Глава первая
Четырнадцать лет мне исполнилось, когда я вместе с родителями переехал из Алтайской промзоны в Базмашен. Отец тогда работал старшим наладчиком грузовых линий, мать занималась химией гафнийорганики и носилась между институтом и промзоной. Дома мы ее видели с четверга по воскресенье. Утром в понедельник она успевала быстро проинструктировать и перецеловать всех и исчезала под вой и слезы младшей моей сестры. Впрочем, через несколько минут сестра спокойно говорила: «А мамка наша опять ускакала», – и шла на первый этаж, в детский комплекс.
Ситуация была простая: отец подписал контракт на два года, работа затянулась, и четыре раза пришлось продлевать контракт. Два года обернулись десятью, школу я закончил в промзоне, а сестра доучивалась в Базмашене. Старшая сестра, Кнарик, жила с матерью в Москве. Повзрослев и слегка разобравшись в делах взрослых, как-то я спросил у отца, не развелись ли мы с ними? Отец молча покрутил пальцем у виска.
– Не помните, сколько было окон у вашего дома в Базмашене? – спросил мужчина в светлой рубашке, рассеянно перебирающий пластинки инфоров.
– Десять – двенадцать… – Я пожал плечами.
* * *
В Базмашене нас ждали бабушкин дом и сама бабушка. Она сразу же принялась хлопотать, окружила плотной заботой.
Потом был большой семейный совет, и меня долго пытали насчет планов на будущее. Будущее для меня было в туманной дымке, сквозь которую проступали всяческие картинки романтического свойства. После того как тесты развеяли дымку, романтики поубавилось. Выяснилось, что к химии склонности у меня никакой, хотя мать к ней подталкивала, напирая на семейные традиции. Мне нравилось возиться с красками, но два спаленных экрана привели к мысли, что живопись не для меня. На математических играх я часто попадал во вторую десятку. Неплохо справлялся с агробионикой во время летних отработок учебного кредита. Но сказать, что мечтаю работать на гидропонных плантациях, не могу. Куда хотелось, так это в освоенцы – пиф-паф-трах-бум, трудности и героизм, приключения каждый день. Но на конкурс освоенцев подают с двадцати одного года, да и то, если овладел двумя профессиями.
Ждать семь лет? Вечность! Я поддался уговорам бабушки и записался на четырехлетний цикл в Базмашенский политехникум, благо тесты. «Конструирование и эксплуатация обучающих систем» – так назывался цикл.
Выпускную тему защитил по высшему баллу и получил открытый сертификат. После недолгого раздумья выбрал специальность «испытатель обучающих машин». Меня направили в Ереванский учебный центр на полугодовую стажировку. Потом или просто повезло, или маманя пустила в ход связи, но вдруг образовался контракт в Мытищинский институт экспериментальной педагогики. Отец был недоволен, зато мать откровенно радовалась – из Подмосковья до нее всего десять минут без пересадки.
Два года в Институте. Одна командировка в Тихо. Там никак не могли разобраться после монтажа с тренажерами, а все наши наладчики сидели на Проекте. Вот и попросили меня быстренько слетать туда-обратно. На Луне время провел весело. Систему я им наладил, правда, всю неделю слегка мутило. Народ там гостеприимный, но никто не предупредил, что при пониженной гравитации некоторые напитки домашнего изготовления из организма выводятся медленно.
На Проекте из нашего сектора было трое – Глеб Карамышев, Райнер Клюге – испытатель Европейского учцентра, и я. К тому моменту, когда Проект выходил на финиш, Карамышев вывихнул ногу, у Клюге родилась дочь, и он взял недельный отпуск. Тут выяснилось, что в монтаже напутали коммуникации, потом вдруг скисла элорганика, и пришлось менять транспьютерные блоки. Испытания грозили завершиться провалом, прогон за прогоном кончался неудачей, ну а чем кончилась восьмая проба, вы, наверное, знаете лучше меня.
Директор Института переглянулся с человеком в светлой рубашке, задававшим странные вопросы. Тот кивнул и подошел к столу.
– Извините за назойливость еще раз! Моя фамилия Прокеш, я, можно сказать, эксперт.
Я привстал и кивнул.
– Собственно, – добавил Прокеш, – экспертом я стал позавчера, почти сразу после вашего… происшествия. У меня одна просьба. Повторите все подробности – цвет глаз ваших уважаемых родителей, сколько комнат в доме вашей бабушки – словом, все!
Директор с интересом посмотрел на Прокеша.
– Вы полагаете, это настолько серьезно? – спросил он.
– Не знаю! Но у меня есть маленькие сомнения, а как эксперт я обязан их рассеять или… Наоборот. Даже самые невероятные предположения. В первую очередь – самые невероятные.
– Вы думаете, – директор пожевал губами, – рокировка?
– Ничего я не думаю, – улыбнулся Прокеш, сел в кресло и сцепил пальцы на большом животе, – ничего не предполагаю, подвергаю все сомнению, в том числе и гипотезу рокировки. Покровский, конечно, большой ученый и великий физик, но у его учеников необузданная фантазия. Это хорошо, но…
Эксперт покрутил пальцами в воздухе.
Директор молча смотрел на него, а я на директора. Что касается гипотез, то довелось мне в эти дни услышать разное. За три дня нафонтанировали столько, что экспертам расхлебывать много недель, если не месяцев.
Месяцев! Большим я тогда был оптимистом.
Между тем директор протянул руку и взял со стола прозрачный конверт с пластинкой инфора. Там же, в конверте, находился служебный сертификат. Судя по цвету полос – мой!
– Ну что ж, – сказал директор, – рекомендации Совета Попечителей для меня закон. Отдаю его вам. Испытатель Барсегян, вы командируетесь в Европейский учебный центр. Есть возражения?
Я не успел ответить, как заговорил Прокеш.
– Все это формальности, – сказал он. – Вы можете находиться, где вам будет удобно. Под Прагой прекрасные лаборатории, а поскольку Центр в Праге, то проще все решить на месте.
Он говорил чисто, с мягким, еле заметным акцентом. Возражений у меня не было. Сейчас больше всего хотелось выспаться – лечь прямо на ворсистый пол в директорском кабинете, и часиков шесть чтоб меня не трогали.
– А пока, с вашего позволения, – Прокеш взял конверт, – давайте немного отдохнем.
– Давайте! – невольно воскликнул я.
По коридору я шел, плохо соображая, что он говорит. Он довел до лифта, поднялся в медсектор к моей комнате. Я успел ему вежливо что-то промямлить, вошел, упал на диван и заснул.
В просмотровом зале Института я второй или третий раз. На меня не обратили внимания. Непривычно как-то. Обычно покажешься на людях – вроде бы пальцем не тычут, но напряженное любопытство повисает в воздухе, руками можно потрогать. За неделю я насытился славой, плотно наелся.
Директор и Прокеш сидели рядышком и, склонив головы друг к другу, тихо беседовали. Глеб Карамышев и незнакомый наладчик вводили инфоры. Были еще двое – один молодой, с длинными усами, а второй – с могучей лысиной, тоже усатый, но усы короткие, жесткие. Знакомое лицо. Он внимательно оглядел меня с ног до головы, хмыкнул. Молодой глянул мельком и перевел взгляд на монитор.
Делать мне здесь нечего. Все, что мог сказать, я уже сказал. Может, пригласили из вежливости? Уйти, что ли? Карамышев поднял голову, увидел меня, махнул рукой и, сказав: «Привет, Арам!», уткнулся в монитор.
Директор и Прокеш обернулись, чуть не стукнувшись носами. Прокеш сделал приглашающий жест и негромко сказал:
– Давайте к нам!
Я сел рядом. Наладчик буркнул «готово» и притушил свет.
– Ну, в общем, я повторю, – скороговоркой начал Карамышев. – В шестнадцать двадцать четыре пошла восьмая проба, в шестнадцать двадцать шесть и четыре зафиксирован контакт, в шестнадцать двадцать семь и три испытатель Барсегян исчез из кабины двенадцатой модели экспериментальной обучающей системы на две, точнее две и одна, секунды. Затем испытатель Барсегян был обнаружен в кабине лежащим на полу, а рядом находились трое. Через несколько минут испытатель Барсегян пришел в себя. Ну… – Глеб замялся, – поговорили, выяснилось – из 1943 года. Позапрошлый век. Вернее, это они так заявили.
– А вы? – перебил его тот, что с большой лысиной.
– Что – я? – удивился Глеб.
– А как вы считаете?
Карамышев пожал плечами и посмотрел на директора.
– Вот именно, – назидательно сказал лысый. – Все это попахивает… Впрочем, посмотрим, что еще у вас там?
Глеб снова пожал плечами и включил монитор.
Цеграфии хорошие, резкие, по краям немного размытые. Я опасался, что вылезут сцены со дня рождения Симы, но обошлось.
Молодой, с усами, подошел ближе. «Эксперт Трифонов, – шепнул мне Прокеш, – а другой – мотиватор Миронов».
Я дернулся, но Прокеш удержал меня за локоть. Первый вживе мотиватор, которого я вижу. Любопытно.
Трифонов молча разглядывал цеграфии, попросил задержать одну – там, на мой взгляд, ничего интересного не было – снег и ветка ели, а на ней опять снег.
– Не пойму, – сказал Трифонов, – вроде звезды проглядывают.
– Объекты идентифицированы, – негромко сказал Прокеш, – со всеми поправками. Полное совпадение. Звезды наши.
Последнюю цеграфию Трифонов разглядывал долго.
– Да, – наконец заключил он, – все как полагается. Как в хрониках. Шинели, каски и «шмайсеры» наперевес.
– Где это вы «шмайсеры» видите? – иронично спросил Миронов.
Трифонов несколько растерянно ткнул перед собой пальцем.
– Нет! То, на что вы сейчас пальцем указываете, пистолет-пулемет МП-38 фирмы «Ерма», калибр девять миллиметров, тридцать два патрона и прямой, как видите, рожок. А то, что называется «шмайсером», – это штурмовое ружье МК-542, калибр 7,92, тридцать патронов, а рожок, напротив, изогнутый. Конструктор, да, Шмайсер. На вооружение взят в 1944 году. Так ошибаться нельзя, на таких ошибках можно построить одну или несколько роскошных теорий. Я знаю любителей таких построений!
– Да мне то что, – огрызнулся Трифонов и сел в ближайшее кресло.
– Что там у вас с… прибывшими? – спросил Миронов. Директор развернулся к нему с креслом.
– Вы получите все материалы. Восприняли они происшествие спокойно. Кузьма Лыков спросил, можем ли мы вылечить раненую ногу. Валентина Громова вспомнила Уэллса и еще какие-то рассказы о машинах времени, а подросток Евгений Коробов долго не понимал, что произошло. Лыков интересовался, можем ли мы вернуть его обратно. Громова и Коробов этим не интересовались.
– А чем они интересовались? Очевидно, задавали вопросы?
– Да, много вопросов. Но им посоветовали немного подождать, пока не будет решен вопрос об их возвращении.
– Неплохая шутка!
– То есть как? – поднял брови директор. Мотиватор Миронов подошел к нему и навис над креслом.
– Вы всерьез полагаете, что их можно вернуть?
– Мое мнение здесь несущественно, – веско сказал директор. – Я не специалист в этом вопросе. Я сейчас выступаю как администратор. Решение примут специалисты, эксперты и, наконец, мотиваторы. Мое дело – обеспечить реализацию принятого решения.
– И вы так хладнокровно об этом говорите! – всплеснул руками мотиватор. – Вы спокойно отправите их обратно на смерть после того, как они побывали здесь? А этическая сторона вопроса?
По-моему, он издевался. Мы ему не понравились, вот он и резвился. Мотиваторам, говорят, это на пользу, они, как и все интуитивисты, люди настроения.
– Этическая сторона вопроса меня, разумеется, волнует, – ответил директор. – Как, впрочем, и вас. Когда надо будет принимать решение, тогда и поговорим об этике. А пока все это – колебания воздуха. Вы сначала объясните, что произошло, как и почему, а тогда посмотрим, обратимо ли это… происшествие.
– Вы можете построить машину времени?
– Нет. Не уверен, что такая в принципе возможна.
– Как же вы могли обещать?!
– Во-первых, не я лично обещал, во-вторых, как бы вы повели себя, если на вас вдруг, извините, валятся люди, не являющиеся сотрудниками Института, и вообще непонятно откуда?
– А Лыков парень крепкий, – вмешался в разговор Карамышев, – когда, говорит, возвращать будете, оружия подкиньте.
– Да-да! – подхватил Миронов. – Оружие, то-се, парадоксы со временем, хронопетли, расслоение пространства и прочие красоты воспаленного ума. Темпоральная шизофрения – вот что это такое! Никаких перемещений времени не было и быть не могло!
– А как же они? – спросил Глеб и выпятил нижнюю губу.
– Кто? Ах да… не знаю, не знаю, – пробормотал мотиватор. – Думать надо, надо думать.
– Я их успокоить хотел, – сказал Карамышев. – Поэтому и сказал, что вернем… Только вот как возвращать? Убьют их там!
– Фантастика! – донесся сердитый голос Миронова.
– Лыков просил их сразу в Клинцы закинуть – это город рядом, у них там свои люди есть. – Карамышев виновато посмотрел на директора. – Может, действительно…
– Глеб Николаевич, – устало произнес директор, – я абсолютно не разбираюсь в темпоральной физике. При всем моем уважении к вам, полагаю, что вы разбираетесь не больше моего. Да и сама темпоральная физика существует всего три дня. Я не знаю специалистов. И академик Покровский, выпустивший, кстати, из бутылки этот термин – «темпоральная физика», не уверен, можно ли считать его специалистом в этой более чем новорожденной сфере научных интересов.
Карамышев почтительно выслушал тираду директора, а потом негромко спросил у наладчика: «При чем тут бутылка?»
Мотиватор засопел, а я с интересом наблюдал за ним. Может быть, прямо сейчас хлоп – и ответит на все вопросы! Помню, смотрел года два назад передачу о мотиваторах. Парень моих лет гулял себе, щепки в воду сыпал, а потом – рраз! – и готово. Новый принцип самоконтроля транспьютеров. Правда, у него было шесть специальностей в семнадцать лет. Вот тебе и прогулочка у воды!
– Так я только чтобы успокоить их, – сказал Глеб. – С Клинцами ничего бы не вышло. Парнишка сказал, что там партизаны состав взорвали на станции. А в составе – бомбы. Полгорода снесло, и все вокруг заражено. Пока радиация спадет…
Карамышев запнулся, потому что рядом с ним оказался мотиватор Миронов.
– Что, что здесь происходит?! – вскричал он фальцетом. – Почему об этом я узнаю между прочим, случайно?
– Мы только начинаем работать, – сказал Прокеш извиняющимся голосом. – Вся информация будет проверяться и перепроверяться. Нам еще много предстоит узнать о деталях той войны. Стоит ли сейчас так волноваться из-за каждой партизанской акции?
– Вы полагаете, не стоит, Вацлав? – спросил Миронов.
– Я думаю, у нас еще будут поводы для волнения.
– Вы тоже так считаете? – обратился мотиватор к директору.
– Я не историк, я биолог. Но не вижу причин для эмоций.
– Прекрасно! – Миронов вперил взгляд во второго эксперта. Эксперт молчал.
– Следовательно, вы все здесь считаете, – вкрадчиво сказал Миронов, – что атомная бомба у фашистской Германии в 1943 году – событие, недостойное эмоций?
– Что вы имеете в виду? – безмятежно спросил директор. – Я вообще-то не историк…