Cегодня многопартийный съезд не блистал такой слаженностью действий, как вчера, и отцы-партократы появлялись на сцене по одному, выходили – кто лениво, кто чуть ли не выскакивал из-за кулис; похоже, там все еще продолжались споры на извечную тему – кто есть кто, кто виноват и что делать: поддерживать ли идею монархии, а если да – то каких требовать уступок и возмещений, и кого рекомендовать будущему государю выдвинуть в премьеры, и – самое главное – какому же государю. Кто-то по соседству вполголоса интересовался, насколько болезненным бывает обрезание, без которого нет мусульманина – как и иудея, впрочем; спрашивал он скорее всего именно у иудея. Я встал у самого угла сцены, выжидая. Вскоре показался и нужный мне деятель: тот самый священник, на которого указал вчера Бретонский. Почти одновременно с иереем появился и сам историк, сразу увидел меня, кивнул, почти как старому приятелю, и что-то сказал духовному лицу, после чего и оно обратило на меня свое внимание и приблизилось к рампе.

– Чем могу вам помочь? – Вопрос был задан в весьма доброжелательной манере.

– Я журналист, и хотел бы…

– Я уже наслышан. Но не здесь, разумеется, и не сейчас.

– Сделайте одолжение, назначьте время и место.

– Самое лучшее – у меня в храме; как ни странно, я вновь получил приход.

Мне это обстоятельство показалось не столько странным, сколько многозначительным. Но я не стал распространяться на эту тему.

– Увы – я не в курсе…

– Храм Николы на сене… Если вы знаете, где располагается Министерство иностранных дел…

– Разумеется. О, я заметил эту церковь еще раньше.

– Правильным будет сказать «храм».

– Простите…

– Бог простит. А время – ну что же, меня устроило бы – сразу после завершения этого заседания. Я сегодня не служу, так что смогу уделить вам часок, а может быть, и больше.

– Сердечно благодарю, святой отец!

Он чуть улыбнулся.

– Святые суть сопричисленные к лику. Но не мы, грешные, как все грешны в этом мире. Если уж вам угодно называть меня так, как я привык, то лучше всего просто – «Отец Николай».

Сказав это, он кивнул и пошел к своему месту в президиуме. Рослый, крепкий мужчина со спокойным и чуть ироничным взглядом, красивой, ухоженной бородой, черной с легкой проседью, неторопливой и уверенной походкой и хорошо поставленным баритоном. Он не производил впечатления ни фанатика, ни прожженного политика, готового ради своего интереса продать все и вся. Интересно, что же действительно привело его сюда – по сути дела, в стан врагов? Или не врагов все-таки?

Я вернулся на свое место. Наташи еще не было, но я и не рассчитывал, что она успеет обернуться так быстро. Старый Блехин-Хилебин наверняка угощает ее чаем, а еще пуще – разговором: начиная с определенного возраста у людей ослабевает контроль за речью и они становятся порой безудержно говорливыми; с этим приходится мириться, тем более что в болтовне этой нередко кроется любопытная информация.

Пока я делал такие умозаключения, президиум обосновался наконец на сцене, в зале установилась относительная тишина. Но мне здесь делать было больше нечего.

Я вышел на улицу. Огляделся. Все-таки Наташа могла бы и поторопиться. Я не могу маячить слишком долго. Наивно, конечно, думать, что меня на каждом углу поджидает снайпер; но и вызвать его не потребует у заинтересованных лиц много времени. Да черт бы побрал…