Прага, 15 июня 1940 года

Балабан скинул наушники и встал с табуретки. Он, не торопясь, разобрал рацию, упаковал ее в чемодан и спрятал его в тайник в вентиляционной трубе. Потом взял листок бумаги, на которой была записана шифровка, и подошел к столу, взяв по дороге с книжной полки маленький томик стихов. Он раскрыл книгу, положил рядом шифровку и, взяв карандаш и еще один лист бумаги, начал расшифровывать сообщение.

Моравек, все еще с перевязанной рукой, нервно ходил из угла в угол. Очевидно, оторванный палец снова давал о себе знать.

На расшифровку сообщения у Балабана ушло минут пять. После этого он вздохнул, выпрямился, вынул сигарету и закурил.

— Ничего интересного, — подвел он итог, — Диверсионную работу продолжайте на свое усмотрение, возможно, в ближайшее время вышлем боеприпасы и прочие мелочи, ни в коем случае не делитесь информацией, полученной от Рене, с посторонними. Вот и все.

— Не делитесь, как бы не так, — фыркнул Вацлав. — Это уж позвольте нам решать. Они сидят в Лондоне, попивают коньяк и рассуждают кому можно, а кому нельзя предоставлять эту информацию. А в это время она с каждой минутой теряет свою ценность. Я делюсь этой информацией с теми, кто может извлечь из нее пользу. Наше правительство в изгнании переводит тонны бумаги, зачитывает заявления, да где-нибудь в Глазго проводит смотр чехословацкого корпуса. В промежутках между всем этим отдает нам приказы. И все это называет борьбой за освобождение. Слава Богу, хоть мы здесь что-то делаем. Нет уж, этой информацией я буду распоряжаться на свое усмотрение.

— Да, — согласился Балабан, — мне самому иногда очень хочется наплевать на них и перейти к коммунистам. Те действительно борются. Но с другой стороны, мы здесь, давай будем до конца честными, сами себе хозяева, а у коммунистов железная дисциплина.