3
Итак, мы «пошли в обход». Неприлично опухший и немногословный с перепоя Алексиевский, а также изможденный недосыпом и злой от «втыка», полученного по телефону из Киева, корреспондент «Аргументов» Роман Волк. А также третий член команды — наше неутолимое желание относительно успешного завершения своих журналистских дел. Кое-чем сильно подпорченных. У некоторых — водкой, женщинами и, соответственно, врагом человеческим — сатаной. У других — спешными постсемейными хлопотами.
Противостоял этой ослабленной троице плотный, коротко остриженный молодой человек с массивной золотой цепью на правом запястье, постоянно постукивающей о полированную поверхность стола во время энергичной жестикуляции. Молодого человека звали Евгением Морозом, и был он директором Юнакского рынка. Кстати, проделал он к этому креслу тернистый путь, начавшийся с появления в городе первого платного туалета.
Сейчас Евгений Николаевич имел очень уверенный в себе вид, поскольку был на короткой ноге с первыми лицами города, а под окном его офиса сиял блистающей чернотой «шестисотый» мерседес. Кстати, «интервьюмом», как обещал Эдуард Пивонов, здесь и не пахло. Мороз долго и скучно, глядя почему-то на меня, а не на Алексиевского, объяснял тому, какие тем были допущены ошибки в статье о деятельности рынка. А я ругал себя за то, что вообще пришел сюда. Поскольку тематика выборов, а тем более деятельность «Луча», не упоминалась вовсе. Тайны же базарных площадей мало интересовали столичную печать. У нас у самих такого добра навалом…
За окном зеленые тополя с шелестом погружались в пронзительно-насыщенную небесную голубизну, на которой белыми мазками художника-импрессиониста застыли небольшие заблудившиеся облачка. Беззаботные птицы рассекали крыльями чистый воздух, едва насыщенный легким ароматом газонных цветов. Солнечные лучи расплавленным янтарем сочились из-за невидимых отсюда горизонтов, застывая среди листвы золотистыми прожилками. И если глядеть с уровня деревьев, зеленой пеной выплеснувшихся под самые крыши домов, то вид напоминал вид рая. Если когда-то таковой существовал.
— Рай… райпотребсоюз сдает нам в аренду некоторые помещения рынка. Это так, — хлопнул ладонью по столу Мороз. — Но и мы же настроили тут новых помещений на миллион гривень! Пусть они вернут нам вложенные средства, а потом обращаются в арбитражный суд. И надо отдать должное Паламаренку, который понял все выгоды Гременца и рискнул в свое время основать на базе именно нашего рынка городское коммунальное предприятие. Вообще, Олег Сидорович — человек рассудительный да и хозяин очень хороший. Такого руководителя еще поискать надо!..
— Да, да, — закивал головой Алексиевский. — Тут я с вами абсолютно согласен, Евгений Николаевич. Жаль, если его не изберут на второй срок…
— Изберут, изберут, — стрельнул на нас глазами Мороз. — А если и не изберут, то все равно Олег Сидорович очень много добра для города сделал, и его долго будут помнить.
— Да, да… Однако же и нервов сколько человек на этой работе потратил!.. Например, только в последнее время и только с этой залипухой вокруг «Луча»…
— Вот, вот… Понимаете же! А сами еще добавляете Паламаренку неприятностей своими неграмотными статьями о нашем предприятии. Это же его ребенок!..
— Ну, все-таки и Пригожа как председатель профильной депутатской комиссии вложил сюда свои силы…
— Приго-о-ожа, — скривился Мороз и вытащил из ящика стола толстую папку, которая внезапно напомнила мне другую, виденную только вчера вечером. Так напомнила, что я даже вздрогнул. — Пригожа, — пренебрежительно фыркнул он еще раз. — Я являюсь членом этой комиссии, а вот здесь лежат документы, свидетельствующие о том, сколько раз Иван Валентинович вставлял нам палки в колеса. — И он рукой, на пальцах которой желтовато поблескивало три золотых кольца, прижал папку к столу. — Когда-то я вам, Сергей Михайлович, предоставлю возможность ознакомиться с ними. Сейчас — не время. Но, поверьте, документы довольно интересные.
Я решил вмешаться в разговор:
— Евгений Николаевич, а может, сейчас самое время ознакомиться с этими бумагами? Ведь, если учесть время выборов и ваше уважительное отношение к Паламаренку, именно они могут в данное время особо ему пригодится.
Мороз задумчиво посмотрел сквозь меня:
— А вы считаете, что Олег Сидорович не имеет подобных документов?
Я молча пожал плечами.
— Вот, вот… И поэтому мне кажется, что сейчас — не тот момент. Но о том, что такие документы существуют, наверное, догадывается и Иван Валентинович.
И он, лукаво прищурившись, посмотрел на Алексиевского.
«Ах ты, мокрица! — мысленно сплюнул я („мокрицей“ Мороза прозвали в далекие времена туалетного бизнеса). — Хочешь Иегудиила использовать?» И я вдобавок ко всему еще и чертыхнулся, совсем забыв о том, что мы тоже хотели использовать Мороза. Вообще, с моей точки зрения, взаимное использование — одно из самых болезненных явлений нашего времени. Впрочем, ничего особо страшного в этом нет, но если после подобных действий ты напоминаешь сам себе некоторый резиновый предмет одноразового использования, то…
Ехидно заверещал мобильный телефон, и Мороз небрежным движением руки поднес его к уху. Вторая рука у него так и осталась лежать на папке.
«Какие же фотографии просил передать мне Беловод?» — вдруг подумал я, переводя взгляд с папки на лицо директора рынка и с удивлением видя то, как оно расплывается в сладко-приторной — до тошноты! — улыбке.
— Да, да, Иван Валентинович, я вас слушаю, — запел он. — Да… Нет… А как ваши дела?.. Во-о-от как!.. Оч-ч-чень хорошо! Вы, вообще, такой везунчик, Иван Валентинович! — и Мороз вежливо захихикал, немного пригибаясь к столу.
Поняв, что звонит Пригожа, мы с Алексиевским обменялись ироническими взглядами. Но если в бородище Д. Раконова притаился чуть сдерживаемый хохот, то я ощутил приступ злого веселья. Ну надо же! Держит человек руку на папке с компроматом на другого и разговаривает с тем, другим, самым льстивым тоном, который только существует в этом мире!
— Что вы, что вы, Иван Валентинович! И мы всегда!.. — Вдруг Мороз посерьезнел и бросил на меня короткий взгляд. — Вот как… Да, на работе. Опоздал немного, правда. Хорошо… Хорошо… Нет, Иван Валентинович, не могу. У меня журналисты… «Курьер» наш и «Аргументы» киевские. Отобьюсь. Ладно, сейчас я его пришлю. Хорошо, а то что-то слышно плохо. Второй день связь ни к черту… До встречи, Иван Валентинович.
Мороз положил телефон, спрятал папку в ящик и нажал кнопку селектора:
— Марина, найди Юрия: пусть мотнется в «Аркаду», заберет накладные. Лично.
Потом он задумчивым взглядом скользнул по нашим лицам. Его гладкий лоб искорежила какая-то мысль. Даже видно было, как она ерзает за надбровьями.
— Знаете, ребята, идем-ка, я вас пивом угощу, — неожиданно сказал он. — За счет предприятия.
Алексиевский даже подпрыгнул на месте, а я с сожалением подумал о том, что напрасно убил еще несколько часов. Ведь информации было получено очень мало. Разве что я пришел к пониманию того, что если большинство команды Паламаренка состоит из таких вот «морозов», то должности мэра ему через некоторое время не видать как собственных ушей.
Выйдя на улицу, мы успели заметить, как Юрка Гемонович садится за руль уже упомянутого «мерседеса».
«Что-то этот субъект часто начал мне встречаться», — мрачно подумал я, наблюдая за тем, как Мороз весело разговаривает с Алексиевским. И меня несколько удивило явное изменение настроения «рыночника».
А базарная площадь бурлила. В глазах рябило от разгоряченных лиц, пестрых пакетов и яркой одежды. В ноздри ввинчивался запах бензина, дорогих духов, чеснока и селедки. Уши работали на грани восприятия стуков, возгласов, подвывания двигателей, ругательных — и не очень — слов. В общем, все органы чувств впитывали в себя всю прозу жизни во всем ее естестве. Вдалеке, за красными, словно окровавленными крышами павильонов виднелся золотой купол церкви, напоминающий собой огромную каплю сжиженного солнца, которая падает, падает и никак не может упасть на землю, поняв, наверное, в последний момент, что падает не туда, куда нужно.
Мороз легко рассекал толпу, и нам не оставалось ничего другого, как следовать за ним, словно двум кораблям за флагманским ледоколом. Внимательно осмотревшись, я понял причины непринужденности такой походки: трое быстроглазых юнцов (один — впереди, двое — по сторонам) незаметно раздвигали тесное сборище людей, и Евгений Николаевич проходил сквозь него, как нож сквозь масло. Алексиевский приблизился ко мне и негромко произнес:
— Слушай, Роман, пригляделся я к водителю морозовскому, и вот что мне подумалось: фигура его очень уж напоминает фигуру нашего магистра…
Честно говоря, я бы этому не удивился. И мне стало немного приятно от того, что иногда наши с Иегудиилом Шнеерзоном мысли идут все-таки в одном направлении. Впрочем, на очень коротком расстоянии идут. Поскольку минут через пятнадцать, когда я, высосав бутылку черного портера, уже подумывал о том, как бы оно повежливей исчезнуть, господни Алексиевский с господином Морозом весело обменивались местными сплетнями, и видно было, что первый из них никуда спешить не собирается. Однако кое-что я понял неправильно.
— А как полыхало, как полыхало, Евгений Николаевич! — шипя сигаретой, разглагольствовал Алексиевский. — Это было бы очень красиво, если бы не было очень плохо. Ведь свет повыбивало? Повыбивало. Люди в темноте сидели? Сидели. Ребятишки испугались? Испугались… Это, наверное, все «Луч» в игрушки играется. Правильно Олег Сидорович сделал, что немного им хвост прижал. Сильнее надо было бы! — Алексиевский сделал огромный глоток пива, даже в горле забулькало. — Ох и не люблю я, Евгений Николаевич, всех этих «дерьмократов», в которых, кстати, и Беловод ходит. От их игрищ если не страна, так станция какая-нибудь, но обязательно взорвется.
Д. Раконов намекал на былое диссидентство Беловода, доведшее его в свое время до сибирских лагерей, а потом вскинувшее на самый гребень волны перестройки. Однако после непродолжительного пребывания в Рухе Вячеслав Архипович отошел от политики и полностью погрузился в науку. Алексиевский же все это время оставался на поверхности взбудораженного океана, которым была тогдашняя страна, «мегафонил» на митингах, крутился среди «дээсовцев», а после пробовал даже сколотить какую-то анархическую организацию. Мол, демократия так демократия! Немного позже он перешел к почитанию таких личностей, как Гитлер, Пиночет и Эдуард Лимонов.
Впрочем, это, наверное, было закономерно. Ведь и вещество, долго болтающееся в проруби, обязательно пристает к кромке льда. Для свободного плавания оно не пригодно. И поэтому мне было очень неприятно, что именно Д. Раконов пренебрежительно отозвался о Вячеславе Архиповиче. Но я смолчал. И правильно сделал. Потому что цели своей Алексиевский все-таки достиг.
Мороз как-то облегченно выпустил изо рта сизоватую струйку терпкого «Кэмела» и загадочно ухмыльнулся:
— Ну, предположим, все как надо делает Олег Сидорович, — и назидательно поднял палец, — пока!.. Потому что «Луч» будет работать ровно столько, сколько в нем будут работать некоторые люди. И — снова же! — пока Олег Сидорович будет мэром города. Впрочем, — задумчиво передвинул Мороз с места на место пустую темно-коричневую до черноты бутылку, — и Иван Валентинович очень заинтересован в этой фирме. Возможно, даже больше, чем Паламаренко.
Это был туман. Но быстрый, словно всплеск рыбы на поверхности воды, взгляд, брошенный на нас, намекнул мне, что, возможно, именно ради этого тумана мы и пьем пиво в почтенной компании директора Юнакского рынка.
— Ладно, ребята, — вдруг очнулся он, — если вопросов больше нет, то разрешите откланяться. Работы очень много. А вы можете еще по бутылочке…
Он поднял было руку в указательном жесте, обращенном к хорошенькой продавщице, но его остановил надтреснутый старческий голос:
— Хлопцы, извиняйте, а вы часом не крутые?
Мы оглянулись. За низенькой изгородью открытого бара, в ротором мы расположились, стоял худенький старичок в выцветшей тенниске. На ней еще можно было различить застиранную английскую надпись: «Kiss by me!» Но целовать морщинистое и коричневое, словно пивные бутылки, стоящие у нас на столе, лицо не очень-то и хотелось. Поскольку губы у деда были до невозможности потрескавшиеся. Впрочем, как и его огромные ладони, которыми он уперся на ограду.
Мороз хохотнул. Алексиевский фыркнул в свою бороду. Я смущенно пожал плечами.
— Чего тебе надобно, старче? — лукаво подмигнул Евгению Николаевичу Эдуард Пивонов.
Старичок почесал затылок.
— Понимаете, хлопцы, мне ту заразу нужно, которую «видиком» молодежь кличет.
Мороз изумленно откинулся на спинку пластикового стула.
— Ну, дед, ты даешь!.. Что, с бабкой эротику смотреть будешь?
Дед почесал затылок другой рукой и улыбнулся:
— Так та эротика мне, в общем, уже и не очень-то нужна… А вот видик — очень. Как говорят, все меняется.
Алексиевский энергично замахал рукой:
— Батя, иди-ка сюда. Чего ты за забором торчишь?
Тот еще раз смущенно улыбнулся и, обойдя низенький парапет, чуть запыхавшись, приблизился к нашему столику.
— Садитесь, — указал я ему на свободный стул.
Дед закашлялся, отодвинул его от стола и сел, выпрямив спину, сомкнув колени и положив на них свои огромные натруженные руки.
Алексиевский усмехнулся во все свои тридцать два испорченных чрезмерным курением зуба:
— Так зачем тебе видик, дед? Ну, пивка, — он приподнял полупустую бутылку, — это я еще понимаю. Что-то там сладенькое — тоже. Или что-нибудь для пропитания. Но это чудо современной техники? На кой хрен оно тебе нужно, отец?!
Старик тяжело поднял руку и потер ею подбородок:
— Понимаете, ребята, внучка пристала к сыну, словно тот репейник: «Хочу видик, хочу видик!..» А он, чтоб от нее отделаться, пообещал его купить, если она учиться хорошо станет. Мы даже не ожидали, но взялась, шалопутная, за ум: десятый класс на одни пятерки окончила.
Видно было, что дед гордится своей внучкой. Он улыбнулся, сев еще прямее. Но моментально помрачнел.
— Видик покупать надо… А сын без работы. А у нас с бабкой какие деньги? Только и того, что на хлеб хватает. Такие вот дела. Видик надо. Потому что — слово. Ведь если денег нет, жизни нет, то пусть хоть слово честное останется.
Алексиевский во время этого рассказа озабоченно чмокал языком, хоть я и не был уверен в искренности его сочувствия. А Мороз почесал затылок (наверное, было в этом жесте, перенятом им у деда, что-то инфекционное):
— Уважаемый, а ты знаешь, сколько он стоит? Тебе внучка или сын об этом говорили?
Старик тяжело вздохнул:
— Говорили, — и вдруг зачастил: — А я что?! Я ж ничего! Я ж не милостыни прошу, не попрошайничаю. Я честный обмен предлагаю: я — вам, вы — нам. Как внучка говорит, ченч.
Мы одновременно, словно по команде, заулыбались:
— Ну, дед! Ну, ты — меняла! И что же ты предлагаешь?
Старик снова потер подбородок рукой:
— Максим.
— Чего? — не понял я.
— Так пулемет же…
Настала короткая пауза. Потом Алексиевский тихо охнул:
— Фантастика!
Мороз внимательно присмотрелся к деду:
— Уважаемый, у вас как? Все нормально?
Дед отмахнулся:
— Нормально, нормально… Просто предмет жалко: лежит себе без дела… Да чего там! Идем, посмотрим! Тут рядом.
И мы пошли. Подальше от шумного рынка. Через Юнакский парк. Мимо скифской бабы, размалеванной сатанинскими красками, где, неодобрительно покачивая маленькими головками, толпились небольшие кучки людей. Пошли к последней девятиэтажке, за которой начинался частный сектор с ухоженными уютными двориками.
Дед не соврал. Идти действительно было недалеко. А в глубоком погребе, вырытом за домом из белого кирпича, действительно прикрытые старыми дерюгами стояли четыре сундука. В трех были ленты с патронами, а в четвертой среди древесной стружки перемотанный промасленным тряпьем и сам покрытый слоем тусклого смазочного масла притаился разобранный «максим». Времен Деникина, Котовского и батьки Махно. «Максим», неизвестно как переживший и «черных воронов» тридцатых годов, и послевоенный бардак, и брежневских вежливо-интеллигентных парней с умными холодными глазами.
Когда мы освободили его от тряпок и разложили на земляном полу, он напомнил мне недосягаемую для человеческого разума конструкцию невиданного инопланетного аппарата, непонятно как попавшую на украинскую землю из таинственно притаившихся пространств Вселенной. А мы вчетвером, молча и как-то торжественно, стояли над ним, боясь неосторожным словом разрушить неуверенную связь, которая изо всех сил не давала времени и пространству распасться на отдельные громыхающие части.
Дед прокашлялся:
— Ну вот… Мне бы видик…
Алексиевский посмотрел на меня:
— Странное дело… Мы меняем один вид оружия на другой. И то, который из них более опасен, еще неизвестно. — А потом он снова натянул на себя личину Эдуарда Пивонова, обращаясь к Морозу. — Ну что, Евгений Николаевич, не сыграете с человеком в такое себе «Поле чудес»? Суперприз — видеомагнитофон!
Мороз серьезно взглянул на деда, чуть отвернув голову от блеклой, покрытой прозрачно-грязными потеками лампочки:
— Уважаемый, дело в том, что я — депутат городского совета. Мороз моя фамилия. Может, слышали?.. Но дело не в этом. Речь идет о другом. Сейчас проходит месячник сдачи оружия. Не лучше ли вам добровольно сдать этого монстра и получить за это некоторые, пусть и небольшие, но деньги, чем заниматься сомнительным, как вы говорите, ченчем с незнакомыми людьми? Это хорошо, что вы с нами встретились. А если бы с какими-то бандитами? Хотя, наверное, их вы и искали?
С каждым словом Мороза дед все больше горбился, и, казалось, его длинные руки становились еще длиннее:
— Хлопцы, — прошуршал он, — я ж по-хорошему, я ж видик внучке хотел, я ж ничего…
И я все больше и больше жалел его.
Алексиевский засопел:
— Евгений Николаевич, а может, как-то можно этот вопрос решить?.. Скажем, патроны — к саперам, пулемет — в музей, а деду — премию за находку. Скажем, тот же видик…
Мороз пожевал губами:
— Не знаю, не знаю…
Он хотел что-то добавить, но в это время в его кармане снова завизжал телефон. И в полутемном погребе тонкий визг прозвучал почти зловеще.
— Алло, алло, — сначала вполголоса, а потом все громче и громче кричал Мороз, — нет, ничего не слышно… Олег Сидорович?.. Добрый день… Слышно очень плохо. Да. Второй день уже связь никуда не годится. Да… Да… Конечно!.. Обязательно!.. Хи-хи-хи, — вдруг захихикал он подобострастно, как недавно при разговоре с Пригожей, и мне стало противно.
А тут еще «благоухания» старого погреба. Дед этот с антикварным пулеметом. По сырому полу мокрица ползет. Еще одна. Еще… И тут, прищурив глаза, я увидел, что их много, что они сбиваются в неосвещенном углу в клубок, который тошнотворно шевелится и исчезает в какой-то щели, словно всасывается ею. Но к клубку со всех сторон ползут новые и новые скользкие, почти прозрачные с боков, насекомые.
Я, брезгливо скривившись, сделал шаг к лестнице. Алексиевский что-то успокоительно шептал на ухо старику, и тот согласно кивал головой. Мороз разливался подземным соловушкой.
— Да, да, Олег Сидорович!.. Где? — он бросил взгляд на нас. — А в продуктовой. Журналистам экскурсию устроил… Алексиевский наш и Волк из киевских «Аргументов». Что?.. Пожалуйста.
Мороз перевел взгляд на меня и передал телефон, проговорив почтительно до торжественности:
— С вами Паламаренко хотят разговаривать…
Я к этому разговору готов не был, потому что хотел бы разговаривать с мэром, как говорится, «во всеоружии фактов». Это у меня было запланировано на завтра. Однако оказалось, что разговаривать с ним придется уже сегодня. А в телефоне трещало и шелестело. Половины слов я вообще не мог разобрать, еще половину угадывал из общего смысла. Связь действительно была никудышной. Хуже, чем вчера. Для мобильных телефонов это было как-то непривычно.
Мэр поинтересовался моими успехами, вспомнил некоторые статьи и общих знакомых. И, вообще, стал куда разговорчивей, чем вчера на Троице, явно напрашиваясь на интервью. Отказать ему в этом маленьком желании, да еще накануне выборов, было невозможно. Я скосил глаза на землю, наблюдая за тем, чтобы какая-нибудь мокрица не залезла на мои кроссовки, и произнес:
— Олег Сидорович, а вы не могли бы дать интервью для «Аргументов»? Кстати, я вам вчера об этом намекал.
Паламаренко выдержал вежливую паузу:
— А нужно ли?
— Я думаю, да.
— Ну что ж. Уговорили. Давайте, Роман, договоримся таким образом. Сегодня я собираю городские средства массовой информации на пресс-конференцию. А после нее, пожалуйста — ко мне. Минут тридцать-сорок хватит?
— Хватит, Олег Сидорович. А по какому поводу пресс-конференция?
— По поводу вчерашнего отключения электроэнергии. Надо же все людям объяснить, а то такие уж сплетни страшные ходят…
Передавая телефон Морозу, я показал язык Алексиевскому, но тот не обратил на меня никакого внимания, занятый разговором со значительно оживившимся дедом. Я понимал Д. Раконова. Материал про пулемет времен гражданской войны в современном жилом доме — замечательный гарнир к статье про сатанистов.
— Ну так что, Евгений Николаевич, — обратился Алексиевский к Морозу, — как мы этот вопросик решим? Телевидение, снова же, пригласить можно.
И он ткнул ногой в сундук с пулеметом.
Мороз потер нос.
— В общем, вариант довольно интересный. Уважаемый, как зовут-то вас? — повернулся он к старику.
— Федор Иванович.
— Так вот, Федор Иванович, до завтрашнего дня подготовьте весь этот ужас к передаче. Я около двух подъеду с работниками милиции, музея и «Рандеву». А видеомагнитофон, — он улыбнулся, — я думаю, вы получите. От коммунального предприятия «Юнакский рынок». Как поощрение, так сказать. Может, кто-нибудь еще и гаубицу сдать надумает.
Дед хотел что-то сказать, но я заметил, как Алексиевский ткнул его рукой в бок.
— Согласен, согласен, товарищ Мороз! — и старик, кивнув головой Морозу, взгляд все-таки бросил на Д. Раконова.
Я понял, что последний снова задумал какую-то авантюру, но препятствовать ему в этом у меня уже не было ни сил, ни желания. И еще я понял, что напарника из Алексиевского никогда не выйдет.
Мороз подошел к лестнице.
— Ну что, ребята? Я пошел. А вы?
— Я останусь. Мне надо с Федором Ивановичем переговорить, — дернулся Алексиевский.
— Давай, Михалыч, давай, — вздохнул я. — Но не забывай, о чем мы договаривались.
— Да я!.. — только что не рванул рубашку на груди Д. Раконов.
Я махнул рукой и повернулся к Морозу. Тот как раз на ощупь ставил ногу на ступеньку, повернув лицо к нам.
— Осторожно! — воскликнул я, поскольку нижней ступеньки, давным-давно прогнившей и сломанной, просто не существовало в природе.
Но Мороз уже покачнулся и, чтобы не упасть, резко вздернул левую руку. Короткий рукав его белой рубашки на неуловимое мгновение опустился почти до плеча, и в тусклом свете грязной лампочки я успел заметить, как из-под накрахмаленного края выскочили блеклые, похожие на нарисованные, цифры какой-то татуировки — две девятки. Кроме того, я успел увидеть хвостик третьей и завиток необычного орнамента…
И только через минуту понял, что если девятку перевернуть, то из нее выходит шестерка.
