Глава 4
Невесомость
Январь, 2622 г.
Планетолет «Счастливый»
Большой Космос
— Ты плакала? — спросил Таню чоруг на чистейшем русском языке.
Вопреки Таниным опасениям, чоруг оказался весьма гостеприимным хозяином. Он любезно встретил ее у стыковочного шлюза и проводил в ванную комнату — на «Жгучем ветерке» в отличие от «Счастливого» она была достаточно просторной.
«Ванная», как и следовало ожидать, оказалась своеобразной. Там стояли четыре глухих цилиндра в рост чоруга, круглый стол с бугристой поверхностью, несколько механических опахал и сравнительно яркие светильники. Благодаря тому, что некоторые гигиенические процедуры чоруги выполняют при желтом свете, в ванной можно было устроить особое, компромиссное освещение — приемлемое для человеческой психики и терпимое для самих чоругов. В других помещениях «Жгучего ветерка» с этим было сложнее.
— Да, плакала. Только откуда ты знаешь?
— Ты употребляешь неверное слово. Я не «знаю», я — «вижу»!
— А что ты видишь?
— Я вижу, что еще недавно твои глаза были мокрыми и красными. Кажется, у вас, у русских людей, это называется словом «плакать»?
— Все верно.
— Я помню, что плакание людей вызывают эмоции двух видов. Счастливые и несчастные. Я правильно сказал? Я еще только учу русский!
— Да, все так.
— Тогда сообщи мне, какие эмоции вызвали твое плакание?
— Несчастные. Я никогда не была счастлива настолько, чтобы из-за этого плакать.
— И в чем твое несчастье?
— Мое? Гм… Вообще-то приятного мало — торчать в крошечном планетолете, который висит в безлюдном уголке космоса, и надеяться, что тебя, может быть, спасут. Такое счастьем не назовешь!
— Твоему несчастью уже много дней! Но раньше ты не плакала.
— Откуда тебе знать? — Таня подернула плечом.
— Я знаю это потому, что оставил в вашем корабле одну вещь, которая дает мне слушать то, что происходит у вас! — сообщил чоруг. — Эта вещь передает все, что вы говорите, прямо мне в ухо! — Эль-Сид легонько стукнул клешней по своему ананасообразному затылку, где, как было известно Тане, располагались органы слуха чоругов.
Сказано это было настолько простодушно, что на несколько мгновений Таня утратила дар речи. Шутка ли — узнать, что все твои разговоры уже больше двух недель регулярно прослушивает инопланетянин!
— Но зачем ты оставил на нашем корабле свою вещь, Эль-Сид? — спросила она ошарашенно.
— Существуют две причины. Первая причина: я изучаю язык русских людей. Мне нужен родник живой речи. Вторая причина: мы, восхищенные чоруги, очень любопытны. Нашему мозгу, который неотделим от нашей души, нужно тренироваться каждый день. Иначе он будет умирать. Наш мозг — как ваши мышцы! Ему нужно все время раскачиваться! Если чоруг не работает с новой информацией больше чем три раза по девять дней, клетки ума в его мозгу начинают умирать. А через сорок один день в его мозгу начинается осень! Вот почему нам нужно все время читать, слушать, разбираться. То есть быть любопытными!
Таня хмуро кивнула. Про физиологические основания легендарного любопытства чоругов из социального класса «восхищенных» она знала с первого курса. И все же — кому понравится, когда тебя подслушивают?
— Ну, знаешь ли… Мы, люди, тоже довольно-таки любопытны! Но это же не повод тайком устанавливать на «Жгучем ветерке» видеокамеры! — возмущенно сказала она.
— Это напрасно. Мне было бы лестно. Люблю сниматься, — мечтательно сказал чоруг. Чувствовалось, что он и впрямь не понимает, в чем проблема. «Впрочем, если бы понимал, — подумала Таня, — вряд ли отважился докладывать мне о своих шпионских достижениях».
— Если ты нас и впрямь прослушиваешь, — сказала она, — тогда зачем ты спрашиваешь, почему я плакала? Ты же все слышал?
— Извини, но последние два дня я совсем не слушаю вас.
— Почему? Надоело учить русский?
— Не надоело. Просто я готовлюсь к смерти.
— К смерти?
— К смерти.
Таня сделала понимающую мину. Она помнила, что жизнь для среднестатистического чоруга — не более чем процесс самоотверженной подготовки к правильной смерти, к Великому Переходу. И что большинство светских чоругов выделяют три дня в каждом лунном месяце для совершения соответствующих подготовительных мероприятий. Не говоря уже о чоругах религиозных, которые превращают в одно такое мероприятие всю свою жизнь.
— И как ты готовишься к смерти? Совершаешь три возлияния? Дышишь-и-поешь? Складываешь мозаику снов? — не желая прослыть невежей, Таня припомнила все практики подготовки к смерти, какие только изучала.
— Мозаику я окончил еще на планете Вешняя. Она получилась не очень яркой, но ее узорами я доволен. Три возлияния я совершаю ежедневно, ведь я «восхищенный», а не обычный чоруг. А дышать-и-петь не принято в моем роду.
— Что же ты делаешь?
— Я разговариваю со своей женой.
— Но при нашей первой встрече ты говорил, что ты не женат?
— В этой жизни — не женат. Но в прошлой жизни у меня была жена. И будет в следующей. Просто в этой жизни она не проявлена. Но это не значит, что ее нет! Она есть! И я с ней разговариваю!
— Наверное, интересное занятие.
— Очень! — Чоруг восторженно развел в стороны свои глаза-трубочки. — Самое интересное занятие в мире! И теперь мне не до вас! Для того чтобы говорить с теми, кто не проявлен в этом мире, нужно очень много внимания. Поэтому я больше не могу отдавать свое внимание вам. И даже не знаю, что ты готовила сегодня на завтрак…
— Зразы с грибами, — зачем-то сказала Таня.
Чоруг забеспокоился:
— Что такое «зразы»? Этого слова нет в моем словаре.
— Зразы — это такие котлеты из картофеля. А внутри начинка. Сегодня я начинила зразы грибами. Это вкусное блюдо. Одно из моих любимых!
— А мое любимое блюдо — ежме-т-оп-огог!
— Что-что?
— Когда в наших домах питания готовят это блюдо, грибы оп-ог проращивают прямо на куске вкусного старого мяса, который лежит у тебя во рту. Проращивают в твоем присутствии! Величайшее наслаждение! Очень советую попробовать!
— Обязательно попробую! — горячо заверила чоруга Таня. — Как только представится возможность. Однажды я пробовала ваши хлебцы из водорослей. Масса впечатлений. Могу рассказать.
— Эти впечатления можешь оставить себе. Хлебцы едят только чоруги с маленьким умом! Лучше расскажи, почему ты испытываешь эмоцию несчастья. Они не любят тебя? — Эль-Сид указал длинным бурым усом в сторону стыковочного шлюза, тем самым намекая на пассажиров «Счастливого».
— Скорее не уважают.
— Не уважают — это значит «не хотят слушаться»?
— Не хотят делиться со мной знаниями!
— Они жадные русские люди?
— Нет. Ну… может, в каком-то смысле и жадные…
— Почему?
— Потому что я женщина. А у нас… Не везде, но в некоторых местах… В некоторых коллективах… Так принято, что мужчины восхищаются женщинами, ухаживают за ними, делают им комплименты, но при этом готовы умереть, лишь бы не допустить женщину к чему-то важному и секретному! — взволнованно выпалила Таня.
— Хочешь, я подарю тебе истину, которая тебя утешит? — перебил ее чоруг.
— Какую? — насторожилась Таня.
— За сто сорок шесть лет своей жизни я видел пятьсот четыре обитаемые планеты.
— Ничего себе! — Таня даже присвистнула от удивления. Еще бы: сто сорок шесть лет жизни! Пятьсот четыре планеты с развитыми жизнеформами! Вот это биография!
— …И должен тебе сказать, — продолжал Эль-Сид, — на большинстве этих планет имелось разделение на мужские и женские особи!
— И что?
— На девяти из десяти таких планет главенствуют самки!
— Ну и?..
— Я думал, тебя это утешит… — пробормотал чоруг, как показалось Тане — разочарованно.
— Но что именно должно меня утешить?
— То, что ваша коренная планета Земля и ее колонии принадлежат к очень малочисленному типу мест, в которых всем управляют самцы!
— Что ж… Это и впрямь можно счесть утешением… — Таня широко улыбнулась.
Не столько потому, что и впрямь утешилась, сколько потому, что ход мыслей чоруга показался ей забавным.
Это как если бы торговцу саксонским фарфором после землетрясения, загубившего несметное количество драгоценных чашек и блюдец в его магазине, сказали: «Не печалься, старина! Имей в виду, девяносто процентов населения нашего города давным-давно пользуются одноразовой посудой, а уцелевшие посудные лавки торгуют исключительно сервизами из небьющейся стеклокерамики!»
Однако обижаться на Эль-Сида не стоило. Ведь логика чоругов неотделима от их культуры мышления, а их культура мышления походит на земную, как презерватив на импульсный огнемет.
— Я вижу, мое утешение совсем тебя не утешило… — пробормотал чоруг опечаленно. — Тогда, может быть, ты расскажешь, как именно тебя не уважают?
Таня пристально посмотрела на Эль-Сида, силясь понять, стоит ли говорить правду.
— Про Коллекцию ты ведь, наверное, знаешь? — спросила она.
— Ты имеешь в виду те вещи, которые исследуют твои друзья?
— Да.
— Неужели ты плакала из-за них?
— Представь себе, Эль-Сид. Они даже не разрешают мне зайти с одной из этих фиговин в лабораторию!
— У вас плохая лаборатория. Так что на твоем месте я исключил бы эмоцию печали.
— Не важно, какова лаборатория. Важно, что они не разрешают! — пояснила Таня. — Я хочу знать, что мы нашли на Вешней! В конце концов, я тоже принимала участие в поисках и имею право на свою долю знаний!
— Разве вы мало знаете об этих вещах? Мне показалось, вы знаете много… Особенно много знал о них тот мертвый человек, которому принадлежал этот интересный большой планшет! Кстати, я разрешил себе взять его у вас на некоторое время, чтобы как следует кормить свое любопытство. — Эль-Сид указал на ближайшую консоль, на которой… лежал асфальтово-серый планшет Шульги с эмблемой ГАБ! Уже во второй раз за тот день Таня не сумела подыскать нужных слов.
— Это что, правда планшет Шульги? — спросила она оторопело.
— Его хозяина звали Шульга, да.
— Но где ты его взял?
— Ты невнимательна, Татьяна. Я уже сказал. Я взял его на время. В вашем планетолете.
— Но как ты его включил? Там же пароль!
— Мы, чоруги, не такие примитивные существа, какими кажемся русским людям, — сообщил Эль-Сид не без самодовольства.
— То есть ты вскрыл систему защиты?
— Зачем «вскрыл»? «Вскрыл» — это неблагородно и нечестно. Я просто… как вы говорите… вводил пароль туда, где он должен быть.
— Но откуда ты его узнал?
— Увидел. У нас, «восхищенных» чоругов, проникающее зрение. Мы можем видеть то, что записано на ваших камнях.
Таня сосредоточенно засопела.
С одной стороны, то, что сказал Эль-Сид, было похоже на сказку для самых маленьких — взял да и «увидел» пароль планшета! А ведь этот пароль записан в памяти планшета, а память эта… Как устроена память?.. Надо полагать, некое сочетание магнитных зарядов? Или магнитных зарядов не бывает, а бывают только электрические? В технических аспектах Таня уверена не была, но понимала, что в любом случае «увидеть» Эль-Сиду пришлось бы, во-первых, сквозь корпус планшета, во-вторых — сквозь запоминающее устройство, а в-третьих — речь шла о рассмотрении объектов едва ли крупнее молекулы. И даже не объектов, а их… состояний, что ли?
А это невозможно. Совершенно невозможно!
Но тут она вспомнила, что ей попадались беглые упоминания особого зрения «восхищенных» чоругов.
«Есть еще термин… «интро»… «инфра»… а, ладно, пусть будет «проникающее!» — решила Таня, так и не припомнив нужного слова. Тотчас ее мысль переметнулась на материи более насущные.
— Послушай, Эль-Сид, но ты хоть понимаешь, какой опасности себя подверг, утащив планшет со «Счастливого»? — понизив голос, спросила она. — Я даже не знаю, какие неприятности с тобой произойдут, когда сюда прибудут наши друзья с Земли! Если, конечно, прибудут, — угрюмо поправила себя Таня, поразмыслив.
— Почему — неприятности? — спросил наивный чоруг.
— Потому что этот планшет содержит секретные сведения!
— Но я дал клятву в Храме, что отнесу его туда, где взял! Я не собираюсь воровать! Никто не узнает, что я его брал!
— Они узнают. Еще как узнают. Они знают все!
— Даже если они это узнают, мне будет все равно.
— Как это — все равно?
— Все, что живет, — умирает. Я тоже скоро умру. И мне будет все равно.
Таня восприняла это «скоро умру» совершенно спокойно. Ведь из курса ксенопсихологии она знала, что у чоругов разговоры о смерти — вещь совершенно нормальная, можно сказать обиходная. У чоругов в отличие от людей разговоры о смерти никому не портят настроения и вести их чуть ли не ежечасно — обязанность каждого воспитанного, тонко чувствующего члена коллектива.
Однако размышлять о речевых привычках чоругов Тане было недосуг. Ей страсть как хотелось знать, что же именно узнал чоруг. И хотя это знание холодило, как крещенские морозы, она не боялась замерзнуть. Точнее, боялась. Но желание знать было сильнее страха.
— Послушай, Эль-Сид… Вот ты говорил, что хозяин этого планшета много знал о Коллекции. Верно?
— Так.
— Но что именно он знал? Ты что-нибудь запомнил?
— Я запомнил все, — горделиво отозвался Эль-Сид. — Моя память сильная и надежная, потому что я много тренируюсь!
— Тогда расскажи что-нибудь из того, что ты запомнил, мне.
— Это принесет тебе эмоцию счастья? — с надеждой в голосе поинтересовался чоруг.
— Еще какую! — сверкнула глазами Таня.
— Тогда говори, что за вещь ты хочешь узнать… И я вспомню ее для тебя!
— Ну… например, про «черепки».
— В планшете сказано, что это части панциря! Существо под названием «джипс» вылупилось из старого панциря, потому что у него вырос новый. А «черепки», то есть части старого панциря, остались. Они лежали очень долго. А потом вы их нашли.
— Джипс… Я и существ-то таких не знаю! Даже не слышала никогда… — задумчиво произнесла Таня. — А ты, Эль-Сид, — ты знаешь, кто такие джипсы?
— Знаю. Но я разобрался не сразу. Мы их называем и описываем совершенно иначе. Пришлось много думать и читать планшет. Вы, русские люди, с ними воевали. Совсем недавно.
— Мы? С ними? Воевали? Ты ничего не путаешь?
— Люди воевали с джипсами в вашем году «два шесть два один». Месяц «май».
— Май?
— Да. Май. Так написано в этом планшете, — отвечал Эль-Сид.
— А вы, чоруги, с ними тоже воевали?
— Нет. Никогда. Мы, чоруги, считаем, что есть три судьбы, которые можно разделить: судьба войны, судьба любви и судьба равнодушия. Мы и джипсы разделяем судьбу равнодушия!
«Судьба равнодушия» — неплохо звучит», — мимоходом отметила Таня.
— Значит, ты узнал о джипсах не из планшета?
— Мы, чоруги, тоже знаем джипсов! Только называем их «ул-ошо-мянзиж». Давно, много тысяч лет назад, у нас и народа ул-ошо-мянзиж были контакты. И в нашей земле тоже лежали вещи, похожие на те, которые вы собрали в свою Коллекцию!
— Неужели?
— Еще как! То, что вы называете «хвощом», мы тоже находили в одной из соседних планет. Наша коренная планета У-ет-у, а та, где нашли «хвощ», — У-таж-у!
— Ты что, тоже, выходит, ксеноархеолог? Специалист по жизни других… м-м-м… народов? — спросила Таня, пораженная познаниями Эль-Сида. От обилия новой информации у нее голова шла кругом.
— Нет. Я составитель ароматов. Особенно — похоронных ароматов. Мои похоронные ароматы очень ценятся. Они создают атмосферу чистой радости, которая делает похоронную церемонию незабываемой!
Тане показалось, что последнюю фразу Эль-Сид произнес с иронией, будто цитируя слова из рекламного буклета.
— Но в таком случае, откуда ты знаешь о находках ваших археологов?
— Это знают все образованные чоруги. Под нашим солнцем археология стоит второй в Списке Семи Великих Знаний о Мертвом. Очень уважаемая наука!
— Знаний о мертвом?
— Конечно, о мертвом! Ведь археология занимается тем, что умерло!
— Это, конечно, верно… Но в таком случае и геология тоже… и история…
— Полезно знать о мертвом больше. Тогда начинаешь лучше понимать живое, — наставительно сказал чоруг.
«Вот бы и у нас так считали! Тогда, может, и зарплаты были бы повыше», — вздохнула Таня.
— Расскажи мне еще про «хвощ», Эль-Сид, — попросила она. — Если тебе не трудно.
— Мне легко! Когда я разговариваю с тобой, мой мозг становится активным! Моя душа радуется! Это очень полезно! Ведь после того как я умру, мне понадобится вся сила моего мозга! И вся радость моей души! Слушай же, Таня. Мы, чоруги, тоже нашли такой «хвощ». Даже несколько «хвощей». Правда, наш «хвощ» был не таким, как ваш. У него было два ствола! А отростков было меньше!
— Может быть, это и не «хвощ» вовсе? — предположила Таня.
— Нет, «хвощ», — уверенно сказал чоруг. — Одинаковый материал, одинаковый цвет, одинаковый замысел…
— И что, «хвощ» тоже имеет отношение к этим… как ты сказал?
— Ул-ошо-мянзиж. То есть джипсам.
— Ну да, джипсам.
— Видимо, имеет. Но сказать, какое именно это отношение, наши ученые не смогли. Зато они сделали другое открытие! Великое открытие!
— Какое же?
— У нашего «хвоща» имелось два сросшихся ствола. На этих стволах были четыре мутанта.
— Ты хочешь сказать, мутовки?
— Ошибся. Конечно, мутовки! На каждой мутовке было по шару! И от трех шаров отходили еще ветки с шарами. Хозяин того планшета, — продолжал увлеченный чоруг, — считает, что «хвощ» есть модель молекулы. Наши ученые тоже так считали. Но оказалось…
Таня нервно заерзала в кресле — от нетерпения. Археологическая фортуна наконец-то улыбнулась ей своей мраморной улыбкой!
— …но оказалось, что это модель планетной системы!
— Той самой, где расположены планеты У-ет-у и У-таж-у? — предположила Таня.
— Нет! Соседней системы! Системы Аж-ет! И в этой модели, то есть в «хвоще», имеются все планеты и спутники, которые эту систему составляют! Шарики — это и есть планеты!
— Но почему тогда у «хвоща» два ствола? — стараясь не давать волю скепсису, спросила Таня.
— Потому что система Аж-ет — это система двойной звезды!
— Значит, ваш «хвощ»— модель планетной системы… — пробормотала Таня. — Но если допустить, что все «хвощи» являются моделями систем, значит, и наш тоже?
— Наверняка!
— Значит, наш «хвош» — модель системы Крокуса, где находится планета Вешняя?
— Это исключено. Параметры не совпадают, — авторитетно заявил Эль-Сид. — Система звезды, которую вы называете Крокус, имеет восемь планет. У одной из этих планет одиннадцать спутников, не считая мелких. А планет должно быть шесть. И не более трех крупных спутников у одной планеты.
— Но тогда какой системы? Это можно узнать?
— Теоретически — да. Для этого нужно поискать в наших каталогах звездную систему с таким же числом планет и спутников, какое показывает ваш «хвощ».
— Но таких систем, наверное, сотни? Ну, десятки десятков?
— Я понимаю, что такое «сотня». И что такое «сотни», я тоже понимаю. А на твой вопрос ответить трудно. Если брать все системы без разбору, выйдет много, ты права. Но я не считаю народ ул-ошо-мянзиж глупым. Хотя он и стал очень глупым. Однако раньше этот народ был другим. «Хвощ» вырастал внутри каждого джипса. И не просто так. «Хвощ» обозначал планетную систему, где джипс призван к жизни.
— Рожден?
— Если тебе так нравится слово. Но я к другому веду. Теоретически «хвощ» показывает не только общее устройство планетной системы. Он еще должен выражать точные соотношения небесных тел. То, что ваши пилоты называют «гравитационной лоцией». А когда есть нечто точное, все лишнее легко отсечь.
В астрографии и навигации Таня чувствовала себя крайне неуверенно. Но последнее заявление чоруга ее обнадежило.
— А ты можешь это сделать? Найти похожие планетные системы и отсечь все лишнее? — сгорая от нетерпения, спросила Таня.
— Теоретически — да, — сказал чоруг, поразмыслив. Чувствовалось, что магическое слово земной науки «теоретически» пришлось ему по душе.
— А практически?
Но этот интереснейший разговор, чреватый ни много ни мало революцией в джипсоведении, был грубо прерван. Экран, расположенный на двери «ванной комнаты», ожил. Чоруг и Таня воззрились на него неохотно и даже сердито.
На экране появилось встревоженное лицо Нарзоева, переминающегося с ноги на ногу в стыковочном шлюзе. Он был в скафандре. Не иначе как собирался «вызволять» Таню, но обнаружил, что двери заблокированы. Жесты Нарзоева были резкими, агрессивными. Судя по движениям губ, он говорил в камеру что-то не слишком куртуазное.
Эль-Сид включил звук.
— Вы что там, оглохли, звездоплаватели хреновы?! — проорал Нарзоев.
Таня подплыла к экрану и лучезарно улыбнулась.
— Алекс, ты чего разнервничался? — ласково спросила она. Но как Таня ни старалась, а сделать так, чтобы в ее голосе не проскальзывали виноватые нотки матери семейства, невесть где шлявшейся всю ночь до утра, ей не удалось.
— Я? Разнервничался? Да я спокоен, как три тысячи мертвых клонов! — рявкнул Нарзоев. — Просто мне нужно знать, что с тобой все в порядке! Тебя нет уже четыре часа!
— Подумаешь, четыре часа! — с деланным легкомыслием отмахнулась Таня. — Что такое четыре часа перед лицом вечности?
— Философией будешь Никите баки заливать! Между прочим, там, на «Ветерке», повышенный радиационный фон!
— Я, как видишь, в скафандре!
— От всей радиации этот скафандр не экранирует!
— Я проверила, основные показатели в норме, — соврала Таня, которая ничего не проверяла, надеясь по привычке на русское авось.
— И все равно немедленно возвращайся, — нахмурился Нарзоев.
— Это еще с какой стати? — Таня не могла отказать себе в удовольствии сыграть пару незамысловатых мотивчиков на истрепавшихся пилотских нервах.
— Юрий Петрович сказал, что он передумал, — сквозь зубы процедил Нарзоев.
— А я — не передумала, — заявила Таня с вызовом.
— В таком случае возвращайся, потому что я, командир планетолета «Счастливый», тебе возвратиться приказываю!
— Это уже другой разговор, господин капитан. — Таня кокетливо потупилась. — Но я не уверена, что…
— Возвращайся немедленно, иначе я тебя сейчас сам оттуда вытащу! Выведу за ухо! — багровея, кричал Нарзоев.
— Попробуй выведи, если Эль-Сид тебе двери не откроет.
— Что ты сказала?
— Да иду уже, иду…
«Ну вот… Как всегда… На самом интересном месте», — вздохнула Таня.
Когда экран погас, Эль-Сид издал характерное тихое фырканье, которое, насколько помнила Таня, означало, что чоруг собирается сказать нечто важное.
— Никогда не мог понять, как получилось, что такую большую часть космоса держат под контролем существа, не умеющие контролировать даже свои эмоции, — многозначительно изрек чоруг.
— Знаешь, я тоже много об этом думала, когда изучала историю Колонизации, — отозвалась Таня. — Наверное, люди и покорили космос лишь затем, чтобы иметь для своих эмоций как можно больше вкусной пищи.
На следующий день Таня вновь возвратилась на «Жгучий ветерок». На сей раз чоруг был готов к появлению гостьи. И даже преподнес ей подарок — магнитные ботики.
Строго говоря, по фасону это были не вполне ботики. Скорее уж безразмерные галоши, верхняя часть которых была выполнена из неведомого материала, внешне похожего на синюю губку. Эти галоши легко обувались поверх массивных ботинок земного скафандра, после чего «губка» раздувалась, плотно облепляя ногу почти до колена, и затвердевала. Чтобы снять их, достаточно было уколоть «губку» металлической палочкой, которую Таня тоже получила от Эль-Сида. Синий материал стремительно размягчался, терял в объеме и возвращался к первоначальному состоянию.
Благодаря этому подарку Таня могла неспешно разгуливать по «Жгучему ветерку», удивляясь и ужасаясь.
— А эти что здесь делают? — ахнула она, обнаружив в салоне трупы трех погибших чоругов. Чоруги сидели в высоких пассажирских креслах, выпрямив свои хитиновые спины.
Сидели как живые, рядком. Четвертое кресло оставалось свободным — словно бы четвертый пассажир только что отлучился в бар за прохладительными напитками для всей компании и вот-вот возвратится.
На коленях у каждого покоилась стеклянная сфера, дававшая в рубиново-красном освещении «Жгучего ветерка» отблеск цвета запекшейся крови. Правые клешни чоруги держали под прямым углом к белому подлокотнику кресла. Само собой напрашивалось жутковатое сравнение со школьниками, тянущими руку на любимом уроке, дабы отправиться к доске за хорошей оценкой.
Таня отвела глаза.
«Жгучий ветерок» нужно переименовать в «Летучий морг»! Хорошо хоть скафандр не пропускает запахи… А ведь воняет тут, наверное, будь здоров!»
— Это тела моих товарищей. Они сидят там же, где и сидели, когда за ними пришла смерть. Где еще они, по-твоему, должны быть?
— Ну… Даже не знаю, — заплетающимся языком сказала Таня.
— Мы, чоруги, не привыкли прятать своих покойников до погребения, как это делаете вы, люди. Мы считаем, что нельзя стесняться умерших. И что живые должны полюбоваться телами, прежде чем они будут преданы погребению.
— Полюбоваться? Ты сказал — «любоваться»? — переспросила Таня. — Но я не вижу в трупах ничего эстетичного!
— Может быть, «любоваться» — неправильное русское слово. Мы глядим на мертвых не потому, что это эстетично. А потому, что, глядя на мертвое, ты постигаешь саму смерть… Знаешь, лично мне это очень помогло! — признался Эль-Сид.
— Помогло — в чем?
— Смириться с мыслью, что я тоже скоро умру, — сказал чоруг.
Как ни старалась Таня оставаться на позициях бесстрастного исследователя, а разговоры о смерти начинали ее тяготить. Поэтому она сделала все возможное для того, чтобы вновь возвратиться к Коллекции и джипсам.
Эль-Сид колдовал над базой астрографических данных, пытаясь выудить для Тани координаты той звездной системы, моделью которой предположительно являлся найденный на Вешней «хвощ». Дело это оказалось на удивление небыстрым, аппарат недовольно подмигивал, чоруг откровенно скучал. Таня, которая поначалу сидела тихо как мышь, чтобы не мешать Эль-Сиду своей болтовней, наконец не выдержала и спросила:
— Ну, с «хвощом» мы, положим, разобрались. То есть — разбираемся. А что представляют собой другие артефакты? Например, тот же «меон»?
— Ты имеешь в виду пульсирующий тор? — спросил чоруг, отрываясь от экрана, по которому хаотично ползали флюоресцирующие зеленые и оранжевые морские звезды, состоящие из неведомых значков. — Я лично никогда не сталкивался с таким. Но хозяин планшета считает, что это часть глаза джипса.
— Глаза? Ты ничего не путаешь? Тогда что такое «фильтр»? Тот, который походит на ежа? Что написал про него Шульга?
— Послушай, почему бы тебе самой не почитать об этом? — недоуменно спросил чоруг. — Хочешь, я открою для тебя планшет? Ты просто возьмешь и прочтешь. Уверен, ты испытаешь эмоцию удовлетворения!
С этими словами чоруг подал Тане планшет Шульги. Однако Таня отшатнулась от него, словно от террариума, кишащего черными скорпионами.
— Не хочешь насладиться знаниями? — удивился Эль-Сид.
— Хочу.
— Тогда что?
— Боюсь…
— Ты снова испытываешь сильные эмоции там, где должен работать только рассудок, — сказал чоруг, как показалось Тане, с досадой.
— Ты прав, — кивнула она. «Не объяснять же ему, какие неприятности будут у меня, если о моей любознательности станет известно?»
— «Фильтр» — это орган выделения джипса. Так считает хозяин планшета.
— Я надеюсь, это не тот орган, который мы называем неприличным словом на букву «ж»? — осведомилась Таня.
— Нет, не тот, — совершенно серьезно ответил чоруг. — Другой. Тот, который вы называете словом «почки».
В перевозбужденном Танином мозгу теснились вопросы — о джипсах, о «хвоще», о «горелке», — но задать их всезнайке Эль-Сиду Таня не успела.
Прибор конусообразной формы, вставленный в чоругскую вычислительную машину, пискнул на высокой ноте и «открыл пасть» — именно так выглядел этот процесс со стороны. Верхняя часть конуса медленно отошла назад, будто крышка тривиального электрокофейника, открыв на всеобщее обозрение зелено-голубую внутренность конуса. Там кипела и пузырилась густая флюоресцирующая жидкость. Чоруг жестом пригласил Таню поближе к себе.
Самым удивительным было то, что жидкость в условиях невесомости не разлетелась мгновенно по всему объему рубки. Но Таня и не подумала об этом, ведь внутри открывшегося «кофейника» происходило кое-что более загадочное и уж точно более важное.
Жидкость на глазах сгущалась. Вскоре среди хаоса голубых пузырьков уже можно было различить некий регулярный узор, строгую геометрическую форму — то ли звезду, то ли снежинку… Снежинка на глазах твердела, росла вширь и вскоре ее лучи уже упирались во внутренние стенки конуса.
— Что это? — спросила Таня.
— Ответ на твой вопрос! Он принесет тебе эмоцию счастья!
— На какой из моих вопросов?
— На вопрос о том, моделью какой планетной системы является ваш «хвощ»! Их там даже… ф-ф-ф-ф… две. Две системы.
— Ну, и где этот ответ?
— Он находится в носителе информации, — чинно ответствовал Эль-Сид.
— На этой звездочке?
— Не «на», а «в»! Он записан внутри!
— Разве ты не можешь сказать мне так просто, что это за планетные системы?
— Могу. Только ты ничего не поймешь!
— Это еще почему? — спросила Таня обиженно.
— Я не знаю их имен на русском языке.
— А на нерусском языке?
— Одна система у нас называется Йоксеч-еч, другая — Илги-еон-вол. Но это так же, как будто я ничего тебе не сказал. И все равно я сделал тебе хороший подарок! Конечно, на своем планетолете ты не сможешь посмотреть результаты, которые подарил мой корабль. Но когда ты вернешься домой и поговоришь с другими учеными, не такими жадными, как твои друзья, мой подарок принесет тебе много пользы! И ты сможешь стать большим ученым! Таким же большим, как твой начальник. А может, даже и большим!
Таня заглянула внутрь конуса — звездочка больше не росла. Она окончательно отвердела, изменила цвет на небесно-голубой и застыла, омываемая сталисто-синими волнами.
— То есть ты подаришь эту штуку мне?
— Да.
Чоруг небрежным жестом выудил звездочку из синего бульона и передал Тане.
Она повертела штуковину в руках.
— Не сломается? — недоверчиво спросила Таня.
— Нет. Можно согнуть как угодно. Можно сесть на него. Можно употребить в пищу. Ничего не случится.
Насчет употребления в пищу Таня решила не уточнять, списав это заявление на чоругский юмор, и спрятала инфоноситель в набедренный карман скафандра.
— Даже и не знаю, как тебя благодарить, Эль-Сид!
— Зато я знаю: когда я умру, уделяй мне немного своего внимания, — серьезно сказал Эль-Сид.
Но Тане было не до мистики. На языке у нее вертелся вопрос о том, какая из двух планетных систем, найденных чоругом, ближе к планете Вешняя. И нельзя ли посмотреть на чоругские звездные карты — может, ее скромных познаний в астрономии хватит, чтобы идентифицировать хотя бы одну из планетных систем.
Однако Эль-Сид, похоже, более не был настроен на то, чтобы способствовать прогрессу земной ксеноархеологии. Издав гортанный вибрирующий звук, он выключил свой вычислительный комплекс, развернул свое кресло к Тане и сказал:
— А теперь я должен попросить тебя уйти.
— Меня? Уйти? — удивленно спросила Таня, уверенная, что ее визит еще только начался и что впереди у них с Эль-Сидом часы интересных разговоров. — Неужели я тебе мешаю? Ты собираешься делать что-то важное? И мне нельзя при этом присутствовать?
— Да. У меня очень важное дело — я буду одухотворять мою мозаику! Время пришло. Правда, чужакам присутствовать не запрещено. Но я не хочу, чтобы ты находилась рядом. Я тебя уже немного знаю. И я думаю, если ты останешься, ты будешь испытывать эмоцию страха. Очень сильную эмоцию страха!
— Пожалуй, тогда я и впрямь лучше пойду, — сказала Таня, опасливо озираясь. Она не помнила, что представляет собой ритуал одухотворения мозаики, но лишний раз испытывать крепость своих нервов ей не хотелось. — Тогда, получается, я должна сказать тебе «до свидания»?
— В русском языке есть слово «прощай». Кажется, оно подойдет больше, — сказал чоруг и неуверенно посмотрел на Таню.
— «Прощай» говорят, когда прощаются навсегда. Но мы ведь еще увидимся?
— Конечно, увидимся!
— Тогда, выходит, «до свидания»?
— Выходит так, — согласился чоруг. — Только я вместо «до свидания» прочитаю тебе стихотворение, как это принято у нас. Ты не будешь возражать?
— Конечно, нет! Я люблю ваши стихотворения — еще с университета!
— Тогда слушай:
Однажды ночь закончится и взойдет солнце, о дочь моя,
Однажды к концу придет срок и услышишь:
«Теперь — свобода», о дочь моя,
Однажды дух воспарит, а плоть уснет, о дочь моя,
Однажды поймешь: все было хорошим, все было благим,
Даже то, что казалось плохим, о дочь моя,
Даже то, что казалось колючим.
Чоруг закончил читать и внимательно посмотрел на Таню.
— Хорошее стихотворение! — сказала она. — Сам перевел?
— Сам.
— Что ж, русский ты выучил на твердую пятерку. Пожалуй, я даже запишу твое стихотворение завтра, для истории!
— Завтра? — задумчиво произнес чоруг.
— Завтра. Ты не будешь против, если я завтра зайду?
— Конечно, нет, — горячо заверил Таню Эль-Сид. — Я оставлю дверь открытой!
Назавтра Таня вновь явилась на «Жгучий ветерок». В руках у нее был блокнот, а в голове блуждали гипотезы одна другой витиеватее.
«Вот, например, выброшенный за борт «дятел». Эль-Сид утверждает, что «дятел» тоже является внутренним органом джипса. Но, возможно, орган этот вовсе не внутренний, а внешний? Нечто вроде клюва? Или, может быть, совокупительный орган?»
К сожалению, на душе у нее было гадостно.
Несколько минут назад у нее состоялся короткий, но громкий разговор с Башкирцевым и компанией. Тане, по мнению коллег, не стоило вовлекаться в столь интенсивное общение с представителем малоизученной инопланетной цивилизации.
— Разве вы не знаете, дорогая наша Татьяна Ивановна, что контакты с инопланетянами, особенно в условиях изоляции от нормирующего воздействия общества, могут пагубно отразиться на психике? — вопрошал Таню Башкирцев своим скрипучим голосом кабинетного сухаря. — Кстати говоря, когда я учился в аспирантуре у профессора Сосюры, был у меня однокашник, Арсен, как раз чоругами занимался. Так он после двух лет работы в Наблюдательной Службе — выражаясь образно, но точно — свихнулся. Блеял, как овца! Увлекся гаданиями по мочке уха! Вызывал духов! Даже с женой развелся! Правда, она ему изменяла… И даже стихи начал сочинять на языке чоругов… Лечили-лечили Арсена, да так и не вылечили.
— Конечно, это довольно-таки безосновательные опасения, — ворчал в тон Башкирцеву Штейнгольц. — Но все же радиация… микроорганизмы… мало ли что у них там? Ведь, не забывай, «Жгучий ветерок» пережил катастрофу! Наивно надеяться на то, что ремонтные боты смогли восстановить все в первозданном виде!
— Таня, мне близок твой исследовательский азарт… Но, возможно, было бы лучше, если бы ты пригласила Эль-Сида к нам? В конце концов, у нас удобнее!
— К нам? Еще чего! — хмурился Нарзоев. — Да мне на него смотреть тошно! Не пойму, что Танька в нем вообще нашла! Чокнутый косморак с нуминозными закидонами!
Как Нарзоеву удалось овладеть словом «нуминозный», еще можно было представить — подслушал в спорах Башкирцева со Штейнгольцем, — но вот какой смысл он в него вкладывает, оставалось только догадываться.
— Знаете что? Идите вы все… К чертовой матери! — подвела итог дискуссии Таня, закупорилась в скафандре и была такова.
Эль-Сид не обманул — дверь стыковочного шлюза и впрямь оказалась открытой. «Добро пожаловать!» — поприветствовала она Таню голосом Эль-Сида.
У входа Таню ждали ее магнитные ботики. Она обулась и побрела в пилотский отсек, ожидая увидеть там чоруга, поглощенного поглощением новой информации («Я поглощен поглощением», — так говорил сам Эль-Сид). Однако Эль-Сида там не оказалось.
Таня зашла в Храм (таковые имелись на борту каждой чоругской посудины, и «Жгучий ветерок» не был исключением). А вдруг чоруг «общается с женой» или отправляет очередной архиважный ритуал?
Однако Храм выглядел покинутым и пустым, только в центре лучились кроваво-алым светом Две Волны — сакральный герб цивилизации чоругов. В пассажирский отсек — туда, где в рубиновом мраке заседали трупы погибших пассажиров «Ветерка» — Тане идти не хотелось. Однако, когда Эль-Сида не оказалось ни в транспортном, ни в техническом, Таня все же отважилась туда заглянуть.
Казалось, ничего не изменилось со вчерашнего дня. В густом красном мареве по-прежнему можно было рассмотреть четыре кресла и четыре поднятые «по-школьному» клешни.
Подавляя брезгливость, Таня покинула помещение. Трехлепестковая дверь-диафрагма бесшумно сошлась в бутон у нее за спиной.
«Да где же он? Может, спит?»
— Эль-Сид! — позвала Таня. — Хватит играть в прятки! Мы так не договаривались!
Однако Эль-Сид не отозвался. Таня возвратилась в пилотскую кабину и уселась на место чоруга. Приборные панели слева и справа от нее тотчас ожили, сенсоры на перчатке Таниного скафандра ощутили и отдали в ладонь волну мелких вибраций, которые посылала динамическая подсистема интерфейса (чоруги в отличие от людей обожали «кинетическое чтение»), перед глазами закопошились умные экранные морские звезды и прочие голотурии.
«Ну куда в принципе он мог подеваться? Может, решил размять хитиновые косточки в открытом космосе? Нацепил скафандр и фигуряет сейчас вокруг, считает звезды? Чинит что-нибудь? Или просто задумал меня напугать? Вот сейчас постучит в иллюминатор с той стороны разводным ключом — дескать, «ку-ку, а вот и я»?»
Но минуты шли, а Эль-Сид себя не обнаруживал.
Со скуки Таня принялась искать планшет Шульги. На прежнем месте его не было. В ящиках, где у Эль-Сида хранились «важные неважные вещи», — тоже. «Наверное, спрятал его на случай, если явится кто-то из наших», — решила Таня.
Во время этих разысканий она нашла ящик с пирожками ум-ме-дед, похожими на желтые теннисные мячи. Начинкой пирожкам служил сок черной дыни — соленая дурнопахнушая жидкость. Этим соком чоруги питались, а желтой ворсистой оболочкой прочищали кишечник через час после еды. Среди пирожков обнаружился пол-литровый пакет земного шоколадного молока. Как сказала бы Тамила, «совершенно ничейный пакетик».
Даже не взглянув на дату упаковки (а зря! молоку на днях исполнилось двадцать шесть лет!), Таня подсоединила пакет к «поилке» своего скафандра и с жадностью его опустошила.
На пакете были изображены четыре озорных дошкольника, ползающих на четвереньках по полу и, как выяснялось при ближайшем рассмотрении, сообща рисующих фломастерами нечто вроде звездолета.
Маленькие художники, каждый из которых был, помимо фломастера, вооружен таким же пакетом молока, какой Таня держала в руках, казались такими милыми, такими своими, что она растроганно улыбнулась.
«Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж», — вспомнилось ей из далекого детства.
— Четыре черненьких… чумазеньких… чертенка… — повторила она вслух.
Как вдруг в ее мозгу протуберанцем полыхнула нежданная догадка.
«Четверо! Их было четверо в пассажирском отсеке! Господи боже мой!» — подумала Таня, холодея.
Сердце бешено стучало в груди — Таня, как могла быстро, шла в салон. Чавкали магнитные ботики. Жутковатую гипотезу, на которую натолкнула ее картинка на пакете, надлежало немедленно проверить.
Вот и он: черно-красный пассажирский отсек. А вот и мертвые чоруги в креслах, со стеклянными сферами на коленях.
«Да-да… Четыре… А вчера трупов в креслах было сколько? Три! Значит, четвертый… Получается, что четвертый… Четвертый — Эль-Сид?»
Она все-таки сумела превозмочь брезгливость и приблизилась к сидящим.
Включила фонарик — чтобы не ошибиться.
Да. Все верно. В четвертом кресле, пустовавшем еще вчера, чинно восседал Эль-Сид. На коленях у него покоился массивный стеклянный шар.
«Стеклянный шар в погребальных ритуалах чоругов символизирует способность ощущать мир живого как целостность, которую чоруги приписывают мертвым. Чоруги полагают, что созерцание шара, причудливо преломляющего свет, должно помочь душе умершего настроиться на созерцание внутреннего света, который приведет его к искуплению и новой, более удачной реинкарнации…» — вспомнилось Тане из курса ксенопсихологии.
«Теперь все встало на свои места. И мозаика… И все эти намеки… И стихи… Кто же знал, что, говоря о близости своей смерти, он имел в виду буквально следующий день?» — скорбно вздохнула Таня, не отрывая взгляд от тела умершего друга.
Сердце Тани разрывалось от печали. Но она не заплакала. Может быть, просто разучилась?
Она громко сказала «у-шеш!», что на языке чоругов означает «прощай», и поплелась домой, на «Счастливый»…
Часы и минуты после смерти Эль-Сида словно бы стали течь быстрее. А может быть, многодневная близость темноокой бездны изменила Танино восприятие времени.
Дни напролет она проводила в своем кресле, глядя в иллюминатор. Она прерывала свои сонливые медитации лишь для гигиенических надобностей. И еще — чтобы приготовить товарищам обед.
Странное дело, после недели кухонных мучений Таня, что называется, «вошла во вкус» и даже начала получать от своих кулинарных бесчинств удовольствие!
К счастью для нее, в планшете Тодо Аои среди многочисленных игр и файлов с обрывками начитанного взволнованным голосом Тодо интимного дневника (Таня случайно выхватила из него одну фразу «Девуська Оря мения совисем не рюбит, но ето, наверно, харошо») обнаружилось нечто вроде кулинарных записок.
Эти записки Тодо надиктовывал, будучи слушателем интенсивных полугодовых курсов «Русская кухня» при Институте общественного питания Южно-Сахалинска. Благодаря электронным конспектам Тодо Таня узнала о предмете больше, чем за два десятка лет активного потребления блюд упомянутой кухни.
Кое-какие рецепты, надиктованные Тодо на очаровательно корявом русском, где соус назывался «соуси», а рыба— «рии-бой», Таня даже смогла воплотить в жизнь. А пельменями по-мордовски и рагу из карпа с овощами она гордилась как своей университетской дипломной работой.
Да и как было не возгордиться, когда сам Дима Штейнгольц сложил в честь Тани японское стихотворение?
Звезды дерзко глядят,
Ем пельмень невесомый руками.
Космос — черная жопа.
Экипаж «Счастливого» питался теперь один раз в день. Дело было не в экономии, а в отсутствии аппетита. Даже пить не хотелось. Организмы погрязших в гиподинамии и апатии людей не нуждались больше ни в чем. В том числе и в никотине. И даже дискуссии о Коллекции затихли. Пустовала лаборатория, притихли планшеты…
— Тепловая смерть Вселенной, — мрачно пробормотал Никита, подмигивая Тане из кресла напротив. Он очень сильно похудел за прошедший месяц. Щеки запали, глаза стали темными, мутными, черты лица заострились.
— Я всегда считал себя мизантропом и социофобом, — поддержал тему Штейнгольц, похожий на бородатый скелет. — Но только здесь понял, как сильно я ошибался. Я типичный социофил! Что угодно отдам, только бы пройтись сейчас по улице Гофмана, расталкивая туристов локтями. А еще — с радостью прочел бы лекцию. Перед потоком человек в сто двадцать…
— Что же до меня, то я мечтаю провести заседание кафедры, — проскрипел Башкирцев. Как ни странно, невесомость его почти не изменила, разве что морщин вокруг глаз и на лбу существенно прибавилось. — Или побывать на ректорате, чтобы на повестке дня стояло десять неотложных вопросов, да поострее… Желательно — про лишение ученого звания или моральное разложение… А вы, Татьяна Ивановна, о чем мечтаете? Наверное, о любви?
— Сказать по правде, я мечтаю о том, чтобы начать о чем-нибудь мечтать, — тихо сказала Таня, неохотно отрываясь от иллюминатора.
— Все-таки я на вашем месте, дорогая Татьяна Ивановна, мечтал бы о любви, — стоял на своем Башкирцев.
Кто знает, в какую степь завели бы Таню и Башкирцева такие разговоры, если бы в этот момент из кабины не вылетел Нарзоев. Длиннорукий, жилистый, бледный, он повис в дверном проеме и, ни на кого не глядя, взволнованно крикнул:
— Товарищи, наш сигнал приняли! Пельта нас услышала двое суток назад! Эскадренный тральщик «Запал» уже вышел из Х-матрицы и движется к нам! Собираем вещи!
Сборы оказались недолгими. Коллекцию упаковали за каких-то полчаса.
А с личными вещами дело обстояло еще проще — ни у кого, кроме Нарзоева (который даже на Вешней предпочитал держать свои чемоданы на «Счастливом»), их почти не было.
Между тем в багажном отделении Таня обнаружила… планшет Шульги. Каким-то образом Эль-Сид все же ухитрился возвратить его на «Счастливый» и остаться при этом никем не замеченным!
Определившись с движимым имуществом, Таня, Никита, Башкирцев и Штейнгольц вновь расселись по своим креслам. Никита предложил распить три баночки «Жигулевского», отложенные как раз для такого случая еще в первый день, и тем самым отметить возобновление связи с мыслящим человечеством.
Экипаж принял идею Штейнгольца с энтузиазмом. Сознательность проявил только Нарзоев.
— Мне стыковку соображать надо, а не синячить, — буркнул он и исчез в кабине.
Но стоило Тане сделать три глотка, как она почувствовала: салон планетолета стал приплясывать, а глаза заволокло желтоватым туманом! Да-да, разнесчастные сто пятьдесят граммов слабого светленького пива ввели Таню в состояние невероятного, чудовищного алкогольного опьянения! Пожалуй, так сильно она не пьянела с тех пор, как однажды в обществе Воздвиженского посетила дегустацию массандровских вин. Тогда они с Мирославом, обнявшись, форсировали переулки противолодочным зигзагом и наверняка попали бы в вытрезвитель, когда б не ливень, распугавший городовых.
«Это все невесомость. Проклятая невесомость», — прошептала перепуганная Таня.
Она бросила на товарищей затравленный взгляд. Но те казались веселыми, возбужденными и почти трезвыми. Башкирцев энергично летал по салону, прижимая к груди банку с пивом, и громко вещал. Никита и Штейнгольц парили под потолком и спорили на общественно-политические темы. Всю Никитину депрессию будто корова языком слизнула!
Одна лишь Таня не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Ее подташнивало. Кружилась голова. Она пустила пивную баночку в свободное плавание и в изнеможении закрыла глаза…
— Девушка, я кому сказал: очнитесь! — произнес строгий мужской голос. Незнакомый голос. — Я приказываю очнуться!
Таня нехотя подчинилась. В основном из любопытства — хотелось знать, кто именно ей приказывает. И с какой стати?
Она лежала на койке. Лампы под потолком изливали каскады света.
На тело давила невыносимая тяжесть. Страшная тяжесть…
Где же невесомость?
Совсем рядом — бритый наголо человек в халате с эмблемой военного врача. Кустистые брови, крупный, кривой нос боксера-любителя. На лице — прозрачная маска бактериальной защиты.
«Интересно, кто это? И что он делает на «Счастливом»? Как они выключили невесомость?»
В руках врач держал прибор ургентной диагностики, похожий на телесного цвета банан. Фрукт смотрел на Таню недобрым зеленым глазом и утробно урчал. Выдвижной щуп на его конце источал резкий запах нашатыря.
— Лейтенант медслужбы Бескаравайный, — представился врач.
— Умгу, — сказала Таня вместо «здравствуйте».
— Как самочувствие?
— Н-нормально.
— Прошу извинить меня за грубость. Мне нужно было вернуть вас в сознание.
— Ничего…
— И, кстати, имейте в виду: пиво после месяца невесомости — не лучший вариант. Выпей вы водки, могли бы даже умереть…
— Я уже поняла…
Лейтенант Бескаравайный сделал знак своему помощнику в голубом комбинезоне. Помощник, стоя вполоборота к койке, на которой лежала Таня, возился с аппаратом интенсивной терапии, имевшим вид серебристой тумбы с хромированным хоботом. Хобот аппарата свисал едва ли не до земли.
И только тут Таню осенило: раз невесомости больше нет, значит…
— Сейчас я дам вам наркоз и мы начнем вводить растворы и лекарства, — сообщил лейтенант Бескаравайный.
— Лекарства? Я что — болею?
— Существует опасность, что вы являетесь носителем субвируса неспецифического гепатита F. Этот субвирус мы обнаружили на борту корабля чоругов, с которым был состыкован ваш планетолет.
— И что?
— Он смертельно опасен. Если вы действительно инфицированы и субвирус активизируется в вашей печени, мы ничего не сможем гарантировать…
«Этого только не хватало! И нужно же было мне пить это шоколадное молоко?!» — с тоской подумала Таня.
— Но вы не волнуйтесь, девушка. Для женщин вероятность летального исхода сравнительно невелика. Скорее всего пролежите в карантине месяц — и выйдете здоровой…
— В карантине? Месяц? — с мукой в голосе повторила Таня. В ее глазах светился неподдельный ужас. — Но я уже не могу видеть космос за окном! Лучше умереть, честное слово! Тогда уж отвезите меня назад, на «Счастливый», и бросьте там!
— Никакого космоса «за окном» вы больше не увидите. Это я вам обещаю. Через четыре часа мы будем на месте.
— Значит, мы все-таки летим на Землю?
— Нет. К сожалению, не на Землю. — нахмурился Бескаравайный. — Наш тральщик следует на Восемьсот Первый парсек.
— Какой парсек?! Впрочем, какая разница… Так, значит, карантин я буду проходить на этом… парсеке? — Таня попробовала привстать. Это движение далось ей с огромным трудом — казалось, одна только голова стала весить вдруг килограммов пятьдесят. Таня в отчаянии рухнула на подушку.
— Вы не волнуйтесь. Волноваться вам вредно. В нашем госпитале есть хорошие специалисты. Они поставят вас на ноги и даже научат ходить — имеются методики. Скажу вам как человеку науки: чтобы распределиться в госпитали Города Полковников, нужен диплом с отличием. Так что лечить вас будут лучшие доктора России.
— А мои друзья?
— Они тоже здесь.
— Вы, пожалуйста, скажите им… чтобы навещали меня, когда я буду в карантине!
— Сомневаюсь, что они смогут выполнить вашу просьбу. — Лейтенант Бескаравайный пристегнул Танины запястья к кровати, затем занялся лодыжками. Тем временем его помощник подволок к самому Таниному уху серебристую установку, ставшую вдруг многорукой.
— Но почему нет?
— Потому что они тоже будут проходить карантин… Причем одиночный. Гепатит F шутить не любит! Ну да это ничего! Будете разговаривать по видеосвязи. Если, конечно, врачи позволят…
— Да что ты все о карантине да о карантине, — пробасил вдруг помощник Бескаравайного. — Лучше бы девчонку со спасением поздравил! Повезло им! Невероятно повезло! Ведь в такой неразберихе их сигнал проворонить ну совершенно ничего не стоило! Недаром их корыто «Счастливым» назвали!
Но что ответил лейтенант Бескаравайный своему товарищу, она не расслышала.
На ее лицо опустилось душное облако наркозного купола, а под коленку впилось жало инъекционного аппарата, и Таня погрузилась в сотканное из обманных видений забытье, где ее ждали содержательные разговоры с Эль-Сидом, ласковые прикосновения мафлингов-двухлеток и убаюкивающий шелест листвы на планете Екатерина.
