Я успел уже пролететь всю Тверскую, ни о чем не думая, следя только за огнями и знаками, когда меня вдруг что-то вроде бы толкнуло под ребра: недоумение. До сей поры я считал, что ему положено возникать где-то в голове, но на этот раз получилось именно так.

Недоумение совершенно ясно сформулировало вопрос, недвусмысленный, как красный огонь светофора: что же это ты, слабоумный, делаешь, и зачем? Ты спокойно, или относительно спокойно сидел у себя в номере, где пришел к недвусмысленно верному выводу: до самого утра – никуда не показываться. Не только носа не высовывать, но и единственной волосинки – если бы у меня в ноздрях росли волосы. Ты полагал – и скорее всего не без оснований, – что даже выйти в ресторан или бар, не покидая гостиницы, – поступок весьма опасный; и после того, как здравый смысл одержал над всем остальным полную и безоговорочную, казалось, победу – по одному звонку, по одной просьбе женщины, о которой ты, если разобраться, ни черта не знаешь – срываешься с места, прыгаешь в машину и летишь неизвестно куда. Ты сейчас воистину подобен слезе на реснице Аллаха: тебя могут таранить, смять в лепешку на трассе, могут расстрелять, когда будешь подъезжать, могут поймать в ловушку и с большим пристрастием допросить – а что касается желающих, то их я успел перечислить раньше. Ты ставишь под угрозу себя – ну и черт с тобой, ты вообще-то, кроме самого себя, никому не нужен; но ты своими руками проваливаешь дело, проваливаешь Игру; за меньшие грехи виноватых в свое время сажали на кол – и тебя стоило бы, вернее – то, что в лучшем случае от тебя останется. И даже когда с тобой будет покончено – совесть продолжит грызть тебя за это – совесть, куда более долговечная, чем могильные черви. Просто непонятно, как это до этого мгновения с тобой еще ничего не произошло, так что тормози, выкрутись, даже не дожидаясь разрешенного разворота – и назад, в город, в отель, в номер, где тебя охраняют, где должны охранять!..

Нога непроизвольно дернулась, стремясь всей подошвой встать на педаль тормоза, чтобы следовать разумному совету. Но, видимо, сказанного и услышанного мной оказалось еще слишком мало, и все, на что нога оказалась способной – это самую малость уменьшить газ. Что, однако, вовсе не означало, что мысли, возникавшие где-то в солнечном сплетении, притихли; напротив – зажужжали еще громче.

Ну подумай трезво: откуда взялась эта женщина, кто подставил ее тебе? Да, разумеется: ты думал о ней, как о дочери; но сразу же после того, как понял, что это не так, – почему не повернулся и не ушел? Почему вообще не мог выяснить все по телефону? Ты не знаешь, не задумывался даже над тем – кто может оказаться ее хозяином, какая перед ней поставлена задача; может быть, вот эта самая: вытащить тебя из-под защиты среди ночи, загнать в такое место, где окажешься один против всех, и как бы ни везло тебе – быстро проиграешь, потому что это не фильм, где герой обязательно должен одержать победу; это жизнь, где героя чаще уносят, чем он уходит своими ногами…

И снова нога дрогнула; но в следующий миг монолог превратился в обмен мнениями. Второй голос возник где-то в области сердца; голова по-прежнему участия в конференции не принимала.

Послушай, ты, полное собрание ливера! – молвил второй голос весьма пренебрежительно. – Хватит тебе трястись за себя! Что касается Игры, то не ты ее разыгрываешь, ты только один из команды, пусть и не самый ничтожный – но всего лишь один. И даже если ты в этот же миг исчезнешь – оставшиеся поднатужатся и доведут партию до конца. Это не теннис и не шахматы; это игра командная, и бывает, что выигрывают и вдесятером. Но даже быть на сто процентов обманутым, проведенным за нос, околпаченным и так далее – куда менее позорно, чем не прийти на помощь, о которой просит женщина – женщина, с которой у тебя уже возникло нечто такое, на что ты более и не мог рассчитывать. Если она обманывает, хитрит, работает на твоих противников, и в результате ты проиграешь – это ей потом будет плохо, не тебе, потому что и она все то, что успела сделать, делала не по обязанности, или не по одной только обязанности, но потому, что и ты для нее – не ровное место, столько-то мы уже научились понимать и чувствовать в жизни, тут ты меня не убедишь, двенадцатиперстный мыслитель. Если быть мужчиной означает еще что-то, кроме анатомического устройства, то только так и можно, и нужно поступить: мчаться на помощь очертя голову. Не сказано ли в суре «Совет», айяте тридцать девятом: «А те, которых постигнет обида, – они ищут помощи». Так что вперед – и только вперед, остальное будет видно на месте.

Машина, на удивление, летела, словно новенькая; движение было не плотным, обгонять приходилось в основном дальнобойные трейлеры, порой целые их караваны, но серьезных помех не возникало, лишь однажды встречный едва не ослепил меня, но привычка помогла справиться. Так что пока шла полемика, я достаточно быстро приближался к месту, которого хотел и должен был достигнуть.

И все же, – снова возражал первый голос, – как ты объяснишь то, что с самого начала знакомства ты не принял совершенно никаких мер предосторожности, даже самых обычных: не попросил, например, Реан заодно с прочими разобраться и в этой женщине; они в два счета представили бы тебе полное досье, если же не смогли бы – тогда возникла бы серьезная надобность прибегнуть к глубокому зондированию. И сейчас не возникло бы никаких проблем…

Не знаю, что ответил бы второй голос; но тут вмешался третий. И то был наконец голос с верхнего этажа – голос рассудка, профессионального разума.

Постойте-ка оба, – проговорил он весьма спокойно. – Что-то вы на полном газу проскакиваете мимо интересных дорожных знаков – вот на этой самой дискуссионной трассе. Ты, ливер, стремишься назад, в номер, под защиту. Но скажи, сделай милость – что это была за защита, которая позволила тебе спокойно выйти, сесть в машину и умчаться в ночь? За тобой ведь никто не поехал: давно уже сзади не видно никакого света, а и тот, что был – принадлежал колонне, которую ты обогнал. Где же охрана? А если она столь слаба, или ее вообще по каким-то причинам не оказалось – то не значит ли это, что в номере сейчас еще более опасно, чем здесь?

Это другой разговор, – возразил нижний голос. – С охраной вообще заметны странности. Тебе был обещан надежный телохранитель; когда в Игре возник официант, ты решил, чисто механически решил, что это он и есть, – и успокоился. Но, может быть, то был просто курьер – а телохранителя так и не прислали? Или посылали, да он не дошел? Что бы это могло значить?

Ну это совсем другой разговор, – ответил голос сверху. – Конечно, тут много неясностей; но все становится достаточно понятным, если придерживаться версии, что устранить тебя хочет кто-то из вашей же команды – просто потому, что ты значишь в ней больше, чем он. Или – не менее вероятно – по той причине, что он, находясь в команде, фактически играет против Искандера. Но и этот вариант наводит на мысль: здесь сейчас безопаснее, чем там. А вообще-то начатое дело надо доводить до конца; вот и сейчас тоже.

Не знаю, до чего бы они там еще договорились. Но была уже пора сворачивать с магистрали. Я уменьшил скорость, чтобы плавно повернуть направо.

По улице, скверно освещенной, тянувшейся меж двумя рядами приземистых домиков, я ехал, погасив огни, каждым квадратным сантиметром своей латаной шкуры ощущая, как мне казалось, чей-то пристальный недоброжелательный взгляд и даже – чудилось – рубиновое пятнышко лазерного прицела. Нервы играли, словно их все одновременно резанули длиннейшим смычком. Я был на пределе; не потому, конечно, что эта поездка настолько выбила меня из колеи – просто очень устал и знал, что каждая минута и каждая секунда времени, которым предстояло еще истечь до конца Игры, будут оставлять во мне все более глубокий и болезненный след. Нельзя до такой степени уходить в себя, в собственное состояние: в результате я чуть было не сбил ее, и лишь в последнюю долю секунды среагировал и вывернул руль, одновременно тормозя. Машину занесло; Наташа метнулась в противоположную сторону и потому уцелела. Я выскочил, схватил ее за плечи и почувствовал, как она медленно оседает. Встряхнул.

– Ты в уме? Выскакивать на самую середину…

Она только мотнула головой. Я ощутил запах.

– Ты что – пьяна?

Она пробормотала:

– Есть немного. Погоди… Я испугалась…

Я почувствовал, что зверею.

– И, напившись, не придумала ничего лучшего, чем…

Но она, похоже, уже приходила в себя. Утвердилась на ногах. Вцепилась в мой рукав. Потянула.

– Пойдем.

– Куда еще? Лезь в машину. Поехали.

– Нет. Зайди.

Мне показалось – то был не совсем хмельной бред, а может, и совсем не он.

– Ладно. Тебе что, нужно собраться? Две минуты.

Пригнувшись, подхватил с сиденья «узи». Вытащил ключи, захлопнул дверцу. Наталья предостерегла:

– Тсс…

Но я и без того насторожился:

– Кажется, у тебя телефон?..

– Нет. Не тот звук.

– Тогда что же?.. Ах, черт!

Это было не у нее, а у меня. И не телефон, а пищалка. Изин подарок. Иными словами, предупреждение о предстоящих неожиданностях. Я снял автомат с предохранителя:

– Ну веди, раз так. Показывай.