазывали читать лекции в надежде понравиться и выбить через него дополнительное финансирование. В заштатном музее, где зарплаты не платили годами, наверняка одного его имени терпеть не могут, крестятся при упоминании, и ничего, кроме молчаливой обструкции и нарочито вывернутых карманов, от тамошних сотрудников ждать не приходится. Сейчас ты их хоть золотом обсыпь – своей вызывающей позы не изменят, да и уже не время налаживать отношения.

Несмотря на великий соблазн, Сторчак отлично знал свои способности и никогда не брался за дело, даже за самое чистое и выгодное, если не был уверен в своих возможностях. Поездка в музей и продуктивная встреча с представителем незримой, но существующей силы, да еще с обязательными и, надо сказать, справедливыми условиями – это подлинная миссия! И выполнить ее смогли бы, пожалуй, только Братья Холики. Только не оба вместе, а один из них, причем младший по своему премьерскому положению, ибо он по природе – матерый волк, не скрывает, что питается свежим, сырым мясом и тешит мысль повести за собой стаю. Он вполне может понравиться «новгородскому посаднику» – по крайней мере, способен проявить волю и не станет изо всех сил держаться за ложные ценности, коими морочат голову избирателям и зарубежным партнерам.

Конечно, старший по положению, но младший по возрасту не захочет уступать, ибо в случае успеха гарантирован не только второй президентский срок – мировая, можно сказать, гагаринская слава. Единственное, что может подкупить в нем «новгородского посадника», – он первое лицо, вожак, полновластный князь с ярлыком на княжение, коронованный государь со всеми полномочиями. Однако вместе с тем травоядный и все еще зачарован властью, доставшейся по жребию, упавшей на него случайно. Поэтому держит ее в руках, как восторженный ребенок осколок стекла, любуясь им и устрашаясь одновременно, и всегда есть опасность, что сам порежется или ненароком порежет кого-нибудь. Он, как начинающий боксер на ринге, еще шалеет от радости, если удается попасть в уязвимое место, тогда как в это время, стиснув зубами кляп, следует прощупывать место следующего удара. Старший Холик – не кулачный боец, коего можно выпускать на открытый поединок с «третьей силой». Не чуя опоры за спиной, он быстро теряет инициативу, поскольку привык, что младший по должности, как в хоккее, придет на помощь, подхватит шайбу и перепасует, обведя соперника…

А он в данном случае не придет и не прикроет! Выйти надо один на один, глаза в глаза…

Смотрящий все-таки решил начать с младшего – так будет справедливо, и пусть Братья разбираются уже между собой, кому забивать шайбу. Сейчас как нельзя кстати пришелся бы Корсаков, хотя бы для того чтобы провести рекогносцировку, послать в этот музей и посмотреть на месте что к чему и лишь после этого выходить на Холиков. У Сторчака не было оснований не доверять профессионалам Филина – пожалуй, они бы сработали еще лучше, – поэтому он пригласил к себе начальника разведслужбы.

– Теперь мне нужна текущая информация о музее Забытых Вещей в Новгороде, – глядя в сторону, чтобы избавиться от навязчивой неприязни, заявил Смотрящий. – Возьмите его под усиленное негласное наблюдение и докладывайте обо всем, что там происходит. Кто вошел, вышел, в том числе об экскурсиях туристов. А также предоставьте исчерпывающие данные о сотрудниках, вплоть до последней смотрительницы.

Главный разведчик Оскола выслушал со скучающим, непроницаемым видом.

– Данный музей под наблюдением, – казенно сказал он. – Вся информация имеется. И вам предоставлена. – И указал на секретные папки с документами.

– Этого мало! Я должен знать все, что там произойдет в течение двух ближайших суток. Немедленно отправьте в Новгород всех своих людей, агентов, филеров… как они еще у вас называются?

Человек с портфелем глянул куда-то мимо, как слепой:

– Свободных людей в наличии нет.

– А чем они заняты?

– Выполняют задания.

– Снимите и переправьте в музей. Сейчас же.

– Невозможно, – был невозмутимый ответ. – Мои люди находятся за пределами России.

– Где конкретно?

Ас экономического шпионажа что-то взвесил про себя и увернулся:

– Во многих странах мира. Где есть наши интересы.

– И где же эти интересы?

Филин поблуждал невидящим, пустым взором:

– На Западе, Востоке… Во всех частях света.

Сторчак подавил в себе гнев и вспомнил о командировке Корсакова в Болгарию. Филин явно был автором разработки операции прикрытия и знал расклад сил и средств.

– Вызывайте людей из Болгарии. Сейчас важнее то, что будет происходить в Новгороде. Мне нужна информация по музею. В режиме он-лайн. Репортаж – в буквальном смысле!

Начальник разведки и глазом не моргнул.

– Важность объектов наблюдения и агентурного обслуживания определена специальным списком. Изменять его я не имею права.

– Где этот список? И что там значится под первым номером?

Филин пожал тощими плечами:

– Закрытая информация.

Смотрящий молча бросил пакет с распоряжением Оскола:

– Читайте!

Филин лишь глянул, но читать не стал.

– Я ознакомлен с этим документом. Но если господин Церковер не посчитал целесообразным передать вам список, я ничем помочь не в состоянии.

– Он парализован, – несколько обескуражился Сторчак. – Он мог не предусмотреть, забыть… А дело не терпит отлагательства. Этим распоряжением Церковер указывает, что́ сейчас важнее!

– Ничего не знаю, – перебил его старый службист. – У меня строгие инструкции исполнять задания согласно списку.

– Мне известно, что ваши люди обеспечивают прикрытие Корсакова в Болгарии, – попробовал уговорить его Смотрящий. – Ничего не произойдет, если вы снимете часть агентов и перебросите в Новгород. Под мою ответственность.

– Не имею таких полномочий.

Сторчак едва сдержался, чтобы не вскочить, да и глубокое, мягкое кресло удержало.

– А вы знаете, что сейчас творится в Балчике? – угрожающе спросил он.

Начальник личной разведки лишь поджал губы, отчего пергаментная кожа на лице натянулась и стала походить на бубен.

– Работа проходит в контролируемом режиме, – увильнул он от прямого ответа. – Я предоставил вам отчет.

– Мне сейчас не отчет нужен! Не бумажки! А люди!

– Музей находится под наблюдением. И увеличение числа агентуры нецелесообразно. Необходимую информацию о передвижениях вы получите в полном объеме.

Его казенный стиль окончательно взбесил Сторчака.

– Так, штатное расписание вашего подразделения мне на стол! И все ваши пароли, явки, средства связи, номера телефонов!

Это не произвело на Филина никакого впечатления, разве что голос стал еще скрипучее:

– Все это – закрытая информация. Обращайтесь к господину Церковеру. Если он посчитает нужным…

Стать хозяином в Кремле было легче, чем в зоне Д. По крайней мере, в аппарате правительства не чувствовалось подобного скрытого сопротивления – напротив, с радостью открывали все двери, сейфы и секреты, только бы не уволили. Однако обижаться на такой саботаж в вотчине Оскола было нельзя – иначе он не смог бы проводить столь сложные тайные комбинации.

Смотрящий не надеялся, что Церковер поправится за столь короткое время или хотя бы начнет говорить, и все же направился к нему в коттедж. А там готовились к обряду крещения – видимо, медицинские светила отчаялись вывести больного из паралича и разрешили войти священнику с тремя певчими. Пучеглазый личный поп с тяжелой одышкой от своей непомерной грузности уже окуривал кадилом тесноватое, заставленное аппаратурой помещение, его помощницы устанавливали купель с водой, а Церковер тем временем лежал бледный и неподвижный – в пору отпевать.

– Это надолго? – шепотом спросил Сторчак.

– С водосвятием и причащением часа на полтора, – деловито заявил священник.

Ждать столько Смотрящий никак не мог, поэтому попросил его выйти и подождать несколько минут в приемной. И сделал это уважительно, однако духовный наставник Оскола, в последнее время сопровождавший подопечного всюду и курировавший строительство храма в технопарке, бесцеремонно толкнул его плечом:

– Мирские дела подождут. Я исполняю волю страждущего!

Сторчак склонился над больным, тихонько позвал по имени, и в это время певчие затянули молитву. И тогда он осторожно проверил под подушкой, обшарил матрас и простыни в изголовье – ключа нигде не было. Приподняв одеяло, он обыскал карманы пижамы и тут заметил стиснутую в кулак руку Оскола, откуда торчала знакомая тряпичная веревочка. Выдернуть ключ из кулака сразу не удалось – холодные пальцы оказались еще крепкими и жесткими, и когда Сторчак с усилием развел их, Оскол вздрогнул и открыл глаз.

– Я разгадал ваш ребус, – склонившись к уху, проговорил Смотрящий. – Теперь нужны ваши люди. Связи…

Басовитый голос священника и женский хор было не перекричать, да и Церковер вряд ли что понимал.

Сторчак достал ключ из руки больного, открыл замок и сразу же убедился, что искать какие-либо утаенные секреты бессмысленно. Объемное стальное пространство сейфа было доверху забито бумагами и деньгами, причем наверняка давно забытыми, поскольку попадались завернутые в газету пачки советских еще червонцев и двадцатипятирублевых банкнот разного времени, скорее всего заначки. В допотопных, хрущевских времен, скоросшивателях лежали кипы документов примитивного бухгалтерского учета: какие-то квитанции, копии расходных ордеров, долговые расписки и даже товарно-транспортные накладные – старые, пожелтевшие. Месяца не хватит, чтобы переворошить эту макулатуру! А в отдельных папках, перевязанных шпагатом, хранились копии судебных приговоров и какая-то переписка с инстанциями, выполненная на плохих пишущих машинках. Сторчак наскоро перерыл документы, наугад вскрыл несколько замшелых бумажных кирпичей и опустил руки – священник тем временем кропил водой комнату больного.

Не сейф с секретами, а продолжение музея, как и вся закрытая вотчина Оскола! Причем эти многочисленные, спрессованные от времени бумаги, оказавшись на свету и воздухе, да еще окропленные, распухли, вздулись, не помещались в тесном стальном пространстве и вываливались, как живые. Впихивая их, Сторчак обернулся: неподвижный, парализованный старик уже сидел на постели с открытыми глазами, и на его розовеющем лице распускалась надменно-загадочная улыбка.

А хор певчих из заунывного стал бравурно-торжественным.