Прага, Либень, 28 мая 13 часов 10 минут
Пани Новакова возвращалась из магазина, когда к ней подбежала Татьяна, девочка из соседнего дома, ходившая в школу вместе с ее Индрой.
— Здравствуйте, пани Новакова, — еще издали закричала она, — передайте, пожалуйста Индре, чтобы к половине четвертого пришла в школу.
— Это зачем еще? — удивилась пани Новакова.
— Я толком не знаю, — призналась девочка, — меня вызвали в школу утром и велели передать всем нашим девочкам, чтобы приходили туда к половине четвертого. Там будет кто-то из полиции. Наверное, опять будут рассказывать, как надо вести себя на улице.
Пани Новакова побледнела как мел. Она даже поставила на землю сумку. Однако вскоре она пришла в себя и бросилась домой.
Индра была дома.
Пани Новакова, придя домой, вынула кошелек, долго пересчитывала деньги, потом строго сказал Индре, чтобы никуда не уходила и бросилась к соседке.
— Пани Огоун, — начала она прямо на пороге, как только соседка открыла дверь, — вы мне не одолжите на два дня пятьдесят крон. Послезавтра у мужа зарплата и я обязательно вам их отдам. Просто у меня тут случились непредвиденные расходы.
Пани Огоун с удивлением посмотрела на взволнованную соседку и пошла за деньгами.
Взяв у соседки деньги, пани Новакова чуть ли не бегом вернулась в свою квартиру и строго сказала Индре:
— Сейчас пойдем со мной в парикмахерскую, подстрижем тебя и сделаем завивку.
— Что это ты, мама, надумала? — удивилась девочка, — То я тебя просила постричь меня, а ты наотрез отказывала, а теперь нате вам.
— Я подумала, что сейчас лето настанет, так будет лучше, не так жарко, — как-то не очень уверенно ответила пани Новакова. — Пойдем быстрее, а то я встретила Татьяну, та велела тебе передать, чтобы ты к половине четвертого пришла в школу.
Удивленная девочка только пожала плечами. Еще больше ее удивило то, что мать повезла ее в парикмахерскую на другой конец города.
Вернулись они уже около трех часов, когда пан Новак уже покончил в одиночестве со своим обедом и собирался возвращаться на работу.
— Где это вы бегаете? — спросил он, а когда заметил постриженную и завитую дочку, даже рот открыл от удивления. — Что это ты с девочкой сделала? Не рано ли ей красоту наводить?
— Потом все расскажу, — отмахнулась от него пани Новакова и обернувшись к дочке сказала, — А ты иди сейчас в школу. Будут спрашивать, что с твоими волосами, скажи, что еще вчера постриглась на лето, чтобы жарко не было.
Когда за Индрой закрылась дверь, пани Новакова, как мешок с песком осела на табурет и с ней началась истерика. С большим трудом пан Новак сумел выяснить, в чем дело. Осознав, наконец, что происходит, он взял жену под руку и отвел ее к соседке.
— Пани София, — обратился он к ней, — у меня жене что-то плохо, а мне надо срочно возвращаться на работу. Приглядите, пожалуйста, за ней, пока не вернусь я или кто-нибудь из дочек. И, ради Бога, только не выпускайте ее никуда одну. Очень вас прошу.
— Конечно, конечно, — засуетилась соседка.
Она провела почти бесчувственную пани Новакову в комнату, уложила ее на диван и стала делать холодный компресс. Пани Новакова была словно в забытье и только время от времени словно в бреду начинала бормотать:
— Ах, Индрочка, девочка ты моя.
Все девочки из дома уже к шести часам вечера вернулись из школы, а Индры все не было. Пани Новаковой становилось все хуже и хуже.
Но, наконец, около восьми часов появилась и Индра. Услышав про ее возвращение, пани Новакова ожила прямо на глазах.
— Ты что там так долго? — слабым голосом спросила она дочь, когда они вернулись домой.
— Знаешь, нас всех привели в спортивный зал, — сказала Индра, и там заставляли пройтись с велосипедом перед какой-то женщиной. Я испугалась, решила, что это ищут твоего знакомого, и мне стало плохо. Поэтому я и пошла самой последней. Но женщина меня не узнала.
— Ну, и слава Богу, — сказала пани Новакова, наливая себе в рюмку какие-то капли. — Ну, и слава Богу. И забудем об этом. И не будем больше вспоминать.
