Первый звонок прозвучал сразу после полуночи. Звонила Гречаник, спрашивала: не появился ли Беловод. Оказывается, Мельниченко ушел от нее где-то в начале одиннадцатого, твердо пообещав сделать все возможное для поисков профессора. А после этого тоже куда-то исчез: в гостинице «Днепровские зори», где для депутата был забронирован номер, его не было. Поэтому — и вообще, и в частности — Тамара Митрофановна волновалась. Я не очень вежливо, сквозь стиснутые зубы, выдавил из себя успокаивающие слова и положил трубку.

В комнате, где после неудачного рейда по знакомым Вячеслава Архиповича устроились на ночлег Лариса с Дмитрием, послышалась возня, и Лялька в неизмятом халатике возникла в тусклом проеме дверей.

— Стучаться надо, — сказал я для того, чтобы хоть что-то сказать.

— Не могу уснуть, — пожаловалась Лялька, делая вид, что не замечает моего раздражения. — Я не помню, чтобы дядя Слава дома не ночевал… А кто звонил?

— Гречаник. Волнуется.

— Она умеет волноваться?! Вот это для меня новость. Ведь этот эмоциональный процесс и железная леди Гременца — вещи несовместимые.

— А Дмитрий как? Наверное, тоже волнуется?

— Спит. У него сегодня был трудный день.

— Вот то-то и оно… — зажмурил я глаза.

Лялька тихонечко фыркнула и исчезла из дверей, словно призрак. А может, она и была призраком? Призраком моей беззаботной молодости. Времени, когда каждый из нас живет в своем, его же возрастом созданном рае… Ад ожидает всех нас значительно позже.

Наверное, я все-таки задремал, потому что второй звонок прозвучал уже не в квартире Беловода, а в старом домике под красной черепицей. Но из нас троих никто не мог подойти к аппарату, потому что мы держали круговую оборону, отстреливаясь от людей в камуфляжах… Тогда, в том боснийском городке, я едва ли не впервые нарушил свой главный журналистский принцип: не вмешиваться в ход событий. Но перед этим я видел пропитанные смрадом смерти полуразложившиеся трупы крестьян, выкопанные комиссией ООН из неглубокой котловины на окраине городка. И с того самого времени зов славянской крови для меня ничего не значил. Его заменила онемевшая на потрескавшихся губах жажда справедливости.

Короткие очереди, стихая, погружались в трясину памяти… Звонок раздавался все громче… Лялька стояла в дверях, словно и не уходила оттуда, а электронные часы, зажатые книгами на большом, во всю стенку, стеллаже, показывали половину второго. Я схватил трубку.

— Роман?..

— Да.

— Ну что? Ничего не слышно? Не появился Вячеслав Архипович?

— Нет, Тамара Митрофановна, на западном фронте без перемен. А ваш?..

— В гостинице. Звонил недавно. Пока ничего не известно. Кстати, ездил он, оказывается, на полигон: там все тихо и спокойно, как на кладбище.

— А может, это и есть кладбище? Кладбище несбывшихся надежд?

— Ох, Роман, я знаю Беловода намного лучше вас. И уверена в его честности и порядочности. Но я также уверена в его сверхъестественном идеализме и исключительной наивности, из-за которых он частенько попадает в неприятные ситуации. Ведь у людей от природы намного больше плохих черт характера, чем хороших.

— У всех?

— У подавляющего большинства.

— Григорий Артемович, конечно, к этому подавляющему большинству не относится, — ляпнул я.

— Роман, как вам не стыдно? Ведь он полночи разыскивал Беловода, которого, кстати, плохо знает и подозревает вдобавок в чем-то нехорошем. Да и сейчас, наверное, обзванивает всех своих контактов. Во всяком случае, телефон у него постоянно занят.

Мне действительно стало стыдно. В отличие от Ляльки, которая начинала свою карьеру в «Информ-Акции», но из-за расхождения во взглядах с Гречаник была вынуждена уйти оттуда с громким «шкандалем», я не умел — да и не хотел! — спорить с Тамарой. Потому что всегда при разговоре с ней испытывал почему-то те же самые чувства, которые испытывает набедокуривший школьник при разговоре со строгой учительницей. Поэтому я лишь прокряхтел в трубку:

— Извиняюсь, Тамара Митрофановна.

Но бес противоречий, играющий мной этой ночью, заставил меня добавить:

— Поверьте, я ничего не имею против Григория Артемовича. Но, воспринимая его умом, я не могу воспринять его сердцем…

— Значит, у вас нет сердца, — рубанула Тамара и положила трубку.

Я почесал затылок. Лялька насмешливо посмотрела на меня:

— Получил?..

— Как вам не стыдно, Лариса Леонидовна? Человек волнуется. Наверное, у вас нет сердца…

Третий звонок выплеснулся на поверхность ночной тишины где-то в начале четвертого. Я в это время колдовал на кухне над старенькой кофеваркой, и Лялька, воспользовавшись этим, успела первой заскочить в кабинет. «Сейчас и ты получишь», — подумал я. Но, прислушавшись, чуть не опрокинул пустую чашку и тоже бросился в кабинет. Пробегая по коридору, сквозь открытые двери комнаты увидел, как Дмитрий Анатольевич сладко сопит, лежа на животе и безвольно свесив руку с разложенного дивана.

— Мы так волнуемся, так волнуемся, дядь Слава, — частила Лялька, схватив телефонную трубку обеими руками и вплотную прижав ее к губам. — У вас же здесь кража была. Вернее, пробовали что-то украсть. А Роман случайно рядом оказался и пытался задержать воришку. А милиция все перепутала и задержала Романа.

Она смолкла, прислушиваясь к тому, что говорил ей Беловод.

— Нет, нет! Все нормально. Роман тоже здесь. Волнуется. — Лялька блеснула на меня своими фиолетовыми глазищами, которые в полутьме казались совсем черными. — Ой, ну что же вы никому ничего не сказали? Хоть бы к нам в студию позвонили… Что?..

Лялька изумленно вздернула брови и снова посмотрела на меня.

— М-м-м… Хорошо… Найду, обязательно найду… Да, до утра… Нет, нет, никуда не пойдем. Да и на работу от вас ближе… А вы видели, что над городом сегодня творилось? Видели?.. Да… Да… Нет… Не будем. Но и вы так больше не делайте… До встречи… Обязательно передам.

Лялька задумчиво и как-то осторожно опустила трубку на рычаг старенького аппарата.

— Вам привет, Роман Ефимович, — произнесла она в пустоту.

Я прислонился к косяку.

— И больше ничего?

Лялька молчала.

— Где он, спрашиваю? Ведь это Вячеслав Архипович был?

— Да. Дядя Слава. — Лялька словно очнулась и посмотрела на меня. — Он у своего заместителя, Лохова. Делают срочные расчеты.

Я почувствовал облегчение и какое-то яростно-веселое раздражение.

— Краса-а-а-вец. Гений духа и разума. Если бы у Вячеслава Архиповича еще и денежки водились, я бы добавил: их, богатых, не поймешь.

— Вот и я не понимаю, — жалобно прошептала Лялька, и у меня почему-то защемило в груди.

— Чего ты не понимаешь, Ляль? — тихонечко, чтобы не вспугнуть ее, спросил я.

— Разговаривал дядя Слава как-то не так, как обычно. Медленно, что ли. И когда я ему про кражу рассказывала, у меня возникло такое ощущение, что он уже про все это знает. Не было в его голосе заинтересованности какой-то, что ли… Да и про свет над городом он ничего не расспрашивал… А раньше бы!.. Ромка, — внезапно всхлипнула она, — мне страшно.

На меня нахлынула такая горячая волна чего-то нежного-нежного, что я даже захлебнулся.

— Ляль, Лялечка, — боязливо притронулся я к ее плечу, — Лялечка, успокойся. Все мы устали за вчерашний день, переволновались. Ну, заработался старик! Такое дело… Ты же его знаешь. Если он что-то в голову себе втемяшит, то пусть хоть Гременец провалится, он не заметит. Успокойся.

Я произносил тихие, ласковые слова и чувствовал, что не прав: Беловода я знал как исключительно чуткого старика, который отдаст все свои изобретения ради покоя близкого — да и не только! — человека. Наверное, именно поэтому он так и не женился. Серьезные занятия сначала наукой, потом — политикой, и снова — наукой не способствовали появлению домашнего уюта. А половиниться Вячеслав Архипович не умел. Вот и кредо его звучало так: «Бери все не себе, а на себя!» И в этом они были очень близки с Тамарой Гречаник. Впрочем, Лялька тоже все это знала. Кроме последнего.

Лариса на какое-то мгновение прислонилась ко мне, и ощущение близости другого человека легонько сдавило мое сердце. Этого чувства я не испытывал уже давно. Потом она выпрямилась и снова стала хоть и обеспокоенной, но сильной женщиной. А я — крайне растерянным и уставшим мужчиной.

— Ладно. Может, ты и прав. Но вот чего я вообще не понимаю, так это того, какие такие фотографии обещал передать тебе Вячеслав Архипович?

Настала моя очередь удивляться и не понимать.

— Фотографии?

— Именно. Вячеслав Архипович сказал: «Передай Роману те фотографии, на которых мы втроем рассматриваем чертежи прожекторов. Я ему обещал». Каких таких прожекторов? Когда это мы рассматривали их втроем? Не помню. А вы, Роман Ефимович?

Я пожал плечами. Ничего такого Беловод мне не обещал. Да и разработкой прожекторов я никогда не интересовался. Ни втроем, ни поодиночке.

— Может, он что-то напутал? Последний раз мы фотографировались с ним, если я не ошибаюсь, года три назад.

— Вот и я говорю: что-то здесь не то. Как-то странно «перетрудился» дядя Слава.

— Прожектора, прожектора, — пробормотал я. — Нет, не помню. Хорошо, завтра, вернее, уже сегодня Беловод появится, тогда и разберемся.

Помолчали, ощущая напряжение неловкости, которое внезапно возникло между нами. Я прокашлялся.

— Послушайте, Лариса Леонидовна, а нельзя ли еще раз просмотреть те бумаги, которые вы мне с Дмитрием Анатольевичем показывали?

Лариса сникла:

— Понимаешь… Понимаете, Роман Ефимович, Дима вам не очень доверяет, и мне бы не хотелось, чтоб вы смотрели документы без него.

— Так разбудите! Ведь словно сурок спит. Будто у нас дела идут распрекрасно, а Вячеслав Архипович находится в соседней комнате.

Лялька вспыхнула:

— Я уже объясняла; у него был трудный день.

— Ну, конечно. У вас он был легкий…

— Что ты понимаешь! Днем у нас были съемки, потом — эти документы, а вечером — вспышки над городом и Диме, как руководителю местных уфологов, нужно было срочно собрать и хоть немного проанализировать всю эту информацию. Сам же слышал, как он до полуночи названивал…

— В твоем перечне пропущено два существенных факта: кража у Беловода и его исчезновение. Для близких Вячеславу Архиповичу людей это должно перевешивать все другие игрушечные дела.

— Игрушечные?! Дмитрий проводит большое исследование, которое…

— Войдет в число самых великих достижений мировой мысли и прославит имя Дмитрия Анатольевича. А заодно и имя его жены…

— Дурак!

— От дурехи и слышу!..

Вот так и поговорили. Интеллектуально и содержательно. Дмитрий так и не проснулся, а я, на ходу заправляя рубашку в джинсы, побрел к своей родненькой гостинице, где не появлялся уже около суток. Даже кофе так и не выпил.

Небо на востоке чуть посерело, и поэтому темнота в парке, через который я пошел, свернув с набережной, была особенно насыщенной. Хоть на куски ее режь. Воздух пахнул речной влагой, акациями и гаснущими звездами. В черной листве притаился воркочущий ветерок, ожидающий, словно первобытный змей, свою Еву. Впрочем, Ева была на месте… И вместе, кстати, с Адамом.

На огромной, дизайна пятидесятых годов, скамейке, обнявшись, сидело двое. Я, вынырнув из кустов позади их, уже решил тихонечко исчезнуть, но голоса вдруг показались мне знакомыми, и поэтому я настороженно замер.

— Ну, Ли, ну, прекрати! Чего ты обижаешься? Ведь все нормалек: мы и там побывали, и с тобой вот гуляем.

— Мало гуляем. Посмотри, который час. Снова старуха ругаться будет. А если бы мы на ту тусовку не пошли, то…

Длинный поцелуй прекратил сетования Ли, носящей в быту экзотическое имя Лианна, а патлатый Михай, видно, так крепко обнял ее, что она даже застонала. Мне стало неловко. Подсматривать за чужими ласками всегда стыдно, а тому, у кого с этим сплошные проблемы, и подавно. Потому что в этом случае к неловкости примешивается обычная черная зависть.

— Ой, Михасик, какой же ты у меня чудесный! Добрый. Сильный. Красивый. У-у-умный. Никому-никому тебя не отдам.

— Ли, бамбинка, ну ты даешь! Раздолби лоху, однако, как можно отдать кому-то кусочек самого себя? Ведь я — твой кусочек, да? Как и ты — мой. Попробуй-ка, скажи, что это не правда!..

— Правда, правда. А ну угадай, какой это кусочичек: большой или маленький?

— Н-ну… Не маленький и не большой… А… Вместительный! Я иногда чувствую, что весь я — это ты. И наоборот.

— Так какой же это кусочек, дурачок?.. Это какое-то другое название имеет.

— Ага. Матрешка…

И «дурачок» снова прижал Лианну к себе. «Да уж, действительно, ты еще не полный дурак. Впрочем, и она еще не отзывается на дуреху», — беззлобно подумал я, тихо поражаясь тому, как женский род умеет размягчать даже самых «металлических» ребят. Безо всякого, между прочим, страха их жесткости. И жесткости окружающего мира. Ведь Лианна, несмотря на грядущие воспитательные санкции, бежать домой явно не собиралась.

Я печально улыбнулся во тьме и осторожно начал операцию «обход», но снова замер, услышав, как девушка сказала:

— Михась, а почему так выходит: днем, на людях, мы — одни, а ночью, вдвоем, — другие. Когда же мы настоящие?

— И днем, и ночью. Просто, кроха, мы сложены из двух половинок, которые в разное время берут над нами верх. Закон природы, блин.

— А мы ничего не можем сделать, чтобы ночная половинка всегда сверху была? Ой, нет!.. Сегодняшняя половинка мне почему-то совсем не понравилась.

— Ли, ты снова?.. Это все из-за того, что ты там была в первый раз. Не все поняла. Да и я, честно говоря, не все еще понимаю. Вот Айк — тот дока: он в последнее время на этом вообще поехал. Книжки какие-то старинные таскает, на амулеты бешеные бабки выбрасывает. Сгорел парень. Но вот что интересно… Должен же быть, в конце концов, какой-то противовес всем этим кислым праведникам, от одного вида которых пиво в квас превращается… Согласись, что там все по-иному: ураган, напор, дранг нах остен!.. И сила… Силища… Жизня, а не жизнь! Конечно, заморочек всяких там тоже до черта. Но это так — антураж. Чтоб интереснее было. А вообще, ну его все на фиг! Меня сейчас интересует другое: какие это кусочки хранятся у нас вот в этом месте?..

— Михай, Михай, не нуж… Ласковей, лас…

Я сделал все для того, чтобы быстро и бесшумно исчезнуть. Где же эта парочка ночью болталась?.. Нет, этого хромого Айка я сегодня обязательно выловлю! Одним махом во всем разберемся. Вот только посплю немного. Где же ты, гостиница моя родненькая, баю-баюшки-баю? Тихая ты моя, уютненькая.

Но сразу броситься в кровать мне не удалось.