До жилья Наташи, ставшего для меня уже достаточно привычным, мы добрались не без препятствий; хотя то были, если можно так сказать, препятствия приятного свойства, ни ей, ни мне никакими бедами не грозившие. Скорее напротив.

Я намеревался свернуть с МКАД на Ярославку; тут меня и остановили: выезд был перекрыт, надо было разворачиваться и съезжать на параллельную. Наталья чуть не заплакала в голос, я высказался – однако лишь мысленно: жизнь в Германии заставила меня уважительно относиться к полиции. Запрет относился, естественно, не ко мне лично; заворачивали всех. Я на миг вышел из машины: с высоты роста рассчитывал лучше разглядеть, в чем же суть, – и разглядел. Пришлось тут же выругать себя за рассеянность: я ведь знал, что ночью тут будет не проехать, но вот – за всеми волнениями вылетело из головы. Пока я занимался самокритикой, офицер из оцепления подошел ко мне, чтобы поторопить или, может быть, применить санкции за остановку в неположенном месте. Он начал на достаточно высокой ноте; пришлось предъявить документ – не журналистскую карточку, но и не самый убойный, для него хватило и этого. Он проглотил язык и отсалютовал, я кивнул ему, заглушил мотор, попросил полусонную Наташу обождать немного, и прошел за оцепление. Я знал, что там находится, но знать – одно, а увидеть перед собой, и может быть, даже потрогать руками – во всяком случае, именно для меня и именно сейчас – было чем-то, очень близким к счастью.

Здесь стояли войска; на специальном тренировочном плацу проводилась одна из последних репетиций парада Столетия Победы.

Я всегда любил не только Флот, но и Армию, хотя уже давно не нахожусь в строю. Но последние двадцать с лишним лет практически не видел ее – разве что по TV, по российским глобальным или немецким программам. Но ящик не передает тепла и запаха разогретых боевых машин, солдатских комбинезонов и сигарет, кожи и смазки; микрофоны не улавливают того, что говорится не на публику, а между собой; объективы камер не заглядывают в упор в глаза. Именно всего этого мне и не хватало, и сейчас я спешил утолить свой голод по этой информации, хотя непосредственного оперативного значения для меня она и не имела.

Я ступал неторопливо, силой удерживаясь, чтобы не сорваться на бег. Шел и думал о том, как ухитрилась армия выжить в тяжелейшие для нее (и для других тоже) девяностые – нулевые годы, полураздетая, полуголодная, недовооруженная, разучившаяся побеждать, недоумевающая относительно своего будущего, запутавшаяся в реформах, до конца не понятных даже их авторам, потерявшая уважение в мире и – что куда важнее и горше – в собственном народе, когда только генеральские фуражки задирали свои тульи все выше – головы же, напротив, клонились долу. Что удержало ее? История, конечно: она часто выручает в роковые минуты. Но история не кормит, не снабжает, не горит в цилиндрах и турбинах моторов, она лишь помогает наилучшим образом использовать то, что у тебя в руках. Призвание людей, на чьих плечах армия тогда выстояла, чтобы вскоре начать уверенное движение вперед? Разумеется; но и одного желания, одной страстной любви, одних талантов недостало бы. Нужны были деньги; и когда они появились (мы знаем, откуда), золотые семена упали на хорошо, тщательно подготовленную почву. И пошло в рост…

Вот они наконец совсем рядом. Здесь стояли тяжелые машины, крейсеры полей, пушечно-ракетные подушечники на реактивной тяге, с тройной защитой и компьютерным перехватчиком чужих ракет, восхитительно страшные даже в неподвижном безмолвии. Вероятно, они пришли сюда незадолго до нас – только теперь я сообразил, почему на перекрестках и развязках этой ночью виднелось множество военных регулировщиков. Дальше можно было заметить боевые машины пехоты; не знаю, та ли это была модель, что я недавно видел куда южнее, далеко за пределами России, – или уже что-нибудь поновее. Пехота с них разминала ноги, тлели редкие сигареты, хотелось подойти к ним и потолковать, но не оставалось времени – да и не стали бы они разговаривать с гражданским на интересовавшие меня темы, а предъявлять каждому документы было тоже не след. Несколько военных обогнало меня, направляясь к площади, все в полевом камуфляже, звездочек было не различить; я почувствовал на себе их внимательные взгляды, но никто меня не остановил, и это было хорошим признаком: значит, крепкой была уверенность в том, что оцепление несет службу исправно. Там, где один пытается доделывать за другого, никогда не будет военного порядка. Они отдалялись от меня, шагая упруго и напористо, а я почему-то вдруг остановился. Не то чтобы расхотелось общаться, но я понял вдруг, что это радостное ощущение своей силы, духовной и материальной – их ощущение, а у меня пока не было права на такое. Через немногое время прозвучит над площадью: «К торжественному маршу! По-баталь-онно! На одного линейного дистанции!..», и все прочее, что полагается – и начнется праздник силы. Но чтобы он начался и завершился так, как нужно было для России, мне надо еще поработать…

Я повернул назад и возвратился к машине. Стоявший на выходе отдал честь, я кивнул в ответ. Машина стояла на месте, Наталья спала, пристроившись боком на сиденье. Хрюкнул стартер. Мне пришло в голову, что стоило бы заодно заехать и в отель, посмотреть – что же там на самом деле произошло, а главное – забрать мои записи и все прочее, что было мне дорого; но жаль было женщину, и я направился прямо к уже ставшему немного и моим жилью.