Глава вторая. БУНТ

"Так и знал, так и знал, так и знал…" — твердил про себя и. о. начальника школы каперанг Данте Автандилович Геловани. Он шагал по стартовому столу, почти сбиваясь на бег, но иногда приостанавливался и вглядывался… нельзя сказать чтобы в даль — видимость была метров пятнадцать. Ветер взбалтывал снежную муть, валящуюся с неба, и расшвыривал во все стороны — преимущественно в морду. Ноги проваливались выше щиколоток, за воротником полурасстёгнутой лётной куртки было мокро.

Ну, почему сегодня не оттепель? Или хотя бы просто ясный тихий погожий денёк, какие в Питере всё же бывают, что бы там ни говорили москвичи…

Чтобы различить циферки и стрелки, часы пришлось поднести к самому носу. Прошло уже почти полтора часа. Хорошо, что не улетел в Москву, как собирался… Нет, об этом лучше не думать. Думать надо о том, что он сейчас скажет. О том, как разыграть эту «бескозырку» с наименьшими потерями…

За пасмурной пеленой снега проглянула невысокая тёмная стена. Геловани сбавил шаг до строевого, взял чуть левее. Теперь, когда он знал, куда смотреть, он стал различать и отдельные фигуры, стоящие чуть в стороне, и силуэты санитарных машин, и платформу с прожекторами, выключенными до поры. Подбежал офицер-воспитатель, Геловани отмахнулся от рапорта, пошёл вдоль строя.

Чёрная форма, сугробчики на плечах и головах, белые лица, чёрные провалы глаз и редко у кого — обжигающий румянец.

Никто из мальчишек даже головы не повернул. Быть может, они и не в состоянии были уже реагировать, все силы ушли на то, чтобы удержаться вот так, в струнку, глядя прямо перед собой невидящими глазами. Декабристы малолетние!

Так и знал… Не нужно было быть телепатом, чтобы увидеть, как дело неудержимо катится к бунту. Вчерашние защитники, единственная надежда Земли, последний рубеж обороны — в одночасье превратились в обыкновенных мальчишек и девчонок и несколько месяцев, бурля и кипя, пытались осмыслить это превращение. И вот сегодня… По всему выходило, что детонатором стали новые учебные планы на второе полугодие, где большинство учебно-военных курсов сменились обычными школьными.

На это можно было бы списать всё, если бы бунты не вспыхнули в десятках школ по всему миру и не покатились с востока на запад вместе с солнцем. Причем в двух — Хайфонской и Бомбейской — дело дошло до стрельбы. Слава богу, в воздух. А в Осаке ребятишки захватили ангар, выкатили все исправные катера — девять штук — и ушли в небо вслепую. Обнаружить их пока не удалось.

И ещё Новосибирск… хотя это мог быть и несчастный случай…

Надо было начинать говорить. Хоть что-нибудь. И Геловани, бросив мегафон, начал говорить, громко и ясно, без обращения, словно все и так прекрасно знали, о чём он заговорит:

— Я думаю, всем понятно, что вы пришли сюда, потому что не хотите выходить из боя. И это правильно. Хотя и не служит оправданием тому, что вы нарушили приказ.

Он по-прежнему шагал вдоль строя, вглядываясь в застывшие лица и гадая, насколько далеко разносится его голос и — когда же его наконец осенит.

— Но я предпочитаю исходить из того предположения, что никаких приказов вы не нарушали.

Легкое, почти неуловимое движение, не голов даже, а глаз, причём не многих, но теперь Геловани знал, что его услышали.

— Наоборот, вы поторопились выполнить приказ, который в сложившейся обстановке был совершенно неизбежен. Земле нужны добровольцы. И я полагаю, что именно их и вижу перед собой. Однако задача вам предстоит сложная, секретная, и, к великому моему сожалению, опасная. И пойти смогут только лучшие из лучших. Даже не так. Я всех вас прекрасно знаю. И кто из вас лучшие, знаю тоже. Но…

Он развернулся и пошёл вдоль строя в противоположном направлении. И головы гардемарин одна за другой поворачивались вслед за ним.

— Но то, что нам предстоит сделать, потребует от вас качеств, на которые мы вас не проверяли, не тестировали. Нам раньше и в голову не приходило, что на них следует обращать внимание. Поэтому мы будем срочно проводить новые собеседования с каждым, кто… кто рискнёт. Заставлять вас я не имею права.

Он как бы нерешительно остановился, перемялся с ноги на ногу, развернулся лицом к строю и прибавил голос:

— И всё-таки откладывать я тоже не могу. Ситуация слишком острая, можно сказать, критическая и… непредсказуемая. Собеседования я начинаю немедленно. Точнее, через двадцать минут. У меня в кабинете. Подумайте ещё раз — прежде чем прийти. Я рассчитываю хотя бы на тридцать кандидатов…

И спокойно закончил:

— Школа! Разойдись!

Потом повернулся и неторопливо пошёл через поле обратно, слыша за собой тишину.

Озарение не приходило…

Но строй за спиной вдруг сломался и распался на отдельные хрупкие фигурки…

К счастью, начало тестирования пришлось отложить на после ужина, поскольку в тепле ребятишки «поплыли». У многих были обморожены щёки, лбы, носы, у некоторых — пальцы. И пока их мазали, поили, отогревали, кормили таблетками, Данте Автандилович и доктор Мальборо (подполковник медицинской службы Софья Михайловна Табак, получившая прозвище и за фамилию, и за широкополую шляпу-стетсон, без которой она не могла появляться под открытым небом) успели-таки изобрести тест не только правдоподобный, но и информативный.

Гардемарин пропускали через него по трое. На первом этапе шёл старый, добрый, проверенный многими поколениями шпионов и пилотов "довизиблового времени" тест на зрительную память: запомнить семнадцать разнородных предметов, преимущественно светлых и расположенных на светлом фоне. Ответы подавались в письменном виде — но не сразу: в промежутке следовало решить то, что Геловани вслух называл "логической задачей", а любой психолог опознал бы как примитивный тест на ассоциации: испытуемый прочитывал десять не связанных между собой фраз (от группы к группе они менялись), после чего за минуту формулировал, что эти фразы объединяет. Ответ требовалось уместить в сорок знаков.

Истинной целью этого испытания было — заставить мысленно проговориться. В списке фраз — известных цитат из фильмов и книг — обязательно были две-три тревожащие, например: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться», «Леди Винтер, а что это вы всыпали в бокальчик?», «Я сделаю им предложение, от которого невозможно отказаться»… Удивительно урожайным на угрозы оказался «Остров сокровищ»: «Через час те из вас, кто останется в живых, позавидуют мёртвым», «Одни боялись Пью, другие — Флинта, а меня боялся сам Флинт», «Если дело дойдёт до виселицы, так пусть на ней болтаются все!», «Либо вы мой корабельный повар — и тогда я с вами обращаюсь по-хорошему, либо вы капитан Сильвер, бунтовщик и пират, — и тогда не ждите от меня ничего, кроме виселицы», «Кто он? — воскликнул сквайр. — Назовите этого пса, сэр!»

Одна фраза повторялась в каждом наборе и была откровенно провоцирующей: "Совершенно очевидно, джентльмены: среди нас предатель".

Каждый раз, когда гардемарины принимались за листочки с текстом, Геловани рассеянно смотрел поверх их голов, стараясь выловить среди произносимых про себя слов те, что выдавали бы тревогу, замешательство, страх. Но ничего такого не попадалось…

После ассоциативного теста следовало окончание мнемонического: на чистом листке нужно было составить список тех семнадцати (а вернее — кто сколько запомнил) предметов, которые показывали в самом начале.

И на этом попали под подозрение двое. Дело в том, что среди предметов были картонки со словами Alarm и Predator. Как правило, ребятишки запоминали двенадцать-четырнадцать предметов и простое «тревога»; со вторым — английское слово «хищник» созвучно русскому «предатель» — путались, писали «что-то по-английски». Один из проколовшихся выдал список из шести предметов, среди которых вообще не было табличек со словами, второй — список из семи, и обе таблички в нем фигурировали — последними.

Парни не были связаны ни со «Шрапнелью», ни с другими известными организациями, и общее у них просматривалось только одно: оба в разное время, но не так давно садились на аварийную площадку Кергелен…

Но это уже была задача для контрразведки. Сам Геловани мучительно решал другую: какая же всё-таки важная, опасная и секретная миссия ждёт ребятишек? Что можно придумать — а вернее, составить из того небогатого набора-конструктора, который предоставляет им всем нынешний вялотекущий момент? Разведка окрестностей Юпитера, поиск имперской базы? Этим уже занимаются пилоты-марцалы в компании с нашими военными. Создание лунной, марсианской, астероидной станций? Важное, но отнюдь не секретное дело. Подготовка к звёздной экспедиции? То же самое… больше того — заложено в продлённый курс обучения, все ребятишки это знают… и не сработало — пошли бунтовать. Нет-нет, нужна какая-то спецгруппа для экстренной спецмиссии…

Адъютант принёс телеграмму из штаба Флота, когда голова Данте Автандиловича уже готова была лопнуть, как перезрелая тыква. Хотя… лопаются ли тыквы? В этом Геловани уверен не был.

Так… что нам пишут? Благодарим за своевременные и эффективные меры… опыт учтён… ага, и у других это подействовало. Слава Богу! Дальше… вот оно! Отобрать от трёх до восьми пилотов, психологически совместимых с эрхшшаа, для обучения на новой технике… чёрт, как-то мелкотравчато… с выходом на использование кораблей, аналогичных имперским…

Опаньки, как говорит наш друг посол!

Да. Это ребятишки поймут. И будут держать в тайне.

Поздним вечером тридцатого ноября Санька сидел в своём кабинете и с подозрением смотрел на большую голубую горошину посреди стола. В короткой записке-сопровождении было сказано: "Останьтесь один, в спокойной обстановке, раздавите объект перед лицом. Не использовать при насморке".

Насморка у Саньки не было — в отличие от сомнений. Эрхшшаа, конечно, никогда не лгут, зато могут подразумевать совершенно не то, что все нормальные люди.

Он вздохнул, взял горошину двумя пальцами и сдавил.

И засмеялся от счастья — в комнате ниоткуда появился Кеша. Стало тепло и немножко щекотно, уши наполнились довольным урчанием, в животе образовалось что-то вкусное, захотелось запрыгать или встать на руки вверх тормашками…

Невесомый запах этого странного послания постепенно рассеивался, но радость осталась. И не исчезла, даже когда Санька, по-прежнему улыбаясь, придвинул к себе два тома резюме следственного дела. Само дело занимало уже сто сорок томов. Содержимое этих двух Санька знал почти наизусть, но перед вечерней встречей следовало кое-что освежить в памяти.

Никто и никогда не поверил бы, что еще полгода назад пилот-инструктор и старший мичман, а теперь капитан третьего ранга, Герой России и прочая, и прочая, — что Санька Смолянин докатится до штабной работы. И никто в здравом уме и не предложил бы легендарному боевому пилоту пересесть в кабинетное кресло. Но когда человеку на голову начинают, как из ведра, сыпаться стечения обстоятельств, приводит это почти всегда к редкостному сволочизму.

Собственная легендарность осточертела боевому пилоту в первые же две недели. Его фотографировали на космодроме, на Стрелке, у Зимней Канавки, в Павловском парке и Нескучном саду, на Красной площади, дома, в окружении гардов, с артистами, спортсменами, с мэром, с президентом, с иностранными делегациями, с мотоциклом, в библиотеке, в бассейне, в зоопарке, в «копейке», в планетарии, на фоне карт, кораблей, Невы, памятника Гагарину, Кремлёвской стены, Адмиралтейства и Большого театра… Единственное, от чего удалось отвертеться, — это от фотографий с кошками и с девушками. Насчет кошек поддержало начальство — кто знает, как воспримут эрхшшаа подобные снимки, — а с девушками… Он просто садился на что попало, хоть на пол, опускал голову и отказывался разговаривать, пока очередную поклонницу не уводили подальше. Потом их и вовсе стали отлавливать на подлёте. Прикомандированный к Саньке офицер — то ли порученец, то ли погоняла — авторитетно рассказывал про посттравматический синдром. Может, не все журналисты верили, но намёки толковали правильно и не докапывались.

А Юлька исчезла бесследно. И дядя Адам, который наверняка помог бы её найти, тоже исчез. Говорили, улетел к эрхшшаа. Похоже на правду, но от этого не легче.

И вот когда Смолянин забалансировал на грани не депрессии даже, а кромешного отупения и бесчувствия, возник перед ним китайский чёртик из коробочки и скомандовал: пошли!

Санька вообще не часто ездил в машинах, а в такой не ездил просто никогда — и потому счёл происходящее разновидностью киношки: сиденья размером с его мотоцикл, небольшой бар стоимостью в тот же мотоцикл, если не в два, шофёр за прозрачной перегородкой — и хмуро сияющий дядя Коля, который гнал нечто совершенно несусветное, оказавшееся тем не менее святой истинной правдой.

Эрхшшаа потребовали, чтобы Санька возглавил контактную группу. Вот так вот вам. По их меркам, он был вполне взрослым человеком, а главное — очень понравился Кеше. Чего ещё?

— Объяснить им, что ты лопух неграмотный и малолетний, никто не может. Даже я не могу. Так что придётся тебе, коллега, учиться на ходу, причём учиться быстрее, чем ты когда-нибудь летал. Совсем уж чудес мы от тебя не потребуем и помощь дадим любую, — но отныне все контакты с эрхшшаа будут идти только и исключительно через тебя, с чем я нас всех и поздравляю самым решительным образом.

Санька долго молчал, потом выдавил:

— А что, если они узнают, что тех котов, которые на крейсере?.. Что это я их… убил?

Коля почесал ухо.

— Скажем так: что крейсер завалил ты, они давно знают. А вот с теми мёртвыми котами… Собственно, главная тема сейчас такая: эрхшшаа абсолютно уверены, что те трое умерли до того, как крейсер упал на Землю. Убиты. Возможно, нашими, которых вывозили на корабле. Возможно, имперцами. Коты их довольно чётко различают… в смысле, не наших от имперцев отличают, а тех гадов: кто с какой планеты, какую модификацию прошли и так далее. Ху из ху произошёл.

— И что?

— Да нет, ничего. Это пока отдалённая перспектива… Твоя основная работа — это служить мостиком между нашими ментами, марцалами и эрхшшаа. Потому что менты — народ специфический, их не всякий землянин поймёт, а марцалы… сам знаешь.

— А зачем марцалы? — насупился Санька.

— И не просто марцалы, — продолжал Коля, — а один твой нехороший знакомый…

— Барс?

— Он.

— Дядь Коля… Я ведь убью его. Я не сдержусь.

— Сдержишься.

— Нет. Или я не буду…

— Будешь. Санька, пойми: нам нужно во что бы то ни стало раскопать эту ситуацию. Что произошло в той зоне? Почему малыши оказались вне корабля? Эрхшшаа просто не могут себе вообразить ситуацию, при которой бы это стало возможно. То есть одна ситуация может быть: малышей выкинули из корабля сами родители, потому что на корабле их ожидала неминуемая смерть. Но тогда почему остальные дали себя убить? В общем, не складывается картинка. Вот… А у марцалов, ты знаешь, есть техника, которая позволяет реконструировать события по всяким там обломкам. Благодаря тебе обломков у нас…

— Я понял. Но Барсу нельзя доверять.

— Как раз Барсу можно доверять… э-э… чуть больше, чем всем остальным марцалам. Тут ты мне просто поверь, я его знаю давно. Он немножко человек. То есть что-то человеческое в нём есть. Хотя, конечно… все они — порядочная дрянь. Как оно и положено падшим ангелам… Так вот: о доверии и речи не идёт. Будет с вами человек, который проследит, чтобы он там какую-нибудь чучу не отчебучил. Понимаешь, да?

— Телепат? — сообразил Санька.

— Ага. Причем один из самых сильных…

И всё же Санька выговорил себе сутки на размышление — хотя бы просто "для солидности". А может, и нет, может, и не согласился бы — но поздно вечером приехала бабка Калерия, отвела правнука в адмиральский кабинет и положила на большущий дубовый трёхтумбовый стол письмо на каком-то официальном бланке (сверху — перекрещенные винтовка и лопата в обрамлении пальмовых веток), написанное от руки на английском, и подшитый степплером перевод. Юлия Гнедых была опознана в девушке, назвавшейся Маргаритой Барс и вывезенной экипажем тяжёлого сторожевика «Маниту-39» с базы «Пулково» двадцать пятого августа сего года; двадцать девятого августа, согласно законам штата Невада, вступила в брак с инженер-лейтенантом Полом Эдвардом Симонсом-младшим и приняла фамилию мужа… ныне проживает…

— Хоть розыск теперь отменят и дело замнут, — излишне сурово припечатала бабка Калерия. — А то матери такое позорище — дочка под следствием по терроризму.

— Ба… — заикнулся Санька дрогнувшим голосом.

— Ну и с тебя все подозрения снимаются. В общем, дурак ты, внучек, и шутки твои дурацкие… но мужик. Горжусь.

Когда утром позвонил дядя Коля, Санька сказал, что — подумал и на всё согласен.

Сразу же дел навалилось столько, что он попросту не заметил, как пролетела осень…

Он мотнул головой, прогоняя ненужные воспоминания, и открыл первую папку.)

Антон лежал без сна, закинув руки за голову, и смотрел в морщинистый потолок. Книга легонечко поднималась и опускалась на его животе. Толстая такая книга в зелёном коленкоровом переплёте.

И там всё кончилось плохо… и тоже потому, что появилась девчонка. Нет, эта Пат — полный газ, конечно, и Роба можно понять, любой на его месте повелся бы на неё, как лоскут, и ведь ясно же, что и остальные запали, только у ребят с принципами дело было на ять, что товарища — то свято, никто даже пальца к ней не протянул, это как там Гоголь наш писал: «Нет уз прочнее товарищества»? Так и у них. И это ещё потому, что Отто — бывший лётчик… небо — оно такое. Оно… такое.

Веки опустились, и появилось Юлькино лицо. Антон испуганно моргнул, лицо исчезло.

Он снова открыл книгу.

…Когда через час за ним зашёл офицер-воспитатель, Антон молча плакал, сжав изо всех сил зубы.

— Что с тобой? — спросил офицер.

— Ничего. Ничего, — Антон замотал головой. — Ничего.

— Тогда пойдём. Там с тобой большие дядьки поговорить хотят.

— Зачем? Я уже всё рассказал. Сто раз — всё рассказал. Снова? Вообще уже ночь. Ночью не положено…

— Не знаю, чего они хотят, — сказал офицер, — но уж точно не выслушивать тебя в сто первый раз. Будет что-то новенькое.

— Не верю, — на всякий случай сказал Антон, хотя уже знал: воспитатель не врёт и действительно будет что-то новенькое…

Он протянул руки под "браслеты".

— Вольно, — сказал воспитатель. — Приказано доставить без наручников. И в форме. Пять секунд на оправиться.

— Есть! — Антон вскочил, сбросил пижаму, сдёрнул с вешалки отутюженную, без единой пылинки, форму. Какие пять секунд?! Хватило трёх, наверное… — Гар… подследственный Валюшенко! Готов!

Когда дверь его камеры захлопнулась, он сообразил, что оставил койку не заправленной и пижаму — комом, и воспитатель это видел и ничего не сказал…

Они спустились на первый этаж, но свернули не направо, к комнате для допросов, а налево, в административное крыло. Там в коридоре, под дверью, обитой тёмно-коричневым, почти чёрным, пластиком, стояли в полном опупении Ванька и Пётр — оба в наглаженной форме и с глазами павлинов, увидевших радугу. Воспитатель, приведший Антона, ткнул пальцев в кнопку переговорника, услышал что-то неразборчивое и так же неразборчиво ответил.

Щёлкнул замок. Воспитатель махнул всем троим: вперёд.

Коридор, ещё коридор, холл с креслами и пальмой в кадке, за столом толстая тётка в камуфляже. Дверь, обитая благородно-красным — и явно не пластиком…

Маша проснулась, дрожа. Дотянулась до кружки с водой, стала пить, стуча зубами о край.

Она опять успела отпрянуть в последний миг…

"4 декабря, — записала она немного позже, когда пальцы смогли обхватить карандаш. — Непрямое продолжение. Я — всё то же изменяющееся существо без тела и без имени. То есть тело есть, но оно не имеет формы и границ. Но здесь все такие, и это никого не интересует. Зато отсутствие имени — позорно, теперь я это окончательно поняла. Похоже, что за обладание именем мне предстоит то ли поход, то ли испытание. Откуда-то я узнала, что раньше имя у меня было, но потом я его лишилась — не знаю, как именно. Вообще-то, может быть, этот сон навеян впечатлениями от вечернего просмотра материалов…"

Трёхмесячная изнурительная работа дала результат, близкий к нулю. По крайней мере, так сейчас кажется. Всем. Возможно, постепенно эксперты раскопают в этих «мультиках» что-то весомое… вряд ли.

Сто девятнадцать минут более или менее отчётливых движущихся картинок. Контурные фигуры, в которых с трудом угадываются люди. Этакий театр теней, который играет отрывки из пьес абсурда. Без звукового сопровождения. Требуется дать ответ на вопрос: кто убийца?

Впрочем, справедливости ради, следует сказать так: теперь мы точно знаем, что на борту невольничьего корабля что-то происходило — примерно с момента взлёта и до боя. И немного после боя, хотя люди уже погибли от декомпрессии. Кто-то живой оставался на борту и что-то непонятное делал…

Но кто это был и что именно делал, рассмотреть так и не удалось, хитрая марцальская прилада, «следоскоп», предназначенный для изучения следов давным-давно прошедших событий, не давал необходимого разрешения. Оставалась надежда, что коты если не поймут, то просто догадаются или вычислят — что же такое немыслимое произошло тогда, в памятном августе? Что заставило взрослых эрхшшаа тайком вынести малышей из готового к старту корабля и спрятать их в кустах (этот отрывок — единственный, на котором всё видно и всё понятно)? А потом на корабле…

"…старинный интерьер, но на полу толстый слой воды, медленно текущей из одной комнаты в другую, — продолжала записывать Маша. — В воде какие-то клубящиеся разводы. Паркет местами обычный, а местами мозаичный: помню пейзаж: берег, сосны, замковая башня, парусник, — всё примитивное, почти условное, но за этой условностью что-то скрывается. Потом я попадаю в зал с зеркальными стенами…"

Рука опять задрожала.

"Я вижу своё отражение, но, как всегда, не могу его ни запомнить, ни описать. Но, кроме себя, я опять вижу ту женщину, в нескольких зеркалах от меня. Она идет очень медленно, она грузная и неуклюжая. Я успеваю отвернуться и уплыть из зала с зеркалами, уверенная, что она меня не догонит…"

Бесполезно писать дальше, подумала Маша. И для психологов бесполезно, а подавно для себя. Всё равно не передать этого иррационального ужаса. Мать дико, до визга, до икоты боялась мышей… как можно было объяснить это весёлым деткам, откладывающим от матери же полученную мелочь на китайскую заводную игрушку? Никак не объяснить. То же самое теперь коснулось её самоё…)

Ещё минуту назад в комнате за красной дверью разве что не дрались — это Антон улавливал отчётливо, даже и не спинным мозгом, а попросту носом. Три раскрасневшихся мужика… батяня Данте против двух незнакомых в штатке — похоже было на то, что он их собирается бить, и бить крепко. Один, в клетчатом бесформенном костюме, грузный, лохматый, с пупыристым горбатым носом, мешками под глазами и кожистыми складками, похожими на вывернутые карманы, в тех местах, где полагается быть благородным бульдожьим брылям, — просто исходил паром и пытался вжаться поглубже в спинку огромного кресла; второй, достаточно молодой, невысокий и плотный, наголо бритый, светлоглазый, в сером свитере, который сидел на нём, как военный мундир, — про себя посмеивался, но при этом хорошо понимал, что мог получить по физиономии, и тогда возникли бы проблемы… Ну, а батяня был просто немеряно, фиолетово зол, зол на этих двоих и на что-то ещё, отдалённое, которое не здесь.

Однако при появлении гардов все потаённые контры пришлось быстренько задвинуть за шкаф. Взрослые всегда так делают.

Ну, не в том положении был Антон, чтобы уличать кого-то в скрытности… Так он и не уличал. Он просто видел.

— Докладывать не надо, садитесь, — вяло сказал серый свитер.

Геловани развернулся к нему всем корпусом:

— Так…

— Сорри. Прошу вас, Данте Автандилович, — любезно подставил его свитер.

— Ваше поведение, гардемарины, — не произнёс, а впечатал батяня — жирной печатью на приговоре о помиловании, — признано не преступным, а идиотским, что позволяет Школе взять вас троих на поруки и предоставить возможность начать всё с начала. С нуля. Однако контрразведка, — он не сумел скрыть неприязни ни в голосе, ни в кривом взгляде на серый свитер, — считает, что прощение вам нужно ещё отработать. Я так не думаю, но полагаю, что вы должны хотя бы выслушать, что вам скажут. Вот теперь — садитесь, — он кивнул гардам, боком сел на стул и, привалившись к спинке, стал смотреть в чёрное окно.

— Да, — нарушил тишину свитер. — Мы считаем, что у вас есть прекрасная возможность быть не просто прощёнными, а по-настоящему загладить свою вину…

Антон встал. Мысленно извинился перед батяней. Спасибо, батяня, но прятаться за тебя…

— Я готов, — сказал он.

— И я, — скрипнув стулом, вскочил Петька.

— Готов, — сказал Иван.

— Вот ведь дурачьё на мою голову, — простонал Геловани.

Свитер, похоже, был слегка озадачен.

— Даже не спрашиваете, как?

— Так точно, — рубанули все трое.

— Консенсус, однако… — хмыкнул клетчатый.

— Хорошо, — сказал свитер. — Итак, меня уже отчасти представили: я замначальника контрразведки флота капитан первого ранга Сергеев Нестор Кронидович, сокращенно — Некрон. Сейчас я дам вам самую общую вводную, а потом уже вместе решим, будем мы этим заниматься или же воспользуемся амнистией… Значит, так: в течение последних суток во многих — в очень многих — лётно-космических школах произошли волнения, и местами дело дошло до кровопролития и самоубийств. Этого было не так много, но всё же было. Требования предъявлялись такие: прекратить перепрофилирование учебных программ с военных на гражданские и вообще продолжать боевую подготовку, как будто в прошлом августе ничего не произошло. Мы и школьный персонал… наоборот: школьный персонал и мы, — смогли установить следующее: все зачинщики беспорядков в разное время садились на вынужденную посадку на базе Кергелен и проводили там несколько суток. По разным причинам — или поводам. Сейчас никто из них не знает, с какой целью они провоцировали эти беспорядки. Они действовали в каком-то порыве, иногда — почти в экстазе. Действовали квазиразумно, а некоторые — даже квазигениально. Вам это ничего не напоминает?

— А… потом? — спросил Иван.

— Потом — вялость, сонливость, апатия. Провалы в памяти.

— Ёжики в цвету! — брякнул Петька.

— Напоминает, — сказал Антон медленно. — Дня через два начнутся кошмары.

— Предложение, я думаю, вам понятно: совершить вынужденную посадку на базе Кергелен, — Некрон сказал это почти весело, но Антон почувствовал, что он при этом будто бы приподнял и перевернул тяжёлый камень. — Мы постарались не разглашать того, что узнали. Но не ручаюсь, что это у нас получилось. В общем, я совершенно не представляю, что вас там ждёт… Да? — он повернулся к клетчатому, хотя тот вроде бы ничего не сказал.

— Правильнее было бы ничего вам не говорить, а устроить что-то вроде побега из-под ареста, — проскрипел тот, криво улыбаясь. — Для естественности реакций. Но Данте Автандилович встал стеной… Боюсь, парни, что ничего вы оттуда не привезёте, кроме загара — там сейчас лето. Но попробовать мы должны… и причины очевидны. Ты продолжай, Некрон. Расскажи ребятам, какую дурь мы придумали и чего от них ждём.

— Дурь — придумали… ну, может и не совсем дурь… — Некрон встал и прошелся по кабинету. — Что вы все стоите?

— Насиделись, — буркнул Петька.

— Итак, план следующий: при выполнении обычного тренировочного полёта…

Как-то так получилось, что все разошлись, и в комнате для совещаний остались только Санька и Рра-Рашт, самый пожилой эрхшшаа в следственной группе.

— Нет надо грустно быть так, — сказал Рра-Рашт. — Слишком сильно имели надежд на успех без подкрепления для одно. Нужно многих. Очень-очень-очень многих.

— Конечно, — устало сказал Санька. Иногда котов трудно понимать… особенно после такого дня. Мозги сухие. Шуршат. Слышно, как шуршат.

— Очевидеть, первый путь пропущен сквозь. Несколько больших шансов достать результат для пустого второго, третьего, четвертого. Пятого. Будем мыслить. Будем много мыслить.

— Выпьем какао? — предложил Санька.

Какао оказался напитком, универсальным для эрхшшаа и людей. То есть — одинаково вкусным и одинаково снимающим усталость. Скажем, от кофе у эрхшшаа развивалась дикая сонливость, от чая — изжога; их же собственное повседневное питье «шипо» на людей действовало как прекрасное мочегонное. Так что какао (да ещё горячий шоколад) стало этаким связующим звеном.

— Какао, — задумчиво сказал Рра-Рашт. — Люблю много какао.

Санька позвонил, и принесли две большие кружки. Несколько минут они тянули густой ароматный напиток.

— Я очень почтение тебе к тому, где ты говорил для Барс марцал, — сказал вдруг Рра-Рашт. — Большой-настоящий. Очень правильно для.

Санька как-то не сразу понял, что к чему. Вроде бы ничего необычного… Ах, вот оно что!

Давным-давно, когда группа только начала работать, Барс на автопилоте начал всеми рулить — такая уж у него натура. И однажды Санька очень грубо осадил его, попросту приказав заткнуться.

Через несколько дней пришлось повторить приказ, поставив марцала по стойке смирно.

А потом началась потная повседневная работа, и Санька видел, как Барс по двадцать часов в сутки, таская на себе нелёгонький, в полцентнера, следоскоп (который к тому же вытягивает из тебя все моральные силы, потому что прибор этот в чем-то сродни визиблу), лазает по раскалённым душным недрам сбитого "невольничьего корабля", забираясь в развороченные взрывами коридоры и в какие-то тайные закутки, о существовании которых коты и не подозревали. Надо полагать, модернизацию корабля делали не на заводах, а на какой-то далекой базе силами самих корабельных инженеров…

Кроме того, и Маша бдительно и ревниво за Барсом следила, испытывая к нему что-то вроде родственных чувств. Этакая приёмная тёща…

И нет ничего странного в том, что сегодня Санька поблагодарил Барса и его помощников за проделанную работу, а потом пожал марцалу руку. Барс сделал всё, что мог, сделал больше, чем мог, буквально вылез из кожи, чтобы снять со стен корабля, с перегородок, с обломков — всю возможную информацию, которая там отпечаталась. Другое дело, что результат пока что нулевой… а с другой стороны, может быть — просто смотрим и не видим?

— Ты не любишь Барс марцал. Можешь зло — доступен. Не делаешь. Хорошо. Мы нет ошибки выбор ты. Теперь говорим опять: маленькие — безопасность, большие — идти назад. Смерть. Зачем. Так?

Санька уже привык к тому, что эрхшшаа способны бесконечно долбить одно и то же. Возможно, это был их способ думать.

— Первый раз, — продолжил Рра-Рашт. — Время назад. Сейчас знаем: много… — он быстро перебрал пальцы, вспоминая нужное числительное, — двенадцать шен-тейр эрхшшаа больше нет. Пять их корабли остаться есть. Большой корабли. Целые.

Санька, привыкший к манере котов изъясняться, перевёл про себя: за последние полгода на двенадцати кораблях, сопровождаемых шен-тейр — бригадами инженеров-эрхшшаа, — что-то произошло. Из двенадцати кораблей семь, надо понимать, погибли, а пять кораблей вернулись — но без котов на борту…

— Знаю где, — продолжал Рра-Рашт. — Ищем ответ?

— На имперских кораблях?

— Знаем где, — подтвердил кот. — Можно быть тихо. Мало люди. Ты и один. И другой Барс марцал. Надо. Ищем будем.

Санька сглотнул.

— Когда улетаем?

— Хорошо, — принял его согласие кот. — Сегодня нет. Завтра. Лететь средний.

"Средний" — значит, около месяца, перевёл про себя Санька, но на всякий случай уточнил:

— Лететь — месяц?

— Легко может быть, — согласился Рра-Рашт. — Месяц, да, примерно. И, — он поднял палец, — никому не знать не объяснять. Секрет.)