~ ~ ~
О червь пожирающий,
Устоишь ли против стремления необоримого?
Плоть и дыхание влекут бессчетнозубого
В землю начал, дабы
Сокрушить чудищ, в пламени пляшущих.
Нет обличья у многоликого,
Что укрыло бы пламень желания,
Жар божественный, яд устремления.
«Гимн Червю» из «Книги Дюны»
Пауль хорошенько пропотел в тренировочном зале, фехтуя с гхолой крисом и коротким мечом. Он теперь стоял у окна, глядел на площадь перед храмом и пытался представить себе, что делается с Чани в лазарете. Утром ей стало плохо, шла шестая неделя беременности. Врачей лучше тех, что уже суетились вокруг нее, попросту не существовало. Они известят его, если что-нибудь произойдет.
В полуденном небе над площадью нависали темные пылевые тучи. Такую погоду фримены звали «грязной».
Когда же наконец придет весть от врачей? Секунды осторожно крались мимо него, не решаясь обеспокоить своим присутствием.
Ожидание… ожидание… И Бене Гессерит еще ничего не ответили с Валлаха. Естественно, не без умысла.
Все это он уже видел… когда-то. Но теперь он отгораживал свое сознание от пророчества, желая быть просто рыбой, скользящей в водах времени не по собственной воле, а повинуясь могучим течениям и не сопротивляясь судьбе.
Гхола звенел оружием, разглядывал его. Пауль вздохнул, протянул руку к поясу и выключил щит. Как и всегда, по коже волной пробежали мурашки.
Когда придет Чани, придется встретить ее гнев лицом к лицу, — думал Пауль. Пока еще ему отпущено достаточно времени, чтобы примириться с тем, что его умолчание продлило ей жизнь. Разве он был не прав, предпочитая Чани наследнику? Ах-хх, по какому праву он решил это за нее? Дурацкая мысль. Нечего было и колебаться, зная альтернативу: застенки, пытки, горе… и все остальное, куда худшее.
Он услышал, как отворилась дверь… раздались шаги Чани.
Пауль повернулся.
Лицо Чани дышало убийством. Все прочее: золотое одеяние, подбиравший его широкий фрименский пояс, ожерелье из водяных колец, рука на бедре, возле ножа, внимательный взгляд, мгновенно обежавший комнату, — только подчеркивало грозу на лице. Когда она оказалась рядом, Пауль раскрыл объятия и привлек ее к себе.
— Кто-то, — выдохнула она, уткнувшись носом в его грудь, — все это время потчевал меня контрацептивом… пока я не перешла на новую диету. Будут сложности с родами.
— Но есть же какие-то средства? — спросил он.
— Опасные. Я знаю, кто давал мне этот яд! И возьму ее кровь!
— Сихайя, — шепнул он, еще крепче прижимая ее к себе, чтобы унять внезапную дрожь. — Ты же понесла. Разве этого не довольно?
— Сейчас моя жизнь просто сгорает, — отвечала она, — будущие роды определяют теперь всю мою жизнь. Врачи сказали мне, что все жизненные процессы ужасно ускорились. Я должна есть, есть и есть… Пряность тоже — во всех видах — есть и пить. Я убью ее за это!
Пауль притронулся губами к ее щеке.
— Нет, моя Сихайя, ты никого не убьешь, — и подумал: Любимая, Ирулан продлила твою жизнь. Роды принесут тебе смерть.
Горе грызло кости его, и жизнь утекала… в черную пустоту. Чани отодвинулась от него.
— Ее нельзя простить!
— Кто говорил о прощении?
— А тогда почему мне нельзя просто убить ее?
Вопрос откровенный, чисто фрименский, и Пауль едва сумел подавить истерическое желание расхохотаться, с трудом выдавив взамен:
— Это ничего не исправит.
— Ты видел это?
И то, что он видел, мгновенно предстало перед его умственным взором. У Пауля заныло под ложечкой.
— Видел… видел… — пробормотал он. Все вокруг до мельчайших подробностей укладывалось в будущее, которое буквально парализовало его. Слишком часто он видел все это; какие-то цепи приковали его к этому будущему, которое сладострастным суккубом наваливалось на него. Горло стиснула внезапная сухость. Значит, ведьмин зов проклятого пророческого дара наворожил ему наконец сегодняшний день, не ведающий пощады?
— Говори, что ты видел, — потребовала Чани.
— Не могу.
— А почему я не должна убивать ее?
— Потому что я прошу тебя об этом.
Он смотрел, как она реагировала на его слова. Так песок поглощает воду, впитывает и скрывает. Найдется ли хоть одна капля повиновения под этой гневной, раскаленной поверхностью? — думал он. И теперь только понял, что жизнь в Императорской Цитадели совершенно не изменила Чани. Очередная остановка на долгом пути по Пустыне, отдых с любимым… Она не утратила ничего, дарованного ей Пустыней.
Отстранив его, Чани смотрела на гхолу, ожидавшего возле многоугольника, выложенного на полу тренировочного зала.
— Ты фехтовал с ним? — спросила она.
— Да, мне это нравится.
Она глянула на многоугольник, перевела взгляд на металлические глаза гхолы.
— А мне — нет.
— Враги не прибегнут к насилию, он не нападет на меня, — проговорил Пауль.
— Ты видел это?
— Этого я не видел.
— И откуда ты знаешь?
— Ну, это не только гхола, но еще и Дункан Айдахо.
— Его сделали Бене Тлейлаксу.
— Они сделали больше, чем предполагали.
Она качнула головой. Кончик шарфа-нежони лег на воротник ее платья.
— Он — гхола, и этого тебе не изменить.
— Хейт, — повернулся к гхоле Пауль, — являешься ли ты орудием, созданным для моего уничтожения?
— Если изменятся суть и природа настоящего, будущее тоже изменится, — отвечал гхола.
— Это не ответ, — возразила Чани.
Пауль возвысил голос:
— Хейт, как я умру?
В искусственных глазах блеснули искорки.
— Говорят, милорд, вы умрете от избытка власти и денег.
Чани застыла.
— Как он смеет так разговаривать с тобою?
— Ментат говорит правду, — проговорил Пауль.
— А Дункан Айдахо был тебе истинным другом? — спросила она.
— Он отдал за меня жизнь.
— Но все знают, — шепнула Чани, — что гхола не становится тем человеком, которым когда-то был.
— Не хотите ли вы обратить меня? — поднял брови гхола, глядя на Чани.
— Что он имеет в виду? — удивилась та.
— Обратить в свою веру, или повернуть обратно… — проговорил Пауль, — но пути назад не существует.
— Каждый человек несет в себе собственное прошлое, — заметил Хейт.
— И каждый гхола? — спросил Пауль.
— Некоторым образом, милорд.
— Тогда скажи, что осталось от прошлого в глубине твоей плоти? — спросил Пауль.
Чани видела, как вопрос этот взволновал гхолу. Ладони его сжались в кулаки, движения стали порывистыми. Она поглядела на Пауля, удивляясь: зачем ему это? Или же есть способ преобразить это создание в того, прежнего человека?
— Случалось ли прежде, чтобы гхола вспоминал свое истинное прошлое? — спросила Чани.
— Этого пытались добиться, и не однажды, — отвечал Хейт, не подымая глаз. — Но ни один гхола никогда не обрел свою прежнюю память.
— Но ты жаждешь этого, — проговорил Пауль. Гладкие глаза гхолы в упор смотрели на Императора. — Да!
Тихим голосом Пауль начал:
— Если есть способ…
— Эта плоть, — проговорил гхола, словно в странном приветствии взметнув руку ко лбу, — не есть плоть моего рождения. Она… восстановлена. Это всего лишь форма. Такое по силам и лицеделам.
— Ну, не совсем, — отвечал Пауль, — к тому же ты не лицедел.
— Совершенно верно, милорд.
— Что же определяет форму твоего тела?
— Наследственная информация, записанная в исходных клетках.
— Где-то существует, — сказал задумчиво Пауль, — пластиковая штуковина, помнящая форму тела Дункана Айдахо. Говорят, что древние пытались заниматься этими вещами еще до Джихада Слуг. Каковы границы твоей памяти, Хейт? Что взяла она от оригинала?
Гхола пожал плечами.
— А что, если это был не Дункан Айдахо? — спросила Чани.
— Это был он.
— Почему ты в этом уверен? — спросила она.
— Он похож на Дункана совершенно во всем. Я не могу представить себе такой силы, что могла бы точно, без искажений, без устали выдерживать эту форму изо дня в день.
— Мой господин! — запротестовал Хейт. — То, что мы не можем чего-либо представить, еще не делает такую вещь невозможной. Как гхола, я могу оказаться вынужден сделать такое, чего бы не сделал, будучи просто человеком!
— Теперь видишь? — спросил Пауль, внимательно глядя на Чани.
Она кивнула.
Пряча глубокую печаль, Пауль отвернулся. Он подошел к двери на балкон, отодвинул шторы. В наступившей мгле вспыхнуло освещение. Он потуже запахнулся в одеяние, прислушиваясь к тому, что творилось у него за спиной.
Тишина.
Он обернулся. Чани стояла как в трансе, не отводя глаз от гхолы.
Хейт же, как показалось Паулю, спрятался в какую-то из внутренних каморок собственного существа, в месте, подобающем гхоле.
Чани повернулась на звуки шагов Пауля. Она все еще не могла отделаться от ощущения: слова Пауля на какой-то миг сделали гхолу полнокровным живым человеком. На миг она перестала бояться его, он вдруг превратился в личность, которая была достойна ее восхищения. Теперь она поняла, зачем все это потребовалось Паулю. Он хотел, чтобы она заметила мужчину во плоти гхолы.
Она поглядела на Пауля.
— И таким-то мужем был этот Дункан Айдахо?
— Да, таким он и был. И есть ныне.
— А он позволил бы Ирулан остаться в живых? — спросила Чани.
Впитывается вода, да неглубоко, — подумал Пауль, но произнес только:
— Если бы я приказал ему.
— Не понимаю, — сказала она, — ведь и тебе не следовало бы сердиться?
— Я уже сердит.
— Не похоже. Ты какой-то грустный.
— Да, немного. — Он закрыл глаза.
— Ты — мой мужчина, — вздохнула она. — Я так давно знаю тебя, но вдруг оказалось, что не понимаю.
Паулю вдруг представилось, что он спускается в глубь длинной пещеры. Плоть его двигалась, ноги переступали сами собой, но мысли были далеко.
— Я и сам не понимаю себя, — прошептал он и, открыв глаза, обнаружил, что Чани нет рядом.
Она проговорила откуда-то из-за спины:
— Любимый мой, я больше не буду спрашивать, что ты видел. С меня хватит того, что я рожу тебе долгожданного наследника.
Он кивнул и отозвался:
— Это я знаю уже давным-давно. — Он обернулся к ней. Чани казалась такой далекой…
Взяв себя в руки, она положила ладонь на живот.
— Есть хочется… Врачи сказали, что теперь мне придется есть в три-четыре раза больше, чем прежде. Я боюсь, любимый. Все идет слишком быстро.
«Слишком, — мысленно согласился он. — Плод сам понимает, что следует поспешить.»
